Люстдорф

Александр Бирштейн
Родственички встают поздно. Сперва на веранде показывается дядя Миша – Мишигине, как тихонько, чтоб мама не услышала, называет его папа. Тихонько не потому, что папа как-то опасается маминого гнева, а просто не хочет ее огорчать. Дядимишина жена тетя Гита – мамина двоюродная сестра. Ох, я никакой  клички для тетки, пока, не придумал.
- Мишуня! Иди умойся! – уговаривает дядю Мишу тетя Гита.
Но Мишуня не спешит.
- Сейчас, сейчас, Гитунечка!
На самом деле, он надеется, что как-нибудь пронесет, и можно будет не умываться.
Завтракать они не спешат. Ждут, что мы пригласим. Мы с папой переглядываемся. Вчера с мамой, наконец, договорено, что больше звать их за стол не станем.
Сейчас мама страдает, но держится.
А родственники-соседи буквально перегибаются через барьерчик, разделяющий веранды, изучая, что у нас на столе.
В принципе, на столе нашем нет ничего особенного. Газ сюда не провели, так что готовка происходит на электроплитке. Вскипел чайник, отварены яйца, масло, прямо в кастрюльке с водой, хлеб, помидоры, огурцы, редиска… Скудно.
У соседей и того нет. Они продукты принципиально не покупают. Зачем? Еще деньги тратить… Мне иногда кажется, что пушкинский Скупой, по сравнению с ними, мот и транжира. Папа, в этом вопросе - склоняется в сторону Шейлока. А мама просто страдает. Мы ее жалеем и плохо стараемся помалкивать.

Умываюсь своеобразно. До моря метров двадцать по тропинке. Захватываю мыло, зубную щетку и пасту «Поморин» и лечу вниз. А внизу… Берег практически пуст. И это в разгар лета! Дачный коллектив существует только второй год, и очень-очень немногие знают сюда дорогу.
Впрочем, неподалеку, наверху возле обрыва, прямо возле начала спуска идет стройка. Тут будет база отдыха Союза театральных деятелей. Так что, народу сильно прибавится. Но это будет нескоро.
Умываюсь и… Нет, не удержаться! Оставляю причиндалы на берегу и плыву, плыву…
Странно, но в детстве-юности я не боялся заплывать далеко-далеко. Сейчас боюсь. И это началось довольно давно, еще в Сухуми, когда меня, заплывшего куда-то аж к трассе катеров, вдруг схватила судорога. С жизнью прощался. Хорошо погранцы подобрали. Спасли, фактически. Замучился я потом проставляться….
Как только очухался, благодарить начал. А главный ихний:
- Ну-у, большое спасибо в рог не нальешь!
- Само собой, - отвечаю, - вечером, куда заехать?
- А ты где живешь?
- В военном городке в Гудауте!
- Так ты?...
- Да, офицер…
- Ага. А откуда сам?
- Из Одессы!
- Из Одессы? Иди ты! Там все плавать умеют!
- С судорогой?
- А что такое? Ляг на спину и терпи. И сама пройдет, и не потопнешь!   
- Спасибо за науку!
Вечером поехали в ущелье. Мы на мотороллерах «Тула», погранцы на ГАЗ-69.
Там цыплят табака потрясающе готовят. Ох, и посидели…
Потом еще…
А заплывать далеко – с тех пор – у меня как-то не получается. Но я забежал или даже заплыл вперед.

На обрыве показывается мама и машет рукой. Спешу обратно. На веранде диспозиция та же. Чайник кипит, мама огорчается, родственнички у барьера. Мы с папой вчера сказали маме, что ежели она их позовет, мы из-за стола уйдем. Хватит! Надоели! Месяц уже на голове сидят.
- Ива! – взывает из-за барьера тетя Гита, - ты брынзу поставить не забыла? Шурик – это я! – ее очень любит!
Редкое шуриколюбие, особенно после вчерашнего: - А чтоб тебя холера задавила!
Это праздничное пожелание я получил, когда пресек попытку тетки порыться в мамином кухонном шкафчике.
Мама с папой работают. Так что, охрана семейной собственности возложена на меня. Тетка с мужем не работают – зачем? – и целый день кружат и жужжат около. Мишигине числится директором какого-то заводского клуба, но что-то я, пока, не видел, чтоб он спешил на службу. Тетка гордо называет себя домашней хозяйкой. Все ее хозяйствование, по крайней мере тут, заключается в том, что она тырит у нас продукты.
- Тебе что жалко? – говорит мама и добавляет: - Не будь мелочным!
Я не хочу быть мелочным, стараюсь, но родственничков терпеть не могу с детства. А тут…  У меня с ними особые отношения. В рукопашную они еще не перешли. Впрочем, наверное, и не перейдут. Мишигине труслив. Он как-то пытался за что-то меня проучить и даже замахнулся.
- А ну, а ну… - ласково проговорил я, беря со стола нож.
- Убивают! – тихенько прошептал он.
- Кого? – я был весь  участие.
Вечером они нажаловались родителям, и я имел, что послушать.

Разыграть человека – это неплохо. Если смешно, а не зло. Если сам смеется…
Плохо, как по мне, человека обмануть. Особенно маленького. Обидев, при этом.
В детстве ходили к нам тетя Гита и дядя Миша. Они, почему-то, очень хотели со мной поладить. По своему, конечно.
- Хочешь, я подарю тебе танк? – спросил как-то дядя Миша.
- Хочу! – радостно ответил я. Танка у меня не было. Да и игрушек, вообще не было. Катушки от ниток, кубики… Трудное время…
- Жди 1 апреля! – посулил он.
Дело было в феврале, и я принялся ждать. Ждал, ждал… Дождался. Апреля, разумеется. Не танк.
Десятого апреля дядя Миша и тетя Гита в очередной раз к нам пришли. Знаете почему? У нас всегда раньше отмечали 10 апреля – день освобождения Одессы. Большой праздник. Спросите:
- Гостей собирали, стол накрывали, а жили скудно, как это?
А так. Знаете, какая главная поговорка одесситов? «Лопни, но держи фасон!».
Вот и держали…
Сели за стол. Я все ждал, ждал… Другие гости принесли мне какие-то гостинцы. Я радовался, конечно. Но танк… А танка не было. Терпение лопнуло.
- Где танк? – громко спросил я у дяди Миши.
- Какой танк? – удивился он.
- Ты обещал 1 апреля танк!
- 1 апреля, - мерзко заржал он, - никому не верю! – Его жена заржала вместе с ним.
- Вот дурачок!
Смеясь, дядя Миша грязным от селедки пальцем щелкнул меня по носу.
Я вышел из-за стола.  Но я как-то умудрился выйти из-за стола так, что все заметили.
- Шурка, ты чего? – спросила мама.
- Не буду с ними за столом сидеть! – буркнул я.
- Не дури! – отмахнулась мама и обратилась к папе: - Скажи ему!
Папа молча встал из-за стола и сел рядом со мной на бабушкину кровать.
-Ну, что, Шурка, сыграем в города?
Хитрый какой! Он всегда у меня в города выигрывал!
- Посижу-ка я с вами! – подсел к нам папин брат дядя Гриша.
- И я! – встала из-за стола мамина подруга тетя Люба. Ее муж, дядя Миша, но другой дядя Миша – совсем-совсем хороший и добрый, встал вслед за ней. Потом встали тетя Нина и дядя Жорж. И Ривочка – мамина подруга. И тетя Зина с дядей Абрашей.
За столом остались тетя с дядей, мама и бабушка.
- Пойду чайник поставлю! – спохватилась бабушка.
А мама смотрела на папу. А папа на нее. И твердел лицом.
Мама встала. Но от стола не отошла. Стояла, держась за стул, словно боялась упасть.
- Мама! Иди к нам! С нами лучше! – обнаглев, позвал я.
- Кому-то пора спать! – жестко сказал папа. Маму обижать не смел никто! Даже я.
Можно было, конечно, зареветь. Но я не имел на это права.
- Ребенок крошки не съел! Он пойдет спать голодным! – забеспокоилась бабушка.
- Ничего! Один раз можно! – ответил папа.
Ах, так!
- А сказку? – потребовал я. Сказку на ночь мне читали всегда. А я всегда выбирал того, кто будет читать. Это считалось большой честью быть выбранным.
- Один раз обойдешься без сказки!
Тогда я остановился и стал смотреть на дядю с тетей, которые сидели одни за столом.
- За что? – спросил я. – Из-за них?
Папа тоже стал смотреть на дядю с тетей. Наверное, у него был недобрый взгляд. И они встали и ушли.
А на следующий день, уже вечером, дядя Гриша принес мне… Нет, не танк, а заводной грузовик зеленого цвета.
- Танков в магазине не было! – оправдывался он.

- Ива! – не унимается тетя Гита, - а редиску ты помыла?
- Можно я их пошлю? – спрашиваю у папы.
- Куда? – интересуется отец.
- В жопу, наверное. Ты ж другие слова не одобряешь!
- Смотря когда… - размечтался папа. Но тут же поправляется:
- Я тебе пошлю!
Делает он это громко. Нависает пауза. Я сижу паинькой, мама настораживается, папа смущен.   
Родственники, осознав, что на этот раз насчет пожрать на шару им не обломится, неодобрительно фыркнув, скрываются у себя. Жрать стыренные припасы. В жизни, по-моему, они никого не угостили.
- Кусочники! – говорит папа.
- Она моя сестра! – защищается мама.
- Двоюродная и неродная! – нелогично торжествую я.
Теткин отец, овдовев и оставшись с Гитой на руках, женился на сестре моей бабушки. У них, потом, родилась еще одна дочь – моя ленинградская тетка – Беба.
Так что, Гита нам не родная и, вообще, позорная.
Но не будешь же воевать с мамой.

Не знаю, кому в партии и правительстве пришла в голову идея раздавать трудящимся садово-огородные участки. Тем более, мне неизвестно, каким образом дядя Миша попал в разряд трудящихся, иногда работая завклубом какого-то заводика. Короче, участок на 15 станции Люстдорфа он хапнул. И что? На участке же надо что-то сажать и строить. Надо! Не то в партком-профком вызывают…
По уму надо бы участок отдать, раз сам ни на что не способен. Оторвать, так сказать, от себя.
В общем, спустя много лет, родственнички вспомнили о нас.
- Ивин муж, как там его… Он же строитель! – молвила, небось, тетя Гита.
- Он нам построит дом! – обрадовался дядя Миша.
- И себе тоже! – поджала губы тетка.
- Но дом-то на мне будет! – захлопал в ладоши дядя Миша.
- Верно! – похвалила его тетя Гита. И тут же опечалилась:
- У них еще и Шурка есть!
- Ну, и что? – не догнал дядя Миша.
- Он мне унитаз застеклил, он твой портрет у них в уборной повесил, из-за него мы с Ивой поссорились… - стала перечислять убытки тетя Гита.
Несколько лет назад маму наградили путевками круиза по Волге. Встала проблема – на кого оставить меня? Мне тогда было лет четырнадцать, и одного меня оставить не решились. И я их понимаю. Не понимаю другого – зачем они доверили присмотр за мной МишиГите?
Война началась с первого же дня после отъезда родителей и не умолкала.
Из Шурки я сразу превратился в Эйты.
Все наши шкафы и буфет, которые никогда не запирались, подверглись обыску и расхищению.
- Я только поносить! – говорила тетя Гита, примеряя мамину одежду.
Я потребовал вернуть шмотки на место. Ноль внимания. Когда родственнички вернулись с вечерней прогулки, на двери в комнату, которую они заняли, висел замок, а я сидел за столом и оттачивал ножи, сделанные из гвоздей, положенных под трамвай.
- Что это? – взвыла тетя Гита.
- Ножи для метания! – пояснил я.
На этом переговоры были окончены. Тетка вернула в шкаф мамины вещи, а я запер этот шкаф и положил ключ в карман.
Честно говоря, эти три недели я жил впроголодь. Родители оставили тетке деньги – и немалые! – на мое пропитание. Тот случай. Мне доставались хлеб с маслом или килька в томате.  На остальные деньги жрали родственники, причем, при мне.
Хорошо, что во дворе у меня был полный кредит. Соседи давали деньги в долг, подкармливали…
Кстати, часть одолженных денег пошла стекольщику, который умело и чисто застеклил наш унитаз. Я тоже внес лепту в этот проект, скормив – тайно, конечно – тетке полпачки пургена. А для того, чтоб ей было на унитазе не так обидно, повесил в сортире портрет дяди Миши.
После этого инцидента родственнички покинули наш дом, прихватив, в виде компенсации, несколько серебряных вилок.
По приезде, тетка стала, было, жаловаться на меня маме. Но еще раньше маму окружили соседи, сообщившие, что Шурка, конечно, тот еще хулиган крученный, но все-таки ребенок, а ребенок должен кушать, а не ходить голодный. Тут уж тетка поимела, что послушать. Мама меня очень любила!
Так что, родственнички забрали свой сундук и свалили надолго.
Да, кстати, я ж о сундуке ни слова. А это потеря квалификации. Ибо сундук – это главное и решающее.
Когда-то, в незапамятные времена Гита-Миша, нет, МишиГита лучше, приволокли к нам небольшой сундук и жалобы на соседей. По их выходило, что в сундуке все, нажитое непосильным трудом, а соседи – сволочи и другие эпитеты! – зарятся. А вот родители мои – честные. Поэтому родственнички страстно желают доверить им сундучок. Мама, обрадовавшись тому, что она честная, согласилась, несмотря на сурово нахмуренные папины брови. Так что, сундук стал жить у нас. А чтоб не подвергать искушениям нашу семью, родственнички обвязали сундук цепочкой и замкнули ее на замок.
Так что, сундучок стоял себе в углу. Жил-поживал, короче. Но стоило МишиГите сотворить очередную пакость, как сундук из нашего дома изымался.
Вот и в тот раз МишиГитина мебель исчезла надолго.   

Воскресенье. А дел невпроворот. Папа выходной и затеял постройку забора. Столбы уже врыты. К ним надо прибить толстые, 5х5, брусья, а к брусьям штахетины. Вроде просто, а не получается. Брусья эти длинные, метра по три. А их еще и надо прибивать ровно. А для этого двое должны брус держать, а один приколачивать. Но нас только двое… Дядя Миша от участия в строительстве забора отказался.
- Мне на солнце вредно!
Как будто нам полезно.
На мое нейтральное почти, но громкое: - Тунеядец! – выскакивает тетя Гита и верещит так, словно у нее хотят насильно забрать десять копеек. Я с восторгом узнаю о себе много нового и интересного. К сожалению, поток информации вскоре надоедает и папе приходится почти шепотом сказать: - А ну тихо! – и тут же наступает тишина. Папу они побаиваются. У них, впрочем, есть основание. Это я им когда-то выдал страшную тайну, выдуманную тут же. А рассказал я, что папа служил в разведке, и у него был любимый прием, которым он убил сорок с чем-то фашистов голыми руками. Родственнички как-то видели папин иконостас на военном кителе, так что, сомнений мой рассказ не вызвал. Так что МишиГита срочно линяют к себе и запирают дверь. Хорошо им там, ведь на солнце градусов сорок.
А мы с папой все-таки придумали, как прибить брусья. Наживили на столбе один конец, выровняли по планочке другой на дальнем столбе и прибили. А потом уже приколотили к остальным. Дело идет и к обеду уже все брусы на месте. Штакеты станем прибивать уже после обеда, а пока идем купнуться.
Берег пуст. Пока папа раздевается, иду вдоль кромки воды. Есть. На мелководье лежит глоска, принимает солнечные ванны. Цап! Одна есть! Иду дальше. Хлоп! Хлоп! Хлоп! За один проход четыре рыбы. Не так плохо, да?
Папа, искупавшись, уходит домой, прихватив мою добычу, нанизанную на прутик. А я ненадолго остаюсь поплавать. Но не плавается. Лежу на спине, прикрыв глаза. Хорошо…

Свекла отварена мамой еще вчера. Отвар все еще в погребе, отрытом когда папины солдатики строили наш дом. Уверен, кто-то скажет, что вот, мол, использовал в личных целях и т.д. Если честно, стройбатовцам в тыщу раз лучше поработать у нас, чем на стройке. И кормят нормально, и деньги дают, и море рядом…
Но я не о том. Мама уже отварила яйца вкрутую – их надо будет раздавить вилкой прямо у себя в тарелке. Папа режет мелко-мелко зеленый лук, отварную картошку и морковку, огурцы, докторскую колбасу. Мама натирает на терке сваренную свеклу. Добывается свекольный отвар из погреба. Теперь последний штрих – сметана. Вы уже поняли, что свекольник – моя любимая летняя еда. На второе – глосики. Родителям по одному, а мне – добытчику! – две рыбки.
- Ребенок растет, ему надо питаться! – говорит мама.
МишиГиты собрались в город.
- Ива! Тебе ничего на Привозе не нужно? – спрашивает тетка.
- Нет! – отвечаем мы все дружно и хором.
Продукты, купленные родственничками, дорожают почти вдвое, зато прилично теряют в весе.
После обеда расползаемся на отдых. Папа в шезлонг, мама на мой топчан на веранде, я – так и быть! – тоже на топчан, но в комнату. Жарко, включаю вентилятор-подхалим, пытаюсь читать. Вентилятор вертит башкой с лопастями туда-сюда, переворачивая страницы…
Нет, все-таки, у бабушки на даче было в сто раз лучше. Но бабушки нет… Да и дача оккупирована двоюродной сестрой – ее хозяйкой. Никаких претензий. Все правильно. И обидно.
Там была воля вольная, а здесь, извините за каламбур, воля невольная. Вроде бы все путем, а противновато.
Мы с папой с самого начала против были, когда эти – о, я теперь их буду называть – эти! – пришли насчет дачи совместной.
Заливались насчет – море, воздух, кислород…
Я тогда тихо пробурчал:
- Будет все наоборот…
А последний аргумент они приберегли. Им и закончили:
- Все же Шурику останется! У нас же никого нет!
Короче, маму заломали, а там все, как по рельсам. Мама на папу умоляюще посмотрела, папа и сдался. А меня никто и не спрашивал. Два – за! Стало быть, принято. Демократия…
На следующий день они сундук свой принесли. Все! Печать поставлена.
- Мы вам доверяем самое дорогое…
А на самом дорогом – цепь с замком.
Дачу построили быстро. Еще весной. И бак для воды сварили да у будущего забора поставили. Ну, чтоб можно было его из водовозки заправлять. Водопровода тогда еще  не имелось. Его на следующий год протянули.
А как тепло стало, в конце апреля, примерно, занялись мы с папой садоводством. Деревья купили, сажать стали. Мама помогала, а эти – можно их и так звать! – нет. Не царское это дело в земле копаться. Но на участок наезжали. Приедут, усядутся на своей веранде, дышат.
Знаете, а мне сажать деревья, а потом виноград понравилось. Есть в этом радость, есть! Даже ямы копать нескучно. Деревца тонки, коротенькие, метра полтора не больше…
И все – все! – принялись! Зря эти про себя, но так, чтоб слышно было, нас мичуринцами обзывали.
- А слабо этому в рыло дать? – спросил я папу.
- Не слабо! - родитель отвечает, - А дальше? Что не помнишь?
Помню… Еще как помню!

Началось все уже давно. Когда Сталин умер. Помню, что перенесли мамин день рождения – 4 марта.
- Все вместе отпразднуем! – сказал папа.
Ну, и стали праздновать, несколько дней спустя.  Еды было! И гостей много. Но МишиГите папин тост сразу не понравился. И они собрались уходить. Это, когда папа предложил выпить за освобождение.
- С вами доиграться можно! – сказал дядя Миша.

И еще помню…В тот день тоже праздник какой-то был. Наверное, семейный. Потому что, за столом имелось довольно много народа. Родственники, друзья родителей. «Мишпуха», как говорила моя бабушка. И, как всегда в то время, разговор зашел о войне. Солировал  дядя Миша.  Он ходил в защитном френче с подворотничком, в синих офицерских галифе с кантиком и хромовых сапогах, которые минимум раз в час протирал бархоткой, которую специально носил в кармане.
Речь, видимо, шла о какой-то крупной военной операции. Не помню о какой. Да и без разницы. Дядя Миша смело оперировал флангами, выдвигал резервы, бросал в бой целые дивизии. Звучало это, примерно, так:
- Мы сосредоточили артиллерию на правом фланге, имитируя наступление именно там, а потом, нанеся мощный авиаудар на левом фланге… И в бой! Потерь, правда, много было, но цели мы достигли… Нам фронтовикам…
Но тут его прервали.
Папа, все это время катавший с равнодушным видом хлебный шарик по столу, заинтересовался:
- А ты каким флангом командовал: левым или правым?
- Ну, где мне? – заулыбался дядя Миша, - У меня должность поскромнее была…
- Но все равно генеральская? – вступил в разговор папин брат дядя Гриша. Надо сказать, что братья понимали друг друга с полуслова.
- Не совсем… - слегка стушевался дядя Миша.
- Может вы полком командовали? – включился в разговор муж маминой подруги тети Нины Георгий Иванович.
Умная – а она была подлой, но умной! – тетя Гита попыталась перевести разговор на другую тему. Но от нее отмахнулись.
- Так кем ты командовал? Полком? Ротой? Взводом? Отделением? – резко задавал вопросы папа.
На каждый вопрос растерянный дядя Миша только отрицательно мотал головой.
- Я, собственно, в политотделе, в тылу…
- Наполеонер! – вдруг сказал я.
И чего у меня это вырвалось?
За столом стало тихо-тихо…
- Хана! – подумал я, глянув на папу.
- Устами младенца… - тихонько произнес Георгий Иванович. И все захохотали.
Я еще раз посмотрел на папу. А он смотрел на меня. Не угрожающе, а просто серьезно.
- Выйди из-за стола! – велела мама.
Из-за стола выходить не хотелось. Там было много еды. А я всегда хотел есть. Вмешалась… тетя Гита.
- Мерзкий мальчишка! – взвизгнула она. – Как ты смеешь грубить старшим, негодяй!
Всю ненависть к моему папе она вымещала сейчас на мне.
Что-то противно стало оправдываться.
- Он больше не будет, правда, Шурка? – попыталась смягчить ситуацию тетя Люба.
- Буду! – сам того не ожидая, выпалил я, а потом, еще неожиданней для себя и, разумеется, остальных заблажил:
- Наполееееонеееееер!
- Вон в темную кухню! – закричала на меня мама.
Я вышел в кухню, сел на скамеечку и стал в темноте страдать. Я думал о том, что, когда гости разойдутся, за меня возьмется папа и мало не покажется. Что своим поведением я наработал, как минимум, стрижку наголо…
Гости стали расходиться. Первыми уходили тетя Гита и дядя Миша. Родители вышли их проводить. Из-за закрытой двери кухни я слышал все, что происходит в коридоре.
- Ты плохо воспитываешь сына! – сделала маме замечание тетя Гита.
- Интересно, кем он вырастет, - стал любопытствовать дядя Миша, - вором или бандитом.
- Он вырастет нормальным человеком! – вмешался папа. – А если я от тебя еще раз услышу, что ты фронтовик, просто дам в морду!
Хлопнула дверь.
А я сидел и улыбался в темноте, понимая, что мне ничего, ну, ничегошеньки, не будет за сегодняшнее.
 
Я вот думал, думал, почему мама столько терпела? Ну, почему? Добрая была? Конечно. Но дело, конечно, не в этом. Может, в традиционном еврейском отношении к родственникам? Возможно… А еще вероятней потому, что мама и Гита долго были сиротами. Мамин папа умер, когда мама была совсем-совсем ребенком. И мама с бабушкой очень бедствовали. У Гиты – та же ситуация. Только она осталась без матери… Она уже была довольно взрослой, когда ее папа вторично женился…

В принципе, у папы еще несколько раз была возможность дать Мишигине по морде. Один раз, когда они пришли проведать свой сундучок и что-то там сходу не нашли. Гита осталась рыться дальше, а Мишигине выскочил со скандалом:
- Обокрали! Ответите…
Мама в слезы, а папа его за барки…
Тут Гита орет:
- Миша! Миша! Нашла! Нашла!
Мама сразу:
- Я тебя прошу! Я тебя прошу!
Мишигине:
- Извиняюсь! Извиняюсь!
Папа отпустил его и пошел мыть руки.
Один я за семью заступился. Такой текст выдал! Не зря же целыми днями во дворе настоящий мужской язык осваивал!
Гите:
- Сука рваная!
Мише:
- Пидор комнатный!
Это самое приличное.
Ну, папа меня быстро унял. Положил руку на плечо крепко так. Я и замолк.
Эти, как ошпаренные, выскочили. А потом вернулись. За сундуком.
Но через месяц его опять принесли. Как ни в чем не бывало.
Ну, скажите: нормальные, да?
Вы наверное, подумали, что папе слабо в чан было вставить. Не слабо, это точно! Сам видел. Это, когда Толик из дома напротив его маланцем обозвал. Папа его так отметелил, что любо-дорого. А Толик на полголовы выше. И здоровей. А отхватил. А на следующий день с бутылкой пришел.
- Прости, батя! Я тоже фронтовик!
Вмазали они ту бутылку. И еще одну…

Только вы не думайте, что мамина родня такой вот была. Нет и триста раз – нет! Просто МишиГиты – это одесская родня. И другой маминой родни в Одессе нет. А вся остальная родня в Москве да Питере. Ленинграде, то бишь. А там люди классные. А главный человек – мамин  двоюродный брат дядя Даня. О них особый сказ, если времени хватит. Да и поди знай, куда строчки-дорожки заведут. Пока что, сдается мне, что я вроде как счеты свожу. Ну, да, недоумки кадровые эти самые МишиГита. Как говорили ребята во дворе: что с этого? Родственничков давно уже нет, и понятия не имею, где и кто их схоронил. А все печет, печет. И ведь мелочи же!  Или не мелочи? Ведь в эту дачу и я, и папа вложили столько настоящего труда, а стало быть, души.
Ладно. Разберусь.
И опять переношусь туда, в жаркое лето. Потому что надо, наконец, прибить штакеты. Их решено прибивать с двух сторон. По фасаду и справа, где участок еще не заселен, а вместо дома черная, покосившаяся будка. Слева забор не нужен. Там живут добрые соседи по имени Мельниченко, и от них городиться и в голову не приходит.
Штакеты прибивать тяжело. Брусья пружинят. Предлагаю рационализацию. Оттаскиваем штакеты на веранду, сверлим сверху и снизу отверстия электродрелью. В-жжик и все.
Правда, родственники недовольны – шум мешает. Они, видите ли, сюда отдыхать приехали. Какая новость! Радую их предложением принести четыре клочка ваты для затыкания ушей.
- Бесплатно! – добавляю.
Но их и это не устраивает. Ну, ничем, не угодишь! Приходится идти на жертвы. Включаю на всю громкость приемник, транслирующий «Уроки коммунизма». Против таких уроков они возражать не смеют, посему замолкают. Более того, скрываются в комнате.
Просверленные штакетины прибивать легко. Так что, дело спорится. Прибиваю и подозрительно гляжу на папу. А папа разводит краску. Ну, явно Тома Сойера из меня сделать норовит. Хотя… Подле дорожки имеется наш деревянный шезлонг. Любимец у Мишигине. Его крашу первым. А для верности ставлю рядом табуретку. А на табуретку тарелку с нарезанным на дольки яблоком. Капкан готов. Оглядываюсь на папеньку. Он улыбается, причем, одобрительно.
Ну, теперь можно красить даже забор. Тем более, надо как-то и время скоротать.  А оно идет время. Вот я уже до калитки дошел. Фу-у, наконец показались. Тетка рысью в заветный домик, который далеко за домом нашим, в самом конце участка. А Мишигине зорко озирает окрестности. Увидел шезлонг. Пикирует!
Ура!
Его воплям позавидовал бы Джонни Вейсмюллер, он же Тарзан. На зов любви летит тетка из сортира, роняя клочки газеты.
Вот я сволочь!
Папа отвернулся. Его трясет. Мама разводит руками. И чего его потянуло в наш шезлонг.
- Предупреждать надо! – разоряется Гита.
Музыка…

Иногда родственники ходят на пляж. На предмет искупаться. Вот и сейчас они увязались за нами. Да не одни. Оказывается, у Гиты есть двоюродный брат с отцовской стороны. Зовут его Израиль. Но называют Изей. Как папу. Обидно немного. Он маленький, лысый вдовец, но у него есть дочка Сима. Красивая девочка лет семнадцати. Мне она сразу понравилась, но вида не подаю. Зато подаю голос по каждому поводу. Родители глядят на меня удивленно,  МишиГита с ненавистью, а Сима не смотрит вообще.
Гита, наконец, идет купаться. Она пробует ногой воду, визжит, снова пробует, снова визжит, делает шаг, другой, третий, вот ей уже по колено, останавливается, думает, делает еще шаг… О, ей уже почти по пояс. Так и утонуть можно. Так что, она решается и… приседает. Все. Выкупалась. Идет обратно. Довольна…
- АфроГита! – говорю я.
Теперь идет купаться Сима. Какая у нее фигурка! А ноги!
- Она гимнастка, - говорит мама, - кандидат в мастера…
Вот оно что. Оказывается, у меня есть вкус. Но не радуюсь, а критически осматриваю себя. Худющий, рыжий, конопатый, конечно. Волосы, правда, вьются. Но кто это ценит?
А еще я умею стихи писать! Плохие, правда…
Пойти, что ли, в воду? Показать ей класс! Заплыть далеко, далеко… А смысл? Если далеко, не увидит. И вообще она на меня не смотрит…
Выходит, ложится на песок. Купальник мокрый. Все облегает…
Они остаются ночевать! Сидят на веранде, обсуждают планы. А я за барьерчиком, на топчане. Меня не видно. Держу книжку в руках для конспирации.
Интересно, где она ляжет?
Хотя… Какая разница? Разве я осмелюсь?
- А  как тебе этот хулиган? – это тетка ее спрашивает.
- Понравился, тихий такой…
Ликую!
- Ти –и-хий? – МишиГита хором начинают заикаться. – Да это же исчадие ада! Мерзавец с уголовными наклонностями.
А Мишигине еще добавляет:
- Придушил бы!
Джигита?
- Не смей! Он чуть что за нож хватается!
Изя, ее брат:
- И как вы с таким негодяем на одной даче?
МишиГита (хором)
- Ива же не виновата, что у нее такой сын растет. Он в папочку своего. А сестру, хоть как-то, поддержать надо, хоть она этого и недостойна!
- Папа! Я уже его боюсь! Поедем домой! – просит Сима.
И они уезжают.

Отомстить, немедленно отомстить! Но разве за такое мстят? Они меня ненавидят. А я их? Теперь-то, наверное, да. А до того? Нет, конечно. Презирал, точно. И всячески это показывал. Жалею ли об этом? Нет! Даже ради девочки, которая мне так понравилась, не стал бы добрым с этими людьми.
- Ива! Почему твой сын не здоровается?
- Как не здоровается?
- А так! Смотрит волчонком и молчит!
- Шурик! Почему ты не здороваешься?
- С кем?
- С тетей и дядей!
- Чьих?
- Твоих!
- А где они?
- Да вот же!
- Нет тут никого!
Скандал…
Первый день, второй, третий…
Я молчу. Папа молчит, но катает желваки. Мама молчит и даже не всхлипывает. Они тоже слышали разговор этих, как их, соседей.
Четвертый день, пятый…
Мама просит папу уехать. Они собираются. Я уезжать в город отказываюсь. Категорически.
- Пусть остается! – говорит папа. Глаза у него темные-темные.
Остаюсь. Соседей не замечаю. Уходя, даже на пляж, запираю двери. Ключ беру с собой.
Купаюсь. Ловлю рыбу. За продуктами хожу на  семнадцатую станцию. Покупаю, в основном, овощи и хлеб. Жарю глосей, бычков. Отвариваю картошку…
Эти снуют рядом, принюхиваясь. Близко не подходят.
Через неделю появляется папа.
- Как ты? – спрашивает. И добавляет: - А маму я не пустил.
- И правильно. А я отлично…
Искупавшись и отдохнув, папа уезжает.
Вообще-то, я ему немного соврал. Мне скучно. Прежде, еще в то лето, ко мне приходил однокурсник Васька Горбатюк. Или я к нему ходил на ту же семнадцатую. У них – Васьки, его родителей тети Наташи и дяди Яши и Васькиного брата Толика  - там дом. Но Васька угодил в неприятность, и он далеко-далеко…
Даже в шахматы не с кем сыграть. Играю с собой.
Присутствие соседей гнетет. Все время противно на душе. Они вычеркнуты из жизни, но они есть, есть, есть. На них натыкаешься взглядом, задумавшись о чем-то хорошем или просто размечтавшись.
И, при этом, я их не ненавижу. Брезгую.
Пытаются заговорить. Я их не вижу. Говорят между собой:
- Еще зарежет ночью!
Уезжают.
Я тоже.

 В августе мы еще несколько раз выбирались на дачу. Два-три дня проходили спокойно и радостно. Потом появлялись родственники. Откуда они узнавали, Бог ведает. Но узнавали. Являлись радостные и оживленные, буквально вламывались к нам на веранду, наполненные  скукой, разговорчивостью и дерьмом.
- Моя дача! – через два слова на третье говорил Мишигине.
- Ты же гвоздя тут не забил! – вырвалось как-то у папы.
- А зачем? – удивлялась его дражайшая сука-половина, - Вы же должны оправдывать свой отдых!
Мама молчала. И ее молчание огорчало папу. Он страдал. И… тоже молчал. Просто, они собирались и уезжали. Я оставался. Ненадолго. Только сказать МишиГите, что я о них думаю. Думал я о них плохо. Думаю, они это запомнили.
А потом настала осень.
Где-то в ноябре Мишигине пришел за сундучком. Он вошел поспешно, едва поздоровавшись, бегло – представляете! – проверил цепь и замок, ухватился за ручку и практически сбежал.
- С чего бы это? – обронила мама.
Было с чего, оказывается.
В феврале, кажется, мамина подруга встретила в городе МишиГиту. И они ей сообщили, что дача продана.
- Все равно отдыха не получалось! – сказали они. И добавили: - Скажи Иве, что мы рассчитаемся до копейки.
Рассчитались…
Двадцать шесть рублей и десять копеек принесли они.  В эту грандиозную сумму оценили они нашу половину дачи с двумя комнатами и верандами, сад и виноградник.
Ну, что? Я сказал им, куда засунуть эти деньги.
Мама плакала.
А папа тихо-тихо молвил:
- Пшли вон! И чтоб духу вашего тут больше не было никогда. – и почему-то полез за пояс сзади под кителем.
Как они бежали!

Лет пять спустя, сидели мы с моей будущей женой на бульваре. И вдруг…
-  Здравствуйте, дети!
МишиГита. А как же!
- Ты их знаешь? – спросил я любимую.
- Нет, - ответила она. – А ты?
- И я не знаю! Может они милостыню просят? На клистир не хватает…
- Не давай! – предостерегла любимая.
- А приветливое слово сказать можно?
- Можно! – разрешила она.
- Пшли вон! – совсем, как папа, молвил я.
Больше мы о них не слышали никогда.