Было это в конце 50-х годов, когда меня выпускника лесотехнического ВУЗа, по разнарядке направили в Смоленскую область, Колыберевский район, село Воскресенское помощником лесника. В то время им был Александр Степанович Ямковенко – старый, уже далеко за семьдесят, но полный сил и энергии человек. Долгие годы он жил и трудился в этих местах, безжалостно отдавая себя труду и любимому делу. Он жил один, отдельно от села в своем добротном, небольшом доме с резными ставнями и наличниками. Он был строг и необщителен, поэтому про него мало знали. Знали, что был артиллеристом во время Русско-японской войны, был ранен, за доблесть награжден Георгиевским крестом, что был женат, но вскоре овдовел, после чего и подался в лесники охранять и беречь свой маленький уголок счастья. Каждое утро он начинал с обхода своего участка, после чего что-то записывал и помечал в своем старом, видавшем виды блокноте. К незаконной вырубке относился со всей своей строгостью и властью данной ему государством. Был принципиален и не шел не на какие компромиссы с нарушителями. Закон он ставил выше всего. За это его боялись и одновременно уважали, и старались не попадаться ему на глаза, потому как исход данной встречи был печально известен – Протокол!
Жил он один, тихо и размеренно. Правда, был у него помощник готовый делить с ним все беды и радости, его друг и товарищ – западно-сибирская лайка по кличке Найда. Это была сука пепельно-серого окраса семи лет отроду, с большими, преданными, ярко-голубыми глазами, которые завораживали и обезоруживали своей наивностью и доверчивостью. Бока ее были полными, и иногда со стороны она напоминала бочку. Но, несмотря на кажущуюся неуклюжесть, она отличалась легкостью и восхитительной выносливостью. Она могла целый день вместе с Александром Степановичем обходить свои владения, которые она по праву считала личной собственностью, забегать вперед, подымать и с шумом облаивать вспуганные выводки тетеревов. Возвращаться к хозяину, весело и возбужденно виляя своим хвостом похожим на сдобную булку, и снова пускаться на новые поиски. Так она могла проводить целый день. И только лишь поздним вечером, вернувшись, домой, могла спокойно занять свое место в комнате на половике и беззаботно уснуть.
Шла весна. Я прибыл на станцию «Ухтомка» ровно в десять часов дня. Станция была пуста. Только одинокий станционный смотритель в старых солдатских галифе, вразвалочку, сложив руки за спину, прохаживался по ней. Он был погружен в свои мысли и поэтому не заметил, как я прошмыгнул мимо него и сошел со станции. У станции стоял газетный киоск забитый разными газетами и журналами. «Здоровье», «Юный техник», «Натуралист», «Рыболов-спортсмен», какие только обложки можно было увидеть в нем. Но по выражению лица женщины-продовца уныло занимающейся полировкой ногтей можно было понять, что если здесь что-то и покупают, то только такие же приезжие, как и я. Я купил газету, освещающую местную жизнь и пачку «Беломора», к которому пристрастился еще в студенческие годы, общаясь со своими более старшими однокурсниками. Большую их часть составляли бывшие фронтовики, которые сели за парты в уже значительно зрелом возрасте. За долгие годы учебы моим настоящим товарищем стал мой одногруппник Витька Беликов. Это рослый парень, про которых говорят сажень в плечах, фронтовик, прошедший Курск, Украину, Польшу, Вену и окончивший свой славный боевой путь в Берлине. Но, несмотря на свою громоздкость и боевые ордена, которых у него было пять, он был очень скромным и иногда даже до неприличия застенчивым. После окончания вуза нас развела судьба. Он был направлен в Киров, а я сюда под Смоленск.
До села было километра три и я закурив, не спеша тронулся в путь, наслаждаясь пейзажами здешних мест. В село я вошел в начале двенадцатого и сразу двинулся в направлении сельсовета, который резко выделялся из всех других домов своей величавостью, неестественной ухоженностью и красным флагом на нем. Я постучался, вошел. В душной комнате за дубовым столом сидел председатель местного сельсовета Федор Васильевич Верещагин. Это крепко сложенный мужчина лет пятидесяти с наголо выбритой головой, которую постоянно вытирал платком от выступающего пота. Мы поздоровались. Он предложил сесть и начал спрашивать.
- Так вот вы, какой Алексей Сергеевич, а мы вас уже заждались. Если честно, то ждали вас еще на прошлой недели. Думали, не сбежали ли, не испугались ли наших глухих мест и тяжелой работы?
- Да нет. Попросту задержался из-за оформления перевода и остальных документов.
- Ясно. Значить, как вижу, трудности вас не пугают.
- Нет. Готов хоть сейчас приступить к работе.
- Это хорошо. А трудностей у нас хватает. Участок веленного вам леса большой, в некоторых местах практически непроходимый. Вот нечистые на руку люди и повадились навещать такие «тихие» уголки. Смотришь то там порубки, то здесь. А порядок нужен. Наш лесник уже в силу возраста не справляется со всеми обязанностями. Помощник нужен. Вот и «выбили» вас через райком в помощь.
- Ну, что ж, приступим.
- Эх, как вы лихо. Поначалу оформим вас, на постой определим, с Александром Степановичем познакомим, а там уж можно и начать.
- Так и сделаем – неловко выдавил я.
- А на постой мы вас определим к Марии Ильиничне. У нее дом большой, а живет одна – провозгласил Федор Васильевич.
После нашего разговора он тяжело поднялся и повел меня на квартирование. По ходу следования к дому Марии Ильиничне я осматривал село. С виду ничем непримечательное, даже можно сказать обыкновенное, ничем не выделяющиеся из ряда других сел. Но все-таки, что-то меня в нем привлекало. Может быть его размеренная жизнь, которая вызывала чувство спокойствия и умиротворения на душе, может его покорность перед здешней природой, а может еще что. Этого я так и не понял. Мы шли по пыльной улице, вдоль которой тянулись пестрые и неприметные, красивые и обычные, резные и даже ювелирной работы дома. Вокруг все благоухало. Кусты сирени и черемухи били собой со всех сторон. Их аромат наполнял улицу необычайным запахом весны и жизни. Жизни, которая сейчас начинается для меня, вчерашнего студента. Жизнь полной радости и разочарований, смеха и слез, дружбы и верности – моей жизни. Я шел и не заметил, как мы подошли к дому.
- Ну, вот и добрались. Это и будет ваш постой - сказал Федор Васильевич.
Передо мной стоял старый, но весьма приличный дом, над крышей которого вился легкий дымок. Федор Васильевич привычным движением открыл калитку и вежливо пропустил меня вперед. Мы вошли в дом, который изнутри был гораздо светлее и просторнее, чем казался снаружи. Возле печи с чугунками толклась старушка лет семидесяти с милым и приветливым лицом.
- Ильинична принимай гостей – басом протрубил Федор Васильевич – Вот на постой к тебе привел. Это новый помощник лесника Алексей Сергеевич. Так, что уж прими и не обижайся.
- Да какие обиды – запричитала старушка – Живите сколько хотите и чувствуйте себя как дома.
После недолгих церемоний знакомства мы уселись за стол, который Мария Ильинична собрала на быструю руку. Мы выпили за мое обустройство на новом месте, за знакомство и удачное начало моей трудовой деятельности. После ужина мне выделили кровать рядом с окном, выходившим на улицу, на которую я тут же водрузился и провалился в небытие. Поутру меня разбудили жаркие лучи майского солнца, которые безжалостно светили мне в лицо. Я встал, оделся, вышел во двор и стал осматривать свое новое место жительства. Аккуратненький домик с пристроенной сараюшкой, в которой жила корова Зойка – любимица Марии Ильиничны. Каждое утро она первым делом спешила к ней. Доила, кормила сочным клевером, наливала ведро холодной колодезной воды и всячески ублажала свое сокровище. В доме было уютно и просторно. На стенах весели фотографии, отображающие жизненный путь хозяйки. В углу комнаты стояла печь, по видимому давно не беленная, отчего и покрылась местами сажей. У печи стояла деревянная лавка, на противоположной стене висел старый, выцветший ковер, по-видимому ручной работы, а посредине комнаты стоял красивый, дореволюционный стол и пара стульев. В общем, как говорится жить можно. Но только вот полноправным хозяином здешних мест был кот.
Это был толстый, неуклюжий и мало поворотливый котяра, который только одним своим видом напоминал воплощение лени. Когда он, не спеша и величаво передвигался по дому, то под его огромными, пухлыми лапами поскрипывали половицы, тем самым, выдавая его присутствие в том или ином месте. К мышам, которые хоть и редко, но все же заводились в доме он был лоялен и абсолютно равнодушен. Иногда мышь могла пробежать мимо его носа, но максимум на что он был способен, так только на то, чтобы проводить ее немного глуповатым и непонимающим взглядом. Жизнь его протекала тихо и спокойно. Ежедневно он лениво поднимался со своего места и вразвалочку подходил к своей миске, в которой каждое утро было свежее молоко, которое Мария Ильинична наливала ему после утренней дойки. Кот придирчиво оглядывал ее своим взглядом, отступал, так и не притронувшись к изрядно надоевшему лакомству, огорченно садился рядом, долго думал, после чего умывался и шел спать на печь. Но его лень и абсолютно невменяемые размеры не всегда позволяли ему это сделать. Он запрыгивал на лавку подле печи, долго смотрел наверх, собирался с силами, после чего так и не решившись, оставался спать на лавке. Правда, когда наступала зима, и лютые морозы охватывали собой всю округу, а в доме по полу стелился холодный воздух, он все же заставлял себя залазить на печь. Выглядело это приблизительно так. Он долго целился, после чего отталкивался от лавки и прыгал на печь. Но так, как его ловкость и вес оставляли желать лучшего, то только передняя часть его огромного тела цеплялась за овчинный полушубок, наверное, еще царских времен, лежавший на печи. При этом вторая часть его тела беспомощно свисала вниз. Но кот, начиная буксовать задними лапами о края печи, все же затаскивал себя на нее, после чего благополучно погружался в глубокий и спокойный сон.
После окончания знакомства с новым местом жительства я пошел в сельсовет, чтобы узнать по поводу моего устройства на работу. Я вошел в уже знакомое помещение. Федор Васильевич степенно восседал на своем месте и энергично о чем-то спорил по телефону. Он дал понять жестом, чтобы я присел и обождал. Сев на стул стоявший напротив его стола я принялся осматривать комнату. Нечего особенного, обычная комната рядового партработника. Шкаф с грудой пыльных плакатов, железный сейф для документации с изрядно отполированной временем ручкой, портрет В.И. Ленина, почетные грамоты, переходящее красное знамя … все как везде. От моих мыслей меня отвлек Федор Васильевич, окончивший разговор.
- С документацией твоей все в порядке, можно приступать к работе. Так, что подымайся, поведу знакомить тебя с непосредственным начальником.
Мы вышли, и дорогой, которой вчера я вошел в свою новую жизнь, отправились к дому лесника. Уже во дворе приветливо виляя хвостом нас встретила дружелюбная Найда. Она весело крутилась у наших ног подставляя свои упругие бока в надежде на ласку. На крыльце нас уже встречал Александр Степанович с довольно скупым выражением лица. Он провел нас в дом, который напоминал маленькую, красивую шкатулку. В нем все было сделано своими руками, руками заботливого старика. Полки для книг, стулья и табуретки, шкаф и кровать все это напоминало убранства дворца из сказки. Все это было резным, ярким, с особым теплом, исходившим от них. На стене висели рога, репродукция с картины Шишкина «Утро в сосновом бору», ружье и святая святых – карта его обхода, сделанная им собственноручно из огромного обломка старого дуба, погибшего от удара молнии. На ней были вырезанные и выжжены все просеки и тропинки, болота и кочки. Казалось если прикоснуться к этой миниатюрной копии, то она оживет и будет можно увидеть лучи солнца, играющие по утру на капельках росы, увидеть, как огромный лось переходит журчащий и несущий жизнь ручей или как огромная ель приютила у своего подножия целое царство. Царство муравьев, которые выбрали ее для постройки своего монументального сооружения, возвышающимся в высь на два метра. Кажется, что вот-вот все это сейчас оживет и закружится. Я еще ни разу не видел ничего подобного. Эта карта, от которой веяло любовью и жизнью внушила мне чувство уверенности в свое дело, в свою профессию. Я понял, что именно так надо любить и без остатка отдаваться своему делу, как отдавался ему Александр Степанович.
Мы сели за стол пить чай из пузатого, пышущего жаром и поблескивающими своими боками самовара. Федор Васильевич сказал:
- Пейте Алексей Сергеевич у Александра Степановича чай особенный. Он его только на своих травах настаивает. И мед липовый кушайте, он тоже свой, с пасеки.
Я молча ел мед, запивая его горячим, обжигающим чаем и слушал старика, который начал потихоньку вводить меня в курс дела.
- Места у нас богатые. И ягода есть и грибы, и зверь всякий. А уж деревьев бесценных и не счесть. Один только лес с корабельными соснами чего стоит. Его еще при Петре I под особый надзор взяли. И вырубали эти сосны, только по специальному разрешению самого государя, для российского флота. Так, что такого леса как у нас на сто верст с чертями не сыщешь, а у нас вот – под боком. Его беречь надо. А липовые рощи какие, это же не рощи, а загляденье. Все стройные, красивые, так и тянутся к солнышку, как девицы к красну молодцу. А кожа у них тонкая, гладкая, словно и не кожа, а бархат. А уж как зацветут, тут и наглядеться на них не можешь, так и стоишь любуешься. А некоторые на эту красоту руку подымают, лыко дерут, рубят, пилят. А они стоят, стонут, плачут и слезы их по стволам текут. Текут горечью беды и беспомощности, уходя в землю.
В это время в комнату вошла Найда. Подошла к хозяину и положила свою преданную голову ему на колени, словно пытаясь уберечь его от тяжелых воспоминаний. Ведь как ей не знать, что такое лес для него. Она всегда с ним, и не раз делила его радости и печали. Да и как ей не знать, когда на ее глазах при виде таких безобразий, этот старый, убеленный сединами человек падал на колени и беспомощно плакал. Плакал чистыми, наивными, детскими слезами. И только она могла утешить его. Она подходила, тыкалась своим мокрым, шершавым носом ему в лицо, начинала слизывать его слезы, наивно полагая, что так они больше не потекут. Она начинала поскуливать, словно разделяя боль хозяина. И тогда старику приходилось брать себя в кулак, чтобы не расстраивать это маленькое, единственное любимое существо, которое было у него в этой жизни. Вот и сейчас, когда на старика нахлынули воспоминания она словно почувствовав его боль, пришла с улицы, для того, чтобы поддержать своего друга. Александр Степанович по стариковски утер слезу, потрепал Найду за шиворот, словно дав понять, что все нормально и отправил ее гулять на улицу. В тот день за чаем и разговорами мы провели весь вечер и не заметили, как на улицу опустились теплые майские сумерки. Пора домой. Мы по-товарищески попрощались. Найда проводила нас до калитки и на прощание лизнула мне руку. Вот так произошло мое первое знакомство с этим удивительным и загадочным человеком – Александром Степановичем Ямковенко.
Шли дни. Постепенно вместе с ним я стал постигать великие таинства леса. Он возился со мной часами, словно с младенцем, рассказывая про каждое деревце, его судьбу, его особенности. Мы ходили вдоль и поперек уже нашего, именно нашего леса. Пока мы рассматривали очередное чудо природы, Найда безмятежно бегала и играла вокруг нас. Когда мы шли, она забегала вперед и постоянно пыталась с кем-то подружится. То пыталась расшевелить свернувшегося плотным клубком ежика, который ни как не хотел с ней знакомиться. А она не теряя надежды все прыгала вокруг него, пытаясь завлечь его в свою игру. То с удивлением смотрела на потревоженного ею ужа, гревшегося на лучезарном солнышке. То как сумасшедшая носилась за бабочками и стрекозами. И так целый день, пока мы все втроем под вечер не возвращались домой. Приходя домой, я устало перешагивал через просто неприлично огромного кота, раздевался, ложился на пуховую перину, подбивал подушку и погружался в волшебный мир снов, в которых мне снились и старые корабельные сосны, и указчики Петра I, и великие, вековые дубы, и волшебная карта Александра Степановича и любящая и преданная Найда.
Новый день приносил нам все новые радости. Однажды во время проверки ульев, за которыми бережно следил Александр Степанович, мы можно сказать лицо к лицу столкнулись с незваным гостем. Это был довольно крупный, хорошо упитанный, с темно-бурой шерстью медведь. При нашем подходе к пасеке он замер, стал вслушиваться в гул полного жизни леса и водить носом, пытаясь распознать посторонний запах. Потом, так ничего и не учюев (ветер был от него), продолжил хозяйничать на так полюбившейся пасеке. Но все же чувство беспокойства не давало ему спокойно лакомиться чужим добром. И он величественно встал на задние лапы, возвысившись над ульями и поляной, и стал внимательно осматривать ее. Мы же тихо присели за небольшую, поваленную сосенку на краю поляны. А так, как ружья у нас не было, Александр Степанович не носил его принципиально, легкий холодок пробежал у меня по спине. Мы сидели молча, пока медведь осматривал округу. Отовсюду доносилось веселое щебетание птиц, откуда-то издалека слышалось как «работает» дятел. Одинокая сойка беспокойно пролетела над поляной и села на один из ульев, тем самым, отвлекая медведя от напряженного вглядывания в местные окрестности. Медведь грузно опустился, и поняв, что сегодняшнюю обедню ему уже испортили, покосолапил прочь. Посидев еще немного, мы отправились осматривать результат его деятельности. Один из ульев был перевернут и разломан. Еще два улья были повреждены. По выломанным дощечкам и разбросанным рамкам, стекал золотисто-янтарный мед… Вообще то для здешних мест появление медведя редкость. Лишь изредка они заходят на участок Александра Степановича из других обходов, но все же такое случается. Мы поправили улья, навели относительный порядок, после чего решили, что на сегодняшний день приключений хватит, и отправились домой. На обратном пути мы очень бурно обсуждали незваного гостя и его поступок, но больше всего мы радовались, что сегодня с нами не было Найды, которую мы оставили дома. Иначе исход данной встречи мог бы быть печальным.
Так проходили дни и недели, сменяя друг друга, принося все новые увлекательные приключения. Наступила зима, и тепло сменили холодные и суровые времена.
На дворе стоял конец января. За окнами, исписанными морозом, стояла тихая и солнечная погода. Мороз был под тридцать. Он держался уже почти целую неделю, которую из-за болезни я провел дома в постели. Благодушная Мария Ильинична, как могла, ухаживала за мной, пичкала топленым молоком с медом, которые мне за неделю изрядно надоели. Но выбора не было, на селе не имелось врача, а ближайшая больница находилась в районе, до которого после декабрьских метелей невозможно было добраться. Я лежал и мысленно представлял себе наступающею весну, когда первые лучи солнца прожгут первые проталины, когда пробьется из-под земли первый росток жизни - первый цветок, когда набухшие и лопавшиеся почки покроют деревья. Когда деревенская ребятня с шумом погонит свои фрегаты и флагманы по только, что образовавшемуся ручью. Когда прилетит первая пара журавлей, оповещая о том, что пришла весна. Но до этого еще далеко, а сейчас надо поправляться и помогать Александру Степановичу, который уже неделю трудится один в сопровождении вездесущей Найды.
Вот и сегодня встав в семь утра он не спеша собрался, подвел свои ходики, позавтракал, и надев свои лыжи, подбитые камусом, отправился на самый далекий участок своего леса – в Гарь. Этот кусочек леса был самым дальним и труднопроходимым. Он был окружен глухими завалами и непроходимой топью. Но и он требовал к себе внимания старого лесника. И этот день ничем не отличался от других. Мороз потрескивал под размашистыми лыжами, которые пробивали путь к заветной цели. Все было как всегда, Найда бежала рядом, утопая по пояс в глубоком и мягком снегу, от усталости ее язык свисал, а из пасти шел пар. Ничто не предвещало беды. Подойдя к лесной речушке шириной в три метра, которую надо было перейти по двум тонким, присыпанным снегом бревнышкам, Александр Степанович остановился, перевел дух, снял лыжи и не спеша, немного неловкими движениями вступил на шаткую конструкцию. Уже было, дойдя до середины пути, как нога предательски скользнула по обмерзшему бревну и потащила за собой все тело старика в ледяную воду. Вода моментально намочила одежду и обожгла тело. До берега, на котором испуганно бегала и скулила Найда, не в силах нечего сделать, было подать рукой. И Александр Степанович, ломая кромку льда у берега стал вытягивать себя из воды, схватившись за куст бузины, согнувшийся от обилия снега. Выбравшись на берег, где его встречала испуганная Найда, он быстро разделся и отжал одежду. Запасного белья у него с собой не было, спички лежавшие во внутреннем кармане ватника намокли. Не оставалось ничего другого, как одеть промокшую одежду и быстрым по возможности шагом двинуться к дому, где ждали спасительно-горячий чай, сухая одежда и натопленная печь.
Найда пытаясь выразить свое счастье крутилась рядом, то и дело подпрыгивала и вставала на задние лапы, пытаясь лизнуть его. Но сейчас было не до этого. Быстрей домой. Путь был долгим и занял около двух часов. Придя, домой Александр Степанович первым делом переоделся во все сухое, быстро вскипятил самовар и досыта напившись горячего чая с медом, водрузившись на печь уснул. Утром он проснулся от жара и ломоты костей, которые охватили все тело. Перед глазами плыл туман, застилая очертания комнаты. Он попытался сесть, но сил не было и тело не слушалось его. Найда беспомощно скулила и крутилась около печи. Но все, что она могла сделать, это быть рядом в тяжелую минуту. Поняв, что самому встать у него не получится, Александр Степанович, в ежичасие потяжелевшей рукой, указал Найде на дверь и прошептал.
- Иди. Приведи кого-нибудь.
Найда пулей вылетела на улицу и со всей скоростью, на которую была способна, разбивая в кровь лапы о наст, бросилась в село за помощью. Первым, кто ей попался на пути, был председатель сельсовета Федор Васильевич. Он шел на свое привычное и обжитое за долгие девять лет работы место. Найда на всей скорости ударила его в спину своими мощными лапами, сбив его с ног и повалив на снег. Пока он пытался встать и подобрать свою шапку, слетевшую с головы, Найда вцепившись своими зубами в подол суконного пальто, потащила его в сторону дома лесника. Смекнув, что, что-то случилось, он бросился бежать за ней. Путь для него был нелегким. Добежав до дома Александра Степановича он весь взмок и покрылся испариной. Вбежав в дом, он первым делом спросил, что случилось. Выслушав рассказ из уст старика, Федор Васильевич принял решение, что так, как до районной больницы, добраться не представляется возможным, то за ним будут ухаживать здесь, у него дома.
Шли недели, но болезнь не отступала, а напротив дала осложнения. Началось воспаление легких. Старик совсем ослаб, исхудал и уже перестал вставать. Мне пришлось перебраться жить к нему, чтобы в случае чего быть рядом. Так шли тяжелые дни, Найда грустила и лежала на половике, сложив голову на передние лапы. Ее глаза выражали всю печаль, какую только можно представить на земле. Наступил апрель. Я, как и прежде вставал с утра, готовил завтрак для тяжело больного Александра Степановича и завтракал сам. В то утро я как всегда встал под бойкие удары ходиков, поставил самовар и принялся накрывать на стол. Мое внимание привлекла Найда, которая крутилась и поскуливала вокруг печи. Там лежало тело бывшего артиллериста, лесника, верного друга и настоящего Человека.
Александра Степановича хоронили всем селом на местном кладбище. После того, как установили крест, люди неторопливо стали расходится, растекаясь по разным тропинкам, ведущим к селу. Найда, которая все похороны крутилась рядом, теперь лежала у изголовья могилы, сложив свою голову с печальными глазами. Мы остались с ней одни. Я долго стоял у могилы, но было уже поздно. Я двинулся домой, но пройдя метров двадцать, оглянулся. Эта картина разрывала мне душу. Преданное и милое создание лежало у могилы своего друга. Я позвал ее, поманил хлебом, но она не реагировала. Тогда мне пришлось достать из кармана кусок бечевки и силой утащить Найду с кладбища. Я запер ее на участке и посадил на цепь. Но это не помогло. Она выла и отказывалась от еды. Ее глаза были полны скорби и боли по ушедшему другу. Она по долгу лежала, погрузившись в свои мысли и не на что не реагировала. Из-за ее постоянного ночного воя и лая, стали жаловаться соседи, с просьбами отпустить собаку. Я не выдержал их натиска и на третью ночь спустил ее с цепи. Ее пепельно-серая фигура быстро таяла в ночных сумерках. Больше в селе она не появилась.
На девятый день, когда я пришел на кладбище помянуть своего товарища и учителя, то моим глазам открылась страшная картина. Безжизненное тело Найды лежало рядом с могилой друга, ради которого она и жила.
И только весенний, чистый и теплый воздух заполнял собой всю округу. Пришла весна!