Панфилов Дмитрий Георгиевич,
Кандидат филологических наук,
Председатель общества пушкинистов «Захарово»
«Водились Пушкины с царями…»
А.С. Пушкин и император Николай I были слишком заметными фигурами в истории России, чтобы их взаимоотношения не стали предметом разного рода толков и политических спекуляций. Четырехсотлетний род Пушкиных всегда находился рядом с троном. В «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина 21 раз упоминается род Пушкиных, из которых семь Пушкиных подписались под грамотой на царствование Романовых (1, с.32). А.С. Пушкин захватил царствование трех царей: Павла I, Александра I и Николая I.
С Павлом была детская мимолетная встреча в Юсуповском саду, с Александром I сложились противоречивые отношения. Пушкин дружелюбно относился к Николаю I, казнившему декабристов и отправившему его лицейских друзей на каторгу (по делу декабристов в той или иной степени виновности проходило семь лицеистов), и, в тоже время, писал антиправительственные стихи и злые эпиграммы на Александра I, и, как сам признавался, постоянно «ему подсвистовал вслед».
И это несмотря на то, что на счету у Александра Павловича были значительные либеральные реформы: основан Лицей, Университет, не было ни одной казни осужденных, была сокрушительная победа над Наполеоном, но все это перечеркивалось убийством отца, поэтому не мог поэт признать Александра I законным императором, «нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит».
В поэме «Анджело» поэт пишет: «Верховная власть не терпит слабых рук», но сильные руки не должны творить беззаконие. Николай I - «правдой он привлек сердца», где «правда» – синоним законности, свод законов, как «Правда» Ярослава Мудрого, объединяющая правовые и нравственные символы.
В «Дневнике» Пушкин писал в 1834 году, что «захваченная незаконным путем власть лишает себя нравственной возможности осуществлять правосудие, цареубийца на троне не имеет морального права повелевать своим народом, убийца поставил себя вне Закона.
«Лишь там на царскою главой
Народов не легло страданье,
Где крепко с Вольностью святой
Законов мощных сочетанье:
Где всем простерт их твердый щит…»
(«Вольность»)
В государстве необходимо судить не по совести, а по Закону, перед которым все равны.
Законный приход к власти Николая I породил в душе поэта надежду на более либеральное царствование, на справедливый правопорядок в стране, просвещение и милосердие.
«Владыки! Вам венец и трон
Дает Закон – а не природа».
(«Вольность»)
Отношение Пушкина к Закону Государственному и Закону Божьему в столь чувствительной сфере, как престолонаследие, слито воедино и во многом объясняет его симпатии к Николаю Павловичу.
Пушкин был убежденным монархистом и выступал за конституционно-просветительный эволюционный путь развития империи без бунтов и крови: «Не приведи бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный» (5, с.315).
В 1826 году он писал Вяземскому: «Бунт и революция мне никогда не нравились – это правда, но я был в связи почти со всеми и в переписке со многими из заговорщиков. Все возмутительные рукописи ходили под моим именем, как все похабные под именем Баркова» (2, с.135).
Петр Бестужев заявил следственной Комиссии: «Мысли свободные зародились во мне уже по выходе из корпуса …от чтения различных рукописей, каковы: «Ода на свободу», «Деревня», «Вольность», за которые пострадал знаменитый поэт наш А. Пушкин» (2, с.136).
Бестужев лукавил, он знал, какие произведения назвать следствию, чтобы выгородить себя и не навредить поэту. Это как же мог «пострадать» Пушкин, если Александр I вызвал своего флигель-адъютанта Васильева и приказал достать ходившую по рукам в столице рукопись «Деревни». Прочитав стихотворение, он велел объявить монаршую благодарность автору (3, с.446).
В письме к Инзову Кападистриа с восхищением сообщал о поэтических красотах оды «Вольность», «которая красотой замысла, единством мысли и слога обратила на себя внимание правительства и монарха» (3, с.228).
Николай I прощал поэту многие вольности, никогда не наказывал, но часто журил через Бенкендорфа или Жуковского. Отношение «я» и «ты» не выходили за рамки церемониального поведения Государя и поэта, хотя многие за подобные «грехи» расплачивались карьерой, а то и Сибирью.
Публично выпячивать свои отношения с поэтом царь не пытался, считая, что это уместно только лишь в узком кругу. Для тронного окружения Пушкин как поэт не существовал, он был для них вольнодумцем, политически неблагонадежным типом, но пера его следует опасаться. Николай I никогда не любил словесности и особенно не покровительствовал ей.
Став личным цензором Пушкина, он, чтобы скрыть свою литературную безграмотность, передавал пушкинские шедевры для рецензирования А.О. Смирновой-Россет, ее мнением он очень дорожил, как и сам поэт, неоднократно советующийся с ней относительно своих поэтических задумок. Это была единственная женщина, литературному вкусу которой он доверял. О таком «цензоре» поэт мог только мечтать. Император был хороший психолог!
Когда Пушкин обнаружил, что в беседе Николай I путает Полевого и Погодина, он заявил: «Он литератор не твердый, хотя молодец и славный царь». (Письмо Погодину от 5 марта 1833года).
Читателя со школьной скамьи учили, что если царь, то это «плохой» или даже «очень плохой» человек, и надо искать другого адресата творчества поэта, а не «Николая-палкина». Некоторые послабления делались только для Петра I. «Красная профессура» добросовестно искала трещины в отношениях царя и поэта, представляя отдельные несогласия в поэзии как национальную трагедию.
Наглядный тому пример – судьба целого цикла из девяти стихов, дающий объективную положительную оценку деятельности императора, но противоречащий политической оценке лжепатриотов-дворян, разночинцев-демократов, а позже представителей «соцреализма».
Еще при жизни поэта этот цикл был назван «николаевским», но после гибели Пушкина название цикла быстро забылось.
Были перекроены даты написания («Гнедичу»), некоторые перестали печататься и преданы забвению («Герой»), изменены посвящения стихов, выбрасывались целые слова, вместо строчек ставились многоточия («От Вас узнал я плен Варшавы»).
В 1834 году поэт закончил стихотворение «С Гомером долго ты беседовал один», которое автором и его друзьями воспринималось как ода Николаю I.
В годы «соцреализма» пушкинистика подхватила знамя нигилизма и еще выше подняла его, переименовав стихотворение в «К.Н.».
В «николаевском» цикле целая пушкинская программа «я» и «он».
«Но он мне царственную руку
Простер – и с вами снова я…»
«Он бодро, честно правит нами…»
Сегодня многие гуманитарии, филологи, поэты не в состоянии даже назвать стихи «николаевского» цикла, и очень удивляются, что такой цикл существует: «С Гомером долго ты беседовал один», «Гнедичу», «Стансы», «Друзьям», «Пророк», «Герой», «Клеветникам России», «Перед гробницею святой», «Бородинская годовщина».
Николай I под влиянием Карамзина, Жуковского, Смирновой-Россет, И. Дмитриева увидел в Пушкине национального поэта. Редкий случай, когда мнение Императора формировало его окружение.
Императорская оппозиция не признавала в Николае I воинского таланта, выпячивая победы Александра I над Наполеоном, но скромно умалчивая об Аустерлице.
В «Клеветникам России» поэт обращается к царю, в котором он видит наследника бранной славы России:
«Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?..»
Поэт напоминает европейской антирусской коалиции и своим «доморощенным доброжелателям», вставшими на сторону Польши, о блестящих победах над Персией и Турцией, закончившимися выигрышными для России Туркманчайским (1828г.) и Адрианопольским (1829г.) мирными договорами, прочно укрепившими положение Императора как внутри страны, так и на международной арене.
Воевать Николаю I было сподручнее, чем править «Медного всадника» или «Онегина».
Царь доверял и симпатизировал поэту, имя Пушкина не попало в известный и часто цитируемый «Алфавит», включающий 567 фамилий «неблагонадежных», имеющих хотя бы легкое касательство к делу о тайных обществах (2, с.137).
Когда Бенкендорф положил на стол Императора список «тайного общества «Зеленая лампа», Император, увидев фамилию Пушкина, рассмеялся, бросил список на стол, даже не дочитав его: «Какие это заговорщики? – Н.В. Всеволожский, А.А. Дельвиг, Д.Н. Барков, Ф.И. Глинка, Н.И. Гнедич, А.С. Пушкин… Это все поэты – выпивохи!» После этого случая у членов следственного Комитета уже не возникало вопросов к допрашиваемым, был ли среди них Пушкин.
Александр Дюма, посетивший Россию и встречавшийся с ближайшим окружением Пушкина, выдвигает свою точку зрения, снявшую подозрения с поэта: «Императору якобы представили письмо, найденное в бумагах одного подсудимого, в котором поэт отказывается принимать участие в заговоре. Император, не углубляясь в суть причин, побудивших Пушкина принять подобное решение, просто обрадовавшись поводу оказать милость, повелел Пушкину возвращаться в Москву (3, с.190) и «прибыть ко мне немедля». Точка зрения великого романиста по-французски легкомысленна, документально не подтверждается и относится к разряду легенды.
Отношение двух императоров – братьев Александра I и Николая I к родоначальнику русского литературного языка было основано на противоположных векторах – центробежных и центростремительных, один «гнал» поэта, другой «приближал». Александр I никогда бы не смог сказать: «Мой Пушкин», а Николай I, выходя с поэтом из кремлевского кабинета, сказал, указывая на него приближенным: «Теперь он Мой!» Император на целый век опередил М. Цветаеву, придумавшую тему для школьных сочинений – «Мой Пушкин».
Был момент, когда «простертая» царская рука помогла Пушкину избежать Сибири, до которой оставался один шаг.
Пушкин отказался сказать судьям, кто автор «Гавриилиады», заявив, что назовет автора только царю. Аудиенция состоялась, император, выйдя из кабинета, сказал судьям только одну фразу: «Оставьте его в покое!», а на судебное «Дело» наложил резолюцию: «Мне это «Дело» подробно известно и совершенно кончено. 31 декабря 1828 года» (5, с.836). И дело было закрыто.
Ф. Булгарин всегда косо смотрел на произведения Пушкина, и, пользуясь поддержкой Бенкендорфа, развернул незаслуженную критику на еще не опубликованного «Бориса Годунова». Император вынужден был вмешаться, и, в конце концов, разрешил печатать «Годунова» как свадебный подарок поэту «под его личную ответственность», а Бенкендорфу сделал замечание за упущения и некомпетентность цензуры. Булгарину Николай Павлович показал тоже, «кто в доме хозяин». Когда Булгарин решил повторить атаку на поэта в своем журнале, то получил от Императора разнос и разгон журнала. Николай I писал Бенкендорфу: «В сегодняшнем номере «Пчела» находится опять несправедливейшая статья, направленная против Пушкина… Призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то не были критики…, запретить его журнал».
На следующий день шеф жандармов отрапортовал императору: «Приказание Вашего Величества исполнено. Булгарин не будет продолжать свою критику на «Онегина» (5, с.643). На Булгарине, как на критике, был поставлен крест.
У поэта с царем отношения часто менялись от «плюса» до «минуса», но всегда были доброжелательны. И – удивительное дело – первое, что новый Император сделал после коронации – повелел вызвать к себе Пушкина. Поэт признавался жене: «Долго на него сердиться не умею, хотя он и не прав» (5, с.215).
Пользуясь расположением царя, Пушкин ежегодно берет длительные отпуска, что позволялось далеко не всем чиновникам, нужны были веские причины для этого. В период с 1833 по 1835 год поэт берет 4 четырехмесячные отпуска. И каждый раз Николай I не только подписывал прошение, но и оплачивал «отпускные». В 1834 году царь отдает приказ министру финансов Е.Ф. Канкрину «выдать Пушкину 30 000 рублей и уволить в отпуск на 4 месяца с 27 августа по 23 декабря» (2, с.323). Но жалует царь, да не жалует псарь! Чиновничьи мздоимцы «съели» часть суммы, и поэт получил всего 1 800 рублей. Когда Николай I узнал о таком своеволии, то объявил выговор Канкрину, и вся сумма была немедленно возвращена до копейки. При встрече Пушкин «благодарил царя искренне за ходатайство» (1, с.356).
После возвращения из Болдина Пушкин представил царю на рецензию «Медного всадника». Через три дня рукопись была возвращена с исправлениями. Августейшая рука всюду вычеркнула слово «кумир», «кумир на бронзовом коне», «кумир с простертою рукой», стоял знак вопроса над «Россию поднял на дыбы», зачеркнуто четверостишие:
«Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой…»,
из текста выброшены четыре строки:
«И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова…», и т.д.
Николай I разрешил печатать поэму после исправлений, но поэт заявил, что еще не готов к этому. Царь, понимая, что Пушкин теряет издательский гонорар, чтобы как-то возместить потерю, приказывает выдать из казны 20 000 рублей в виде ссуды под будущую публикацию.
Полностью «Медного всадника» Жуковский напечатает в «Современнике» уже после смерти поэта.
Отношения Пушкина с царем не на людях были естественные и простые, но не переходящие грань дозволенного.
Были случаи, когда поэт дважды за день встречался с царем, подобной чести удостаивался не каждый высокопоставленный вельможа.
Когда Пушкин был вызван из Михайловского в Москву, Император принял его пыльного и грязного после дороги «сей минут», а генерал-фельдмаршал светлейший князь Паскевич, победитель Персии, Турции и Польши, ждал приема два дня.
Пушкинское окружение заметило, что после 1826 года в творчестве поэта произошел перелом. Исчезают эпиграммы на царское окружение и царя, прекращаются нападки на церковно-духовных лиц, исчезают политические мотивы, критика на правительство. Но по инерции еще многие эпиграммы приписывали поэту, что вызывало у него возмущение: «О Кочубее сказано:
«Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей,
Что в жизни доброго он сделал для людей,
Не знаю, черт меня убей!»
Согласен. Но эпиграмму эту припишут мне, и правительство опять на меня надуется». («Дневник 1833-1835» А.С. Пушкин).
Перелом связывали с написанием стихотворения «Пророк», где библейская канва развертывается в политическую метафору, а библейские герои конкретно узнаваемыми лицами – Поэтом и Императором.
«Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый Серафим
На перепутье мне явился».
Император хотел видеть в Пушкине союзника, и поэт принял предложение:
«Исполни волею Моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
Постлицейский Пушкин и Пушкин 20-х годов XIX века – это разные поэты. Умирая, Пушкин вспомнит разговор с царем после возвращения из ссылки 8 сентября 1826 года и прошепчет собравшимся вокруг друзьям: «Передайте Ему, что если бы жил – весь был бы Его».
Этой фразой он как бы подвел итог сделанному – он умирает «Его», но пока, к сожалению, «не весь». Жизнь коротка, и не дала времени свершиться всем планам.
Дату под стихотворением «Пророк» никто никогда не оспаривал, ее просто отсекли от стихотворения и переместили в комментарии мелким шрифтом, которые читают далеко не все, а из тех, кто читают, никак не связывают с Николаем I сухую дату «8 сентября 1826 г.».
Очень жаль, что сегодня в школах и институтах стараются переломное стихотворение в творчестве Пушкина пришить белыми нитками к черной церковной ризе.
Астрологи первыми заметили метаморфозу творчества поэта и пытались объяснить это со своих позиций.
Пушкин по гороскопу Близнец. Если задаться целью лишить Близнеца присущих ему качеств, таких, как стремительность, открытость, веселость, умение принимать сиюминутные решения, увлеченность женщинами, то есть умертвить его творчески и духовно, надо поместить рядом с Близнецом Рака.
Нет другого знака, который был бы вреден для Близнеца, пожирающий всю его энергию, после чего из Близнеца можно, как из воска, лепить все, что угодно. А в Близнеца-Пушкина вцепились одновременно два Рака – Николай I и Бенкендорф, а четыре клешни на одного – это уже мертвая хватка (2, с.36). Вот где причина творческого перелома.
Александр I тоже считал, что было бы неплохо приблизить к себе поэта. Так что же мешало ему осуществить это? Дал бы поэту хотя бы видимость свободы печати, возможно, что-нибудь и вышло. Надо было только первому сделать шаг навстречу.
Тут была какая-то другая причина, скрытая от общества и уходящая корнями в семейные отношения монарха.
Когда Пушкин увидел жену Александра I Елизавету Алексеевну (по гороскопу – Водолей), то был покорен ее красотой. Смешно говорить о каких-либо отношениях десятилетнего мальчика-лицеиста и зрелой красавицы. В день открытия Лицея Елизавета Алексеевна произвела на него хрустально-прозрачное впечатление совершенностью женских форм, необыкновенными серыми глазами, трогательным участием в разговоре с собеседником. Такая женщина-Водолей не могла не вызвать у Близнеца вдохновение, ей самой судьбой было начертано быть Музой поэта, ведь Близнецы так любят все необыкновенное, красоту в любом ее проявлении, грацию, благородные манеры, женственность, ум (2, с.225). Из-под пера поэта выходит стихотворение «На лире скромной, благородной». Опасаясь гнева и ревности Александра I, он формально посвящает стихотворение фрейлине Н.Я. Плюсковой, но среди строчек все узнали Елизавету Алексеевну.
Как должен был реагировать муж на это послание?
«Я, вдохновенный Аполлоном,
Елизавету тайно пел…»
«Я пел на троне добродетель
С ее приветливой красой,
Любовь…»
(5, с.225).
Ясно, что особой любви к поэзии Александр I после этого не испытывал, но и идти с мальчишкой на открытый скандал было не солидно. Вот уж где было бы точно «бодался теленок с дубом».
Но злой на язык Пушкин не оставил без внимания и мужа, пустив по столице каламбур: «Козел» - он и в царском обличии – козел». (По гороскопу Александр I – Козерог). (2, с.183).
Однажды астрология помогла поэту отвести беду от П. Чаадаева. В разговоре Николай I заметил: «А каков твой приятель Чаадаев, ведь он просто с ума спятил!» Разговор шел о «Философских письмах» Чаадаева. Пушкин полушутя согласился, дескать, начитался иностранных дурных книг, и в голове у него «поехало»: «У Близнецов при обострении часто бывает «близнецовское безумие» (2, с.35). Император насторожился и приказал подвергнуть сочинителя «Философских писем» медицинскому осмотру, после чего сослать в деревню, а цензору и Бенкендорфу оставить его в покое.
27 января 1837 года, когда Пушкину осталось жить совсем немного, Государь прислал ему записку: «О жене и детях не беспокойся, они будут моими детьми, и я беру их на свое попечение» (4, т. IV, с.597). Император сдержал слово.
В приказной записке он начертал:
1. Заплатить долги 60 000 рублей частного и 60 000 рублей государственного.
2. Заложенное имение Михайловское очистить от долгов и передать жене и детям.
3. Вдове пенсион и дочерям по 1 500 рублей до замужества, сыновьям по 1 500 рублей и в пансион в пажи до вступления на службу.
4. Сочинения поэта издать за казенный счет в пользу вдовы и детей. (Вырученные от продажи книг деньги 60 000 рублей Наталия Николаевна употребила на учение детей, она считала эти деньги «святыми»).
5. Единовременно 10 000 рублей.
История знает немало курьезных ситуаций и неожиданных поворотов. Думал ли Император Николай I, беседуя с А.С. Пушкиным 8 сентября 1826 года, что спустя 66 лет им будет суждено породниться?
Морганатические браки в роду Романовых были нередки. Петр I был женат на простолюдинке Марте Скавронской, Великий князь Константин Павлович (сын Павла I) на польской графине Жаннете Грудзинской, сыновья Николая I Александр, Константин, Николай и Михаил женились и официально считались мужьями немецких принцесс, но имели с «левой стороны» неофициальные семьи с женщинами, неравными по происхождению, Александр II после смерти жены Марии Александровны обвенчался с княгиней Екатериной Долгорукой. Последний брат Николая I Великий князь Михаил вступил в морганатический брак с женщиной незнатного происхождения, да к тому же дважды разведенной (7, с.56).
В феврале 1891 года в итальянском городе Сан-Ремо внук Николая I Великий князь Михаил Михайлович женился на одной из самых красивых женщин своего времени, внучке А.С. Пушкина Софье, дочери принца Николая Нассауского от морганатического брака с графиней Натальей Александровной Пушкиной-Меренберг (младшей дочерью поэта).
Супруги обосновались в Англии, Софья Николаевна получила от Великого герцога Люксембургского титул графини Торби. В 1908 году Михаил Михайлович опубликовал в Лондоне посвященный жене автобиографический роман «Не унывай».
Не только «дружили Пушкины с царями», но и выходили замуж за наследников Российского престола.
Литература.
1.Барбара Берис «Алексей. Последний царевич», С-Петербург, из-во «Звезда», 1993, с.152.
2.Довчий Ольга «Двенадцать зеркал Пушкина», Москва, из-во «Intrava», 1999, с. 316.
3.Дюма А. «Путевые впечатления в России», Москва, из-во «Москва», 1993, т. 1,2,3, с. 446.
4.«Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина», Москва, из-во «Слово», 2004, т. I-IV, с. 1055.
5.Пушкин А.С. «Золотой том. Полное собрание», Москва, из-во «Имидж», 1993, с. 975.
6.Труайя Анри «Александр Пушкин», Москва, из-во «ЭСМО», 2004, с. 846.
7.Щеголев П. «Помещик Пушкин», Москва, из-во «Москва-Захарово», 2006, с. 975.