Личная война Марии

Евгения Кумачёва
               
                               Памяти матери посвящаю

  - Мама, расскажи мне о войне. Я знаю, вы с папой не любите вспоминать о ней. И всё же... Это наша история, память.
- Тяжело это, доченька...
- Я понимаю... Но вот ушёл папа, а я так и не услышала многого. Он всегда говорил: "Доченька, кто хлебнул на войне по полной, тот не будет рассказывать".
- Да, это правда... На глаза матери навернулись слёзы.

- Я только помню, что его друг горел в танке, и папа ничего не мог сделать... И ещё: на войне его волосы поседели.
Знаю, что ушёл на войну в 17 лет, добровольцем, в партизанский отряд. Потом был танкистом, освобождал со своим экипажем от фашизма братские страны. Командиром танка дошёл до Берлина. Там и встретил Победу. А после войны среди таких же как он молодых парней был на пять долгих лет оставлен на территории врага на случай нового нападения. Очень тяжело было: война закончилась, мы победили, дома ждут...
Некоторых родные так и не дождались.
 Папа имел много наград, которыми мы с сестрой играли в детстве, когда игрушек не было. Многие медали потеряны. Наградные документы не сохранились, сгорели. Так жаль! Можно было бы восстановить весь его боевой путь. Он был непростым, но героическим. Было у него две контузии, ранения. Так с осколками и ушёл на тот свет. Вот в основном и всё. Тебе тоже есть о чём поведать. Ты просто вспоминай, а я буду записывать. Понимаю, что тяжело, но это важно. Пожалуйста...

 - Хорошо, я попробую...

  Мама задумалась.
- С чего начать?..

- Как ты узнала, что началась война?

- 22 июня 1941-го года мы с мамой шли в соседнюю деревню Язно в магазин за хлебом. Там пекли сами, хороший хлеб. Это километров 12-15 от нас. Купили хлеба и идём домой.
Подходим к деревне Видусово и слышим женский плач.
Мы спросили: почему женщины так плачут, в чём дело? Нам ответили, что началась война с Германией. Немцы нарушили договор и напали на нас без объявления войны.

Вздохнув, мама продолжает:
- Мы пришли домой, а в нашей деревне тоже женщины рыдают, особенно те, у которых есть мужчины: мужья, сыновья, братья...

- А немцы когда в вашу деревню пришли?

 Мама припоминает:
- Вскоре пришли, примерно через месяц появились...
Выгнали нас всех из нашего дома, так как он новый был, просторный, и его облюбовали под немецкий штаб.
- А как же вы?..
- А нас выгнали в баню. Отец успел только спрятать швейную ножную машинку, он был сапожник, сапоги шил, и машина была его "хлебом".
- После войны откопал её?
- Откопал... Только заржавела она вся и стала непригодной к работе.
- Ну, а ты как же? Ты девчонкой была совсем тогда...
- А меня взяли прибираться в этом штабе - нашем доме, за ними убирать. Отец на войну ушёл, а маму по хозяйству, по дому заставили работать.
Ну вот. Питались они нашими запасами,  ели сало, картошку копали, брали от кур яйца, резали курочек.
И только слышно было, как стучал каблук о каблук и немцы кричали: "Хайль Гитлер!"

- А дальше?

- Молодёжь стали забирать рыть окопы.
Мне тогда 14 лет было, и вместе с другими я рыла окопы на кладбище. Иногда по их указке приходилось выкапывать гробы, среди них и детские гробики попадались. Копали тогда ямы и переносили их в другое место.
 Ещё понадобились молодые руки, чтобы копать противотанковые рвы в деревне Репейки, 12 километров от нашей деревни Чурилово Невельского района.
Был там над нами надзиратель - немец, чтобы мы быстрее копали и не убегали никуда.
Спали мы на земле, подстелив ветки ёлки, было холодно и колко. Ели, что заберём из дома (за продуктами раз в неделю отпускали на один день домой).
У меня всё тело покрылось чирьями от холода.
Так продолжалось до августа 43 года, когда меня угнали в Германию. До этого были "налёты" партизан на немцев в деревню, убивали немцев. Но чаще это были местные бандиты, которые грабили население.
Потом немцы объявили набор в Германию, в августе 43-го года. Брали юношей и девушек 1925-26 годов рождения. В деревне были и свои полицейские, на немцев работали... В нашей их было трое на сорок дворов.
Немцы брали одного местного полицейского  и сажали к ребятам на грузовик, который вёз их в Германию.
Я спряталась в сарае под сеном и всё слышала, как они говорили: "Мутер, где твоя дочка?"
Мама отвечала: " Я не знаю".
Я видела как на маму наставили винтовку: " Говори, или убью".
Я это услышала и вылезла из своего укрытия..
Они дали срок неделю, чтобы собрать вещи, продукты, сухарей, тёплую одежду, потом погрузили нас на грузовик.
В это время мне было 17 лет.
Со мной сели мать и отец, чтобы проводить до Невеля.

 Немцы собрали несколько машин парней и девчат. Нас оцепили фашистами, поставили часовых. Ехали в неизвестность...
В Невеле наша машина остановилась. Нас выгрузили и отправили в баню. Раздели наголо всех вместе, девочек и парней, и нам не было стыдно, мы думали - нас убьют, ведь перед смертью моют...
Немцы, тоже голые, наблюдали за нами. Мы мылись, а одежду нашу пропаривали от вшей. Выдали уже "пахучую" одежду. Мы оделись и нас погрузили в железнодорожные вагоны.
Стояло много вагонов, телятников, в которых возят скот. Там не было сидений, сидели на своих узлах. В полу была проделана дырка для туалета - одна для всех, общая на вагон. Терпели, стеснялись, а куда деваться!.. Из вагона не выпускают...
Утром пришли проститься родители, но мы смогли только через проволоку протянуть им руки.
Все заплакали.

 Нам дали в вагон часового - немца  наблюдать за нами. На одной из остановок один парень хотел спрыгнуть, чтобы сходить в кусты, минуя часового, который отвернулся. Его заметили и тут же застрелили.
Везли долго, неделю, через Белоруссию, Польшу. Молодёжь добавлялась до заполнения вагона. Брали уже постарше, года с двадцать третьего.
У меня разболелись чирьи, но всё равно домой не отправили, так как в остальном я была здоровая девушка.
По дороге в Польшу опять была баня.
Привезли в Германию, место недалеко от города Шверин. Поставили в строй, как солдат. Там уже были деревенские жители на лошадях. Они отбирали себе работников, ощупывали мышцы. Меня не взяли из-за чирьев, которые уродовали мне лицо. Оставшихся (человек 100) определили на картофельную фабрику, где делали муку для фронта. Картошку резали, сушили, как на конвейере, насыпали молотую муку в мешки.

 Через какое-то время объявили, что нас переводят в другое место, якобы на шоколадную фабрику.
Посадили уже в нормальные вагоны и повезли. Мы догадывались, что это будет не шоколадная фабрика, но не предполагали, что это будет военный завод под землёй.
Когда высадили из вагонов на площадь, мы увидели русскую девушку - всю как есть жёлтую. Оказалось, что она работала на пороховых работах, делала порох. Это была военная фабрика примерно в 12 километрах от города Фестунг - Дёмиц, на берегу реки Эльба.

 Нас поселили в бараке в трёх километрах от работы и опять стали "фильтровать". Спросили: кто немного знает немецкий язык? Я подняла руку, так как уже немного знала язык, ведь у нас в доме стояли немцы.
Меня отодвинули в сторону. Мою соседку Катю Волкову взяли на кухню посудомойкой. Она была красивая. Ей я отдала свой полушубок, когда стало холодно, так как она была из бедной семьи.
Мне дали рабочую форму со знаком "ОСТ" треугольником, и я стала работать техничкой, со мной ещё две девочки. Дали тачку на колёсах, поставили бочку, куда складывали отходы от строительства, мусор. Мы убирали, таскали бочку в условленное место. Весь лагерь был за колючей проволокой.

 Лида была из Рудни Смоленской области, была ещё Гала - хохлушка. Присматривал за нами немец - мастер пожилой. Он кричал на нас: "Лос, лос!" (быстрей, быстрей), а мы были слабые, потому что нас плохо кормили: или баланда типа колотухи, что-то бесвкусное, или немытые варёные капустные листья, прямо с песком. На кухню - очередь, каждый ждал со своей миской. Всё время ощущался песок на губах. Хлеба давали 300 грамм на три дня, пополам с опилками. Этот день мы называли "пасха". Съедали за один день и потом сидели голодные.
Катя для меня иногда в рукаве приносила в барак украденные с кухни картофелины, мы их тёрли на самодельной тёрке и пекли что-то типа драников. Пекли их прямо с ладошки на печке-буржуйке. Но нас обыскивали, мы прятали всё.
Позже мастера сменили на старичка. Он был добрый и делился с нами скудным пайком, предупреждал, когда идёт начальник.
По воскресеньям нас отпускали, чтобы мы могли попросить милостыню у местного населения. Кто хлеба протянет, кто сухарика даст. Жалели нас.

                *****

- Нашу фабрику советские войска искали, чтобы разбомбить, поскольку она военная и выпускала порох и оружие. Она находилась под землёй и точных координат наши не знали, вот самолёты и летали, искали и бомбили ночью наш лагерь. Только заснём - ревёт сирена! К нам приходила наша немка-надзирательница (комендантша), била по лицу, чтобы мы собирались бежать в бомбоубежище, и кричала: "Лос, лос!" Собирались быстро и бежали. Там уже было много народа, было очень душно. Сидели, пока не улетали самолёты, звучала вторая сирена - "отбой!".

 Но в это утро нас никто не выгонял из бомбоубежища, отбоя тревоги не было. Оказывается, пришли союзники и все немцы удрали из города, всё побросав.
Вдруг открывается дверь нараспашку. Незнакомый солдат (не "наш") говорит: "Хераус!" (выходите!), бьёт себя по груди и говорит: "Я - Америка (американский солдат), немцев нет, не бойтесь!". Переводчик при нём сказал нам, что город захвачен американскими военными, а завтра придут русские солдаты.
Опомнившись, мы вышли. Американцы были в городе и лагере до обеда. Ни один из них не тронул нас, у них строгая дисциплина была.

 В обед приехали русские танки. Мы их ждали в лагере. Они узнали, что здесь русские девочки и начали на нас "охотиться", преследовать.
Расположились в городе. Мы искали и копали картошку. Было голодно. Дисциплины не было. Пленные убегали в город; у немцев всё было брошено, брали вещи. Мы с Катей тоже пошли. У меня не было туфель, нечего обуть. Один солдат позвал померить обувь. Когда я пошла, он меня закрыл в этой комнате, достал туфли, несколько пар. Обращался ласково, говорил, мерь любые. Одни мне подошли, хоть ноги мои были стёрты кандалами, я отложила две пары ношеные. А солдат не отпускает, мол, надо расплатиться за туфли. А я девчонка, говорю: нет! Он пожалел меня, видит, что я девочка, попросил мой адрес, сказал, приеду к тебе в Россию. Я очень его умоляла не трогать меня. Он открыл дверь и отпустил.

 Мы ненавидели немку, которая нас сторожила. Пришли солдаты, поймали её, и пленные на неё набросились и убили.

 Когда наши солдаты соединились на Эльбе с американцами, нас отпустили за город. Было жарко и мы побежали купаться на Эльбу.
Эльба - река быстрая, грязная была в тот день. Вернулись в барак. Нас стали сортировать на отправку домой, кто откуда.
Стали готовить своё "добро" домой. У всех были узлы и чемоданы.
Пошли искать поезд, товарняк, который шёл бы на восток, стали знакомиться с ребятами из наших краёв. Две девочки оказались из деревни Кухарево, недалеко от Невеля. Подошёл товарный поезд, мы сели на чемоданы и поехали. По пути нас обирали солдаты, забирали всё лучшее.

                *****

 Как мы встретились с мамой?
 Когда мы приехали на границу, нас снова стали сортировать, смотреть немецкие документы, кто где работал. Это для того, чтобы решить, можно ли пустить в Россию. Я свои документы порвала, где указано, что работала на военном заводе, иначе меня не пустили бы на Родину. Сказала, что потеряла. Меня задержали на три дня до выяснения. Я говорила, что работала на картофельной фабрике, как и было сначала. Мне дали паёк и отпустили на поезд. Сидели мы на узлах, но ехали уже домой!

 При подъезде к Невелю в наш вагон заскочили два солдата, забрали мой узел и спрыгнули.
 В Невеле девочки из Кухарево вышли. Мы с Катей стали искать Ленинградское шоссе. Город весь был в развалинах. Было утро, людей на улицах не было. Зашли в один дом, старичок нам подсказал, как идти на Ловец. Мы разулись, ноги были стёрты. Пошли пешком до деревни Мосеево, устали и сошли под мост, легли и уснули.
Мимо шла женщина, увидела нас и подошла к нам. Разговорились, оказалось, она знает мою маму, - так я узнала, что мама жива. Связи-то всё это время не было с родными. Катин брат умер, отец лежал больной. Мои родные жили у дядьки Захара.

 Женщина пошла за моей мамой и тележкой. Мы отдохнули и пошли навстречу.
 У деревни Погребище мы встретились. Мама увидела, какая я стала; я увидела, как постарела мама. Мама сказала, что у брата Мити появился бас. Мы от радости не могли расцепить объятия и кричали от счастья. Мать ведь не знала ничего обо мне, и думала, лучше бы она меня похоронила, чем отдать на поругание немцам. Все глаза выплакала.

 Деревню нашу всю разбомбили, дядька Захар сделал дом из остатков и сложил печь. Мы зашли в его дом ночью, там уже сидело много народу, все ждали нас.
 Мы первые из нашей деревни вернулись из Германии. Было в деревне сорок дворов, стало пять.
 Спрашивали все о своих. А мы и не знали ничего, нас всех разбросали по разным местам.
 Потом легли спать, уже под утро. В первый раз за эти годы спали без страха и в тишине.
 Так закончилась моя война.
                ____________________

   Рассказ записан мной со слов моей мамы, Горчаковой Марии Андреевны, в мае 2011 года.
  18 апреля 2014 года её не стало.