Грушевка

Татьяна Гончарова 2
                Станица Грушевка
                Это дополненный мной вариант «Грушевки», кто читал,                пусть простит за повторение.

 
     Новый современный аэропорт международного значения решили строить в станице Грушевской, Аксайского района. С его появлением Грушевка, наверное, изменится; возможно, в лучшую сторону. Мне же хочется сохранить её в памяти такой, какую  с детства знаю и люблю.
     Для станицы она очень большая, в длину тянется километров, думаю, на двадцать. В ширину же ей расти некуда – с одной стороны ограничивает речка Тузловка, а с другой – гора. Поэтому вся Грушевка это, практически, одна улица, фасадами смотрящая на речку, а садами уютно прильнувшая к горе. Это если снизу смотреть, она – гора, довольно-таки высокая и крутая; склоны изрыты балками, заросшими шиповником и тёрном. Не везде даже по этим склонам можно взобраться наверх, настолько они круты. Но когда поднимешься, видно, что никакая это не гора, а плоская равнина, покрытая полями, и нигде она не кончается. Получается, что  Грушевка в яме, но подумав, понимаешь, что  эта яма, скорей всего,  дно какого-то древнего моря, а гора – его крутой берег, не зря же там везде ракушечник.
 Эта станица - малая родина моей мамы и место нашего счастливого гостевания у тётушек,  маминых сестёр, которых всего  было  четыре.  Я родилась и выросла в Ростове, но добрая половина моего детства прошла в станице, так что я, конечно, не деревенская, но и не вполне городская. Как только кто-то из нашей многочисленной родни, приехав в Ростов за покупками, заходил  к нам, я увязывалась следом за ними, а потом мы уж и сами с сестрой стали к ним ездить.  В Грушевке, не смотря на её размеры, все люди друг – друга знали, поэтому, когда нам встречалась  по дороге какая-нибудь незнакомая тётя,  она нас без стеснения спрашивала:
    - Девки, вы чьи?
Мы начинали объяснять, а наша собеседница, поняв, говорила:
   - А, Галдырихины!
Галдыриха, это тётя Дуся, старшая мамина сестра. Как, прожив тяжелейшую жизнь, сумела она сохранить такой весёлый нрав? Ею было рождено четырнадцать детей, а доживала только с тремя дочками. В то время много детишек умирало в младенчестве, не минула сия чаша и нашу тётю. Потом  муж сгинул в 37-ом из-за репрессий, а любимый первенец Павел, дослужившийся в войну до офицера, погиб в 45-ом. На своих плечах вытянула дом, хозяйство, была радушной, очень любила принимать гостей, и при этом над всеми подтрунивала. Меня встречала обычно одними и теми же словами, не слишком стесняя себя в выражениях:
     - Вот гость – г…но, не был давно, - и тут же начинала с огромным удовольствием чем-то угощать, не без основания гордясь снедью, выращенной её трудолюбивыми руками. За звонкий голос и беззлобное «голдение» и получила тётя Дуся своё звонкое прозвище.
        Ах, как бы мне сейчас хотелось отведать её пышек с нардеком. Кто не знает, что такое нардек, объясняю: это арбузный мёд. В то время у всех помимо огородов при доме, были ещё займища, и там вырастали арбузы огромных размеров и в огромном количестве. Из самых мелких варили нардек. Для этого во дворах ставились котлы, арбузы чистили от кожуры, как картошку, и уваривали до получения сладкого чёрного мёда. Топили под котлами кизяками. В нашей безлесной местности дрова  всегда были  дефицитом, за то навоза коровки производили в изобилии. У всех в хозяйстве были специальные прямоугольные формы для изготовления кизяков, и в каждом дворе стояли выстроенные для просушки пирамиды из готовых изделий.
     Из Ростова в Грушевку  всей семьёй мы обычно ездили на нашем мотоцикле с коляской, заслуженном М-72 -  машине настолько родной, что звук её мотора от многих других мы с закрытыми глазами отличали. Размещались на нём следующим образом: мама со мной и средней сестрой в коляске, отец за рулём, брат сзади. Эх, ещё бы одно местечко, так и старшая сестра бы поместилась.  Путешествуя таким образом, сворачивали мы с Новочеркасского шоссе, которое тогда все почему-то называли профилем, на просёлок, идущий вдоль высоковольтной линии. Сначала Грушевка не видна, но мы знали, что первой покажется верхушка Тихонова тополя, потом кресты и купола церкви, и уже потом  сама станица во всём своём живописном великолепии. Сверху она прекрасна: вокруг дали до горизонта, от вида которых захватывает дух, поля, луга, блестящая на солнце извилистая лента реки и утопающие в садах домики. Как только мы достигали спуска, отец выдёргивал ключ зажигания, и мы уже не ехали, а катились без мотора. До сих пор не могу забыть это ощущение полёта, радости, восторга! Сейчас грушевская дорога покрыта асфальтом, что, конечно, огромное благо для станичников, а когда я была ребёнком, это был просёлок, поэтому за нашим мотоциклом поднималось облако пыли. Ах, эта роскошная пыль моего босоногого детства! Возможно, в других русских селеньях пыль тоже хороша, но такая родная только   в Грушевке! Она была такая тёплая и мягкая, так нежно обволакивала наши  ножки, создавая между пальцев клубящиеся фонтанчики. Если бы в то время по дороге шло столько машин, как сегодня, в этой роскошной пыли легко  можно было бы задохнуться, а тогда  - протарахтит редкая полуторка, а так всё больше телеги с лошадьми или быками. Я не заметила, в какой момент быки, как средство передвижения, вдруг исчезли раз и навсегда, но хорошо помню, как грузно и мощно двигались они, таща неимоверную тяжесть. А однажды мне несказанно повезло, когда позволили сесть на козлы, дали в руки кнут, и я, млея от восторга,  повелительно покрикивала: «цоб – цобЭ».
       Больше всего мне запомнились наши поездки на Пасху. Я росла в эпоху атеизма, в церковь тогда только бабушки ходили, не смотря на это, в Грушевке пасха  всегда была самым большим праздником, готовились к нему заранее. Помню, мама говорила, что если  к этому празднику везде чистоту навести, то в пасхальную ночь даже скотина в хлеву разговаривает. Как же старались казачки! Дома и хаты тогда были глинобитные или сложенные из ракушечника и той же глиной снаружи и внутри обмазанные, а крыши всё больше камышовые. В камышинках жили дикие пчёлы, и можно было, выломав камышинку, угоститься сладким, ароматным диким мёдом, вкус которого изрядно портил хрустящий на зубах песок.  В самых бедных хатах, как у нашей вдовой многодетной тёти Шуры, полы были земляные. Их называли «земи», а деревянные, в домах побогаче, называли не «полы», а «мосты», и их не мыли, а «банили».  Такими же, глиняными, как дома,  были летние кухни и сарайчики. Всё это  нужно было выбелить, и в праздник хаты сияли белизной, весело смотрели на нас чистенькими окнами в распахнутых голубых ставенках. Заборы из некрашеных  широких реек желтили глиной, а их треугольные верхушки белили, двор посыпали песком. Песок был двух цветов,  самые трудолюбивые хозяйки не ленились посыпать так: пятно белое - пятно жёлтое, и двор становился похож на пасхальное яйцо. Теперь представьте себе эту картину и довершите её пышно цветущими садами: ведь пасха бывает весной.  Кажется, ничего красивее я не видела никогда!      
     Мы проезжали мимо детей, непривычно одетых во всё новое и сжимающих в кулачках крашенки, мимо бабушек, идущих из церкви  с просветлёнными лицами и несущих в узелках свячёные куличи. Люди при встрече христосовались, улыбались, шутили. Праздник!
          Грушевская церковь святой великомученицы Варвары заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Построена она в 1781 году, каменная и большая для деревенской церкви, внутри все стены расписаны. Говорят, что её расписывали итальянцы. Эта церковь действующая и никогда не закрывалась.  Раньше там была ещё одна церковь - Ивана Богослова, находилась на другом краю станицы. Она и сейчас там стоит - обезглавленная, разорённая, нагая! Я смутно помню, как с кем-то из родственников ездила к ней на быках, и в неё свозили мешки с зерном, а теперь лишь голуби в ней живут.  Хотя эта церковь не действует с послевоенных времён, у Грушевских казаков до сих пор сохранился обычай справлять престольный праздник в октябре, на день Ивана Богослова. Весь край станицы, который был когда-то приходом этой церкви,  накрывает столы и ждёт в гости всю родню с другого края. Точно также в день святой Варвары – 17 декабря - другой край принимает у себя родню из того, уже давно не существующего прихода. В начале перестройки  новоиспечённый союз казаков взялся было церковь восстановить, собрали немало денег, но потом деньги съела инфляция, а те, что остались, говорят, казаки пропили. Если я ошибаюсь, пусть они меня простят: за что купила, за то продаю.
            Я и сейчас часто бываю в Грушевке. Она никуда не делась и всё так же уютно стоит под своей горой. Там по-прежнему Пасха – самый большой праздник в году, и престольные дни справляют, как и прежде. Только кирпичные стены современных домов никто уже не белит, крашеные заборы никто не желтит, да и внутри у многих уже давно евроремонт. Стоит теперь станица зимой и летом одним цветом, но в пасхальный праздник её также старательно украшают своим буйным цветением  вишни и груши.