Основано на реальных событиях
Матери моей Селезнёвой Е.И.
с благодарностью посвящаю.
Гл. 2.
Женщина шла по войне, брошенная войною же в самое её пекло, и всё оглядывалась и оглядывалась на величавую высоту и кудрявость дубка. Приметное место. И детям наказала запомнить этот самый высокий дубок за деревней, чтоб когда надо - выкопать документы без проблем.
Дети-то схрон запомнили, но и фашист не дремал – опять стая стервятников налетела, давай кидать бомбу за бомбой. Да прямой наводкой в этот кудрявый, могучий, красивый дуб! Будто только в него, проклятый, и целился.
Только комлем вверх он взлетел, как пушинка, на высоте распластав свои шикарные ветки-крылья, и со свистом жахнулся оземь... Только разлетелись вокруг его незрелые детки-желуди. Так одним махом была погублена будущая дубовая роща...
- Всю расейскую красоту губят, гады! - прошептала женщина сквозь слёзы, бесконечно сожалея об утрате счастливейшего своего места на Земле. И поторопила Ночку, желая до темноты найти где-то пристанище, чтоб детей покормить да малую перепеленать.
А малая тем временем в конвертике верещала, заходилась плачем, как уж её сестрёнка ни колыхала. Сердце матери щемило, лицо кривилось жалостью к детям, да сейчас было не до их плача. Плач не смертелен. Сначала удрать бы из этого ада, увезти детей.
По дороге Иванивна подсаживала в бестарку приморившихся стариков и детишек, - ну, как не остановиться и не подсобить слабым? Сама шла рядом, оставляя в пыли широкие следы босых ног. Ведь корова – это тебе не конь. Она галопом и рысью долго не пробежит. Да и тяжело ей - стельная ведь- посочувствовала она как женщина женщине.
Ехали они в третью сторону, но и там их застала бомбёжка, и там такие же лётчики стреляли в безоружных беженцев, словно на передовой во врага. С земли были видны улыбающиеся от злорадства пилоты, что на бреющем полёте стреляли по беззащитным бегущим людям, будто в зайцев на охоте...
Иванивна еле успела корову от ярма освободить, да увести в овраг- кормилица ведь, спасительница.
Зарёванная десятилетка Рая бежала к оврагу, в ужасе согнувшись в три погибели. На плече она тащила сестрёнку, держа её за ноги. Пелёнки растрепались на бегу, их ветер полоскал, как белые флаги. И эти флаги были видны за версту. Головёнка ребёнка болталась за её спиной и стукалась о худенькую спину няньки, словно подгоняя бежать ещё быстрее.
Двенадцатилетний Гриша бежал от пуль, не бросив корзину с провизией и узелок с пелёнками сестрички. Как же он бросит вещи, если ушедший на фронт батько оставил сына за себя хозяином и защитником семьи?..
Внезапно впереди него совсем недалечко взорвался снаряд в кем-то кинутый бачок с керосином. Огненные брызги облили бежавшую искать спасения девчушку, и голубенькое её платьице вспыхнуло факелом, быстро перекинувшись на русые косички.
Гриша хотел было догнать девчонку, чтоб накинуть на неё выхваченную из узла пеленку сестрички, но живой факел помчался от него с непредсказуемой скоростью. Горящие люди всегда убегают необычайно быстро...
Ослепшая от ожогов и дикой боли девча на бегу наткнулось на копну соломы. Видимо, обрадовалось спасительной преграде, да только напрасно - сухая солома тут же заразилась её огнем и вспыхнула спичкой, поглотив в своём безжалостном пламени горящую юность...
Несмотря на бомбёжку, летящие сколки и пули, на смерть вокруг, подросток остановился, не в силах сдвинуться с места - так его потрясла мгновенная трагическая гибель сверстницы!
Мать окликнула сына, и паренек вышел из ступора. Побежал к семье, без конца оглядываясь на горящую копну. Он не мог поверить, что так бывает. Если бы он, Гриша, прибежал на это место на пол минутки раньше, то такая же участь ждала бы и его...
Как же близка смерть на войне! Мальчик понял это только сейчас, снова убегая от неё. Да кто его знает, может, он приближался к ней, костлявой, все ближе и ближе?
Стало очень страшно. То бомбы взрываются со всех сторон, то стрельба сверху. А то, глядишь, обезумевшая от страха скотина затопчет. Или разлетающиеся вещи жахнут по голове. Да и осколки летят не глядя... Как тут уцелеть?
Крики в панике бежавшей толпы, ищущей спасения хоть за соломинкой. Безумный ор перепуганных насмерть детей и раненых... Кричат, зовут помочь, а помощи ждать неоткуда...
Гриша бежал от смерти, от жуткой гибели, на век замечая творившееся вокруг...
...Вон тому хлопчику то ли пули, то ли осколки, то ли огонь взрыва ослепил глаза и он, ничего не видя, ползает по земле, прося помощи, защиты и спасения... К сожалению, ему уже не поможет никто...
... Или чем помочь этому бородатому старичку, которому полоснувшим осколком, словно бритвой, по самое плечо отрезало руку? В запале он торопливо поднял ее из пыли, и по инерции бежал вперёд. Оставшейся рукой он прижимал к груди дорогую окровавленную ношу, не в силах смириться с её потерей, будто он мог приладить её на место после бомбёжки. Из плеча по ноге рваной штанины стекала кровь, и за дедом стелился алый след...
Разве в силах он, мальчишка, вернуть руку дедушке?.. Да уже и никто...
...Грише страшно было пробегать и мимо вон той полной моложавой жиночки, которой оторвало обе ноги и она в агонии умоляет избавить её от мучений. А чем он мог ей помочь? А она голосит, зовёт, умоляет пробегавших мимо:
- Люды добри, добыйте мынэ! Добыйтэ, за Бога ради! На що мини без ножинькив житы-ы? Кому я, калека, теперь здалася?... - голосила несчастная инвалидка, истекая кровью. Но кто в этом кошмарном грохоте услышит сей жуткий призыв? А если и услышит, то разве исполнит?..
Гриша слышал обрывки многих жутких обращений. Ему хотелось бы всем помочь, но он не знал как. И он не мог отстать от семьи, от матери. Она кричала, звала, приказывала «бежать скорее, "а то нимцы летять на новый заход». И этот новый заход обрушил шквал взрывов, сотряс Землю. Она вздыбилась так, словно внутри её ворочался могучий великан. Взрывная волна пушинкой подхватила мальчишку и понесла, то поднимая, то опуская ниже, но не бросая наземь.
Нет, страха в нем не было. Наоборот, в первый момент было какое-то смешанное чувство полёта. Такое чувство испытывал он на огромных качелях своего крестного батьки там, в довоенном лете, когда на высоте захватывало дух, а скатываясь вниз, душа проваливалась в неописуемый восторг. Этот его вынужденный полёт продолжался какие-то секунды, может, и минуты. Времени он не помнил, но понимал, что сейчас неведомая сила его куда-то приземлит. Куда? В костёр огня впереди? В глубокую воронку позади? Посадит на кол или засыплет барахлом и землёй в воронке?.. У мальчишки дыбом встал чубчик на голове и мурашки-таракашки прокатились по телу. Очнулся парнишка в куче барахла на распоротой перине...
Выплёвывая изо рта пух, щекотавший нос и уши, он поднялся и с ужасом обнаружил себя рядом с толстой ногой в парусиновом полуботинке. Она лежала у самого его носа и спасённый видел, что нога была еще жива, она... шевелилась! Шевелилось, как живое, вокруг всё неживое. Он, пионер, даже машинально перекрестился, удивляясь чуду живости ноги вне тела и что сам остался цел и невредим.
За летящим пухом и пылью дальнейшее движение нельзя было рассмотреть. Но его взгляд неотрывно был прикован к чужой женской ноге. Где-то он уже видел такой полуботинок? Где? Ах, да! Это нога той жиночки, что на обочине дороги в стенаниях валялась, умоляя её добить. Где же она, сама хозяйка этой ноги? Гриша оглянулся по сторонам и на месте, где недавно голосила та инвалидка, увидел огромную дымящуюся воронку... Кто же услышал её дикую мольбу - Бог ли на небе, или немец с того же неба?..
Потрясение было столь велико, что мальчишка даже не осознал удачи своего спасения. Он в один миг поверил в Бога, спасшего его от верной гибели, и припустился бегом - геть от этого проклятого места, геть, геть! Только что заживо сгорела гарненька девчушка, и вот новая жертва пала на его глазах. Сколько можно смертей! Господи, куда ты смотришь? Почему ты такое допускаешь?..
И хлопец бежал к своей семье сквозь всю эту кровь, стоны и боль... Словно в кинокадрах, бегут, мелькают мимо него искаженные страхом лица раненых и бегущих. Никто никого не спасает. Никто никому не помогает. Это закон паники.
Это жуткий закон толпы.
Это жестокий закон бомбежки, войны, вынуждавший людей стать такими в естественном порыве самовыживания. И этот закон называется "спасайся, кто может!"
Вот весь кошмар, творимый фашизмом!.. Вот апофеоз войны и весь её ужас...
Всё это видит перепуганное военное детство. Видит для того, чтобы рассказать о нем впереди живущим...
Наконец, семья спряталась от врага в глубоком яру, прилегла за боками коровы. И тут лёжа, все облегченно вздохнули: может, в этой заросшей кустами глубине за большой тушей коровы их врагу не увидеть?..
Да только немцу-то сверху виднее! Низко пролетая над яром, он хладнокровно полоснул по корове очередью смертельных пуль... Кровь так и брызнула фонтанами на лежащих за нею людей. Бедная раненая скотина вздрогнула и так жалостно посмотрела на хозяйку, словно спрашивала:
- А меня-то за что? Я же никому не враг, я - просто корова...
Семья, вся красная от коровьей крови, в мгновение ока откатилась от убитой любимицы в кусты, но и там лётчик их увидел: охотился, как за зайцами.
На другом круге летчик метился уже в людей. Одна из немецких пуль вонзилась Рае в ногу. Девчонка дико взвизгнула, села, схватившись за рану, но мать быстро сняла с головы платок, зажала им рану, кинув при этом девчонку наземь, и прикрыла дочку собой. А летчик уже разворачивался в новом круге. Мать приказала детям лечь на спину, распластав руки и ноги, преставившись мёртвыми. Этим и обманули фашиста: покачивая крыльями, фашист улетел довольнёхонький: управился с беззащитными, шоб тиби грыцю!..
А разве не страшно так вот лежать на земле, глядя в поблекшее небо, с которого на тебя вот-вот обрушится смерть?
Страшно. Конечно же, страшно... Еще как страшно!..
- Мамочка, мамо, шо ж це нимци вытворяют з людями? Хиба в ных серця и жалисти немае?- заикаясь, спрашивала у мамки обомлевшая от ужаса дочка, переставая выть от боли в ноге.
- У нимцив, може, е и сэрце, и жалисть е, а вот у фашиста и у войны цего немае, диточка моя! – мудро ответила мать, завязывая хустыною рану дочери. Только что она решительно выдернула горячий осколок из ноги дочки, и с проклятием забросила его далеко назад.
Продолжение см. Гл. 3