Фильку на войну не взяли. Сказали, мал еще… А батя его, здоровяк-шахтер, с пышными усами, уходил на ту войну рано утром. Филька шел рядом с ним по пыльной дороге на станцию. И на душе было как-то непонятно… Гордость, что батя идет бить фашистов! (Уж его-то, Филькин, батя непременно справится с ними!) И обязательно самого Гитлера в плен возьмет! Что там этот ихний Гитлер? Мелкий, худой, скользкий – не то, что батя! Филькин батя вагонетку с углем двигал, а уж с Гитлером он шутя совладает! И война сразу же закончится. Обязательно закончится.
А с другой стороны было очень досадно, что самого-то Фильку на фронт не берут. Аж кошки на душе скребли от такой досады! Вчера в военкомате дядя Витя, сосед, потрепал Филькину выгоревшую на солнце макушку и засмеялся:
- Ты, Филька, не торопись, твое дело – грамоте учиться, а не по окопам сигать. Мал еще.
Как уголь в топку кидать в кочегарке или кадки с солярой перекатывать – бате помогать, так Филька был уже большой, почти взрослый! И каждый день ему об этом кто-нибудь напоминал. А как фашистов бить – так сразу маленький! Вот тебе и вся грамота…
Дядя Витя вон сам хмурый ходит – тоже не берут на фронт. Хромой потому что. Как из-под завала его в шахте вытащили, так с тех пор и хромает. Тут уж ничего не поделаешь. А Филька не мог ждать, когда вырастет – так ведь и война без него закончится!
На станции было много народу. Женщины плакали. Все до одной. И мамка тоже плакала. Дым от паровоза седыми клубами стелился вдоль вагонов и впитывался в самую душу. До конца дней помнил Филька тот дым…
- Филипп, - батя никогда раньше его так не называл, все больше Филькой да оболтусом. – На тебя надеюсь, один мужик в доме останешься. Мамку береги. Да Ксюшу. Да за дедом приглядывай.
Филька молча кивнул. Горький комок подступил к горлу, слезы готовы были вырваться наружу – так тоскливо и пусто было на сердце, но Филька сдержался, только крепче стиснул кулаки.
Паровоз протяжно свистнул, и батя запрыгнул на подножку вагона. Больше Филька его никогда не видел.
Домой возвращались молча – мать в своих думах, спотыкаясь, не разбирая дороги, иногда всхлипывая, а Филька - с досадой, что батя уехал без него.
Было еще совсем рано, солнце едва выглядывало из-за террикона. Мамка взяла ведро и пошла на колонку.
- Ма, давай я! – Филька схватился за ведро.
- Я сама, - она грустно улыбнулась. – Иди вон, с дедом посиди немножко…
Филькин дед, тоже Филипп, сидел на крыльце. Он воевал еще в давнюю, в царскую, войну а сейчас, как и внук, очень злился на то, что его, старого, опытного солдата, не берут на фронт. Сын ушел воевать, а он остался сидеть на завалинке! Филька сел рядом.
- Да что они понимают! В этом самом военкомате! – дед набивал махоркой трубку. – Говорят, старый уже на войну идти! А ведь старый конь борозды не портит, верно?
Дед закашлялся и украдкой смахнул слезу:
- Эх, Филька, не годны мы с тобой по нынешним временам воевать… Старый да малый…
- Я, деда, все одно на фронт сбегу! Бате подсоблять, - буркнул под нос Филька. – Вот тогда и поглядим, кто годен, а кто нет.
- И думать забудь! – топнул ногой дед. – Твое дело – мамке помогать да грамоте учиться, а не с винтовкой ходить.
- А будто бы я неграмотный? Сбегу – и все тут!
- Вот я тебе! – дед Филипп широкой шершавой ладонью ухватил внука за ухо. – Сбежит он! Как же!
Филька вывернулся и, потирая пунцовое от дедовой науки, ухо, отскочил на недосягаемое расстояние. На деда он не сердился и не обижался – с дедом у них всегда дружба была. Дед Филипп его еще маленьким на речку с собой брал, на лодке катал, рассвет вместе встречали. А как любо было в предрассветной прохладе, у парящего, остывающего, озера, прижаться к дедовскому плечу! Дед Филипп все про старые времена рассказывал, про то, как в ночное с цыганами ходил, как сома большуханского из реки выловил. Филька его иногда про войну, про ту, далекую войну, спрашивал, но дед про это говорить не любил – мол, не о чем там разговоры разговаривать. Ну, а ухо – что ж, дед не со зла, за него же, за Фильку, переживает. Филька такую науку быстро понимал.
*****
А война вдруг пришла в дом и накрыла всех одним махом. Советские войска стремительно покидали Донбасс, а за ними по пятам шла другая армия – чужая, сильная, беспощадная.
Маленькая теплушка была набита народом под самую крышу. Женщины, дети… Мамка рыдала в голос – Филька смотрел на ее посеревшее лицо и сам едва сдерживал слезы. Для эвакуации подогнали всего два вагона, увозили маленьких детишек и женщин. Теперь Филька снова был большим – для него места в той теплушке не было.
- Филюша! Береги себя! – мать прижимала к себе маленькую Ксюшу, которая тоже громко плакала и размазывала слезы кулаком по щеке. – Да за дедом пригляди! И пиши мне! Обязательно пиши!
Куда писать? В какие края увезет поезд две маленькие теплушки? Филька точно так же, как тогда, когда провожал отца, старался улыбнуться и не зареветь. Какое-то время шел за вагоном и махал вслед рукой. Мамку он тоже больше не увидит. А сестренка Ксюша найдется. Спустя тридцать лет после войны…
Но осенью сорок первого Филька этого не знал, он провожал мамку в эвакуацию, и на душе снова было горько и пусто. А на следующий день в город вошли немцы. Рослого, крепкого Фильку останавливали на каждом шагу. Дед велел ему всегда ходить с метрикой, чтобы не забрали в кутузку.
- Деда, а наши вернутся? Теперь, когда тут немцы? – горячая картошка обжигала ладони, и Филька торопливо выкладывал ее на стол.
- А то как же! И думать не моги иначе! – в глазах у деда сквозила ничем не прикрытая тревога, но виду он не подавал. – И наши вернутся, и мамка с Ксюшей, и папка твой… Мы с нашей земли никуда не уйдем, понял?
Филька кивнул.
В Филькину хату на постой определили пять человек немцев, а самого Фильку с дедом переселили во времянку.
- Ты им только в глаза не гляди, - говорил тогда дед. – Они у тебя, что огонь, насквозь прожигают. Чтобы победить врага, не надо переть на рожон – учись думать, как он. Это называется смекалка.
- Деда, я буржуйку из погреба достану, починю маленечко – авось, не замерзнем, - Филька укрыл дедовы ноги старым ватником. – Давай спать.
Дверь тихонько скрипнула, и в дверном проеме показался немец, один из тех пятерых, что в хате квартировались:
- Не бойтесь, - он неплохо говорил по-русски, хотя и с акцентом. – Я вам кушать принес. Тушенка, сахар…
- Ничего нам не надо, - буркнул Филька. – И так проживем.
- Я знаю, мальчик, ты злой на меня, - немец поставил на лавку две банки тушенки и картонную коробку с сахаром, и кивнул на деда. – Он слабый, трудно…
- Ишь ты! – дед криво усмехнулся. – Откуда так по-русски шпаришь? С чего такой добрый вдруг?
От колючего дедова взгляда немец попятился было к двери, но потом как-то печально вздохнул и тихо проговорил:
- Я в школе учителем был до войны… Русский язык и литература. Мой отец тоже старый, там, в Германии, остался. Совсем один…
- А ты зачем воевать подался? – голос деда перестал вдруг быть таким колючим. – Что тебе, дома дела не было?
- Если бы не пошел, обоих бы расстреляли. А так… По крайней мере, отец жив остался.
- Тебя звать-то как?
- Шульц… Фридрих Шульц…
Со двора донеслась чужая речь и смех.
- Тебя, поди, ищут, - дед кивнул на дверь. – Иди, Фридрих Шульц, не то хлопот не оберешься, …
Сквозь приоткрытую дверь Филька смотрел вслед уходящему немцу. Маленький, полный, в смешных круглых очках – на агронома дядьку Василия похож. И вдруг Филька понял, что совсем не злится на него, на этого немецкого солдата, не по своей воле оказавшегося здесь, на чужой для него войне.
- Деда, а отчего так? Ну, с тушенкой? Он же фашист?
- Балбес ты, Филька, - дед глубоко вздохнул. – Не все немцы фашисты и не все фашисты – немцы…
А затем повернулся на бок, и уже из-под ватника добавил:
- Вот тут тебе, Филька, и наука такая – как человеком оставаться, даже на войне…
*****
Тот разговор Филька подслушал случайно, когда возвращался с охапкой хворосту во времянку.
- Эко тебя угораздило! – голос деда звучал приглушенно. – Кровищщи-то сколько!
- Это не беда, Филипп Филиппыч, - отвечал ему дядя Витя, сосед. – Беда в другом. Эшелон к нам идет, груженый оружием. Но и это не новости – война. В том эшелоне три вагона с супостатами, пострашнее тех, что у тебя в хате квартируют…
- Ну?
- Нацисты местного разлива – карательный отряд! Не чета немцам! Слыхал, небось, про их зверства?
- Слыхал, - мрачно выдохнул дед. – А зачем они к нам?
- Филипп Филиппыч! Ты еще спрашиваешь? Они просто - каратели. Наши говорят, народ сгоняют в вагоны, в Германию увозят. Немцы сами мараться не хотят, а этим злыдням – в удовольствие. Эшелон разгрузят, а обратно он тоже не пустой пойдет. Но еще больше народу на месте растерзают. Стариков, больных… У нас вот план был – под откос эшелон пустить, да рассекретили наш план. Троих на месте положили, я вот сам едва ушел.
- А заряд? Заряд тоже рассекретили?
- Нет, заряд, под мостом остался – ящик с шашками. Но теперь они дорогу стерегут. Я чего пришел? Уходить вам надо. Фильку в Германию угонят, а тебя на месте истребят.
- А когда эшелон приходит?
- Сегодня ночью. Думаю, ближе к утру.
Дослушивать разговор Филька не стал. Время уже к вечеру, а до моста километров пять. Филька аккуратно сложил хворост у порога и метнулся через кусты к террикону.
«Небось, добегу! Эх, дядя Витя! Зря ты меня в подпольщики не взял! Сам вон и с хромой ногой воюешь, а я, значит – учись? Ничего, дядя Витя, никаких карателей мы в наш город не пустим!» Так думал Филька, забираясь на террикон.
Спускаться вниз было намного легче. Только шахтерские мальчишки умеют так лихо бегать по терриконам! Это как лететь на крыльях! Раскинув руки в стороны, Филька отталкивался ногой от склона и стремительно летел вниз метров пять. Затем снова толкал ногой скользкую от дождя породу – и опять парил вдоль склона.
До моста Филька добрался еще засветло. «Теперь бы ящик с шашками найти». Мокрые кусты с облетевшими листьями, пожухлая трава, щебень. Филька задумался. «Как дед говорил? Учись думать, как он! Ну, как дядя Витя, значит. То есть, куда бы я спрятал ящик, если бы был не его месте?»
И глаза сами разгадали загадку: на железной балке, у самой опоры, Филька приметил конец веревки. Ловко вскарабкавшись наверх, он нашел старый деревянный ящик, в каком до войны продукты в магазин привозили, доверху забитый тротиловыми шашками.
Ползти под мостом, цепляясь за холодные перекладины, да еще с тяжелым ящиком, было неудобно. «Все одно, ни в какую Германию я не поеду! Грамоте учись! Вот и учусь!» Филька двигался медленно: у самой воды, вдоль берега, ходил немецкий патруль, а острый, как игла, луч прожектора то и дело скользил по мосту. «Ишь, караулят! Как бы не так!»
До самой середины моста Филька добрался, когда уже стемнело. Осторожно продвинул ящик вперед и привязал его к балке. Шнур был длинным, но выйти на мост возможности не было. Оставалось только ждать.
Филька смотрел с высоты на реку. Тяжелые, свинцовые волны грузно перекатывались там, внизу, разбиваясь о каменные опоры. Где-то за терриконами мелькали редкие огоньки. И такая тоска вдруг нахлынула в душу! «Эх, жаль с дедом не простился!» Но потом, подумав, что дед бы его и вовсе никуда не отпустил, знай он заранее про все, Филька успокоился. «А коли выходить некуда, стало быть, надо прыгать! – шальная мысль, словно свежий ветер, пронеслась в голове. – Если не пристрелят, то выплыву! Разрази меня гром, выплыву!» Рельсы вдруг задрожали. «Поезд!»
Из темноты, скалясь желтым прожектором, надвигался состав. «Раз, два, три, четыре, - Филька считал вагоны. – Двенадцать. Как локомотив на мост зайдет, надо шнур поджигать.»
Сразу прыгать Филька не стал: если часовой заметит, тогда пиши – пропало! Да и шнур мог погаснуть от сырости. Но не погас. И вот, когда уже внутри ящика все зашипело, как сало на сковородке, за несколько секунд до взрыва, Филька прыгнул! Темная река стремительно мчалась навстречу, и тут за спиной рвануло!
Огонь, дым, обломки вагонов, масляные пятна на воде… В голове шумело так, что Филька не слыхал ни криков немецких солдат, что растянулись по берегу цепью, ни лая собак, которые почему-то не стали искать его в холодной воде, ни воя сирены, разносившегося над городом. А когда чудом выбрался на берег, то еще долго не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Дома Филька объявился уже следующей ночью. Дед Филипп сразу все понял, расспрашивать не стал, только велел снять промокшую насквозь одежду. Уже засыпая, Филька пошептал, уткнувшись в дедово плечо:
- Не будет у нас на Донбассе никаких карателей, дед…
Дед Филипп молча кивнул и, пользуясь темнотой, смахнул со щеки слезу.
*****
Пахло свежеструганными досками. А моросящий холодный дождь только усиливал запах. Новенькие, как кресты на кладбище, на площади выстроились виселицы.
- Дед, ты не сердишься на меня? – шепотом спросил Филька.
Дед Филипп положил шершавую ладонь внуку на плечо:
- Я горжусь тобой.
Немецкий офицер что-то очень долго говорил, а затем, уже знакомый Фильке, учитель русского языка и литературы, Фридрих Шульц, перевел, что если сейчас виновный в подрыве эшелона не выйдет из строя, то каждый десятый из местных жителей будет повешен.
Пронизывающая насквозь тишина повисла над площадью. Даже дети не плакали. Филька смотрел на лица своих соседей и почти не узнавал их.
Движение деда он скорее почувствовал, чем заметил. «Как бы не так, дед!» - мысль проскользнула по всему позвоночнику.
Они одновременно сделали шаг вперед, дед и внук, заслоняя собой застывшие бледные лица.
- Чем подтвердишь? – рыжий усатый немец удивленно переводил взгляд с подростка на старика.
Дед нахмурился, а Филька молча вынул из кармана обрывок бикфордова шнура и протянул немцу. Тот повертел шнур в руках, пожал плечами, что-то пробормотал себе под нос и кивнул переводчику.
- Ты смелый мальчик, - Фридрих Шульц старался не смотреть Фильке в глаза. – Офицер не знает, кто из вас говорит правду, но за смелость повешение заменяется расстрелом…
Они стояли спиной к эшафоту. Дед взглянул на Фильку:
- Это не твоя война, Филипп… Тебе бы сейчас грамоте учиться, а не воевать…
- Не бойся, дед, я уже грамотный, - Филька попытался улыбнуться.
Щелкнул затвор автомата. Дед взял внука за руку:
- Завтра будет новый день.
Автоматная очередь рассекла пасмурное осеннее утро. В последний миг дед Филипп сделал шаг в сторону, заслоняя собой внука. Острая боль в плече заставила Фильку стиснуть зубы. А горячая дедова кровь стекала ему на грудь, согревая на стынущей земле.
… У эшафота немцы выставили часового, не позволяя сельчанам похоронить расстрелянных. Так они и лежали на площади – снизу Филька, а сверху – дед Филипп. Дед лежал навзничь, раскинув руки, прикрыв собой внука, отчаянного мальчишку, дважды защитившего своих земляков. На лице старика застыла улыбка, а глаза смотрели в небо.
Филька пришел в себя от толчка в плечо. Острая боль от раны клещами стиснула руку.
- Филипп! – Фридрих Шульц теребил его за плечо. – Филипп! Надо вставать и уходить! Только очень быстро.
Осторожно приподняв тело деда, немец помог Фильке подняться:
- Сапоги снимай и ватник, - смешной и неуклюжий, Фридрих Шульц торопливо развязывал мешок с соломой.
- Зачем? – Филька не сводил глаз с застывшего лица деда.
- Долго говорить! Снимай! – Шульц вытряхнул Фильку из ватника, и стал пихать солому в рукава. – Ты молодой, быстро бежишь, не замерзнешь. Надо очень быстро бежать.
Только тогда Филька понял, что хотел сказать немец. Вдвоем они бережно уложили неподвижное тело деда Филиппа на, набитый соломой ватник, приспособили сапоги и шапку – так, словно бы Филька оставался там, снизу.
- Беги, Филипп, - Фридрих Шульц протянул Фильке кожаные ботинки. – Тебе в школе учиться надо, а не воевать. Беги!
До глубокой старости помнил Филька глаза того немца – полные отчаяния, скорби и разочарования. «Не все немцы фашисты и не все фашисты – немцы». Так говорил ему дед Филипп, вернувшийся с далекой, прошлой, войны, чтобы заслонить собственного внука в новой войне, сегодняшней…
И Филька побежал. Снова через терриконы, к реке. «Партизаны, не иначе как у старой шахты обосновались, - мысли путались и спотыкались. – Иначе дядя Витя так быстро бы не исчез. Да и немцы его не нашли тогда». У стены заброшенного склада Филька остановился. Холода он не чувствовал, только рука ныла.
Занималась заря, холодная и уставшая. Ни выстрелов, ни шума – значит, не распознали еще немцы Фридрихово жульство. Филька криво усмехнулся, и хотел было искать вход в шахту, как вдруг ощутил холодный ствол у затылка:
- Стой!
Сперва, леденящий душу страх накрыл Фильку с головой, но тут же отхлынул, как волна на море - голос оказался знакомым:
- Дядя Витя!
- Филька! Ранен? – сосед дядя Витя удивленно взглянул на Филькину окровавленную рубаху.
- Не, только плечо немного, а это - дед,..- слезы подступили к самому горлу, не удержались внутри и хлынули наружу.
Уже сидя у теплой буржуйки, Филька рассказал, как пустил под откос поезд с бандеровцами, взорвав мост через реку, как барахтался в ледяной воде, не высовываясь, чтобы обмануть собак-ищеек, как не смог потом позволить немцам учинить расправу над односельчанами и как погиб дед Филипп, заслоняя собой его, Фильку…
- Все правильно, Филька, - дядя Витя протянул мальчишке алюминиевую кружку со смородиновой заваркой. – Не бывать карателям на нашей земле! А мы-то все думали-гадали, кто им заслон поставил? Кто поезд подорвал? Думали, что из Краснодона помощь пришла, а оно вон как – свои герои имеются!
- Дядя Витя, - Филька насторожился. – Я теперь тут останусь. Мне больше некуда возвращаться…
*****
Так и остался Филька в подполье. И что удивительно, до самого конца войны ранен не был. Ни разу. И в атаку ходил, и в разведку, а пули его сторонились.
- Ты, Филька, будто бы заговоренный! – шутили однополчане.
- Меня дед от пули бережет, - отвечал Филька.
Много пришлось повидать на войне: и смерть, и жизнь, и горе, и радость. Когда в сорок третьем Донецк освободили, Фильке как раз шестнадцать стукнуло. По городу проводили военнопленных немцев: уставшие, измученные, длинной чередой они шли через разбитый город. Филька всем нутром ощущал ту обреченность, что исходила от уныло шаркающей колонны.
А потом пленные хоронили своих погибших однополчан. Хоронили без гробов, штабелями, покрывая брезентом. Филька стоял в карауле и охранял работающих. Вот еще один ряд уложили… Вдруг в общей массе мелькнули знакомые очки! Фридрих! Фридрих Шульц! Филька метнулся вперед, отстраняя пленного с брезентом!
Бывший учитель русского языка и литературы лежал на земле, раскинув руки и глядя в небо широко открытыми, немного удивленными глазами. «Не все немцы фашисты, и не все фашисты – немцы» - вспомнил Филька дедову науку. Из кармана у Фридриха Шульца торчал белый уголочек бумаги. Филька наклонился и аккуратно вынул потрепанную карточку: с нее на Фильку смотрел улыбающийся дядька, немного похожий на доктора Айболита. На обороте что-то было написано по-немецки.
Вечером дядя Витя, взглянув на карточку, усмехнулся в усы и сказал:
- Эх, ты! Оболтус! Адрес здесь написан. Адрес в городе Кёльн. Видать, этот немец из тех краев. Грамоте тебе учиться надо, Филипп!
…Немецкий город Кёльн поразил Фильку своей аккуратностью и чистотой. Даже покореженный снарядами, он выглядел удивительно опрятным.
- У меня по немецкому тройка в школе была, - Филька показал карточку связисту Сереге. – Пойдем со мной, я один не найду, где это...
- Эх, ты! Вояка! В школе надо было учиться, а не дурака валять! – подмигнул Серега. – Ладно, идем. Если цел дом окажется, обязательно найдем.
Дом уцелел. Низкое, крашеное синей краской крылечко, яблоня под окном, скамеечка… Дверь открыл пожилой человек, завернутый во фланелевый зеленый, в крупную клетку, плед. Увидев советских солдат, он попятился, но не испугался. Филька протянул ему фото.
- Фридрих,..- человек побледнел, пошатнулся и, наверное бы, упал, если бы Филька с Серегой не подхватили его.
Они усадили старика в кресло и растерянно переглянулись. Потом Филька рассказал, что Фридрих Шульц похоронен под Донецком, на кладбище, где хоронили всех погибших немецких солдат.
- Почему ты? Ты знал моего сына? – перевел Серега.
- Да. Он спас мне жизнь, - и Филька рассказал про Фридрихову хитрость, что позволила ему избежать расстрела.
Немец слушал внимательно, пристально вглядываясь в Филькино обветренное лицо.
- Сколько тебе лет, мальчик? – по щекам старика текли слезы.
- Осенью восемнадцать будет. А тогда было четырнадцать.
- Тебе надо было бы в школе учиться, а не стрелять, - вздохнул немец, и что-то было в этом вздохе очень знакомое, как у деда Филиппа. – Простите, угощать нечем…
- Ой! – спохватился вдруг Филька и стал выкладывать из вещмешка на стол тушенку, хлеб, сахар. – Ваш Фридрих в сорок первом сделал то же самое для нас!
- Ты не думаешь, что я фашист?
- Не все немцы фашисты, и не все фашисты – немцы. Так говорил мой дед.
*****
После войны Филька вернулся в родной поселок. Его дом был разрушен, только времянка, в которой они ютились с дедом Филиппом, осталась цела. Возвращались с войны уцелевшие бойцы. Возвращались не все… Где-то под Будапештом погиб сосед дядя Витя, пропал без вести на фронтах сорок первого Филькин батя, не вернулась из эвакуации мамка… Остался только, сколоченный на скорую руку из необструганных досок, крест на поселковом кладбище. Односельчане похоронили деда Филиппа и старый ватник вместо Фильки, старательно пряча его от немцев.
Но время мчалось, стремительно мчалось, вперед. Так и не дождался Филька сына, чтобы назвать его в честь деда и бати – Филиппом, судьба распорядилась подарить ему двух дочерей, а потом – троих внучек.
Филька и не заметил, как сам превратился в деда Филиппа. Но на склоне его лет, наконец, появился на свет долгожданный правнук, унаследовавший имя своих прадедов.
Юный Филька был совсем другим. Худой, длинный, словно жердь, он не вылезал из-за своего компьютера, слушал непонятную, грохочущую музыку и даже с прадедом на рыбалку ходил с планшетом. Но деда Филиппа любил, и летом всегда перебирался из города в поселок. Это называлось «я к деду на терриконы».
Сумасшедшее лето 2014-го пришло на Донбасс с новой войной. Страшной, невероятной, чудовищной.
- Дед! Они же в своих стреляют!
- Тем и страшна эта война, что нет в ней границы, и враг говорит с тобой на одном языке, - дед Филипп смотрел, как рассекали небо снаряды. – Аэропорт бомбят…
- Дед, а когда сюда немцы пришли, страшно было?
Дед Филипп на минутку задумался, вспомнился вдруг Фридрих Шульц, который принес тушенку и сахар:
- А как не страшно? Но не все немцы фашисты, и не все фашисты – немцы. Вон те, - он кивнул в сторону полыхающего зарева. – Они злее будут. Это чужая война, Филипп.
- Эй! Подпольщики! Живы? – в дверном проеме возник сосед дядя Витя, здоровенный дядька лет сорока пяти с огненно-рыжей шевелюрой. Месяц назад его жена и две дочери погибли при минометном обстреле. Рыжая дяди Витина шевелюра в один вечер запестрела сединой, а сам он после похорон ушел в ополчение. – Филька! Завтра с утра автобус уходит, к матери поедешь?
Филька знал, что мама с младшей сестренкой хотели ехать в Ростов, к тетке, и сам собирался туда раньше, но взглянув на белую, словно тополиный пух, голову деда Филиппа, покачал головой:
- Нет, дядя Витя, я с дедушкой останусь. Да и, наверное, это все скоро закончится…
- Ну, как знаешь, - дядя Витя вышел во двор и уже оттуда крикнул. – Если что, я на седьмом блокпосту!
Снова загрохотали взрывы, завыли сирены, заполыхало зарево пожара…
- Дед, знаешь, как они нас называют? Ватники и колорады, - Филька распахнул дверь настежь, впуская в дом вечернюю прохладу.
- Ватники? Глупые. Ватник – хорошая вещь. Он мне жизнь спас и вместо меня с дедом моим похоронен. Мне нечего стыдится своего ватника, - дед Филипп следом за внуком вышел на крыльцо. – Такой вечер красивый испортили, лихоимцы!
- Ну, а что колорадами нас зовут, - старик тяжело опустился на скамейку. – Так это они от бессилия и злобы. А еще от страха трясутся. Знают, злыдни, что расплата придет! Они не ленточку георгиевскую продали, они нас с тобой, Филька, продали. Они Победу нашу продали. А за что? За американские печеньки на Майдане! Продешевили, собаки! Эх, кабы не старость… Я бы вон с Витьком рядом стоял на блокпосту. Не было и не будет на донецкой земле бандеровских выродков!
- Дед! А я бы тоже с дядей Витей пошел! – смешной, нескладный, Филька восторженно смотрел на деда.
- Я тебе покажу «пошел бы»! – дед Филипп попытался ухватить Фильку за ухо, но тот ловко увернулся и засмеялся. – Не твое это дело – воевать! Тебе грамоте учиться следует!
Леденящий сердце и душу, свист рассек тихие сумерки летнего вечера. Этот звук дед Филипп слышал много раз и ни с чем другим спутать не мог. Снаряд. Несущий с собой только смерть. Солдатская сноровка не подвела его и в тот, в самый последний раз. Невероятно быстро и не по-стариковски и сильно, дед оттолкнул внука вглубь дома, заслоняя его от неминуемой гибели.
… Из-под завала Филька выбрался только утром. Голова гудела, как пустой чан. Кое-как перебираясь через искореженные обломки дедовского дома, он не сразу увидел среди них своего деда Филиппа. Старик лежал навзничь, широко раскинув руки, а застывшие глаза его смотрели в небо.
- Деда,…- прошептал Филька одними губами.
У калитки остановился УАЗик.
- Помогите! – крик вырвался откуда-то изнутри.
- Филька! Ранен? – навстречу бежал сосед дядя Витя.
- Нет,- Филька покачал головой. – Дядя Витя, там дедушка…
*****
Деда Филиппа похоронили на поселковом кладбище, рядом с его дедом, тоже Филиппом.
- Филиппыч за своим ватником пришел,…- вздохнул дядя Витя и снял шапку. Потом обнял Фильку за худые плечи и добавил: - Пока со мной пойдешь. А потом я тебя к матери переправлю.
- Не надо, - Филькин голос был непривычно хриплым и решительным.
- Я те покажу «не надо»! Что за новости?
- Я с вами останусь, - по Филькиным щекам текли слезы. – За деда…
- Мал ты еще, Филипп, - грустно сказал дядя Витя. – Война – дело серьезное, пацанам на ней делать нечего. Тебе учиться надо, а не воевать…
Ничего не ответил Филька на те слова, но думу в голове затаил. «Не возьмут… Эх, не возьмут! Надо придумать что-то такое, чтобы взяли, - мысль отчаянно искала решение. – Дед Филипп в свое время поезд под откос пустил, а мне-то что сделать?»
На передовую Фильку не пустили, он оставался в старой хате, насквозь прошитой осколками, за блокпостом. Оружие тоже в руки не давали. Ополченец с позывным Летчик говорил так:
- Не торопись, Филипп. Оружие, как наркотик – один раз возьмешь, потом трудно отказаться. А тебе еще в школе учиться надо…
Большую часть времени Филька занимался тем, что ловил на приемник разговоры со стороны противника и создавал свою, собственную сеть. Теперь он запросто мог ввести «укропов» в недоумение, запустив по их линии трансляцию перехваченных записей. За это он и получил позывной Хакер.
- Укропы от злости трясутся при одном упоминании о российских войсках, - подначивали Фильку ополченцы. – Ну-ка, поразвлекай их!
Филька улыбнулся, кивнул и сел за компьютер. А вечером, когда вечерняя прохлада разлилась над уставшими за день от жары и стрельбы позициями, из динамика прозвучал голос, так похожий на голос военного диктора Левитана:
- Говорит Москва! От Советского информ бюро! Сегодня, после изнурительных перестрелок, армия ДНР захватила два БТРа противника, а так же – машину УАЗ. На блокпосту № 7 потери украинской армии составили 9 человек ранеными.
- Услыхали! – Филька радостно потирал руки, когда со стороны окопов противника донеслась беспорядочная стрельба, свист и улюлюканье.
- Ладно, хорош баловаться! – в подвал спустился дядя Витя и еще один ополченец лет пятидесяти, с густой колючей щетиной. – Убери-ка пока свою музыку, Филипп.
- Ты точно знаешь? – в голосе у дяди Вити звучала тревога.
- Своими глазами видел, - гость налил в кружку воды и выпил ее большими глотками. – Готовься, Шахтер. Помощь на подходе, но эти злыдни будут здесь раньше. По наводке лупят, гады.
Когда незнакомец ушел, Филька осмелился спросить:
- Дядя Витя, что случилось?
- Вот что, Филька, надо бы тебя в хату к тетке Галине определить, здесь тебе больше оставаться нельзя.
- Ну, дядя Витя! Почему?
- Не знаю, Филька, выстоим мы или нет, - широкая дяди Витина ладонь легла на Филькино плечо. – Айдары сюда идут. Звери. Лютые звери. Под знаменем Бандеры идут, никого не жалеют…
- Я не уйду! – топнул ногой Филька.
- Уйдешь, Хакер! Уйдешь. Это приказ. Понимаешь, наводчик у них есть, координатор. Они по его наводке бьют, скоро здесь ничего не останется… А подмога только завтра подойдет…
Филька сосредоточенно делал вид, что собирает вещи. «Координатор, наводчик… Надо бы его как-то прослушать!» Приемник, антенна, планшет – а больше ничего и не нужно. Филька выбрался через окно, не дожидаясь, когда его отправят к тетке Галине.
Горький запах полыни доходил до самого сердца. Запели сверчки. Остывал июльский день. Филька настроил приемник и подключил антенну. «Ловись, ловись, рыбка, большая и маленькая!»
Мимо прошел кот. На миг он замер и взглянул удивленными глазами на смешного мальчишку, валяющегося в зарослях полыни. Потом так же бесшумно пошел своей дорогой.
- Пик-пик-пик! - запел передатчик.
- Есть! Поймал! Теперь не уйдешь!
Водонапорная башня была всего метрах в пятистах от Фильки, но до нее пришлось добираться ползком, царапаясь локтями и голыми коленками о колючки. Только у самой стены Филька поднялся на ноги и тихо, как тот самый кот, просочился внутрь.
По лестнице Филька поднялся выше на один пролет. Вот там он его и увидел – парнишку лет двадцати, темноволосого, коренастого. Он сидел на корточках и монотонно повторял в передатчик:
- Два-сем-ноль! Пеленг четырнадцать! Проверьте координаты.
- Ты что несешь, козел? – динамик в руках солдата хрипло ругнулся. – Четырнадцатый на восьмом! Карту посмотри!
- Есть! – парень развернул на земле карту, посветил на нее фонариком и что-то отметил замусоленным карандашом.
Филька оглянулся по сторонам. В тусклом свете, отражавшемся от стены, он заметил на полу большой полотняный мешок. Понимая, что физически крепкого солдатика ему не одолеть, Филька выпрыгнул из темноты и накрыл горе-наводчика пыльным мешком с головой!
Возня была недолгой. Шнуром от приемника Филька связал солдатику ноги. Когда тот принялся кричать, пришлось повернуть мешок так, чтобы сыпучая пыль попадала в лицо. Мешок зафыркал, закашлялся и притих.
- То-то же! – удовлетворенно хмыкнул Филька и посветил фонариком на карту.
Передатчик на полу снова лихо свистнул и рявкнул в темноту:
- Давай быстрее! Проверил? Времени нет!
- Проверил! – Филька нашел на карте координаты водонапорной башни. – Четыре-два одиннадцать! Пеленг шесть!
- Повтори! – каркнул динамик.
Филька повторил. Теперь надо было ждать. «Хуже нет, как ждать и догонять… Авось, пронесет. Как деда на мосту…» Мелкая дрожь пробегала по всему телу. «Так вот он какой, настоящий страх – холодный, липкий, тошнотворный». Мешок замычал и заерзал на полу.
- А мычи себе, - Филька прислонился к стене и вытер ладонью капли пота со лба. - Не бывать бандеровцам на донецкой земле!
Минометный огонь разом накрыл старенькую водонапорную башню, выжигая все вокруг нее …
*****
Утором Фильку из-под завалов вытащили ополченцы.
- Ты погляди! – дядя Витя сиял от радости. – Вокруг выжженное поле, а на нем – ни царапины!
- Меня дед от пули бережет, - изодранный и грязный Филька повторил дедовы слова. – Теперь я могу остаться?
- Ну, ты даешь, Хакер,… - смутился дядя Витя. – Что же про нас укропы скажут? Что мы детей под ружье ставим?
- Да кабы под ружье! – вчерашний знакомый ополченец поскреб пальцами свою жесткую щетину. – А то ведь голыми руками! Пустым мешком, можно сказать, от нас от всех такую беду отвел!
Так Филька узнал, что, разгромив водонапорную башню, айдаровцы браво двинулись по дороге на поселок, но были смяты огнем ополчения.
- Дядя Витя… А тот парень? Ну, координатор?...
- Никого и ничего там больше нет. Уж не знаю, как тебя самого смерть обошла…
Филька оглянулся на назад: дымящиеся камни и обгоревшая трава. И снова кот! Тот самый! Филька улыбнулся:
- Как это никого? Вот он есть!
Больше Фильку никто домой не отправлял. И даже автомат дали.
- Ну, гляди, Филипп, - дядя Витя смотрел даже не в глаза – в душу. – По чем зря, палить не стоит. Жизнь, она всем один раз дается.
Чего уж там говорить - не задалась учеба у Фильки в 2014-м году… Чему его только война ни учила: смыслу жизни, когда дед Филипп его, Филькину, жизнь собой заслонил. Выбору одежды – когда цену дедова ватника узнал. Смелости – когда понял, сидя в водонапорной башне, что только дурак ничего не боится. Радости – когда услыхал дяди Витин голос – Живой! Справедливости – что не все немцы фашисты и не все фашисты – немцы, когда снимал колючую проволоку с посиневших рук расстрелянного и брошенного в шахту мальчишки. Гордости – за землю свою да за земляков, когда боевую награду получил. Мужеству – когда не вернулся из боя сосед дядя Витя. Надежде – на то, что войны больше не будет.
А еще научила война Фильку большой любви. Бескрайней, как море, любви. Это когда боевую технику с позиций уводили. Филька тогда возвращался в город на БТРе. В толпе, среди машущих руками людей, он еще издалека увидел свою мать. Она стояла в оцепенении, рассеянно глядя по сторонам, постаревшая и поседевшая, в старенькой сиреневой куртке.
- Эй! Катерина! Чего застыла? Сына с войны встречай! Живой! – крикнул кто-то из толпы.
- Мама! – Филька спрыгнул с машины и раскинув руки, даже не побежал – полетел ей навстречу.
Вот только грамоте на войне не учили. Придется наверстывать.
Фото Татьяны Эйснер