Так называется небольшая по объёму книжка Аркадия Львова с подзаголовком - "Неизвестные факты впервые - достояние читателя", - которую я случайно нашла в одной из библиотек Нью - Йорка. В ней автор рассказывает о своих встречах с Константином Михайловичем, приводит его размышления о жизни, о людях, с которыми его сталкивала жизнь. Мне сдаётся, что любой, даже маленький штрих к портрету таких людей, каким был Симонов, должен быть интересен читателю.
Седьмого января 1965 года Львов получил от Симонова приглашение приехать к нему на дачу, в Красной Пахре. Симонов спросил, как он будет добираться, но тут же сам себя перебил:
- Вас привезёт мой шофёр, Василий Иванович. Где вам удобнее, где вас ждать? Площадь Маяковского , у Концертного зала Чайковского, удобно? Договорились, десять ноль - ноль. Учитывая заносы, два часа на дорогу.
Дорога была не простая. В машине Львову стало холодно, т.к., не вняв совету водителя, он сел сзади, и у него стали коченеть ноги. Кроме того, он был в туфлях, а ехали полных два часа.
Симонов, встретив, сразу спросил, не замёрз ли гость, удивился, почему он в туфлях, а не в тёплых ботинках. Спросил номер ноги, заметался, побежал на второй этаж, принёс свои финские, на меху, сапоги, велел немедленно переобуться. Потом, когда они уже работали у него в кабинете, несколько раз спрашивал: - "Ну как, потеплее?
На столе лежали рукописи гостя, над которыми Симонов работал. Он стал
перелистывать, и вдруг спросил в старомодной форме:
- Вы по какому факультету кончали? По историческому?
- Да.
- Скажите, сколько человек было казнено в России по политическим процессам в минувшее столетие?
- Я знаю только главные процессы: декабристов, Каракозова, народовольцев, Александра Ульянова. Специально этим вопросом не занимался.
- Сколько же всё - таки? - домогался Симонов. Затем неожиданно вскочил, подставил к стене стремянку, снял с верхней полки книгу, потряс ею и воскликнул:
- 25 человек! 25 человек за 100 лет!
О том, как Симонов угощал Львова, и о их об армянском коньяке я писала ранее в стихах. ру - "Неизвестное о Симонове."
Приведу рассказ Константина Михайловича о себе.
- По маминой линии я дворянского рода, из князей Оболенских. Дворянский сын. Отец был военный офицер царской армии. Отца я не знал, не видел, он пропал на фронте без вести. Отчим мой, мамин муж, тоже был военный. Тоже из царских офицеров.
В доме у нас было строго заведено - слово - это слово, время - это время. Ноль - ноль часов, а если с минутами, то ноль-ноль часов и столько-то минут. Порядок был обязателен для всей семьи:для отчима, для матери, для меня. Приходилось ломать себя, но это сделалось привычкой на всю жизнь. А идёт оттуда, из семьи - от матери и отчима, боевого русского офицера, который с юношеских лет, из юнкерского училища, пронёс через всю жизнь эти правила.
...На вопрос Львова, верно ли, что намечалась весной 1953 года депортация евреев в Сибирь и Дальний Восток в теплушках, в телятниках по транссибирской магистрали, чтоб часть из них выморить в дороге, Симонов ответил:
- Я не знаю, какие планы были у Сталина. Сталин не делился со мной своими планами. Но некоторые товарищи говорили мне, что были кое - какие материалы. Я этих материалов не видел, но думаю, материалы эти были. А что сделал бы Сталин, можно гадать. Но это гадание на кофейной гуще. Сталин был уже не тот, какого привыкли себе представлять. Это был уже не прежний Сталин, который всё мог. Он был уже стар, и дело было не в годах, не в возрасте, а в том, что сам он чувствовал себя старым.
Говоря о Сталине, Константин Михайлович, сказал Львову:
- Вам было просто: вы Сталина не видели. А Сталин был великий актёр, обаятельный человек, если хотел. Смотрите, Эмиль Людвиг, Анри Барбюс, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, этот мудрый еврей, - все писали о нём, как ОН хотел. Конечно, в Германии поднимался Гитлер, эти люди правильно видели Гитлера, и Сталин, в их глазах, мог стать в Европе противовесом фюреру. Но всё равно, дело было не только в этом: они писали о Сталине так, что сегодня многим непонятно, как можно было писать о нём так.
Интересно, что вопреки всеобщему убеждению в особом к Симонову, с первых военных лет, расположении Сталина, для которого он был, как говорят французы, "анфан тэррибль", шаловливое дитя, которому не только прощаются все проказы, но ещё и выдаются награды, на самом деле не было вообще никакой близости поэта и вождя. Более того, первая встреча Симонова со Сталиным произошла год или полтора спустя после войны, когда поэт стал выходить на новую для него орбиту - специального эмиссара в Европу и за океан, уже с конкретным заданием от Сталина, переданным не прямо, а через других.
Вот как Симонов говорит об этом:
- Я со Сталиным встретился впервые после войны. На квартире у него я никогда не бывал. А вот Полевой, военный корреспондент "Правды" в Сталинграде, был у него в 43 году. И тоже подпал под обаяние. Он рассказывал, как Сталин усаживал гостей, вызванных из Сталинграда, за стол, как остановил Полевого, когда он потянулся к вазе с яблочным пирогом и взял уже кусок, а хозяин вдруг, подойдя сзади, положил руку поверх его руки и указал на другой кусок, объясняя: - "Посмотрите, тов. Полевой, какой замечательный кусок, какая у него румяная корочка. Очень рекомендую, возьмите этот кусок."
Далее поэт рассказывает, что он был корреспондентом "Красной звезды", подполковник, а в партию вступил в середине 42 года. Симонов был фронтовой журналист, не такой, как Полевой, который был самый "писучий" тогда, он всех обскакал. Но о себе Симонов говорит, что он "был достаточно продуктивный, а в своих очерках и корреспонденциях с фронта имя Сталина употреблял 3-4 раза." Его самого это удивило, когда он, делая заготовки к роману "Живые и мёртвые", перечитал свои фронтовые корреспонденции за все четыре года войны. Рассказывая об этом, Симонов добавил:
- Значит, хотя Сталин вошёл в солдатские будни - наверное, дня не проходило, чтобы, если не произносилось, то хоть слышалось его имя - потребность вынести его имя в газетную колонку у меня возникала, говоря средним счётом, один раз в год.
Львов вспомнил, что ещё школьником, в годы войны, слышал, будто - бы Сталин, взяв в руки сборник любовной лирики Симонова, где были стихи про тогдашнюю любовь поэта, актрису Валентину Серову -
Злую, ветреную, колючую, хоть не надолго, но мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю... - спросил, каким тиражом издана книга. Естественно тираж исчислялся тысячами. Сталин сказал:
- Зря. Надо было два экземпляра - один - ей, другой - ему.
Эта история в те годы и создала представление о какой - то особой близости поэта и Сталина. Исключительная популярность Симонова, 26-тилетнего подполковника, стихи которого фронтовики переписывали и хранили в своих вещмешках, рядом с пайкой хлеба, подтверждала эту близость поэта и вождя.
...В 1946 году Симонов получил в третий раз Сталинскую премию (две первые он получил в 1942 и 1943 г.) за повесть "Дни и ночи". Причём представил её на премию сам Сталин. Он вообще нередко это делал - сам предлагал комитету по премиям кандидатов.
...У Сталина, со слов Симонова, был комплекс неполноценности нацмена, ставшего хозяином России. Об это поэт говорил горячо, чуть не с торжеством:
- Сталин всю свою жизнь страдал оттого, что был грузин, а не русский. Когда Берия приставил к нему охрану, состоящую из грузин, он сказал ему:- "Лаврентий, почему грузины, почему не русские люди? Ты хочешь сказать, что русские люди любят товарища Сталина меньше, чем твои грузины?
...Симонова охватил внезапный порыв к развенчанию кумира. Но об этом - чуть позже.