Эта удивительная история началась давно и обычно об этом пишут так: «Наконец, весной 1834 года в жизни Петра Ершова произошло, пожалуй, самое радостное событие. Профессор русской словесности Пётр Александрович Плетнёв, большой друг русских поэтов и писателей, вошёл в аудиторию, возбуждённый, взволнованный и вместо обычной лекции, поднявшись на кафедру, прочёл стихотворную сказку «Конёк-горбунок». А в ответ на восторженные аплодисменты слушателей он поднял со студенческой скамьи самого виновника торжества, Петра Павловича Ершова, поздравив его с настоящим литературным успехом. Затем в апрельском и июньском номерах «Библиотеки для чтения» за 1834 год сказка Ершова предстала на суд взыскательной петербургской публики. Сам Пушкин, прочтя её, сказал: «Ершов владеет языком точно своим крепостным мужиком. Теперь мне можно и оставить этот род поэзии»… в памяти современников и потомков осталось лишь одно юношеское произведение, «проба пера» 19-летнего автора. Всё написанное им позднее не выдержало ни суда современников, ни испытания временем и осталось достоянием узкого круга любителей русской словесности. Загадка неожиданного взлёта Ершова и столь же внезапного угасания до сих пор волнует знатоков его творчества и до сих пор она окончательно не разгадана» (1).
Смотрю глазами следователя и спрашиваю: а не было ли каких-нибудь других, пусть и не главных, но всё же причин и отдельной публикации первой части «Конька», и чтения её студентам университета?
Ответ, я думаю, может дать следующая версия: по всем признакам П.А.Плетнёв, этот ближайший друг Пушкина, читал первую часть «Конька» своим студентам не только до публикации (а иначе как бы он «раскрыл изумлённой аудитории имя автора», если оно уже напечатано в журнале!), но даже и до времени получения цензурного разрешения. А это уже определённый риск, поскольку некоторые строки из этой первой части цензор всё же вымарал. И я думаю, что если бы руководство Петербургского императорского университета узнало о чтении студентам нецензурных строк «Конька», то у Плетнёва могли бы быть серьёзные неприятности.
И поэтому вопросы: зачем Плетнёв, прекрасно знавший, например, о том, что ранее только за чтение в узком кругу друзей неопубликованного «Бориса Годунова» Пушкин получил нагоняй от Бенкендорфа, рисковал, читая студентам не прошедшего цензуру «Конька»? Или он очень хотел посмотреть на реакцию «изумлённой аудитории» после раскрытия ей имени автора? Или он боялся, что после представления этого автора кто-нибудь из его сокурсников вдруг встанет да и скажет при всех: «Да не мог Петька Ершов такую сказку написать, потому что …»? И доводы несогласного студента могли бы оказаться весьма убедительными!
Но никто из «изумлённой аудитории» не встал и не возмутился. Ни после пробного чтения, ни после пробной, на мой взгляд, публикации первой части. Так же, как и все другие читатели или слушатели сказки. И «Конёк» начал свой удивительный путь под именем никому ранее неизвестного «сказочника» Петра Павловича Ершова, человека весьма скрытного и, по определению его университетского товарища А.К.Ярославцева, «загадочного», сына умершего в прошлом году полицейского чиновника.
1. Ю.В.Лебедев «Русский сказочник». «Литература в школе», №2, 1990, с.2.