18+
Я бы мог соврать, что поступающий в железнодорожный техникум Лёнька с малолетства грезил стальными магистралями. Что он проживал невдалеке от железнодорожной станции, и шум литерных каждый раз будил в нём тягу к путешествиям. Что проходящие мимо его дома усталые машинисты, их белозубые помощники и мудрые составители окидывали пацанёнка, сооружающего в дворовой песочнице паровоз, одобрительным взглядом - наш, дескать, стопроцентно наш. Что снились ему подмигивающие в ритм перестуку колёс проходные семафоры и послушно извивающийся в кривых змеиный хвост пассажирского поезда...
Нет.
Мог бы, но не стану.
Просто железнодорожный находился на соседней улице, а Лёнька, честно говоря, уже начал уставать от праздного времяпрепровождения. Снилась же исключительно армия, откуда он имел честь дембельнуться пару месяцев тому.
В основном сон был один и тот же - его призывали вновь. И вновь на два года. Рыжий капитан Сурков хитро подмигивал заплывшим глазом в сторону военкоматовской настенной агитации, а прапорщик Рябов, копаясь в вещмешке на предмет неположенного и усмехаясь в усы, бормотал: "Да и ничего… Я-от сколь служу, ой-ёшеньки…" - "Ты-то сам и за деньги!" - истерично пытался возразить Лёнька, но и Сурков, и Рябов делали вид, будто внезапно лишились слуха. И заканчивался сон всегда одинаково: "…ну, ладно, два года - не двадцать пять, главное - легче будет, чем в первый раз…"
С этой мыслью Лёнька и просыпался. С этой мыслью и в тихом ужасе от того, что его таки уговорили. Не-не-не, катятся пускай со своей службой, сгинешь где-нибудь в искусственно разогретой точке ни за понюх...
В отдалённых уголках головы затихали отзвуки вчерашнего веселья, а во рту процветала уникальная атмосфера эклектичного содружества пива, портвейна и водки. Атмосфера с поправкой на вчерашнесть. Далее всё шло по установленному кем-то свыше плану - холодный душ, остывшие столовские макароны с котлетой, двор, гастроном, пацаны на тарных ящиках, привет-садись-как_оно-вмажешь_полтинничек?
И пошло-поехало…
Спонсировали явно затянувшийся загул все кому не лень. Иногда и Лёнька. Они шумной и нетрезвой толпой шли на улицу Шевченко, на самую окраину города. Бухать там просто замечательно, винный через дорогу, кулинария с пирожками тоже рядом, а в душистых зарослях черёмухи оборудовано несколько прохладных и сумрачных холлов с нанизанными на ветки стаканами. К тому же на улице Шевченко проживал Лёнькин отец. Он ушёл из семьи лет десять назад, к какой-то лярве из копрового цеха. А ещё через четыре года ушла сама лярва. На тот свет. Рак или что-то подобное, Лёньку это, в общем-то, никогда и не интересовало.
Деньги отец ссуживал неохотно. Хотя куда ему-то их тратить - живёт один, как пень, по кабакам не шляется, баб не водит, да ещё квартирка такова, что никакого смысла стремиться к евровиду - одно окно во двор с обшарпанными двухэтажными домами, а второе - на промзону, что за вонючей речкой. Там круглосуточно громыхал и фыркал металлургический комбинат. И ещё без устали шарились разнообразные охотники за... хочется сказать "за металлоломом", но это было бы неправильно. За всем, что плохо лежит и не приколочено, вот.
- Денег дай… - Лёнька восседал на отцовской велюровой "шпанелоне", какие время от времени комбинат благосклонно впаривал своим работникам. То есть - за границу металл-рельсы-балку, оттуда мягкую мебель-стенки-видики-тушёнку или шипучий аспирин. Бартер. Надо сказать, даже из других городов рвались на местную барахолку, чтоб прикупить достойный видеомагнитофон по доступной цене. Ведь когда что-то распределяется, часть оного не может не прилипнуть к рукам распределяющих, так? И не перепродаться после не может, куда ж самому столько-то?
- Денег дай! - повторил Лёнька, начиная злиться, - оглох, что ли? Да он вообще за эти десять лет куеву тучу задолжал, родитель хренов. Вот и пусть гасит долг. Частями. И давние алименты здесь не при чём, те - налог на отсутствие.
- Сколько? - отец залез в карман пиджака, висящего на спинке стула.
- Дык… сколь не жалко родному-то сыну… - ехидно скривился Лёнька.
- Слушай, - отец крутил в руках какую-то бумажку, - тут у меня выписка на видеомагнитофон. "То-ши-ба - 800"… Будешь выкупать, нет? Мне-то он вроде как и ни к чему…
- Ты это… - Лёнька лихорадочно прикинул, сколько можно выручить за нулёвую "восьмисотку". Пацаны трепались, что она по двойной идёт, это "стодевятая" - дерьмо, та по полуторной. Нехилые деньги, ё-моё, тем паче - с руками оторвут, разница - чистая прибыль. - Ты это, выкупи, а я потом у тебя куплю.
- Ладно. Завтра с книжки сниму и выкуплю. На вот… червонец, больше нет… Ты бы, Лёня…
- Что? - недовольно задержался в дверях Лёнька.
- Завязывал бы с выпивкой-то. Ведь смотреть уже…
- О-о... Не начинай, а… - вновь скривился Лёнька, толкая дверь.
***
- …Лёныч вон не работает, и чё? - Стариков лихо опрокинул в рот стопку и потянулся татуированной рукой за головкой лука. - Херово живёт, что ли?
- А фигали хорошего? - усмехнулся Шамиль. - То в швейной общаге никакущий валяется, то у бати пасётся, клянча... на тех же белошвеек. Через день!
- Не через день и не клянчу, а забираю положенное, - возразил, разливая, Лёнька, - ты чё, Шмель, берега попутал? Сам-то что за козырь? Слесарь в литейке?
- Не в литейке, а в котельно-монтажном.
- Да какая разница? - Лёнька выпил, чувствуя, как охотно и привычно отъезжает крыша. - Слесарь, бля… Штангенциркулей начальник. И отвёрток командир. Я на той неделе заявление в технарь закинул. Железнодорожником буду. Работа почётная, деньги немалые. Бухать брошу, женюсь…
Парни заржали. Борман, вскочив, шутливо вырвал из Лёнькиных рук беляш. Прямо из раззявленного рта, готового куснуть.
- Не пьёшь - не жрёшь! Сие не еда, а закусь…
- Ты… - Лёнька тоже хотел вскочить, но ноги не очень чтобы поддержали его в этом желании. Поэтому он едва пошевелился на шатком ящике и, опустив голову, пробурчал, затихая: - Сказал брошу, значит… сказал. Батя завтра "восьмисотку" выкупит, на "куче" сбагрим, да и... проводим меня... в трезвую…
- Да ладно... "Восьмисотку"? Лёныч, эй! Лёныч!
- Пусть спит! - неожиданно прикрикнул на неугомонного Бормана, норовящего пнуть Лёнькин ящик, Стариков. - Железнодорожник, ёпть, не хухры-мухры… Теперь на горбу до дома переть, не бросать же.
***
- Уроды какие-то батину хату выставили… Ночью. Так что с "восьмисоткой" не выйдет, ушла, сука… - Лёнька, скрипнув зубами, выпил. - А главное - батя думает, что я вынес. Я ему - дурак, что ли, стал бы я дверь ломать, ты ж сам мне ключи дал.
- А он чё? - сверкнул золотой фиксой Борман, он словно и не пил, как стёклышко. Ну да, сегодня они не "чернилами" и не "палёнкой" балуются, а дорогой водкой. Покупной. Благородной. Борман, кстати, и башляет, он сегодня за богатенького Буратино.
- А, да чё… Отдавай, говорит. Я, мол, завтра утром, после ночной, зайду за ключами. Его ж второй раз за полгода обносят. Тогда телик уволокли с магнитофоном, а сейчас видик. И всё через дверь, да аккуратно так... на окнах-то решётки, он сам варил, мощнецкие… Короче, злой, как чёрт. Ух, нарвутся, говорит…
- Кто?
- Да эти… мазурики. Ружьё своё древнее припёр из деревни на кой-то…
- Может, просто зажал видик, а Лёныч? - в прищуре Старикова сквозануло что-то недоброе… да нет, показалось. - Сам продаст…
- Пургу-то не мети… - едва слышно выдавил из себя Лёнька.
- ...И денежки на книжку. Или порнушку зырить будет, - не унимался Стариков, - один ведь, без бабы, на ручном, так ска-ать, управлении…
- Не гони, сказал! - выкрикнул Лёнька. - Батя не такой!
- Он какой-то не такой! - проорал Шамиль под дружный хохот. - Письку трогает рукой!
- Пошли! - поднялся, пошатываясь и нащупывая в кармане ключи от батиной квартиры, Лёнька. - Пошли, сами увидите!
- Ослы вы… - вставляя ключ в замочную скважину и пьяно улыбаясь, сказал Лёнька. - Вам бы всё оборжать. А я бате даже про техникум не сказал. Придёт с работы, скажу. И пить больше не…
Лёнька, крепко ухватившись за обмотанную бельевой верёвкой ручку, с усилием дёрнул разбухшую от дождливой июньской сырости дверь. За мгновение до того, как раздался выстрел.
- Батя… - задыхаясь, удивлённо прохрипел Лёнька, лёжа на полу и уперев мутнеющий взгляд в дымящийся ствол, надёжно закреплённый в аккурат напротив входной двери. Длинная бельевая верёвка, второй конец которой был привязан к курку, стремительно окрашивалась в алый.
***
- Батя… - удивлённо прохрипел Лёнька, отчаянно задыхаясь и с трудом поворачиваясь на бок. Он далеко не сразу понял, что это сон, не об армии ведь. И лишь закипающая злость на раскормленного "сибиряка" Абрикоса, почуявшего, что запахло жареным и поспешно спрыгнувшего с груди проснувшегося хозяина, кое-как, но убеждала в реальности происходящего.
Лёнька, показав Абрикосу кулак (...что за мода дрыхнуть столь удушающими методами?), отчего тот лишь презрительно дёрнул хвостом, сел в кровати и потряс головой. Где-то в её отдалённых уголках затихали отзвуки вчерашнего веселья, а во рту процветала уникальная атмосфера эклектичного содружества пива, портвейна и водки. Атмосфера с поправкой на вчерашнесть. Далее всё должно пойти по установленному кем-то свыше плану - холодный душ, остывшие столовские макароны с котлетой, двор, гастроном, пацаны на тарных ящиках, привет-садись-как_оно-вмажешь_полтинничек?
Подходя к гастроному, Лёнька ещё издали приветственно махнул руками парням, кучкующимся возле тарных ящиков.
- Привет, Лёныч! - крикнул кто-то из парней, вроде - Борман, Сашка Бормотов, если по паспорту. - Как оно?
Лёнька улыбнулся, пожав плечами.
- Чё, вмажешь полтинничек? - не унимался Сашка.
Лёнька, отрицательно покачав головой, вошёл в телефонную будку и опустил в монетоприёмник заранее приготовленную двушку.
- Общежитие швейной фабрики!
- А Марину Федосееву из тридцать восьмой позовите, пожалуйста.
- Алло?
- Маринка, привет! - Лёнька задумался, ведь в таких случаях принято говорить что-то тёплое и ласковое. Но, застеснявшись, решил пропустить предисловия и сразу перейти к делу: - Пошли сегодня в кино, а?