(Слушать рассказ - https://audioknigi.club/adamenkova-natalya-kulturnyy-kod)
Москва, 2147 год
В форумном центре Академии Человека было многолюдно. На последнее слушание о «Ключевой хронопространственной точке в истории Москвы» явились даже из Общества натуральных матерей. Впрочем, именно натуральные матери более других опасались, что 5D отчет российских гологранавтов, который в День города обещали показать над Кремлём, будет никудышным. Бьянка Ахметова, лицо и мораль Общества, в который раз пыталась всех вразумить:
– Матери Москвы против отправки гологранавтов в 4 апреля 1147 года! В этот день князь Юрий Долгорукий угощал союзников в городке Москов.
Бьянка замолчала, позволяя всем осознать неуместное, но, признав тщетность попытки, с материнской безвозмездной заботой объяснила:
– С цензурой «+12» мы всё равно ничего не увидим! Лучше посмотреть, как строили Кремль, и убедиться, что лапы у наших предков не зря назывались руками и росли из плеч, а не из...
Марш из сюиты Канделяброва «Могучее недоумение» заглушил Бьянку.
– Увы, никто не слушает матерей, – отметила Дана.
Она сидела на верхнем балконе и равнодушно наблюдала за дебатами. Предложенная ею «Ключевая точка» не попала в шорт-лист, а другие координаты её не интересовали. Понятно, что победит Чингиз Капустин, которого с его же подачи называли Ханом. По мнению Даны, это был учёный с заскоками – Хан уже год косил под «великого сына тюркских народов». Его не смущала лемма генно-археологов о вымершем чистом этносе. Как всамделишного степняка его вообще мало что смущало. Накануне московских торжеств Хан возглавил Орду, отрицавшую татаро-монгольское иго, и оттягивался со своим коллективом, где только возможно:
– Злые походы рыцарей-христиан на языческую Русь – вот что списали на «иго». Два века гнобили и окрещивали наших пращуров, а крутой храмовой застройкой придавили язычество, как могильным камнем, – тут Хан окружал себя сотнями голограмм древних каменных соборов и крепостей, построенных во времена «ига», а тем, кто указывал ему на летописные свидетельства об избиениях, дани и рабстве, объяснял, как неразумным: – Да, крестоносцы мочили языческое бруталово, брали дань и чернь в полон. Ну, так кто-то же должен был всю эту красотень на нашей земле отгрохать. Тут и рабсила нужна, и провиант, чтобы зодчие не передохли.
Дана оказалась права – Хан, как наиболее рейтинговый персонаж, выступал последним:
– ...не секрет, что татаро-монгольского нашествия не было, а тем, кто ещё не въехал, что крестовые походы на Русь из церковно-политических соображений списали на «иго», достаточно прокачать историю канонизации русских святых...
Дана не вслушивалась в бредни Хана. Все эти активисты и их гипотезы утомили её сверх меры. Она не понимала, почему её обязали сидеть на этом слушании, ведь её проект даже не рассматривался.
Наконец председатель оргкомитета объявил, что в окончательном выборе «Ключевой точки» были учтены мнения всех россиян, и потому гологранавтов отправят... В бурных овациях Дана не расслышала дату. Ей хотелось в туалет, в микс-кафе "Мир" и в океанариум поболтать через зоокиберлинк с акулой Фросей. Дана открыла интегратор и передвинула на экране свой параскутер к взлётному пятачку. Вчера она оттюнинговала его под метлу – как раз под нынешнее настроение.
Но тут слово взял Олесь Блум. Это был серьезный мужик – из бывших астронавтов.
– Россияне вновь заняли правильную историческую позицию, – проникновенно начал он.
«Олеся мне не пересидеть», – вздохнула Дана и тихонько направила кресло к выходу. Но Блум сразу перешёл к главному:
– В команду первых гологранавтов зачислены (барабанная дробь) командир экипажа Сфинкс Хаматов, эксперт по Средневековью Чингиз Капустин, голографист Кузьма Ли и знаток культурно-этнических кодов...
«Сфинкс Хаматов» Дана услышала как «Свинкс Хамоватый» и удивилась такому сочетанию. Ещё больше её поразила женщина в центральной голограмме.
– А мы похожи, – сочувственно прошептала Дана и на полной скорости рванула к параскутеру, пока его не затолкали навороченные драндулёты.
***
Проводы героев-гологранавтов на Луну для исторического хронодесанта были торжественными, но скорыми. После председательского «Прощайте, товарищи!» с ответной речью выступил Сфинкс Хаматов:
– Чем дальше меня посылают, тем больше мне доверяют, – начал он с прибаутки и, прыснув гордой слезой на пластиковое забрало, призвал провожающих: – Прошу меня за это любить и жаловать.
Выполняя последнюю волю героя, Бьянка Ахметова, лицо и мораль натуральных матерей, обняла Сфинкса и чуток пригрела на груди.
Потом были обещания родных и близких:
– Мы будем ждать вас вечно!
За краткость речей родным тоже разрешили последние объятия. Именно в тот момент отец сунул Дане складную лазерную указку-шокер, которую дед-педагог велел передать внучке:
– Если что, тычь супостатам в глаза.
Накануне Дана узнала, что она и есть «знаток культурно-этнических кодов», а час назад, что «Ключевой точкой» выбрали Куликовскую битву, и с тех пор пребывала в шоке. Не выходя из него, она кивнула потемневшему лицом отцу.
Тут случилось некрасивое – Сфинкс воспользовался суматохой и повис на шее председателя. Хорошо, что почётный караул не спал и смог скрутить героя.
– Куда вы меня тащите?! – хрипел Сфинкс. – Какая битва? Я – пас! Люк не задраивайте!!!
Но всех гологранавтов запихали в космический челнок, и председатель нажал на красную кнопку.
***
Сутки полёта до Луны прошли как в бреду, однако за пару часов до посадки Сфинкс осознал, кто в челноке главный, и растолкал экипаж для подкрепления. Довольным казался только Хан. Смакуя ещё теплые пирожки Кузиной матери, он попросил Дану рассказать о культурном коде пращуров, то бишь обучить подходящим для битвы выражениям.
– Какой ещё культурный код на Куликовом поле? – удивилась девушка. – Лучше скажите, почему посадка на задней стороне Луны? Как я папе в телескоп махать буду?
– Не на задней, а на обратной, – поправил голографист Кузя Ли. – И не просто на обратной, а в Море Москвы.
– Да! – гордо поддакнул Сфинкс, уральский подмосквич во втором поколении.
– ОК, – непатриотично откликнулась Дана.
Видя разочарование девушки, Кузя уточнил:
– В Море Москвы самые богатые залежи шпинеля.
Из вежливости Дана поинтересовалась, что это за зверь.
– Шпинель – это редкий минерал. Он есть и на российской императорской короне, и на английской. Шпинель долго путали с рубинами, ибо по виду не отличить.
– Тэкс-тэкс, – глаза Хана загорелись неуместным для его миссии огнём наживы. – А не притырить ли нам пудик на Куликово поле? Для отмаза или чего другого.
Хан задумчиво посмотрел на приятную фигуру Даны, рожа Сфинкса расплылась в масляной улыбке, но Кузя замахал на них:
– Да вы что! Нам для хронопространственного прыжка того что есть – в обрез, – и до посадки рассказывал про шпинелевые зеркала, когерентные солнечные вспышки, зернистую структуру мира и прочую голографическую муть, непостижимую ни для историков-десантников, ни для командного, в лице Сфинкса, состава.
Дана перебила его на полуслове:
– А на передней половине Луны есть шпинель?
– Пока не нашли.
Хан криво усмехнулся:
– А меж тем Плутарх в «Беседе о лице, видимом на диске Луны» описал «пурпуровые пояса». Как раз в масть рубинам.
От неодолимой неприязни к Хану Дана добавила:
– А ещё он написал, что тамошние жители «смотрят на Землю, видя в ней отстой и подонков Вселенной».
Командир Сфинкс Хаматов посмотрел на Дану как на отличницу боевой подготовки и обстыдил лунатиков:
– Стрёмно так о нашей уважаемой Земле выражаться.
Пока Сфинкс поздравлял «уважаемых всей Вселенной землян» со своим прилунением в центр псевдо-рубинового зеркала, экипаж в праздничных скафандрах выбрался на поверхность. Кузя Ли занялся настройкой транспортно-голографической аппаратуры, Хан лениво распинывал интеллект-матрасы, а Дана прыгала, как пружинка, и торопливо рассылала селфи на фоне бескрайнего моря драгоценностей родным и Фросе. На одном из снимков среди псевдо-рубинов засветился матрас.
– Что это? – спросила по спутниковой связи Фрося.
Дана задумалась, как объяснить акуле назначение объекта. Хан противно хихикнул:
– Пусть ей натуральная Бьянка насвистит.
Игнорируя исторического циника, Дана устроилась на ложе лунного типа, отправила снимок Фросе и повернулась к Кузе Ли:
– И правда, зачем здесь эти лежбища?
Голографист уже понял, что Дана, истинный гуманитарий, девственно чиста в науках метафизических, и объяснил суть, как пионерам в голокружке:
– Мы живём в многомерном голографическом мире и скользим по нему в любом направлении, включая время. Яркие сны – это случайные куски Голограммы; хрустальные шары, в которых каждый может увидеть прошлое и будущее – это примитивные маршрутизаторы. Относительную управляемость движения в Голограмме даёт гипноз. Я загипнотизирую вас и с помощью энергии солнечной вспышки и шпинелевого зеркала закину в «Ключевую точку». Все увидят прошлое вашими глазами, потому что вы физически впишитесь в него. Люди и раньше петляли во времени, но спонтанно и где попало, а вы попадёте в заранее заданную точку 1380-го года.
– В разгар Куликовой сечи, – откошмарил Хан. – Я всем докажу, что Куликовская битва была в центре нынешней Москвы. На Куличка;х.
– Папа так и сказал, что нас послали к чёрту на кули;чки, – кивнула Дана.
В этот момент из челнока выбрался Сфинкс и строго оборвал неуставной вздор:
– Нас послали на подвиг. В бой, товарищи! – и повернул от греха подальше обратно в челнок.
– «Наука сокращает нам опыты быстротекущей жизни», – вздохнула Дана.
Сфинкс обернулся и поинтересовался для рапорта:
– Это кто такое ляпнул?
– Пушкин, – выдала Поэта Дана.
Время шло, а Солнце стреляло вспышками в бесполезных направлениях. От безделья Хан лениво подтрунивал над коллегой:
– Ты заявку на Пушкина толкнула?
– Да.
– Глупо. Про «хлеба и зрелищ» не слыхала? Народ по праздникам развлекуху ждёт.
– Там, где Пушкин, всегда прикольно.
– Не, после того, как раскопали, что он выжил в дуэли и ещё тридцать три года был Дюмой и рассадником всемирного шпионажа – зажигать уже нечем.
– Я бы зажгла.
– Языком лязгать и я могу, а где улики?
– К примеру, в южной ссылке с Пушкиным много чудесного случилось.
– И как же он там набуракозил? Гля, даже Солнце стихло от любопытства. И мы будем следить не моргая за чудесными интимными приключениями «Солнца русской поэзии».
Дабы погасить стычку в зародыше, Кузя Ли подвинул установку ближе к Дане и спросил:
– Доисторические времена, наверное, все клёвые, но почему ты выбрала век Пушкина?
Окатив Хана профессиональным презрением, Дана повернулась к Кузе:
– Во-первых, в ту эпоху уже знали об относительности времени.
Хан даже растерялся от такой исторической подтасовки:
– Чушь!
Словно не слыша грубияна, Дана продолжила:
– Послушай стих того века:
«Во-первых, объявлю вам, друг прелестный,
Что вот теперь уж более ста лет,
Как людям образованным известно,
Что времени с пространством вовсе нет;
Что это только призрак субъективный,
Иль, попросту сказать, один обман.
Сего не знать есть реализм наивный,
Приличный ныне лишь для обезьян»
С очевидным сомнением Кузя кивнул:
– Ладно. А во-вторых?
– А во-вторых, потому что именно Пушкин научил нас говорить о любви по-русски: «Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим». И в-третьих, потому что в его эпоху культурный код был в натуре культурным. Говоря языком Поэта – поистинне культурным.
– «В натуре» лучше, – Сфинкс со скуки снова вылез из челнока.
– Не лучше, а привычней. Культурный код всё время огрубляется. Знаете ли вы, что мои суперские копыта Пушкин назвал бы «чу;дными ножками», а древние славяне – «ладными пе;хами»?
– Ёкарный Бабай! – выругался Сфинкс.
– А вот «ёкарный Бабай» оказался живучим. Можете поминать его в Куликовской битве со всеми наворотами.
– Нет уж, сами там чертыхайтесь, а мне инвентарь беречь надо, – проворчал командир.
Хан наслаждался паникой Сфинкса и Даны. Укрепляя их перепуг, он разразился байками о средневековых бабайках. Но Сфинкс, решив не блудить на стороне, а сторожить государственный челнок, успокоился, Дана же изо всех сил держала себя в руках. Иногда Кузя пытался ободрить её:
– В кибер-модификаторных плащ-палатках вы, при желании, будете невидимыми для всех... Держитесь подальше от дружины, а камеры в ваших зрачках отшлифуют картинку как надо... Заберитесь на дуб и сидите тихо. Главное, не линяйте от места входа в «Ключевую точку». Как только поймаю следующий протуберанец, я отловлю вас и сдам в государственные лапы Сфинкса.
Сфинкс с уважением посмотрел на свои лапы и одобрил план действий, а Дана наконец сорвалась:
– Какой дуб? Это же Куликово поле, а кулик – птица болотная. Хан, какого лешего мы в болотной битве забыли? Твою ересь о крестоносцах легко убить и в мирное татаро-монгольское время.
Не без позёрства и выкаблучивания Хан всё же признался:
– Лобби с «Мосфильма» возжаждало крови. Вурдалаки! Зато, как и обещали, мой проект победил.
– У нечисти всё по совести, – подтвердил Сфинкс. – Не то, что у людей.
Но Дану совестливость кровососов не успокоила:
– Твоей-то дурной кровищи не жалко – упыри, наконец, свою диарею понюхают.
Хан хотел было огрызнуться, но отчего-то сдержался и ответил почти по-доброму:
– Скажи «спа» своему Ромео. Впрочем, мне тоже в нюх наблюдать, как с тебя гонор сколупывается, королева ты наша Снежная.
– Ромео? Кто это? – удивилась Дана, представив, как воспользуется дедушкиной указкой при встрече с негодяем.
Тут взвизгнули датчики. Сфинкс торопливо рявкнул:
– Всем лежать! Шагом марш в гипноз! Мы потом за вас отомстим, – и упрыгал в челнок докладывать обстановку.
Кузя рванул к пульту.
– Расслабьтесь. Раз, два, три... У вас пушки есть?
С гордостью Дана вытащила из кармашка складную лазерную указку. На лице Хана на мгновение застыло выражение поддельного ужаса, сменившееся почти искренним сочувствием.
– Даже моя прабабка знала, что лучше пальнуть, перезарядить и ещё раз пальнуть, а потом светить фонариком в кого попало.
Как истинный сын тюркских народов Хан откуда-то вынул пистолетишко из маскировочной органзы и кинул его Дане:
– Сначала пали, потом веселись на мощах.
– Ага. «Палач рубил голову дольками и приговаривал: "Всё надо делать весело"».
– Это кто так шутил? – насторожился Хан.
– Известно кто: царь Иван Грозный, прозванный за жестокость Васильевичем, – огрызнулась Дана, стуча от страха зубами.
Кузя Ли ободряюще улыбнулся и, заикаясь от волнения, затараторил последние наставления:
– Голограмма по с-с-структуре зерниста. Прорывая хронооболочки между з-з-зёрнами вы у-у-услышите абсолютную тишину...
– Что услышим? – переспросила Дана, но её уже окутала Тишина.
***
Новая Реальность встретила гологранавтов изморозью на жухлой траве, дальним редким ржанием коней, ленивым перебрёхом собак и большим деревянным домом на пригорке. День уже угасал. Расцвеченные на западе облака причудливым ситом пропускали последние солнечные лучи к сонной реке и полупрозрачному лесу на горе.
– Бррр! Холод-то какой! – Хан закутался в кибер-плащ и растерянно спросил: – И где сеча злая, где лязг мечей и море крови? Мы перескочили нужный момент или недоскакали до него?
Дана долго с опаской озиралась по сторонам и вдруг выдохнула:
– Какая красота!
Дом показался ей уж точно не из времен Куликовской битвы. В памяти всплыло:
«Господский дом уединенный,
Горой от ветров огражденный,
Стоял над речкою...».
Она предложила зайти в дом погреться. Хан попыхтел чуток и согласился:
– Но пусть сначала стемнеет, а там – «Делать нечего – бояре... в спальню к ней вошли толпой».
Едва не подпрыгнув от восторга, Дана воскликнула:
– Хан, ты – гений! Это же Михайловское! Пушкинская обитель после южной ссылки.
Не найдя контраргументов, Хан согласился по всем пунктам.
– Подфартило тебе, коллега. Ладно, пошли хряпнем нянюшкиной настойки – хотя бы сердцу будет веселей.
Закутавшись до невидимости в кибер-плащи, гологранавты отправились в дом. Вслед за старушкой с подносом они прошмыгнули в логово Поэта. Комната освещалась свечами. Кровать с пологом у большого окна, письменный стол, диван напротив и даже ковёр на полу – всё было в бумагах, повсюду валялись перья. Хорошо заросший юноша в красной подпоясанной рубахе и широких штанах подскочил к старушке, взял поднос с бутылкой и двумя мисками, поставил на стол, приговаривая:
– Послушай, хорошо ли –
«Сей всадник, перед кем склонилися цари,
Мятежной вольности наследник и убийца,
Сей хладный кровопийца,
Сей царь, исчезнувший, как сон, как тень зари»
Старушка устроилась на диване с вязанием.
– Опять про сатрапа Воронцова?
– Нет, про Буонапарта.
– Вижу, озлился на всех, как на симбирских зайцев.
– Увы, – театрально вздохнул юноша, раскупоривая бутылку, – усмирение моё не совсем ещё кончено, да и кончится ли? Воронцов видел во мне коллежского секретаря и гонителя саранчи, а я, признаюсь, думал о себе что-то другое.
– Что же? – простодушно спросила старушка.
– Во вверенном моим трудам Министерстве иностранных дел я уже дорос до мелкого российского шпиёна, – с важностью признался юноша, обратив всё в смешную сторону.
Старушка улыбнулась, кивнула на поднос со снедью:
– Поешь, а я тебе новую сказку расскажу. Слушай. У моря лукоморья стоит дуб, а на том дубу цепи золотые, и по цепям тем ходит кот. Вверх идёт и сказки сказывает, вниз идёт и песенки поёт, – старушка, отложив вязанье, покрепче закуталась в шаль. – Что-то мне нынче нездоровится.
– Ах, мамушка, старушка ты моя дряхлая, лучше я тебе сказку расскажу. Только обещай никогда не укорять меня за то, что я тебе открою.
– Ангел мой, Александр Сергеевич, да когда ж я тебя укоряла? Али хочешь повиниться, что не извёл саранчи, как велело начальство? Забодай её комар, но с ней ты допрыгал до дома. Какое утешение для меня!
Лицо юноши передёрнулось, глаза сверкнули яростью:
– Не в том дело. Майским днём мне надо было непременно наведаться к генералу Кутейникову в Таганрог, Воронцов же напрямую отказать не решился, а командировал меня на инспекцию саранчи. Я поехал, но именно к Кутейникову. Саранчой же пренебрёг.
– Напрасно ты на рожон полез. Пошто тебе Кутейников? Впрочем, мне же лучше.
– Самовольный набег мой на квартиру генерала был вовсе не напрасным, – возразил юноша. – У него в те дни гостили три старухи-миссионерки – одна любопытнее другой. Предводителем у них была княгиня Голицына. Одетая по-мужски в длинный чёрный сюртук и чёрные суконные панталоны, она не расставалась с плетью и Евангелием, и каждого заставляла прочитывать хотя бы главу из Святого писания. Другая особа, баронесса Крюденер, когда-то блистала в салоне мадам де Сталь и некоторое время была духовным другом нашего императора. Увидев меня, она воскликнула по-французски: «Лицом в батюшку, а статью в мать. Лучше бы наоборот». Эта фраза не озадачила меня. Стараниями Витта, начальника над всею тайною полицией Юга, и при полном расположении ко мне генерала Инзова, я уже знал о тайне своего рождения и даже побывал в Париже.
Юноша замолчал, всем видом выражая укор. Старушка подняла на него полные слёз глаза и тяжело вздохнула:
– Только тем я пред тобою виновата, ангел мой, Александр Сергеевич, что любила тебя пуще обеих твоих матерей. Пуще той, что была рядом, и той, что для твоего спасения отказалась от тебя.
Юноша задумчиво подцепил что-то вилкой из миски и согласился:
– Нужно потерять и память, и совесть, чтоб как-нибудь возражать против этого. Мамушка, ты моя, драгоценная, слушай же дальше мою сказку. Третьей, и самой интересной особой оказалась графиня де Гаше. Стройная, как девица, в сером строгом рединготе и чёрном бархатном берете с перьями, который прикрывал её седые волосы. С умным приятным лицом, живыми глазами и пленительной речью. И эту старушку когда-то объявили величайшей мошенницей. Будто чуть ли не из-за неё произошла французская революция и пали Бурбоны.
– Кто же это? – удивилась мамушка.
– В девичестве её звали Жана де Валуа Бурбон. Внебрачная королевская дочь, ещё в детстве брошенная обоими родителями. Правдами, а скорее неправдами она стала по мужу графиней де ла Мот. Втеревшись в доверие к Марии-Антуанетте, Жанна украла бриллиантовое ожерелье неслыханной ценности. Когда обман раскрыли, Жанну арестовали, судили и на плече выжгли королевскую лилию. Вскоре ей удалось бежать в Англию, выйти там замуж и устроить собственные похороны. После падения Наполеона Жанна приехала в Россию и жила в безвестности, пока император случайно не узнал о ней. Вероятно, графиня открыла Александру тайну о пропавшем ожерелье. Император мог выдать её французам, но устоял против такого соблазна. Он отправил величайшую мошенницу в Крым с княгиней Голицыной и баронессой Крюденер. На моё счастье миссионерки заехали к генералу Кутейникову, где я и познакомился с Жанной де ла Мот. Когда-нибудь напишу об этой авантюристке великий роман.
Взволнованный юноша замолчал, ожидая одобрения, но прихворнувшая мамушка уже клевала носом над спицами. Отправив старушку отдыхать, он и сам забрался в постель. Через полчаса историки услышали его ровное дыхание. Помня о своей великой голографической миссии, они принялись всё осматривать, обнюхивать и дегустировать.
Для удобства Хан, пренебрегая невидимостью, перекинул полу плаща через плечо на манер средневекового кабальеро, взял со стола бокал, плеснул наливки, глотнул, поперхнулся и справедливости ради отметил:
– Знали, канальи, чем печали заливать!
Дана тоже переформатировала тяжёлый кибер-плащ в кибер-платье и почувствовала себя героиней романа:
«И всё ей кажется бесценным,
Всё душу томную живит
Полумучительной отрадой:
И стол с померкшею лампадой,
И груда книг, и под окном
Кровать, покрытая ковром»
Наслаждаясь фантастическим моментом, она повернулась к кровати и словно споткнулась о горящий взор юноши. Он смотрел на неё без удивления, но с тайным восторгом. Заметив растерянность Даны, приподнялся и разразился комплиментами:
– Прелестная, исполненная изящества и, несомненно, обладающая многими приятными талантами. Как отлично я вижу все эти приятные мелочи. Приди же ко мне...
Юноша протянул руки, призывая в объятия, но Дана смутилась и, перепутав культурные коды эпох, ответила по-старославянски:
– Зачем смущаешь меня, княже, нескромными словами?
Чуткий на слово юноша оторопел и в тот же миг увидел распивающего его наливку Хана. Заподозрив неладное, он, тем не менее, обратился к незваным гостям с беспримерным хладнокровием:
– Bonne nuit, господа, но однако странно... ваш нежданный визит... Не припомню, чтобы звал кого в гости... Но у вас могут быть raisons, dont je ne connais pas, то бишь причины, мне неизвестные.
Без тени смущения Хан протянул ему бокал с наливкой, чокнув прежде о бутылку, и не вполне трезво предложил:
– Будем!
– Ага, мы из будущего, – кивнула Дана.
Четверть часа спустя в комнате шумела прилично захорошевшая троица. Каждый плакался о своём и утешался щедрой поддержкой собутыльников.
– Да, меня взбесил циркуляр про саранчу! Подлец Воронцов воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, – возмущался Александр Сергеевич – А тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин. Это, знаете ли, дьявольская разница!
Дана пыталась образумить обиженного на весь свет юношу, из последних сил придерживаясь его культурного кода:
– Но с иными накладно вздорить.
Хан, с трудом ворочая языком, утешал хозяина на свой манер:
– Плюнь! Не стоит тысяча Мурзилок и одной твоей настоящей нервной клетки. В конце концов, не ты живёшь в эпоху Воронцова, а Воронцов в эпоху Пушкина. И запомни: все кругом эльфы, а ты гений и Д’Артаньян!
Юноша эхом повторил:
– Гений и Д’Артаньян.
Мокрыми глазами он посмотрел на Дану, прильнул к ней и нетрезво заверил:
– И ты – гений. Гений чистой красоты.
– С нашими технологиями трудно быть уродиной, – согласилась девушка.
Борясь с искушением, она чуть отодвинулась и укорила юношу:
– Ах, Александр Сергеевич, своими блудняками Вы таки допрыгаетесь до острой интоксикации свинцом.
– Je vous demande pardon, mademoiselle, но я глупею ; vue d’;il, то бишь на глазах. Mais comme vous le dites, как вы странно говорите... Но упоительно же, упоительно. А что про свинец?
Теряя контроль, Дана едва не открыла ему грядущее:
– Найдётся хлыщ с чисто французской совестью...
Но Хан перебил её:
– Саша, забей!
Однако юноша заинтересовался не на шутку:
– Если вы думаете, что я не могу перенесть рокового предсказания, то я вас успокою на этот счет...
В этот момент порыв ветра распахнул окно, и холодный ночной воздух ворвался в комнату. На нетвёрдых ногах Хан подошёл к окну, закрыл его и обернулся к почти сомлевшей Дане.
– Нам пора.
Не обращая внимания на протесты хозяина, он укрыл девушку кибер-плащом и потащил в студёный мрак октябрьской ночи. Вслед им неслось незабываемое:
– Какое чудное мгновенье:
Передо мной явились вы,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.
***
Охраняя государственное имущество, Сфинкс спокойно отсыпался в челноке. Кузя Ли, напротив, почти свихнулся от волнений: вдруг первый хронодесант безвозвратно провалится в прошлое, или шпинелевые зеркала не срезонируют с протуберанцами, или Время не захочет, чтобы по нему елозили?
Кузя перевёл все датчики в режим «Супер» и устроился на интеллект-матрасе перед пультом управления. Двое суток Солнце расшатывало хрупкие нервы Кузи своим спокойствием. Наконец оно сжалилось и ударило по ушам уснувшего таки голографиста воем пожарных супер-сирен.
Первое, что увидел ошарашенный Кузя, это двух помятых хронодесантников у своих ног. Быстро уложив их на интеллект-матрасы, он проверил на пульте управления жизненные показатели возвращенцев и бросился расталкивать их в манере Сфинкса.
– Ну? Что-нибудь помните? Или, как после сна, всё в быстроисчезающей дымке? – взволнованно переспрашивал он.
Дана сладко потянулась, будто и правда хорошо выспалась, и ответила в стиле только что покинутого времени:
«Все минувшие страданья
Вспоминаю я с восторгом,
Как ступени, по которым
Восходила к светлой цели»
Едва протрезвевший Хан с трудом сел и поддакнул:
– Да-да, всё срослось и даже с гаком. Причём, без огнестрельного насилия над прошлым, – и почти взволнованно воскликнул: – Думал, что Пушкинская эпоха – это что-то тёмное, где-то рядом с Куликовской битвой. Оказалось, что она совсем рядом.
Дана победно улыбнулась:
– Пойми же, нелепый ты человек, что до Пушкина и через три века будет не далеко, потому что его культурный код есть в каждом из нас.
Кузя выглядел виновато-растерянным.
– А причём здесь Пушкин? – почти равнодушно спросил он.
В изумлении возвращенцы повернулись к своему туроператору-голографисту.
– Разве не ты перекинул нас на Данкин маршрут? – недоверчиво спросил Хан. – Ха! А я-то решил, что эдаким манером ты впихиваешь ей свои «руку и сердце».
Дана упала бы от удивления с матраса, будь в нём меньше интеллекта.
– Ромео – это Кузя?!
Хан кивнул.
– Согласись, вылазка к Пушкину посильнее "Фауста" Гёте, то бишь свадебного кольца с дармовой шпинелью.
Смущённый Кузя, копируя старинный ритуал, которому ещё до полёта обучил его Хан, бухнулся перед Даной на колени и прозаикал:
– «Я вас л-л-люблю, чего же б-б-боле?»
Хан одобрительно крякнул и нарочито сурово заметил Дане:
– Тут простым «Нет!» не отделаешься.
Двоякое ощущение захлестнуло девушку: с одной стороны Кузя едва не отправил её в Куликовское рубилово, но с другой – всё сложилось чудесным образом. И в этом, несомненно, виноват был тоже Кузя.
– Ага, – Дана помогла Кузе подняться. – Придётся думать о сложном «Да» вместо простого «Нет, мне ещё рано помышлять о взрослом, обращайся лет через тридцать».
– Пока думаешь, расскажи, как ты с мажором Пушкиным куролесила, – посоветовал Хан. – Вдруг Ромео, существо коллективно-могучее и само-беспомощное, от твоих проказ одумается да отзовёт заявку и на лапу, и на ливер.
Страдание в глазах Кузи показалось Дане приятным, но, сжалившись над неожиданным поклонником, она отгородилась от навета:
– «Невинной деве непонятен язык мучительных страстей»
Пока Дана успокаивала родных и Фросю, да поздравляла с возможным прибавлением в их дружном семействе Кузи и его матери, голографист просматривал материал, доставленный историками-десантниками.
– И как это светоносное чудо, «ангела Александра Сергеевича», предъявлять на торжествах Москвы? – озадаченно спросила Дана.
Кузя широко улыбнулся:
– Был бы живой Пушкин, а подголографить к нему белокаменную – проще, чем разбудить Сфинкса на боевом посту. Сейчас и вечное подклею: «Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось!»
Тут из челнока выбрался Сфинкс. Нарядный и с таким выражением на широком лице, с каким астронавты улетают к звёздам, герои получают правительственные награды, а граждане голографируются на свои мемориальные памятники. Сфинкс пересчитал экипаж и хотел было указать всем на помятость праздничной спецодежды, но сдержался.
– Все мы подвиг совершили, всем пора и по домам, – подвёл он итог героической эпопее. – А пока разрешите нас поздравить!
Дана вспомнила о его государственных лапах, Хан же с нескрываемой надеждой предрёк:
– Сейчас увидит Пушкина и начнёт валять из себя микитку да кувыркаться в проруби.
Спасая любимую, Кузя попросил друга:
– Слышь, Цицероныч, залей командирскую пасть какой-нибудь шнягой.
Хан довольно хмыкнул и по-уставному обратился к Сфинксу:
– Товарищ командир, пока вы бдя спали, то бишь спя бдели, из Центра прислали наградной ассортимент. Первым номером идёт планирующий севернее Кремля пентхаус.
– Насколько севернее? – заинтересовался Сфинкс.
– Над крутым волжским берегом в Тверском китай-городе. Практически центр Москвы.
Сфинкс задумчиво посмотрел на Дану с Кузей и шёпотом спросил:
– А можно мне его отжать?
– Вы тут самый ровный пацан, вам можно всё, – разрешил Хан. – Будете первым москвичом из уральских подмосквичей Хаматовых. Потомки вам памятник за это подгонят. Прикиньте – мегалитическое животное с табличкой на шее: «Сфинкс Хаматов. Москвич. Потомственный пенсионер и крупный мученик науки».
– Замётано, – огромная мужская слеза скатилась по командирской щеке.