Кошачья работа. Пафа

Марина Пятая
- Марин, выручайте! – голос моей знакомой, периодически снабжавшей меня кошками, «попавшими в трудную жизненную ситуацию», немного дрожал. – Ненадолго, на неделю или две… Потом я что-нибудь придумаю, обещаю!

Ничего нового. Умерла хозяйка, наследникам кошки не нужны. Тех, что помоложе, рассовали по передержкам в надежде на дальнейшее пристройство. Пафу, которой минул то ли шестнадцатый, то ли восемнадцатый год, никто не брал. Найти ей новую семью не было никакой надежды: ну кто в здравом уме возьмет себе в домашние любимцы кошку, которой осталось жить два понедельника? Так старая перечница переехала ко мне.

Она была стара, очень стара. Когда-то явно роскошная шерсть слиплась сосульками, кожа стала сухой и тонкой, как пергамент – этакая махонькая костлявая старушка.

На мир кошка взирала с неприкрытым отвращением. Ее раздражало все: мои коты, мои дети, закрытые двери, протянутые руки. На детей и котов кошь громко шипела, а если мерзкий объект не понимал ее недовольства сразу – отвешивала оплеуху. Невовремя протянутые руки – кусала. Встретив закрытую дверь – орала до тех пор, пока дверь не открывали.

Хуже всего было то, что свое недовольство миром кошка выливала на мою кровать. В прямом смысле слова. Перестирав пару раз все постельное белье и одеяла, я обзавелась элегантной шторой для душа, которая отныне выполняла роль покрывала.

Через неделю я заметила, что кошка не выпускает меня из поля зрения. Если я была дома, она перемещалась по квартире вслед за мной. Нет, она не была навязчива. Не терлась об ноги, не вспрыгивала на колени. Сидела под моим стулом, лежала в противоположном углу комнаты, спала на кровати, совершенно не обращая на меня внимания. Но, если я переходила в другую комнату, через минуту-другую туда же перетекала и Пафа.

Однажды я почесала ее за ухом – и она… замурлыкала. Заглянув в ее прозрачные глаза, я потянулась к телефону.

- Ир, она лупит моих детей и котов, орет дурниной и гадит мне на кровать. Я ее люблю и никому не отдам. Это МОЯ кошка.

На том конце провода раздался то ли вздох, то ли всхлип. Так Пафа стала окончательно моей.

После того звонка Панфуша немного расслабилась. Оплеухи докучливым созданиям доставались все реже (но, надо признать, что и дети, и коты научились держаться от этой мегеры подальше), она даже могла спать на одной кровати с котами – при условии, что между ними и Пафой сплю я. Мы узнали, что Панфуша умеет требовать ласки и громко мурлыкать.

Обнимая костлявое тельце, я чувствовала себя… целой.

Через четыре месяца кошку стало тошнить. Общупав ее пузо, я похолодела. Плотный бугристый шарик размером с грецкий орех – это приговор.

 На следующий день я потащила Пафу с собой на работу. На чудо я не надеялась, думала: хоть УЗИ сделаю, буду точно знать, что все плохо – и останется только ловить момент, когда «быть» для кошки станет слишком сложно.

УЗИ дало призрачную надежду. Да, опухоль, но непонятно, на чем. Есть шанс, что ее можно удалить.

Обменять несколько дней Пафиной жизни на призрачную надежду вылечить… Я решилась.

Панфуши не было в операционном плане, ситуация не критичная – в операционную ее забрали только ближе к вечеру. Работать я толком уже не могла. Напарница оценила ситуацию и забрала у меня всех сложных пациентов.  Потом посмотрела, как я в пятый раз пытаюсь написать лист назначений – и забрала всех остальных.

Увидев глаза вышедшего ко мне анестезиолога, я поняла, что мы проиграли.

Из наркоза кошку выводить не стали. Я позвонила мужу и попросила его до моего возвращения убрать все Пафины вещи. Вернуться туда, где стоят ЕЕ миски и лежит ЕЕ покрывало было совершенно невозможно. Пустая переноска жгла руки.

Четыре месяца. Всего четыре месяца. Целых четыре месяца!