Санта Барбара

   
   Санта Барбара, Санта Барбара.
 
   Уютный, в зелени городок.

   С невысоких гор спускаются к океану аккуратные улочки, прячутся за оградами роз и клематисов арочные входы домов, покачиваются на ветру фонари, и сверкают на солнышке терракотовые черепичные крыши.
 
   Санта Барбара, Санта Барбара.
 
   Что ни дом, то смешная уверенность: в этом жили Иден и Круз, в этом Локриджи, а вон там, ну, конечно, именно там, и не спорьте – собственной персоной СиСи то ли с Джиной, то ли с Софией.

   На высоком холме - францисканская миссия с высоченным деревянным крестом перед входом, музеи, отели, высокие пальмы на малолюдной набережной; прямоугольная арка семи цветов радуги: проходите под ней на счастье! и деревянный причал, где стоит, опираясь на отполированные временем и ветрами перила, высокая женщина в светлом ажурном платке.
      
   Санта Барбара, Санта Барбара.

 ***

   У девчонки нога – сорокового размера, а так хочется красоваться в изящных туфельках!

   Рост – под метр девяносто: в самый раз в баскетбол играть, да тренер вздохнул: «Неуклюжа».

   Ладони широкие, «как лопаты», - вздыхает мать, покупая не перчатки, а варежки.

   Хоть бы голос звенел колокольчиком – нет, хрипит, как у старого мужика.

   Она всё понимает: и неловкие люди прекрасно живут, и кость не у всех узка, и голосом нежным не каждая может похвастаться. Всё она понимает, да и как не понять, если у мамы на все её жалобы один ответ: «И с этим люди живут».
 
   Живут.

   Но скажите: как жить, если имя твоё – Харитина?!

***

   Ирина – Ира. Валентина – Валя.
 
   А Харитина?

   Мама звала её Харитинкой, отец... да какая разница, как её звал человек, выкопавший неизвестно откуда и давший дочери самое неблагозвучное имя.
 
   Сначала она плакала, когда кто-то называл её Харей, потом стала драться: кулаки-то – дай боже, a когда стала старше, потребовала, чтобы её называли только по отчеству: Тимофеевной. Никто не стал возражать: девчонка боевая, связываться  себе дороже.
 
   Тимофеевна закончила железнодорожный техникум, получила специальность дежурной по станции и уехала по распределению в Восточную Сибирь.
 
   Небольшой посёлок, станция с романтичным названием.
 
   Побеленный домик, скамейка у входа, железная печка. Телефоны служебной связи.
допотопный пульт: в техникуме говорили, что такие давно устарели.
   Тишина, нарушаемая грохотом поездов, низкие звёзды на бархатном чёрном небе.
   Речушка под горкой с ледяной даже в жаркую погоду водой.

   День – ночь – двое суток дома, день – ночь...

   Романтики – хоть отбавляй!

   Скучно не было: то чётный, то нечётный, то пассажирский, то наливной, да и поболтать с молодой дежурной частенько заходили связисты и путевые рабочие.
 
   Жила Тимофеевна в служебной квартирке двухэтажного кирпичного дома: как раз перед её приездом уехала к дочери на Кавказ пожилая дежурная, проработавшая на станции без малого сорок лет.

   Перед Новым годом навестили родители, привезли домашнего мёда, сушёных грибов, положили под ёлку коробочку с золотыми часами.
 
 - Ну, что ж, Харитинка,– вздохнула мама, походив по посёлку, - и не в такой глуши люди живут.
   А отец похвалил: «Молодчина, дочка! Только смотри: никому лишнего не позволяй, а женатым – особенно".

   «Не позволяй». Может, она б и позволила – да никто не заигрывал. Только однажды, когда снегопад остановил поезда, а иней, налипший на провода, прервал связь, зашедший погреться весёлый обходчик попытался прижать её к стенке, но тут же вылетел из дежурки в сугроб.

 - Сумасшедшая, - крикнул он. – Не девка: бой-баба какая-то!

   Ну, что ж, не впервой: бой-баба – значит, бой-баба.

   Ритмично тикали на руке золотые часы, катилось куда-то равнодушное время.

***

   Какое чудо самое чудное?
   Чего ждём, когда ничего не ждём?
   
   Майским вечером постучала соседка: 
 - Тимофеевна, пошли к нам: брат вернулся из Армии.

   Сияло высокое небо, полыхали оранжевые жарки, блестели дождинки в фарфоровых чашечках ландышей, и весело тикали часики рядом с мужскими часами.

   Никакая она не бой-баба, и для неё есть счастье на свете!
 

   Тимофеевна осторожно (врач велел не спешить: пятый месяц – не шутка!)  поднялась на второй этаж, достала ключи и застыла: из-за неплотно закрытой соседской двери слышался раздраженный голос:
 
 -  Хватит меня отговаривать! Рано семейством обзаводиться, да еще с такой бабищей! Её даже зовут не по-человечески! Харитина... это ж надо было придумать! Да не причитай: лучше собраться помоги, пока она не вернулась.

***

   Как корабль назовёшь – так он и поплывёт.
   Как дочь назовёшь – такую судьбу и напророчишь.

   Чётный, нечётный, пассажирский, наливной...
 
   Как странно: каждая смена тянется-тянется, а посмотришь: еще один год пролетел.
 
  «И без любви люди живут», - сказала бы мать.

   И без детей.


   Без малого сорок лет проработала Тимофеевна на станции, а когда вышла на пенсию, вернулась в свой старый город, куда за все эти годы приезжала два раза: хоронить мать, а потом отца.

   Девятиэтажный панельный дом.
   Качели, песочницы, лавочки у подъездов.
   Двор, как двор, как сотни таких же дворов.
   Но не скрипят, раздражая, качели, не гоняет ветер бумажки и мусор, не чернеют жжёными пятнами кнопки в лифтах – чистота, красота! - а всё потому, что в этом доме живёт Тимофеевна.
 
  «Бой-баба! - уважительно называют её соседи. – Никому спуску не даст!»

   Однажды остановились верные часики.
   Тимофеевна покрутила их, повертела, тряхнула как следует: не идут! – и отправилась в мастерскую.
 
 – Вот, посмотрите, - попросила она. – Конечно, часы очень старые, но мне они дороги. Может, почините?

   Немолодой часовщик надел свою лупу и улыбнулся:
 
 - Не беспокойтесь: починим. Надо же, какой день невезучий: у вас часы поломались, у меня – телевизор. Придётся серии пропустить.

 - А что вы смотрите?

   Часовщик засмеялся:
 - Санта Барбару. Вот ведь: никогда не смотрел такой мелодрамы, а увлёкся. Я раньше в море ходил, видел берега Калифорнии.

 - И в Санта Барбаре были?

 - Нет, мимо прошли.

 - Знаете что, - решительно сказала  Тимофеевна, - приходите к восьми, у меня и посмотрите. Запишите: Центральная тридцать девять, квартира сто сорок пять.


   Кто сказал, что у неё некрасивое имя?

   Тиночка. Тина. Нежное имя, как и она сама.
 
   И каблучки ей подходят, и перчатки нетрудно найти, и ажурный платок, подаренный мужем, так славно лежит на плечах!

   Радостно тикали часики, улыбалось лукавое время.
 
   
   Через шесть лет тридцать первого августа Тина проснулась рядом с холодным мужем.
 - Сердце остановилось, - сказал врач Скорой помощи. – Лёгкая смерть.
   
***

   Девятиэтажный панельный дом. Качели, песочницы, лавочки у подъездов. 
   Всё, как везде.

   Только каждый год в ночь на тридцать первое августа в сто сорок пятой квартире останавливаются часы. Нет этой даты в календаре, не звонит телефон, не включается холодильник. Крепко спит немолодая хозяйка, и на двадцать четыре часа исчезает куда-то время.

   Человеку кажется что-то чудом, но это не чудo.

   Что для вечности день? Две секунды, не больше.

   Время не безжалостно, не равнодушно.

   Оно знает, как и кого лечить.

***

   Санта Барбара, Санта Барбара.

   Уютный, в зелени, городок.
 
   Сверкают на солнце терракотовые кирпичные крыши, покачиваются на набережной высокие пальмы, прячутся за оградами роз и клематисов арочные входы домов.

   Летит к океану элегантная State Street: разрезает город пополам и спускается к деревянному причалу, где каждый год тридцать первого августа, опираясь на отполированные временем и ветрами перила, стоит высокая женщина в светлом ажурном платке.