Весна в этом году, остуженная холодными ветрами, явно не спешила. Хотя был уже конец мая, над нашим северным городом низко плыли серые унылые облака, щедро поливая землю снежным крошевом.
Я вышел из больницы, куда заходил навестить друга, застегнул куртку, поднял воротник, что бы прикрыть лицо от ударяющей наотмашь ледяной крупы. Порывистый ветер ледяными пальцами проникал сквозь тонкую ткань, до мурашек холодя тело.
Что бы сократить дорогу к машине, оставшейся стоять на обочине дороги, пролез через узкую щель в кованном решётчатом заборе. Задумавшись, я шёл по узкой тропинке, петлявшей среди сосен. Мой рассеянный взгляд упёрся в могилу с гранитным крестом. Осмотревшись, заметил вокруг меня по всему парку несколько могил. Одни выглядели ухоженно, на памятниках висели обтрёпанные непогодой венки, от других остались лишь холмики, поросшей сухой промёрзшей травой с покосившимися крестами. У некоторых не было даже ветхих крестов, только едва возвышавшиеся над землёй бугорки, заброшенные и безвестные.
«Ах, да», - подумалось мне, - « раньше тут было кладбище. Но, город разросся, кладбище закрыли».
Я подошёл к ближайшей могиле с гранитным крестом. С овальной фотографии на меня устало смотрел мужчина лет пятидесяти, в тёмной рубашке. Его чёрные, слегка кучерявые волосы падали на плоский с глубокими поперечными морщинами лоб. На переносице, с узкими ноздрями, ближе к левому глазу виднелся небольшой шрам. Тонкие губы были плотно сжаты, подбородок круглый, широкий с небольшой овальной ямочкой.
Прочёл имя - Осипенко Иван Ильич. Это была знаменитая фамилия в городе, первые Осипенко были основателями города, прибывшие сюда ещё в конце шестнадцатого века с небольшим отрядом казаков переселенцев.
Чуть ниже портрета две даты, рождения и смерти 1906 и 1958. И черта между ними, вместившую всю его жизнь.
Словно яркая вспышка мне представилась незаметная жизнь этого простого человека, прожитая вместе с великой страной.
- Ой, мамочки, мамочки, не могу больше, - извечный крик рожающей женщины, несущей на себе, возложенное на неё бремя продолжения рода человеческого, - больно - то как.
- Потерпи милая, дело наше такое бабское, в муках рожать. Господь наш крест тяжелее, чем вынести человек не может, ни на кого возложить. Терпи, милая, - шепчет ей прямо в ухо, тихим голосом, бабка повитуха, сама много раз рожавшая, помогавшая в этом нелёгком деле другим роженицам, - Христос терпел и нам велел. Скоро родишь, уже двери все распахнуты, узлы развязаны.
В то время существовало поверье, что облегчить страдание роженицы можно открыв все двери, развязав все имеющиеся в доме узлы.
Хорошо, если рожала женщина не в поле под телегой, или застигнутая родовыми схватками в пути, а дома, в натопленной бане. Не каждой из них могла стать счастливой матерью, много младенцев и матерей умирало, не вынеся этого тяжкого бремени.
Но, кому везло, те с трепетом прижимали к груди, маленького человечка, криком приветствующего своё появление в этом огромном, сложном мире. Крик этот для матери был самой сладкой песней, песней торжества жизни.
Потом пошли бессонные материнские ночи, когда беспокойное дитятко не давало спать.
Измученная мать только приложит голову к люльке, а за окном уже начинается рассеиваться серый предрассветный мрак, впереди ещё бесконечный день, с его немалыми хлопотами и заботами.
Время шло, вот уже первый самостоятельный шажок, первое слово и подрос малец. По мере сил помогал по дому, то принести что, то гусей пасти, то кур накормить.
Когда ему было восемь лет, пришла беда в их деревню. Угрюмо курили мужики, бабы рыдали навзрыд, шептались кругом: война с немцем. Кто этот немец, Ивану было неведомо, но потому, как стали суровыми лица деревенских мужиков, казалось ему, что это огромный, до неба, толстый усатый, со злыми глазами мужик, которого все боялись.
Отца забрали на войну, Иван ни как не мог понять, чего так плачет мать. Ну, пойдёт отец на войну, повоюет три дня с немцем, да и вернётся.
Отец не вернулся, ни через три дня, ни позже, сгинул без вести.
В 1917 году новая весть, революция, царя сбросили. К этому событию люди отнеслись различно: кто радовался, кто злобился. Большинство же просто выжидало, что будет дальше после этой революции.
Помнил он, как восстали мужики против новой власти, убили нескольких активистов. Вскоре пришли войска красных, подавили восстание. Правда, после того жить стало легче, учли новые властители, что нельзя гнуть так крестьян, самим же хлопотно потом будет.
В 1929 году, когда образовался колхоз, появился первый трактор. И сразу Ивану захотелось сесть за управление этой чудо машиной, тянуло его к технике. Напросился на курсы механиков, нравилось ему копаться в разных механизмах.
В этом же году он женился. Его жену звали Матрёна, жила она на соседской улице, тихая, скромная девушка.
Через год родилась дочка, через три сын. Жили, как, вся страна скромно.
В 1937 году к ним прислали ссыльных, несколько семей. Мужики были молчаливые, угрюмые, но работящие. Иван ни как не мог понять, почему их, таких же трудолюбивых, как и он, в газетах, по радио, назывались врагами народа. Но, лишних вопросов не задавал, сам по характеру был не разговорчив. Несколько человек, попусту моловших языком, из их посёлка, куда - то пропали. Приехали за ними ночью и канули они в неизвестность.
Летом 1941 года в субботу собрался Иван на рыбалку с ночёвкой. Улов оказался богатый, пока провозился, наступил уже полдень. Вернулся, и уже подгребая к пристани, удивился, что ни кого нет на берегу.
Тревога тронула сердце, он шёл по опустевшим улицам, было необычайно тихо, даже собаки не лаяли.
Зашёл в дом, увидел жену, сидящую с опущенной головой, она подняла заплаканные глаза. «Что - то с детьми случилось», - захолонуло в душе.
- Ванечка,- дрогнувшим голосом сказала она, жена ни когда в жизни его так не назвала, - война, горе то какое!
Служить попал он не на передовую, а в полк Дальней бомбардировочной авиации. Ему не приходилось ходить в атаку, видеть врага лицом к лицу, не смотреть сквозь прицел орудия на двигающийся на него громыхающий железом танк. Он провожал в полёт большие стальные птицы, несущие врагу смерть и встречал их. Они возвращались, израненные, с прошитыми очередями крылья, с вырванными зенитными снарядами из их тела большими кусками обшивки. Ему казались самолёты живыми
существами, стонавшими от боли, и он должен лечить, заботиться о них.
Лётчики после таких полётов, долго сидели на земле, прислонившись спиной на стойки шасси с бледными лицами, обессилевшие, не способные пошевелиться.
Некоторые из экипажей так и остались навечно небесными ангелами, не возвратившись из своего последнего полёта. В такие дни наливал Иван свои положенные «наркомовские», долго сидел, молча, глядя в одну точку, поминал погибших.
Вернулся он только через год после окончания войны. Из сорока человек, уходивших вместе с ним в то тревожное лето, домой вернулось только семнадцать человек, многие из них искалеченные и израненные.
Время после войны было трудное, но перетерпели, перемогли. Именно эта способность народа русского, в тяжкие дни лихолетья, всем миром встать, заслониться от беды, помогало выжить, сохранить себя.
Умер совсем нежданно, нелепо. Поздней осенью, когда выпал первый снег, морозец начал сковывать берега тонким хрустальным льдом, решил он поехать на моторке проверить сети. Только отъехал от пристани, и на полном ходу налетела лодка на бревно-топляк. От сильного удара Ивана выкинуло за борт, ледяная вода в момент обожгла тело, сковала тянущей судорогой. Он сжал зубы, огляделся, до берега было недалеко. Потихоньку, преодолевая мышечную боль, маленькими гребками поплыл к берегу. Бесконечно долго приближался к спасительной, смёрзшейся песчаной полосе. Ногами коснулся дна, отталкиваясь от него, на остатке последних сил, обламывая тонкий ледок, у самого берега, царапая закоченевшими пальцами смерзшийся песок, выбрался на сухое место.
Тяжело дыша, перевернулся на спину. По бледно-синему осеннему небу ползли мрачные серые облака. Попытался встать и услышал лёгкий хруст, это его одежда начала леденеть.
«Бежать, надо бежать до ближайшего жилья, иначе околею», - подумал Иван. Встал, покачиваясь, сделал несколько шагов, упал, снова поднялся и медленно, шатаясь как пьяный, тяжело топая промокшими сапогами, побежал против течения реки.
Все мелькало перед глазами, берег реки, песок под ногами, низкий безлистный кустарник. Голова гудела, грудь разрывалась от напряжения, тело казалось мёртвым, чужим.
Сколько он так бежал, не помнил, только вот вдруг перед ним замаячил тёмным пятном чей - то дом.
« Только был бы кто дома, только был бы кто дома», - как заклинание шептал посиневшими губами.
Из последних сил Иван открыл калитку и упал. Во дворе женщина в сером мужском тулупе и пуховом платке откидывала снег с дорожки.
- Ты чего, мужик, - испуганно спросила она, пьяный, что ли?
- Помогите, - прохрипел Иван,- с лодки выпал, замерзаю.
- Ох, ты, господи! - всплеснула руками женщина, отбросила лопату, - подымайся, пойдём в дом, там тепло.
В доме женщина усадила его на лавку, возле печи, сама кинулась к сундуку, стоявшими под тёмными иконами. Иван ощутил, как начала оттаивать от тепла печи одежда и липнуть к телу.
- Меня Авдотьей кличут, а тебя как?
- Иван я, Осипенко, может, слышала обо мне?
Женщина немного задумалась:
- Слышала про таких. Ты там не сиди,- не оборачиваясь, сказала хозяйка, - снимай всё, я тебе мужа моего покойного одежду дам, она, хоть и будет тебе великовата, зато сухая. Да не стесняйся, а то я мужика голого не видела.
Ивана трясло, он с трудом разделся, голой спиной ещё сильнее прижался к печке, ему хотелось раствориться в этом животворном тепле.
Он переоделся, Авдотья под руку подвела его к постели, накрыла двумя одеялами. Потом вернулась, держа в руке ополовиненную бутылку водки.
- Перевернись на спину, растереть тебя надо.
Потом схожу к соседу, попрошу лошадь, пусть отвезёт, – озабоченно добавила, - не нравится мне, как ты дышишь. Застудил ты лёгкие.
Шершавые женские ладони слегка царапали ему спину, стало тепло, и он уснул.
Проснулся Иван от прикосновения к его плечу, Авдотья стояла возле кровати, держа в руках большую глиняную кружку молока:
- Вот, испей, молочка тёплого в дорогу, сосед лошадь приготовил.
- Спасибо, - Иван чуть привстал, начал пить. В груди стало тепло, и сил прибавилось.
- Одевайся, я ещё старый тулуп дам, укроешься им. Да ещё шапку, ватник и валенки. Твою одежду я в узелок связала, ещё не просохла. Ту, что тебе дала, верни, может ещё пригодится кому.
На улице стояла низкорослая лохматая лошадёнка, нервно покусывающая удила.
Иван улёгся на солому, до подбородка натянул тулуп, но дышать морозным воздухом было тяжело.
Сосед был низенький, шустрый мужичок, лет шестидесяти, с рыжей взлохмаченной бородой. Всю дорогу, он то что-то рассказывал, что то спрашивал, но Иван отвечал рассеянно, невпопад. Ему опять стало плохо, грудь словно сдавило обручем, тело ломило, и каждый неровный бугорок отдавался болью.
Когда Иван вошёл, во двор, Матрёна, выскочившая в одном платке, услыхав собачий лай, оторопело замерла, потом подскочила к нему, осторожно взяла под руку:
- Господи, что случилось? – плаксиво спросила.
- На лодке на топляк налетел, в воду свалился, замёрз сильно. Вот, люди добрые помогли. Ты приготовь, что переодеть, а то это одежда не моя, вернуть надо.
Старик не пошёл в комнату, остался сидеть в сенях, объяснив тем, что нужно обратно спешить, пока не стемнело.
Жена кинулась искать сухую одежду, Иван медленно стал переодеваться:
- Ты, это, - он застонал от боли в груди, - водки дай деду, за беспокойство.
Старик сначала отказывался из вежливости от подношения, но всё же взял, да ещё попросил немножко закуски.
Хоть оказался Иван дома, с каждым часом ему становилось хуже. Грудь болела, как избитая, дышал он с трудом, с сипением и хрипами, легкие словно разрывались.
Умер он под утро, когда солнце только появилось, осветив розовыми лучами белые морозные узоры на окнах. За несколько мгновений до смерти Иван проснулся, сердце в груди замерло. Хотел кликнуть жену, взглянуть ей в глаза, сказать слово прощальное. Но, только успел выдохнуть, сознание его покинуло, этот мир стал для него чужим, холодным и далёким.
Может так жил этот человек или иначе, но две даты рождения, смерти, определили его жизнь, как и каждого из нас.
Когда мне довелось родиться, известно, но не ведомо когда придётся успокоиться под могильным камнем. И всё, что мне довелось сделать, достичь, мои сбывшиеся и не сбывшиеся мечты, уместится в небольшой черте. А, пока, жизнь продолжается.
Я поёжился от налетевшего холодного порыва ветра, зашагал к машине.