Подарок мастера

               
                Пахарю дарят плуг.
               
                Джигиту – саблю!
               
                Мебельщику – рубанок


                - Ноги! Ноги ставь, как учил! – покрикивал на меня старый мастер экспериментального столярного цеха и мой наставник Иван Никифорович Суворов - не балерина чай! Переноси вес на левую и легше, легшее её, не заваливай…  Вначале на передок, а в конце наоборот жми… Ты ухом слушай, паря, как он, значить рубанок, вжикает! Стружка, когда с ротка закручивается, она же поёт, как птица весной!
                Гладь её родимую! Гладь да помни, не плотникА мы какие! СтолярА-а, брат... краснодеревщики!

                Мастер суров и неприступен. Приходилось и за водкой бегать, и на подхвате быть, а главное терпеливо слушать.
                Рассказывать он любил. Как топал до самого Берлина, как работал в реставрационных мастерских. Бурчал, что молодые в ученье не идут, а работать не могут. Никто и табуретки не сделает. В руках рубанка и стамески не держали! Разве, что щит к щиту лепить умеют, да и то кое-как.

                С войны  из Германии Суворов притащил в вещмешке с гостинцами для семьи железку от рубанка и четыре стамески из прекрасной инструментальной стали. Они держали заточку в течение всего дня и не были хрупкими. На каждой железке стояло торговое клеймо известной немецкой фирмы.
 
                Рубанок Суворов сделал из выдержанного граба, а ручки для стамесок из румынского ореха.  Очень бережно и ревниво относился он к своему инструменту. Никому не давал брать в руки, но любил показывать, любовно поглаживая его руками. При этом Иван Никифорович повторял, что только в Германии могли сработать такой путёвый инструмент!
               
                Среди старых мастеров-краснодеревщиков в цехе был и свой уникум. Резчик от бога! Саня Шумилкин. Руки золотые! Однажды на спор, вручную без оснастки,  выточил биллиардный шар из переклеенных остругов бука на токарном станке.  Никифорович проверил его геометрию, центр тяжести, и только крякнул:
                - Вот стервец! Цены не сложишь, кабы не пил!
                Пили все, и бывало крепко, но Санина беда была пострашней. Он уходил в запой. Случалось, запой длился неделю, а то и  две! Тогда сыпались неприятности, как из рога изобилия. За мастерство ему прощали, но знали, что "надёжи на него нет", как говорил Никифорович.

                Однажды понаехало начальство всех мастей. Начальник  цеха спросил Суворова, где Шумилкин? А Саня уже четвёртый день в запое! А дело надвигалось серьёзное: в квартире первого секретаря Обкома уборщица вытирала пыль со старинных часов, да так, что они слетели со стены и вдребезги! А часы те с боем, богато  украшенные резьбой на  библейские сюжеты тонкой работы! Сработал их выдающийся французский мебельный мастер  XVIII века  Андре-Шарль Буль.

                Иван Никифорович пообещал, что будем стараться восстановить, а когда все ушли, разложил все побрякушки из мешка и долго с грустью смотрел на них. Потом позвал меня и приказал:
                - Иди-ка ты, друг ситный, к Шумилкину, тебе уж случалось за ним бегать. Делай что хочешь, но чтобы он в любом виде, живой, завтра был! Сожрут ведь, паразиты, а сработать такое окромя его  некому!

                Жил Саня на посёлке в  неказистом домишке под зелёной железной крышей. На дворе стояла середина мая. Вся улочка плавала в густом запахе сирени и отцветающей уже черёмухи. Перед домом в палисаднике, затянутом виноградом, на скамейке у стола сидела супруга Шумилкина  Степанида. Увидев меня, она с досадой махнула рукой в сторону веранды.
                На старом, продавленном диване валялся Саня. Под рукой на полу стояла початая бутылка водки.
                Чего я только не делал! Саня смотрел на меня пустыми бессмысленными глазами и оживлялся только тогда, когда отхлёбывал глоток из горла бутылки. Тогда я решил  взять его "на гордость".  Рассказал, что Никифорович сомневается, что Санёк такую работу потянет, больно тонкая! Самого Буля французского! И, что ребята крепко поспорили.
                Шумилкин сел на диване, его шатало:
                - Ступай  в цех, не мозоль глаза! И без тебя тошно… Тащи часы, Буля этого, сюда, а на работу… не пойду, не могу, хучь режь!  В своём сарае ладить буду. Приходи через две недели.

                Когда я доложил результаты своего похода, Иван Никифорович только руками развёл. Делать было нечего. Отвезли, что осталось от часов Булевских,  и фото хозяйки на их фоне.

                Дней через десять с мешками под глазами, осунувшийся и небритый Шумилкин принёс часы. Если сказать, что мы все рты раскрыли, поразившись – это значит, ничего не сказать. Никто не мог понять, как это он незаметно склеил все эти осколки. Как стыки заделал? Дима Буданов даже лупу притащил. Он сам был великолепный краснодеревщик, но такой работы не ожидал. А когда Саня притащил  и высыпал на верстак,  разбитые  часы,  все поняли: Шумилкин новый корпус сработал!  Сумел искусственно состарить, подобрать цвет и лак!
                Вот с такими мастерами мне довелось работать!
 
                Прошло время,  я окончил институт и постепенно поднимался по служебной лестнице. Начинал технологом цеха и теперь занимал должность главного инженера фирмы.
                Однажды секретарь доложила, что на проводе какая-то женщина просит соединить её.
                Очень удивился, когда узнал, что звонит жена Ивана Никифоровича - Степанида Тихоновна. Она сообщила, что Суворов умирает – у него рак. Просит приехать проститься.

                Поехал…  Болезнь никого не красит. Когда  увидел его, постаревшего, страшно худого, со скулами, обтянутыми жёлтой кожей, и небритого, постарался выдавить какие-то ободряющие слова. Он хмуро остановил меня:
                - Буде кудахтать... Помираю я, паря - тяжело дыша, произнёс мастер, - хочу память по себе оставить своим  ученикам.  Немного их, по пальцам  пересчитать можно. А ты способный был. Надежды подавал, а только в трёх соснах  заплутался! Зря в  начальники пошёл - мог бы классным краснодеревщиком стать, я же тебя работать выучил, а ты…  От берега отбился. В нашем деле не  только руки – голова нужна, а у тебя с этим всё в порядке - варит котелок.
                - Степанида, - сурово обратился он к жене, - принеси железку! Какую я с Германии припёр.
                Взяв железку от рубанка с немецким клеймом, сказал:
                - Возьми…  На память. Рубанок сам сделаешь, чай не забыл моих уроков?


                Много позже, на преподавательской работе,  имея гораздо больше свободного времени и выполняя посмертный наказ своего учителя, нашел брус сухого граба и сделал из него рубанок.
                Опробовал в деле.   Оказалось, не забыл я уроков Суворова. Длинная стружка, завиваясь, сливалась через роток рубанка на верстак с характерным мелодичным звуком строгания.
                Вжик, вжик, вжи-и-и-ик! Вкусно запахло сухой сосной.


                - Ноги! Ноги ставь, как учил! – почудился мне сиплый голос учителя, - не балерина чай! Переноси вес на левую и легче, легче. Гладь её родимую! – вспомнил я слова Ивана Никифоровича, - помни, не плотникА мы, какие! Столяра…  Брат! Краснодеревщики!


                Как-то на даче я предложил сыну, адвокату, научить его правильно строгать рубанком и рассказал эту историю. Показал клеймо.

                Он повертел рубанок в руках, с сожалением посмотрел на меня и ответил:
                - Кому это старьё теперь нужно? Кто ж сейчас вручную строгает?  У меня электрорубанок есть.