Что для меня Москва? Это место, в котором я живу. Смотрю на небо. Густым белым по темно-синему, оно дышит и поет.. "Красивое небо... пока ты не предал", - как сказал, поигрывая стихами Евтушенко, один бывший актер, тот, что странным образом встретился мне сегодня вечером. Я вышла из дома в начале одиннадцатого и смотрела на мир по-новому. Столько часов провела я до этого в четырех стенах в агонии картин и мыслей, что теперь внимательность моя зашкаливала. В походке появилось семенящее движение и какая-то непоказная нарочитость светской дамочки. Я стремилась больше почувствовать и увидеть. И все, что бы ни замечала, мне хотелось тут же записывать. К счастью, такой возможности у меня не было, и в дальнейшем я поняла, что наиболее ценное запомнится само собой.
Из всех лиц в троллейбусе я заметила только одно большое лицо. И сразу придумала, что это художник. Он был средних лет и так велик, что занимал собой целых два кресла. Его крупные щеки, рыжеватая борода и синяя куртка вызывали во мне живейший интерес и желание писать его немедленно. Чтобы не смущать человека, я стала разглядывать картины за окном: песочные тени на желтых стенах, голубую подсветку колонн, придававших неоновый оттенок подножию белых церквей. В игре послушного приглушенного света Москва становилась мягче. Я думала о резных наличниках окон и об авангардных очертаниях домов на Яузе. О людях, сидящих в бесчисленном ряде кафе. О спокойствии улиц. И вдруг ощутила на себе его взгляд. Так бывает, когда бессознательно, резко переводишь глаза на того, кто тебя изучает. Большой мужчина встал во весь рост, за плечами его показался потрепанный походный рюкзак, пальцами он потянул дешевый, туго набитый пакет и направился к выходу. Наверное, это был больше скиталец, чем художник. Я опустила глаза в пол, как скромная гимназистка, и только три раза потом бросила быстрые взгляды на его лицо. Емкие, как фотографии. Когда-нибудь они проявятся в моей художественной мастерской.
На Китай-городе я вышла, оставив троллейбус странствовать в одиночестве. Воздух города, глубина контрастов и живая атмосфера мгновенно проникли в меня. Мои глаза распахнулись, а душа запела. Первое, что я услышала, было ржание лошади. Она стояла на асфальте и глядела мне в лицо, будто вернувшись из вековой провинциальной Москвы и удивляясь некоторым переменам. Вверх по течению улицы одна за другой мимо проходили шумные компании. Пятничная ночь сделала их разговоры более громкими, а запах тела менее свежим. Я накинула капюшон двумя пальцами, как элегантную широкополую шляпку, и отправилась разглядывать город из своего женского укрытия. Любопытство и загадочность впервые роднили меня с француженкой Амели.
Новая Покровка сияла особенным светом, яркие огни зеленых светофоров расплывались и расставляли акценты на лунных фонарях. Кое-где блестели гирлянды и елочные игрушки. Но снега еще не было. Город продолжал жить европейской осенью. Улица, раздвоенная широкой дорогой, текла в обе стороны, и люди проплывавшие по ней, оживали в моем левом ухе обрывками своих незначительных фраз.
У Чистых прудов на светофоре остановилась машина с молодыми веселыми ребятами. Водитель выставил передо мной широкую табличку со своим номером телефона, и мы хором рассмеялись. Я сделала рукой знак, будто щелкаю их номер на память, и пошла дальше в сторону прудов. Мое настроение поднялось и приобрело оттенок таинственности, словно я попала в другое, мое личное измерение.
Худой красный трамвай остановился у пруда, как когда-то у Патриарших. И мне почему-то показалось, что он ездит под литерой "А". Разодетые в бело-синие лампочки стволы деревьев добавляли атмосфере инфернальности, и я, решив избежать встречи с Воландом, подсела на скамейку к невысокому парню с рыжеволосой девушкой. Парень оживленно беседовал с ней. А я всеми силами старалась не слушать их разговор и приступить к своими сочинениям. Но мимоходом все же убедилась, что не зря выбрала это место: до меня донеслись обрывки фраз о литературе. Парень был в том общем возбуждении, которое бывает вызвано известными праведными спорами о развитии общества. Обернувшись, он вовлек меня в разговор.
- Скажите, вот как Вы относитесь к тому, что Евгения Онегина преподают в седьмом классе?
- Я часто об этом думаю. По-моему, пусть преподают.
- Но что они там понимают? Вот, так и вижу старушку, читающую письмо Татьяны, и этого семиклассника! Я помню себя в седьмом классе. У меня была девчонка, ничего серьезного, но я гордо ходил: "Смотрите на меня, у меня есть подруга". Какие там Онегины?
- А мой брат, - подключилась его подруга, - познакомился с девочкой. Она вся такая воздушная, начитанная - любительница поэзии. И он рядом: "Я тоже люблю стихи", - "А каких поэтов?". Но я-то понимаю, что он в жизни стихов не читал. "Пушкина, Лермонтова," - говорит, - "Я тоже! Прочти мне что-нибудь!" Он и прочел: четверостишие из детства про мальчика, которого убило гранатой.
- Достойный выбор... Пусть в седьмом классе не поймут, в десятом перечитают. Будут хотя бы знать, с чего начинать.
- Да Вы не обращайте внимания, мы часто на такие темы общаемся. Андрей у нас актер.
- Интересно! А из какого театра?
- Погорелого...
- Из Современника?
- Я работаю в баре. Раньше когда-то играл немного. Но "служить бы рад, прислуживаться тошно", знаете. Это из Грибоедова, монолог Чацкого, - добавил он, по привычке избегая современной неловкости.
- А в баре разве не так?
- Нет, там я сам себе хозяин! Я бар-тендер, она - менеджер. Тут, за углом. Вот, смена закончилась, отмечаем. Будешь с нами? - Указал он на бутылку шампанского, но я весь день ничего не ела и боялась опьянеть, - тогда сыр, моцарелла еще осталась.
- Последняя? - Взяла я один шарик, - и все-таки, почему ты не пошел в режиссеры?
- Не мое. Я пошел во МХАТ, к Серебряникову, но он гей...
И Андрей рассказал свою историю о том, как прилетел два года назад из особого места ссылки каторжников. Из того мрачного сибирского города, где Достоевский писал "Бедных людей". Трагик, он играл Мольера. И, наверное, поэтому жизнь предложила ему такую трагикомичную судьбу. Познав славу сцен Сибири, он достиг уровня столичной барной стойки. И называл себя бар-тендером. На вопрос, чем отличается бармен от бар-тендера, он с достоинством отвечал: "Можно просто наливать, а можно знать, что ты наливаешь".
- А Вы что здесь делаете в столь поздний час? - Полушутя поинтересовалась девушка-менеджер.
- Я, - что мне было ответить? На ряду с вопросом "Вы местная?", этот был из тех, которые ставили меня в тупик, - шла по улице, искала приключений. Хотелось увидеть что-нибудь интересное. Да и Покровка так изменилась! Небо красивое...
- Красивое небо, пока ты не предал, - тут театрально вставил свою реплику Андрей, - классика!
- Прости, Бродский?
- Евтушенко... Расскажи о себе!
- Что ж, барменом я работала в 19, менеджером в 20. Что еще? Люблю искусство... Не люблю вот, когда вижу 02 и 03, - в этот момент к нашей лавочке как раз медленно подкатила полицейская машина и следом за ней скорая.
- Вот черт!
Из легковой вышел симпатичный молоденький "полиционер" и обратился ко мне.
- Гражданочка, здравствуйте! Как Вы себя чувствуете? Хорошо?
- Восхитительно! - ответила я, соблазнительно улыбаясь. Мне было так смешно, что я сейчас окажусь главным алкоголиком Чистых прудов, что оставалось только открыто смеяться. Ребята съежились: их легкий вечер закончился.
- А что это Вам так хорошо?
- Красиво же вокруг!
- Красиво, да? А бутылочка это чья? Не Ваша? - Формулировки его вопросов все больше забавляли меня.
- Не моя.
- Может, моя? - Как по тексту, читал полицейский, - Вы разве не видели, что я два круга сделал, пока не подъехал? - Проявил он деланное милосердие, - за распитие спиртных напитков статья ...
- Постойте, эта девушка тут не причем, - все-таки вмешался Андрей.
- Что, джентельмен?
Полицейский был молод. Он еще не успел встать на ту ступень власти, когда чеканно кричат, вгоняя в бледность и дрожь своих жертв. Но верно шел к этому. В уголках его рта скользила ироничная самодовольная улыбка. Он говорил на своем языке, который, хоть и был предсказуем, но позволял ему считать себя поумнее некоторых и, прямо скажем, многих. Тем не менее, речь его не была лишена живой реакции на происходящее: как человек, он погибал, но пока еще не умер.
Когда во всем разобрались, выбросили бутылку, и Андрей одной ногой был уже в машине, ему пришла в голову моя мысль:
- Может, с нами? Ты же хотела приключений.
И я села с ними. Блюститель закона из симпатии попытался меня остановить словами: "Послушайте, что я говорю, Вам это не надо",- но быстро сдался, и мы все дружно направились в отделение.
За железными воротами Басманного отделения полиции было темно, зябко, и на плечи давила тяжелая атмосфера неизвестности. Во дворе стояло много служебных машин, но треснутые стены выдавали общий упадок. Я пыталась понять, что сподвигает людей вокруг выбирать такую странную судьбу и со рвением сжигать себя в этой замкнутой системе иерархий. Не покидало ощущение, будто молодых курсантов с первого курса вовлекают в особый мир хоть исполнительной, но власти, методично обучают судить человечество и защищаться от него.
Мы попали в большое помещение у входа, которое нельзя назвать ни коридором, ни гостиной. Комната была выкрашена в голубой цвет, заменяющий небо, у стены стояла парта, один целый и один сломанный стул. Наш конвоир сел, я набросила сиденье на поломанный стул и села напротив. Доследование началось с девушки-менеджера.
- Фамилия, адрес...
- У вас тут есть туалет? - Спросил наш бар-тендер-актер.
- У капитана за решеткой, - оказывается, был еще капитан.
- Иди, что ты! - Подтолкнула я замешкавшегося Андрея и решила продолжить необычное знакомство с полицейским. Я же «гастролер», делать нечего, - Как Вас зовут?
- Роман.
- Еще и Роман...
- А что?
- Если я Вам скажу, Вы смутитесь, - со стороны Романа последовал логичный немой вопрос, - я уже и сама смутилась... Вы похожи на мою первую любовь. Только его звали Максим. У вас такая же улыбка: как будто Вы знаете больше других, - без сомнения, так и было.
- Так и есть, - конечно же, признал он и непринужденно широко улыбнулся. Покраснения щек ожидать было бесполезно. И все-таки странно, что после всего этого он не ошибся в составлении своей бессмысленной бумажки.
Следующим этапом шло знакомство с капитаном. Налево по узкому коридору, в угловой комнатушке на пяти квадратных метрах стоял стол, компьютер, пара табуреток и капитан. Худой и сухой, как голос диктора в радиоприемнике, он бы нам тоже легко рассказывал о карательных мерах времен ГУЛАГа. Его глаза навыкате и высокий твердый лоб напоминали крысу, которая сильнее и жестче любой лабораторной мыши. В задачи капитана входило выяснение личности по предъявленным документам и со слов посетителей. Не дай бог было ошибиться в показаниях. В камере напротив, за толстыми железными прутьями, как красное пятно, привлекала к себе внимание пустая разбитая кушетка. Рядом на стуле, точно в очереди к врачу, сидел растерянный дедок. О том, почему он тут оказался, можно было только догадываться.
- Это Валерий. Завтра у него сделка в Газпроме, - свысока кинул на ветер молодой полицейский.
- Здравствуйте, - подсела я. - В администрации Газпрома?
- Я не из ад-дминистрации Газпрома, если бы я был из администрации... Ну что Вы, - тонким голоском и круглыми странными глазами ответил мужчина. И достал планшет. Откуда у него планшет?
- Вы поедете завтра на Новочеремушкинскую? В администрацию Газпрома?
- Ну да, - растерянно веря своим словам, врал он.
- Рекомендую не слушать его сказки, - вывел меня обратно в голубую комнату Роман. Я вышла.
- Люблю тебя, - сердечно протянул в воздушном поцелуе Валера за оказанное неравнодушие.
- Взаимно, - честно рассмеялась я. Если я его понимала, значит, тоже сошла с ума.
Наш вечер не думал заканчиваться. Девушка-менеджер испугалась, что обо всем узнают родители, и изменила в показаниях свой адрес. Она плакала, капитан закипал и расширялся от злости. Роман вывел меня из кабинета в комнату без мебели, и мы продолжили гипнотическое общение.
...Язык моих глаз притягивает, как черная дыра. Все окружающее вмиг принимает размытые формы, лицо напротив резко выделяется на этом фоне. Я осознаю, что окружающие перестают существовать. Смысл диалога понимаем только мы. Разговор переходит на новую волну, он однозначно необычен и оттого приобретает особую значимость. Моя мысль гладкая и быстрая, поворачивает в неожиданные стороны, как обтекаемый фюзеляж самолета. Я задаю направление движения. Вопросы идут потоком, они призваны раскрыть все необычное в испытуемом. Когда спрашивают меня, я медленно подбираю слова, и все они звучат загадкой. Отвечаю максимально честно, но слышу, как меняется мой голос. Он становится ниже, игривее, высокомернее и таинственнее. Моя манерность влечет еще больше. Но это лишь первый этап знакомства. Если мужчина сможет поддержать беседу, и в его честности будет глубина, я стану перед ним не ответом на загадку, а ключом к пониманию великой тайны. Я буду порами природы и раскрою красоту любого мгновения. Я покажу, что значит энергия подлинного чувства.
Конечно, мне было любопытно, получится ли из этого знакомства нормальная дружба. Сможет ли новоявленный полицейский оказаться необычным человеком? Ему уже удалось вызвать мой легкий интерес. А этого бывает вполне достаточно, чтобы дать шанс. В таких случаях я всегда подчеркиваю, что для флирта у меня уже есть муж, но к интеллектуальному общению я вполне открыта. Как правило, мужчины мысленно опускают факт наличия препятствий. Как будто их практика или привычка к воображаемым победам в дворовых соревнованиях подсказывает, что все возможно. И с любой женщиной. Когда он встречает кого-то необычного, то распускается внутри, как пион, и сразу начинает действовать. По мере своей обыкновенности. Это и есть тот самый интересный момент в игре, когда она может перерасти в серьезную связь. Женщина уже отыграла свою героиню, наступает смена роли. Но не всякий актер, вышедший на сцену, сможет удержать ее внимание. Чаще всего мужчина излишне падок. Его правдивые намерения поскорее возобладать вниманием избранного объекта зачастую слишком просты. Он весь, как на ладони, на этой сцене. И обычно ведет свою партию слабо, не вмещая в себя всего того, что ожидает женщина. Он заранее готов ей служить. Но служить как-то пошло. Его ум не так емок, чтобы содержать ту мужскую боль или чистейшую искренность, которых ждет женщина.
Провожая меня из отделения, Роман выпросил мой номер телефона словами о том, что я, наверное, писатель и намеком на дружеский интерес: "У меня и самого кольцо на пальце, Вы не могли не заметить". Но уже вечером я получила ненужные смс с пристрастными, как вечернее дознание, формулировками: "Вы очень интересный собеседник, я бы хотел с вами встретиться"; "знаешь, давно я таких слов не говорил, но я не могу о тебе не думать, не выходишь у меня из мыслей". Пришлось стереть. Часто мужчины вот так вдруг переходят "с пустого Вы, на сердечное ты". И так быстро увлекаются необычным! Как мало этого в их жизни. Когда женщина говорит с ними на своем языке, для них она превращается в страстную иностранку, которую слушают, переводя фразу по несколько раз, чтобы уловить все ее возможные смыслы, с ней говорят по заученным правилам грамматики, чтобы не ошибиться и не выглядеть дураком. Каждый тянется к таинственному, но не каждый развил себя настолько, чтобы это постигнуть. Человек мог не пережить нужного или не осознать пережитого. Не возвыситься над мелким и смешным или привыкнуть к быстрому разочарованию. Это как путь к мечте. Ты не веришь, что она возможна, что она близка, получаешь шанс, загораешься, но отступаешь при первом привычном препятствии. Те, кто не переступил черту, кто держался на ее острой грани, стали моими верными друзьями, попав в самую душу, туда, где солнечное сплетение. И если они дорожили нашими отношениями, то так и не вышли из моего сердца. Все остальные, увы, стерты.