Как я отметил годовщину Бабьего яра. Сочинение

Костя Федотов
Это правдивая история. Описываемые события произошли в Киеве в середине 70-х прошлого столетия. По просьбе выживших, все имена изменены. Из уважение к умершим все будет рассказано в точности так, как оно и было...

Чус пришел к нам девятом классе. Очень высокий, на голову выше всех наших пацанов. Это не удивительно - ему, ведь было уже 18.
Год назад этот хлопчик приехал в Киев из Бундеса. Его батя, во времена оккупации служил в киевской управе и ушел с немцами. В Германии женился на местной телке, а потом народился Чус.
Кстати, мы так его прозвали, потому что при прощании он всегда, вместе обычного "пока", "чао" или "шолом" говорил немецкое «чуууссс».

Когда СССР объявил амнистию всем власовцам, его бате шо-то там клацнуло у мОзге и он вернулся обратно до Киева.

У Фатера (так обзывал батьку сынок) не было, как в песенке Ножкина за березовый сок, ни "бразильских болот малярийного тумана", ни "пьяного шума кабаков и тоски лагерей".
Фатер закончил технический университет и работал на дядюшку Сименса. Женился на классной немке, имел свой дом...

Но на его цурес (или нахес), мужик имел парочку хобби. И если первое, никого в с-с-с-р-е не удивляло, а наоборот уважалось в глазах общественности, то второе...

Короче... Фатер был алкоголик со склоностями игромана. Теперь, взрослым умом, понимаю, что и уехал он из Германии в надежде излечиться, как минимум от одного из своих "хоббей"...

Еще думается, сбежал он и от своих долгов. А шо, придумал чувак классно: в те времена мафия могла его достать, где угодно, но только не в СССР.

Немецкая жинка не возражала, чтобы Фатер забрал сынка с собой. Думается, что уже тогда, оба два (сын и отец) были еще теми "презентами"...

Как я уже говорил, Чус был здоровенным парнем, под метр девяносто. Белокурый, широкоплечий - натуральный ариец. Выдавал его только курносый нос папы-предателя.
По-русски он говорил не шибко. Наверно поэтому-то его восемнадцатилетнего и направили в наш, девятый класс.

От Чуса тащились поголовну все. Пацаны, девчонки, взрослые тетеньки от техничек до директорши школы. Это был наш, киевский Дин Рид (может кто помнит такого губошлепого чувачка из ГДР, с американским аусвайсом). Только молодой, без комплексов и абсолютно безбашенный. Всегда ходил в фирмЕ и еще от него всегда несло обалденным парфумом.

Основная праця Фатера была на международном украинском радио, но он еще и ездил по перефирии с рассказами за свою нелегкую долю в «бразильских болотах».
Еще он был членом многих комитетов, ратовал за «миру мир», короче основную зарплату он получал не на радио, а понятно где...
Поэтому было неудивительно, что после тяжелых запоев его возили откачивать в ведомственный гэбистский санаторий в Пуще... Он был им нужен «вечно живым».

Вообще-то, в те редкие дни, когда он был «нормальным», а это значило, шо не валялся в жопу пьяными и обосанным в своем парадняке, или не играл в карты и не ездил на ипподром - с ним очень даже можно интересно поговорить...

Фатер очень интересно рассказывал за оккупацию. Как люди жили, что делали. Говорил о футболе, других спортивных соревнованиях того времени, о культурной жизни Киева. Оказывается, советские фильмы с купюрами шли еще долгое время... У Фатера был знакомый, который всю жизнь, при оккупации, занимался спекуляцией билетов в кино и театр и отлично жил. Билеты менял на продовольственные карточки. Рассказывал про знаменитого певца Гмырю (певшего самому Адольфу), про НКВД, взорвавшее Крещатик. Мне это все было настолько дико слышать - я не верил ему, ну, не мог верить: как это рванули Крест? А жители, шо они на это сказали?

Фатер с сынком получили огромадную комнату на Прорезной, в квартире с пятью соседями. Когда батя был в своих чекистских командировках, Чус приводил туда шикарных телок из Дома моделей.
Чусов русский был, мягко говоря, не очень хорош. По-немецки, по-английски – он шпрехал, будь здоров. Наверное, поэтому от него так "тащились" советски девушки...

Хоть, он и был чистым иностранцем, но глубоко понимал их девичьи души-запросы.  В придачу, Чус иногда, даже разговаривал с ними (!!!), что во времена атстоя-застоя среди советских мужиков было не принято. При социализме с девушками не слишком церемонились...

Короче - мы, киевские комсомольцы-тинейджеры из семидесятых, смотрели на Чуса точно так, как киевские язычники-тинейджеры из восьмисотых на первых варягов...

Я с ним сошелся на почве химии. Мы, оба два, любили этот предмет. Между прочим, у меня в аттестате было четыре "пятерки": по физ-ре, гражданской обороне, химии и украинской литературе.

Так вот, насчет химии. Чус обаял, естественно, и химичку. Она давала нам ключи от кабинета, где мы после занятий оставались производить разные опыты: в основном делали петарды и потом взрывали их на Черепановой горе.
Иногда Чус "химичил" и без меня. Это будет иметь решающее значение в моем дальнейшем повествовании.

В нашем классе служил мальчик по имени Мишка. Его папашка был крутым отказником, которого советы никак не пускали до Израиля. Мишка был худой, болезненный фуцер, причем с довольно вредным характерцем.

Как ни странно, Чус стал его лепшим корешем. Вроде как, мы все были его друзяками: бухали у него на хате, слушали «плиты», которые он регулярно получал из дома, коллективно "передергивали" на его журналы с голыми телками. Он был для нас (советских лохов-школьников) - "Джесусом Крайстом Супер Старом".

Но, все же единственным френдом у него был тот очкарик, Мишка. Теперь понимаю, что Чусу с ним было просто интереснее, чем с нами. Иногда они даже разговаривали по-английски.

Как-то вечером, сидим у Чуса и смотрим футбол. Как сейчас помню, наше "Динамо" играл с «Торпедо» и была ничья. У нас гол забил Витя Колотов.
Чус разговаривает с кем-то по телефону и потом объявляет нам: «Завтра утром едем в Бабий Яр, отец Михаэля попросил».

Вот интересно, мы все звали Мишку по-дружески - Михуил, а Чус вот так, по-иностранному, М-И-Х-А-Э-Л-Ь.
Ну, поедем, так поедем... Мы так доверяли Чусу, так "тащились" от него, шо готовы были выполнить любую просьбу.

Мы знали о Бабьем Яре и его истории, поэтому слова Чуса не показались нам странными. Наверное, какое-то торжественное собрание, и мы нужны для массовки.

На следующий день мы (с Чусом нас было шестеро ) сели в трамвай и поехали на Сырец. Сошли на Новоконстантиновской. На остановке нас уже ждал Михуил, пардон, Михаэль. Вместе зашли в парк. У входа приметили два ментовских газика - они сразу бросались в глаза своим канареечным колором...

После долгих виляний по парку вышли, наконец на какую-то поляну с толпой народу: человек сорок-пятьдесят, много женщин, стариков, парочка мужиков в пэйсах... Люди стоят довольно плотно и тихо переговариваются. Невдалеке, два "пазика", а еще дальше автозак с кучей ментов.

Олежка (мой корефан с первого класса) толкает в бок и кивает на мужика в короткой курточке и с задорным чубчиком, стоящего невдалеке. Упссс... Я его сразу узнал: писатель Некрасов. Он был у нас в школе весной и читал отрывки из своих книжек, а потом рассказывал всякие смешные байки. В нашу школу часто приезжали всякие пысьменныкы, «рубали капустку» через общество «Наука». Я запомнил еще Конецкого...

Наша компашка стоит себе, так индифферентно в метрах двадцати от остальной толпы. Мы покуриваем в кулачок, тихонько разговариваем. Подходит Мишкин батя и по-взрослому, пожимает всем руки. Потом они с Чусом отходят в сторонку и о чем-то перешептываются.

Появляются два мужика с фотоаппаратами - наверное, их то их и ждали.

Невысокий, худой чувачок выходит из толпы и, почти шепотом говорит, что торжественное собрание, посвященное (я уже не помню чему) объявляется открытым. Как ни странно, я вообще не помню никаких речей с той тусовки...

Мы, пацаны вместе с Чусом, стоим в стороне и больше поглядываем на ментов. Подъехала черная «волжана», из нее вылез толстый майор. Сто пудов "конторский"...
Говорил уже второй оратор, когда внезапно из мегафона доносится:

"Граждане, просим всех разойтись, вы нарушаете покой советских трудящихся, мешаете проводить им отдых".

Оратор не обращает внимание и продолжает говорить, но люди стали плотнее друг к дружке...

Двери "пазиков" раскрылись и оттуда начали вываливаться здоровенные мужики в повязках... Дружинники, плять.

Мне трудно сказать -  была ли это простая жлобятская лимита, працювавшая на «Ленинской Кузне» и «Арсенале», или переодетые ментюки...
Это не имело значения: мужики были молодые и здоровые, и видно, что все после армии. Они организованно выстроились в шеренгу...

Мишкин батя начал суетиться, чего-то там кричать, размахивая руками. Мы подошли поближе. До этого момента наша "бригада" скромненько стояла в сторонке...

Шеренга дружинников, как македонская фаланга, двинулась в сторону народа. Чувствовалось, что толпа струхнула... Мы тоже...

Как я сказал, там было человек сорок. Много женщин, стариков, дошкольники. Мне припоминается даже детская коляска...

Снова мегафон с этим "кривым" базаром... А у нас выступает уже третий оратор. Но говорит он в воздух, его никто не слышит - все смотрят на мужиков-дружинников... А те все ближе...

Вдруг Чус, кааак заорет на своем немецко-оккупантском: «Фсем фсяться ф руки и крепко прижать друг друга!»

Мы так и сделали и стали, таким полукругом вперед. Между прочим, такой приемчик применял еще Каннибал против римлян в битве при Каннах и надавал ромам люлей...

За нами стояли оратор (сейчас это был Некрасов) и еще несколько женщин с детками. Фотографы находились в стороне и все время клацали...

Шеренга дружинников подошла уже совсем близко и остановилась в метрах пяти, прямо напротив нас. Некрасов закончил говорить и тоже встал рядом с нами...

И снова этот мегафон, и опять тот тупой базар за отдыхающих советских людей...

Сквозь нас проталкивается какая-то тетенька, похожая на Клару Цеткин (ну, так я ее себе представлял) и кидается на лимиту: "Пусть отсохнет моя правая рука, если я забуду тебя, Иерусалим!"

Кто-то выставил кулак. Баааццц! Бедная Клара падает на землю между нашими стенками. Медленно подымается... Как сейчас помню, на ней была белая блузка, а стала пятнисто-красная, как мухомор.

Так, стоим друг против друга, ужасно страшно... Желудок сжимается... Сердце бьется сильно-сильно... Смотрю в глаза чувака, стоящего напротив меня... Глаза пустые, злые, желтые...

Есть выражение "засосало под ложечкой". Так, вот у меня сосало и под ложечкой и под вилочкой и, где только могло... Помните в "Операции Ы" троица стояла на дороге и Вицин извивался посередине. Я сейчас был тем Вициным. Оглядываюсь на своих дружков - та же картиниа, все "вицины".

Может, если бы перед отъездом мы "бухнули", то уже не было бы так страшно... Сжимаю в кармане связку ключей от квартиры - больше нечем защититься...

Не забудьте, нам тогда еще не было и 16... А тут взрослые, натренированные мужики с дубовыми кулаками. А за ними еще шобло ментов.

Это теперь любой гаденыш натянул маску, чтобы не узнали и может махать цепком перед ментовскими носами: знает, сученок, шо не тронут, зассут. Или швырнуть лимонку и сразу свалить в толпу...
А еще лучше бросить "молотова" - никто тебя и пальцем не тронет. Наведены камеры иностранных каналов, херроои...

Мы стоим, тесно прижавшись друг к дружке... Я, Олежка-корешек, Петун, Лешик, Матвей, Чус... где-то рядом Некрасов, батя Михуила со своим дохлым, болезным сынком...

И снова: "последний раз предупреждаем...." И тут же слышим позади, по-немецки картавый, истошный вопль Чуса: "Смерт пфашистам!"

Еще секуна и через наши головы, в сторону ментов, стоящих около своих машин, что-то летит, взрываясь в воздухе. Мгновенно пошел розовый, вонючий дым...
Это был Чусик и его дымовая шашка... Потом еще один взрыв... и еще больше дыма и вони...

Ну, а дальше меня ударили по лицу и я сел на пятую точку, в голове поплыло...

Когда очухался, то уже сидел в темном фургоне. Из меня лилась ручьем кровь, левый глаз заплыл... Облизал языком губу: рассекли, сссцуууки... Наверное кастетом зарядили...

А потом... Ну, шо потом... Менты отвезли меня в больницу, губу мне там зашили. Кстати, шрам до сих пор остался...

Меньше повезло Михуилу... Ему в милиции стало хреново (он был диабетик), но менты не хотели вызывать скорую... Когда машина, все-таки приехала, то парнишке был полный шлехт... Но откачали, слава Богу.

За мной в больницу приехали родители. Наверное, хотели сразу кастрировать, четвертовать, отрубить голову, но когда увидели, и сперва даже не узнали, то передумали. Подвезло...

У бати был друг-фронтовик с очень «волосатой лапой» (она помогала мне в дальнейшем множество раз) и нас, пацанов, в тот же день выпустили без всяких последствий.

Чуса отвезли в Лукьяновский сизо. Но его батя-власовец быстренько созвонился с консульством ФРГ в Киеве. У Чуса было немецкое гражданство. Его выпустили на следующий день...

В понедельник в школу мы не пошли. Встретились вечерком на школьном дворе. Вид у всех был прикольный - сплошная радуга цветов...
Смотрели друг на дружку и чуть не падали со смеху... Вспоминали воскресный день, как вспоминают мужики с похмелья, что они там вытворяли вчера по пьяне...

А потом появился Чус - чистенький, благоухающий, в новых, белых джинсиках, веселый и довольный собой...

Подошли крутые бессарабские дяденьки (о вчерашнем уже говорил весь Киев), выказали свой респект...
Как там у Олешковского: «господа из влиятельных лагерных урок за размах уважали меня». Мелочь, а приятно...

Да, еще слышал, что о том "инциденте" много говорили на «вражьих голосах». Тогда, в Бабьем Яру били всех - и женщин и стариков... Оказывается те фоткари были иностранными.

Что еще... Губа раздулась, неделю пил и ел через трубочку, бланш полностью сошел через две недели...

О птичках... Дымовые шашки Чус делал без моего ведения. Но знал ведь, чертяка, что использует...

Читать всю повесть здесь: "Записки киевлянина"
http://proza.ru/2022/02/24/1312