Глава 21.
Чувствовала Калерия или нет, что матери плохо, но явилась уже на следующий день. Разумеется, она стремилась к своему сыну. Потому, едва поставив чемодан и услышав от Юлии Петровны, что наделал нелюбимый зятек, выяснив, где может находиться её потомок, взволновалась именно о нём. Мать наверно даже не помнила, что когда-то доводила дочь до петли. Жаль, конечно, женщину, родившую её когда-то, но всю Релину юность подчёркивающую, что дочь она нежеланная и нелюбимая, хотя внука Юлия Петровна, кажется, любит (может, правда, притворяется что любит?) – хвастается им. Но уже за это Реля прощала матери своё несчастливое детство и юность.
Однако слова Юлии Петровны о том, что Олежка бегает к солдатам, да через балку и подкармливается с Лёней и Вовой там, возмутили Калерию:
- Боже, мама, вы не знаете, какие сейчас бывают солдаты? Мне Николай рассказывал, когда служил, что группа не то грузин, не то армян изнасиловали нашего русского так тяжко, что парня комиссовали. А тут мальчишка такой заметный для всяких насильников.
- Да что ты, Реля! Какие насильники! Это сверхсрочники – солдаты, которые в сорок лет должны проходить переподготовку. Вот их и послали собирать урожай, потому что во Львово людей не хватает.
- Людей здесь у вас очень даже хватает, только они не хотят работать. Тот же ваш зятёк Витька. Хитрый лентяй, сидит на шее у Вали и её же бьёт. Да ещё вам руку сломал. Хоть в суд на него будете подавать?
- Валя сказала, что если я подам в суд, то она повесится.
- Конечно, ей лучше этого негодяя на своей шее держать, чем отдохнуть от него пару лет.
- Вот не может она жить без мужа, как ты живёшь. Мужчина для Вали больше, чем дети – она ещё мальчика родила. Ты знаешь об этом?
- Вы мне писали, и Лариса как-то позвонила, что я дважды уже тётя. Но чему радоваться? Этот хулиган её по-прежнему бьёт.
- Не бьёт, а лупит, как сидорову козу. Хотя в домике у Вали, который им у цыган выкупила её свекровь, чтоб не жили у неё – всегда чисто и прибрано, хотя она сильно устаёт с детьми.
- Насчёт, чистоты, не знаю, а вот готовить Валя не любит, а ходит всё питаться к вам.
- За что, наверное, Витька её и лупит. Заявится домой, а есть нечего. Хотя, когда он наловит рыбы или выклянчит её у рыбаков в артели, то рыбу Валя всё же чистит и жарит.
При упоминании о рыбе, Реле очень её захотелось, но говорить о том не стала, а продолжила о другом: - Ну да, Витька Валю бьёт, а дети на это смотрят. И кто из них вырастет? Тоже будут на мать руку поднимать?
- Ну не у всех такие дети растут, как твой Олежка. Этот за тебя горой – ему слово плохое о тебе не скажи. Знаешь, как заступается, готов со мной или Верой спорить, как взрослый.
- Давно подозревала, что вы Олежке мозги выворачиваете, поэтому и вожу его к вам пореже. Успокаивает, что он моей породы, не вашей – несправедливость не любит.
- Да уж! За тебя бьётся, как герой. Хоть медаль ему вешай.
- Вместо медалей, кормили бы ребёнка хорошо, той пищей, которую я прислала к вам с Лариской. А то, чувствую, что раздарили все мои тушёнки, сгущёнки и прочую снедь, а Олежка теперь ищет кормёжку у солдат.
- Так и пропала у нас твоя тушёнка из погреба, как только Лариса уехала. Мы тут с внуком гадали, кто поживился? Олежка ж и на Ларису думал, и на Валю, даже на Веру – тёток своих.
- Каждая из них, я думаю, руки свои приложила, чтоб сделать мне больно. Хороши сёстры! Про Веру не говорю, она вообще хамка – как привыкла, студенткой ещё, жить за мой счёт, так и продолжила. Ещё поживилась, явившись больной в Москву – я свои деньги и время тратила, чтоб ей что-то в больницу купить, да сама же и возила в далёкую от нас больницу – по два часа тряслась с Олежкой в один конец. И обратно столько же времени ехать рабе вашей – уставшей, с ребёнком. И барыня ваша, от которой и вам потом досталось, уверяла что оплатит все мои труды. Ведь в то время, которое я на неё тратила, я могла бы дополнительно подработать и не нуждаться так.
- А не ходила бы по магазинам и не ездила бы к ней в больницу, - жёстко сказала мать. – Вера наглая – это ты правду сказала. За счёт своей наглости всю жизнь живёт, как кот в масле купается. Уж это я почувствовала на своей шкуре – до её замужества жила за мой счёт, ни копейки не давала. А и дров надо к зиме купить, и уголь, и за дом платить – я уж не говорю о продуктах – всё мать покупала. Ещё ж и готовила ей всякие деликатесы – она не может, есть пищу, как все. А вот сломал маме руку не её муж, а ненавидимый ею Витька – ведь на свадьбе прямо брякнул, что самая красивая из сестёр, ты Реля. Так пришла вроде пожалеть меня, а сама радуется, что я посажу его. Очень советовала, хотя к Вале относится не как к тебе – вроде любит жалкую рабыню.
- Ладно, мама, хватит про Веру – не хочу о ней говорить. Очень хочу увидеть Олежку. Где же он мой герой? За оврагом, говорите, часть эта разместилась? Сейчас переоденусь и отправлюсь за ним. – Калерия быстро открыла чемодан, доставая другое платье.
- Боже, Реля, какие у тебя сарафанчики. Сама шила? И цвета как удачно подобрала, чтоб всё смотрелось хорошо, – во взгляде матери читались другие мысли: – «Прямо, чтоб отбить у меня красивого моего поклонника. Уж как Домас сейчас на неё накинется – молодая красивая – всегда готовая уводить то у Веры, то у меня самых лучших мужчин».
К счастью Калерия не смотрела на мать, иначе прочла бы её мысли – уж слишком пожилая женщина напряглась.
- Да на мне и ширпотреб хорошо смотрится, - отшутилась. - Ну, я побежала.
Калерия унеслась навстречу своему счастью, а Домас, словно предчувствуя это, вышел ей навстречу. Молодая женщина ещё не остывшая от поездки, буквально налетела на литовца, сбегая по крутому склону балки. А он, увидев, стремительную женщину, раскинул руки в стороны:
- Простите, - сказал, поймав её весьма вовремя в рисковом забеге - но если вы так будете бежать по колючей траве, то ноги исколете – потом страдать будете, Ангел мой.
- Я ваш Ангел? – Калерия заглянула в зелёные глаза, что-то вспоминая:- Мы с вами где-то встречались?
- А как же. Вам было лет десять, а мне 22 года. Я весь избитый и израненный был брошен в пещере на умирание. Прилетела маленькая девочка и остановила кровь и залечила мои раны – я не успел узнать, откуда она, как она уже торопилась назад. Я успел крикнуть, что когда она вырастет, найду её. Я думал, что она из Литвы, а это маленькое государство и, перевернув его всего, я понял, что ты летела откуда-то дальше, а Союз такой большой… И всё же я надеялся и мы встретились.
- Я тоже рада встрече, но бегу сейчас к своему сыну – он где-то у вас, ест солдатскую кашу, - Релю поразила неожиданная встреча и она была рада ей, но сын для неё всё же оставался на первом месте.
- Олежка у нас, он даже готовился поехать на баштан за арбузами для солдат. Идёмте скорее, не то вы не застанете сына, а бежать до баштана далеко. Ступайте за мной, чтоб ноги не наколоть. Вас не смущает мой акцент?
- Наоборот, интересно слышать акценты и соотечественников и даже иностранцев.
- Живя в Москве, много встречали их?
- Очень. Я работала в детском саду и ко мне водили маленьких поляков, чехов, негров. Ой, а вон и мой негритёнок, - Калерия бросилась к Олежке, который уже мчался к ней.
Так вспоминалась Калерии встреча с Домасом в Украине – быть может немного ярче, чем было на самом деле. А, может, она что-то упустила. Но то, что было потом, она тоже хорошо помнила. Они любили друг друга так, как любят в последний раз, хотя Реле было всего 27 лет, а Домасу всего на 12 лет больше. Но Реля усмотрела – вот уж глаза ей «услужили», - что жить Домасу оставалось мало. Не так, как Николаю - привязчивому «родственнику» из Львово, который по дурости отбил себе почку. Домас проживёт больше, чем Николай, но всё же время встреч друг с другом судьба им выделила скупо.
Кстати Николай, который очень рассчитывал, что женится на Реле, и она увезёт его в Москву, где его подлечат, узнав о Домасе рассердился, и хотел вызвать литовца на дуэль. Калерия хорошо знала эти сельские «дуэли» - команда пьяных мужиков, которых мог организовать за самогон Николай, в нужный момент нападут на одного – мозгов-то нет. Впрочем, оказалось не такие уж друзья «смертника» и безмозглые – видимо не посмели напасть на солдата, да ещё командира, который в поте лица своего собирал урожай зерна в Украине вместо них. И тогда Николай устроил демарш Реле:
- Что? Нашла себе капитана? С простыми людьми уже и знаться не хочешь?
- Это ты простой – алкаш и бездельник? Удивляюсь на твою жену – одевает тунеядца, хотя, я слышала, что ты за ней и тёщей с топором вокруг хаты гонялся.
- Какая она мне жена? Мы не расписаны даже.
- А коль не расписаны, так и не живи там.
- Так и не стал бы, если бы ты за меня замуж пошла.
- Твой братик Витя на свадьбе у Веры знаешь что сказал?
- Что женился бы на тебе, если бы его Валюха умерла.
- Тогда вспомни, что наша с Валей и Верой, и Ларисой мать ему ответила.
- Это что на одном поле, по малой нужде, с ним не сядет? Чепуха!
- Вот эту же чепуху могу повторить тебе. А к Домасу, если будешь приставать, я лично посажу тебя в тюрьму. Братец твой избежал её, сломав тёще руку, а ты за него отсидишь.
Николай в тюрьму не захотел – но жаловался пьяному братцу, который жил уже в хатке цыганской. Развалюху приобрела им свекровь Вали, чтоб не мешали жить ей в просторном домище. Купила и отселила «молодых», когда хатку привели в божеский вид, пригодный для жизни. А сама Ульяна – мать двух взрослых тунеядцев - жила в большой хате, которую завещала Николаю, как не женатому – на тот случай, если тот официально женится, и приведёт жену в свой дом.
Надежды на Релю, что она выйдет замуж за Николая и увезёт его в Москву, у Ульяны не было, хотя слухи о том, что сын её мечтает жениться на москвичке, доходили до неё. И в первый же приезд москвички, когда Калерия пришла посмотреть, как живёт её сестра Валя, на краю села, возле Днепра (к которому даже не ходит искупнуться, тем более помыться – хотя бы вечером), баба Уля – как её звали в селе, стала донимать гостью вопросами. Олежке на то время было 4 года. И Вали дома не оказалось – при ней полная, с отдышкой женщина не завела бы такого разговора.
- Вот скажи, Реля, хорошо ли жить одной и воспитывать дитя?
- Трудно одной растить ребёнка на малую зарплату, но зато никто меня не тиранит ревностью, и не бьёт, как ваш сын Виктор мою сестру. Не работая к тому же, и пьянствуя.
- Но зато второй мой сын Коля не пьёт и влюбился в тебя сразу, как увидел.
- Ага! Поэтому и рвался без очереди купить билет на вечерний сеанс, когда там стояло совсем мало людей в возрасте, в том числе я, девушка, как потом назвал меня ваш сельчанин Иван. Иван же и отвёл своей крепкой рукой наглеца от кассы, не желая, чтоб я набила ему «вывеску», как он потом сказал. Потому что у меня рука уже поднялась, чтоб его опозорить перед всеми. Надеюсь, вам сын говорил, как захотел со мной познакомиться?
Калерия думала, что Ульяна заведёт речь об Иване, с которым Реля с того вечера встречалась каждый день. И станет позорить её, что единственного «хорошего хлопца» москвичка забрала у старых дев, в том числе и у сестры Веры, но видно пожилая самогонщица не только гнала это зелье на продажу, но и сама часто потребляла. И, будучи вечно подшофе, не знала, что делается на другом конце села. Сыны ей не докладывали о сельских сплетнях, затаив зло на Релю, но натравить на неё свою располневшую мать, считали достойным делом мужчин. К тому же Ульяна любила на словах, своих алкашей сыновей, которые у неё самогон воруют потихоньку, а потом бьют жён и за тёщами бегают с топорами.
Но «Колян», как его звали в селе, был обожаем своей матерью, и она желала его хорошо пристроить, хоть и в Москву, навязав его сестре своей невестки. Пусть Реля мучается с ним, зато, отвадит от выпивок. На зарплату воспитателя детского сада, какой Калерия предстала перед ней – не очень разгуляешься. Ульяна не знала, что в Москве Николаю тунеядствовать бы не дали. Но разъяснять всё это Калерии не хотелось. Тем более, захоти она взять с собой даже Ивана – почти уже выучившегося в институте – прописать его было бы негде. Бывший муж не желал выписываться с жилплощади, хотя уже «женился без росписи», как Николай – и пас, как говорили соседи Релю, чтоб она ни в коем случае не могла провести в их комнатку мужа. Сам «женился» (детей, правда, не сильно здоровых «жена» ему родила, в пьяном угаре), а бывшая жена не смей выходить замуж.
Впрочем, Калерию это не тяготило тогда – Иван намекал с первой их ночи, что желал бы от неё иметь, хоть целую футбольную команду. Однако готового капитана этой команды не пожелал угостить виноградом, гроздьями свисавшим с каркаса их подворья. Да ладно бы виноград ещё был не вызревший – Реля не гневалась бы тогда. А то ведь собирал его Иван с матерью в большие корзины, чтоб потом надавить вина. И от большого урожая не дать двум мальчишкам, заглядывающим в их двор, по грозди винограда, видимо природная жадность не позволила. И Реле бы послал через Олежку, зная, что в Москве не очень часто они едят сладкую ягоду.
Кстати и с Релей в самые хорошие их встречи жаден был Иван – из набитого арбузами и дынями погреба его брата, в недостроенном доме которого они встречались, боялся взять арбуз, чтоб напоить её дивным соком. Так что Ивана она тоже в Москву бы не взяла, поэтому не сердилась на бывшего мужа, что перекрыл дорогу всем её поклонникам, которые хотели бы жить с ней и с Олежкой.
Но этого не знала даже Валя – сестра Рели, а Ульяне невестка. Получается, что Ульяна тоже не ведала, кому хочет навязать своего сына, уже, по мнению Рели, заглядывающего на тот свет. И сама Ульяна уйдёт вслед за Николаем – это тоже «видела» Калерия. Но самогонщица думала – как и мать Калерии и Вали – что каждодневное питьё поддерживает её здоровье. Только Юлия Петровна, хоть тоже и гнала самогон, но в малых количествах – вроде как для тех людей, кто ей, одинокой, помогает в хозяйстве – то уголь подвезти и в сарай занести, то огород вспахать, где мать высаживала картошку и прочие овощи. За прочими овощами, как огурцы и помидоры, мать кое-как ухаживала, а за самогон бывало нанимала людей – ту же пьющую соседку Люсю. Но картошка у неё зарастала такими сорняками, что урожая почти не было.
Приезжающая каждый год к матери Лариса – иногда с подружкой – не желали пропалывать сорняки. А редко приезжающая Реля хоть и рвала их с яростью и выбрасывала через сетку, которой был огорожен участок матери, но это давало малый результат. Освободившись от нахлебников, картофель хоть и подрастал чуток, и его можно было поесть свежим с укропом и салатами, но на зиму матери не удавалось собрать урожай, выписывала всё в конторе – картофель, огурцы и капусту на засолку. Делала ли засолку на зиму Валина свекровь или Валя носила всё от матери? Но не спросишь же, когда Ульяна гнёт свою линию:
- Ты хоть и умная, а мужчин не понимаешь. Рвался мой сын, к кассе, чтоб ты его заметила, - Ульяна хорошо говорила на русском языке – уж не потому ли, что мечтала угодить любимому сыну. Или это Реле сейчас кажется, что Ульяна говорила на русском языке?
- А я как раз таких гаденьких поступков не люблю в мужчинах – хотела уже исцарапать лицо вашему сыну. Да громадный парень, стоявший сзади меня в очереди спас меня от позора, - ещё раз напомнила об Иване Реля.
И Ульяна «вдруг поняла» о ком она говорит – что-то донесли всё же ей сыночки.
- Потому ты с этим нахалом, что других за загривок хватает, танцевала потом, а может, и встречаетесь уже – ведь живёте на одной улице, где воды в кранах нет, и огороды сохнут у людей без полива.
- Да, на улице Степной, где живёт ваша сваха и этот Иван, днями не бывает в кранах воды, что приучает людей трудиться, как пчёл.
- Ну уж, Петровна совсем не пчела. Говорили мне люди, что ты как приедешь, так огород её пропалываешь, а иначе бы она ни картошки не имела, ни чего другого на огороде.
- Пропалываю, а вы против?
- И везёшь всего матери из Москвы, чтоб она хорошо питалась.
- Но больше всего я везу, чтоб ребёнок мой тут не голодал.
- Лучше бы ты приезжала в мою большую хату – места много и река рядом, чтоб ты с сыном не бегала купаться через всё село.
- Да? И какую работу вы с меня спросите?
- Так вон надо всё белить и красить. И Коля бы приходил помогать – может, сошлись бы вы. А то оба молодые, красивые, а бежишь ты от него.
- Вы знаете, я так тяжело работаю в Москве – ещё учусь по вечерам – не как Валя в дневное училище её Вера устроила по блату.
- Ну да работаешь днём, а по вечерам учишься – так что?
- Ещё ж и Одежку стараюсь не отдавать в ночную группу в детском саду.
- Это глупо. Валя бы если могла, отдала бы твою малышку племянницу хоть куда, чтоб учиться. А то взвалила её на меня.
- Глупо или не глупо, а отдавать дитя в чужие руки так надолго не в моём характере. Но я не о том хочу вам сказать. Наработавшись в Москве, я вовсе не мечтаю здесь белить и красить стены чужого дома.
- Да твой бы был, если бы ты с Николаем сошлась. Это его хата. Жили бы в Москве, а сюда приезжали отдыхать.
- Спасибо, не надо. Я и к маме уже не очень хочу ездить. На те деньги, которые я трачу, привозя сюда Олежку, мы можем с ним поездить в экскурсии, когда он чуть подрастёт.
Калерия, отказываясь от большого домины стоящего, действительно, под боком у Днепра, уже знала, что дом этот не достанется Николаю – он скоро умрёт, после глупого падения с мотоциклом в Днепр, да ещё с большого обрыва. И даже если бы этот болван не пил и не курил, и был бы абсолютно здоров, и можно было бы его прописать в Москве, она бы не пошла замуж за нелюбимого и презираемого мужчину, хоть по возрасту он подходил ей, как и Иван.
Но Николай этого не знал, и приставал к Реле даже через три года, когда внезапно Лариса повезла племянника на свадьбу к его тётке Вере. Николай - любимый сын своей матери был уверен, что москвичка предназначена ему в жёны. А для этого взялся, вместе со своим братом, обрабатывать Олежку, ещё до приезда Калерии. Будущий школьник протестовал, спорил с ними – о чём вспомнил и описал в своём дневнике. Но будучи ребёнком, совсем забыл об этих спорах, встретив внезапно человека, который давно разыскивал его мать, когда-то спасшую его от смерти.
Прочитав о встрече Олежки с Домасом, Калерия поразилась сравнению двух мужчин, желавших связать с нею свою судьбу. Николай, местный житель, не горящий желанием трудиться и деятельный внимательный, особенно к тем, кого он любит, литовец Домас. У обоих на челе ей удалось узреть знак скорой смерти – одному через три года, а второму… ей очень хотелось продлить его существование в этом мире. И как показала жизнь, так и случилось позже. Украинец Николай умер в тот год, когда Олег пошёл в школу. А литовец Домас дарил ей свою любовь, приезжая время от времени в Москву в отпуск или командировку – можно сказать «гостевую любовь», от которой Реля не стала отказываться. И благодаря её любви Домас прожил дольше Николая в хорошем здравии, пока его больная дочь не устроила аварию на дороге, как раз когда Домас вёз её в лечебницу, и не покалечила отца. Калерии и увиделось тогда в начале их знакомства, что Домас – её, быть может, последняя любовь - погибнет от руки дочери.
Удивительно, что любимый привозил ей из Литвы польские духи с символическим названием «Быть может». И это их «быть может» продолжалось шесть лет. И так сложилось, что умирать Домас приехал к ней в Москву, где его должны были прооперировать, но не смогли – опухоль «вросла в ствол спинного мозга» и разъединить их нельзя без повреждения самого мозга. И всё же Домас пожил ещё после операции, вернувшись в Литву – попрощался с родными, и быть может местами дорогими, куда его могли возить в кресле-каталке. Может куда-то ходил и сам, этого Реля не узнавала. Горьких мыслей ей и так хватало, Домас звонил им с Олегом чуть ли не до последнего дня. Благодарил Релю за любовь, Олегу наказывал не обижать мать.
Глава 22.
Работая в одной смене с этим неприятным человеком – начальником рентгеновского кабинета – подчиняясь или нет его нелепым указаниям, Калерия размышляла о том, что дома её может ждать письмо от сына или вдруг Олег сам позвонит по телефону – если конечно не занят полётами или учёбой. Если же не будет ни письма, ни звонка, она просто отмоется от слов Игоря Николаевича, которыми тот умело портил ей настроение. Перекусит, чем Бог послал и приляжет на диван, почитать дневники своего будущего лётчика.
Передохнув и уже читая сыновы заметки, о том, как он защищал свою Белку, она удивлялась понятливости своего сына. Он осмысленно «воевал» с жестокостью бабки своей, не стесняясь перечить ей, когда чувствовал, что Юлия Петровна – хитрая лиса, как почитали её в селе – хочет, чтоб он больше любил её, а не мать.
Но для того, чтобы так перевернуть сознание ребёнка надо всё же быть добрым человеком. И при этом, чтобы Реля была чем-то неприятна для своего сына. Оставляла бы его хоть иногда одного дома голодным, как это регулярно делает соседка Юлии Петровны - Людмила. Не беспокоилась бы, как он одет, да и вообще бы не беспокоилась. Не занималась бы воспитанием Олежки, а просто устраивала бы свою личную жизнь, не считаясь с сыном. Как поступала в своё время её мать в отношении трёх своих дочерей, исключая Веру. О ней она всегда беспокоилась, забывая, что есть ещё три девочки, рождённые в законном браке.
Почему Юлия Петровна не любила Релю, было понятно. Ещё совсем маленькой та, всегда выступала против несправедливости, творимой матерью не только со своими детьми, но и в отношении подчинённых ей людей (колхозников). «Дикая девчонка», как прозывали её в семье две старшие женщины, заступаясь за людей, всегда получала от Юлии Петровны ненависть:
- Вот, ещё! Будешь мне указывать! Ты сначала вырасти, выучись, стань такой уважаемой как я, тогда и говори такие гадости матери.
- Какие же это гадости, если люди от вас просто рыдают и голодают? А председатель колхоза гуляет с приезжими мужчинами, называющими себя ревизорами из района и области.
- А когда ты вырастешь, не будешь гулять с мужчинами, если у тебя такая возможность появится? Вот меня поставили председателем большого колхоза – так почему я этих людей не могу отблагодарить за их благосклонность?
- Отблагодарить тем, что заработали колхозники, а вы их труд пропиваете, когда они голодают? Зайдите в любой дом, кто живёт даже рядом с нами – у людей нет такой пищи, как вы угощаете своих друзей. Селяне питаются лишь мамалыгой, что из зёрен кукурузы намололи.
- Попробуй, мне ещё рот раскрыть, и моих друзей прогнать, как ты это делала уже, зараза поганая! – У Юлии Петровны ещё была жива память, как средняя дочь, заявившись в то село, где мать пировала с «ревизорами-кавалерами», живо разогнала их компанию.
- Никакая я не зараза, мама, если сестрёнок берегу и ращу их. Если бы вы о них заботились, то давно Валя с Ларисой умерли бы от голода.
- И пусть бы умерли, родились они в голодные годы, когда взрослым есть было нечего. А она, видите ли, их спасала, негодная. До своего рта не доносила – отдавала Вале с Ларисой. Будут ли они тебе за это благодарны, когда вырастут?
- Может быть и нет, если перед их глазами мать и старшая сестра, которые стараются меня одевать в драньё, когда сами одеваются как городские.
- Видишь, какая у тебя мать. И сама одеваюсь и Веру тоже, и едим мы с ней лучше тебя.
- Не отольётся ли вам потом это слезами, когда Вера вырастет и наплюёт на вас?
- Тьфу, какие слова ты говоришь. Вот за это, за то, что ты всегда на меня бочку катишь, но я не попаду под неё, а ты у меня всегда будешь в загоне. И попадёшь в бочку ты, как твоя царица там какая-то, по Пушкину.
- И попаду и выращу там сына – такого, как царевич Гвидон.
- А я у тебя этого сына отберу – будет он любить бабушку больше, чем маму. Внуки всегда бабушек любят, которые их балуют.
- Во-первых, вы не станете баловать моего сына, просто потому, что не любили его мать. Во-вторых, мой сын будет достаточно сообразителен, и живо вас раскусит, даже если я ни слова плохого о вас не скажу, - вспоминая эти слова, Калерия удивилась, как она могла, девчонкой, предвидеть это?
А вот будущая бабушка, хотя была очень взрослая, видела совсем иное:
- Ой-ли, что это вы говорите, моя благороднейшая дочь? Говорю тебе, внуки любят больше бабушек, чем замотанных работой матерей.
- Это какая бабушка, а какая мать. Думаю, мой сын никогда вас не полюбит, догадываясь, как вы не любили меня в детстве.
- Кроме детства, тебе и юность предстоит, если ты не умрёшь раньше времени. В детстве то можно пережить, что платья или пальто носишь перекроенные после меня или Веры. А в юности ты наплачешься, ходя в обносках.
- Неужели у вас совести не хватит достойно своего положения одевать меня? Ведь люди будут тыкать пальцами в вас и Веру, видя, как одеваете «Дикую», как вы меня зовёте.
- А ты стань такой, как Вера, так и тебя станем одевать.
- Если я стану такой, как Вера, то в доме вашем не будет ни капли воды, и никто не затопит печь, чтоб приготовить кушанье в семье. Я уж не говорю про прочие дела, как уборка дома или утепление окон перед холодами. Еще и в огороде кой чего выращиваю.
- Ты всё это делаешь, а питаемся мы с Верой, да ещё твои малявки, которых ты от смерти спасла.
- Издеваетесь, мама, да?
- Не издеваюсь, а говорю по факту.
- А если я ничего не буду делать, как вы жить станете?
- Попробуй не поделай. Я натравлю Олега на тебя, он с тебя шкуру спустит.
- Папа уйдёт из семьи, мама, если вы будете и его травить. Уже хотел уйти, когда мы ехали в это село, где вы большим руководителем стали. Да я его отговорила.
- Ах ты, ведьма. Отцом руководишь? Может быть, и на измены мне отца подталкиваешь? Мол, если я ему изменяю, как ты думаешь, с целой оравой мужиков, то и ему можно?
Калерии не хотелось говорить об изменах отца и матери – пусть сами разбираются, только бы не дрались. Но всплыл вопрос, который она давно хотела выяснить с матерью:
- За что вы его избиваете с Верой, когда папа является в, неуютный для него, дом пьяным!
Юлия Петровна растерялась. Ей хотелось вцепиться в волосы этой «колдунье», как Вера называла сестру: - После того как ты пригрозила нам с Верой топором, ты хоть раз видела, что мы избиваем твоего отца?
- Как избиваете, не видела – видно вы это делаете, когда меня нет дома. Но ссадины на лице и руках отца – очень часто наблюдаю. И не говорите мне, что он механик и возится с машинами. От машин и тракторов у него бывают синяки, но совсем другие. Или вы хотите, чтобы я вам с Верой ногти обстригала на ваших бездельных руках?
- Как это ты нам с Верой ногти постригать будешь? И кто тебе даст? – рассердилась мать.
- Конечно, вы сильнее меня, но иногда Вера может упасть и поломать пару ногтей так, что другие надо будет срочно подравнивать. Тоже может случиться и с вашими прекрасными ручками.
Юлия Петровна онемела, как раз в драке с Олегом, муж сломал ей пару ногтей, которые она отращивала, как это делают женщины в городах – другие пришлось подравнять. А Вера, снимая с матери узоры – тоже отращивала ногти, хотя в школах это запрещали, но она же доченька председателя колхоза, и в школе, подвластной Юлии Петровне смотрели на это сквозь пальцы. Иногда лишь Вере говорила классная руководительница – Вера ходила в среднюю школу не в том селе, где находился их дом, а в другом, тоже подвластном Юлии Петровне:
- Как ты с такими ногтищами управляешься по хозяйству? Ведь у вас, как мама ваша мне говорила, есть корова и свинья. Кроме того, у тебя имеются маленькие сестрички, за которыми надо ухаживать. И вдруг большие ногти, с которыми нельзя ничего сделать – ни корову подоить, ни к детям малым подойти.
- Ну для этого есть меньшая сестра, которая прекрасно справляется со всем этим. Тем более, что в школу она ходит на Центральной усадьбе – рядом с домом. А маленькие сестрички ходят в детский сад, где за ними хорошо присматривают.
- Как я знаю, твоя сестра учится в четвёртом классе, и на следующий год перейдёт в нашу семилетку. Кто будет управляться в доме? Он у вас большой, как я слышала.
- Не беспокойтесь, - отвечала с презрением Вера. – Мама наймёт служанку или двух сразу, мы не пропадём. – «Вот зануда», - думала она об учительнице, а озвучивая это дома в присутствии Рели.
- Как же, - отзывалась эта «проныра», хорошо знающая их родительницу. – Наймёт мама прислугу, хотя желающих много в этом селе, они ж в колхозе почти ничего не получают. А так были бы живые деньги, на что они могли бы покупать своим детям одежду и пряники в магазине.
- Не найму, конечно, - отозвалась Юлия Петровна, услышав спор своих старших дочерей. – Мне не жалко денег, но разговоры пойдут по селу, как хорошо живёт председатель, тогда как другие бедствуют.
- Но, мама, есть же тут две глухонемые сёстры, - возражала Вера, – уж они точно ничего не скажут, а как хорошо готовят – не мне вам говорить. Вы же их на свои встречи с ревизорами нанимаете, в помощь той женщине, которая и сама бы могла справиться.
- Нанимаю, когда срочно надо, - возразила Юлия Петровна. – А староверка, которая сама как ты говоришь, могла бы справиться, иногда болеет или притворяется – не пойму.
- Короче, - подытожила их спор Реля. – Мама никогда не пустит в наш богатый дом, как она говорит, чужую женщину, потому что папа тут же начнёт к ней приставать. Ведь маме можно встречаться с ревизорами в другом селе, а отцу это запрещено, чтоб не позорил председателя колхоза. А что касается ваших прекрасных ногтей, то они могут ломаться не только от драки с отцом, а и по другим причинам, - сказала и словно «накаркала».
Вера на другой же день оступилась, и плакала над четырьмя своими ногтями – они сломались так криво, что даже кровоточили. Долго мать лечила ручки любимой дочери:
- Только «Дикой» не говорите, что это я упала. Пусть думает, что это нарывы, как у неё были зимой на ногах, - умоляла старшая дочь.
- Почему ты так боишься, что она узнает? - поразилась Юлия Петровна.
- Потому, что это она наколдовала мне упасть в самом неподходящем месте.
- Вспомни, Вера, как сама Дикая наша чуть в могилу не попала прошлой осенью, - успокаивала Юлия Петровна старшую дочь. – Да кто-то её спас. Ума не приложу кто. Женщина, которая привела её, уверяла, что видела дорожку, по которой Реля скользила в могилу. А нашли её, на краю лужи и ничто на ней не было мокрым.
- А вы не знаете, кто ведьмам помогает?
- Только святые, доченька, могут так помочь, в которых мы с тобой не верим, а Реля – верит даже в Бога, которого нет – как говорят учёные люди.
- Бога, может, и нет, а Черти есть, - заявила старшая дочь. – Мне на днях, мама, приснился один дядька с рогами, он говорил, что поможет мне бороться с этой гадиной, нашей Дикаркой. Но пока она делает добрые дела – растит маленьких сестрёнок – рогатый этот не может подобраться к ней: – «Но Релька не всегда такая вредная, - сказала я этому рогатому типу, испугавшись, что он заберёт себе нашу работницу. – Мне вот только пакости строит».
- «Кто-то, хочет добраться до Рельки и прижать нашу Дикарку, - подумала тогда Юлия Петровна. – Уж не отец ли Веры – негодяй такой! Ему всё чистое и дикое очень нравится – как я помню. И очень хочется покорять таких женщин. Но Реля мала ещё – пусть этот «рогатый», как Вера обозначила, подождёт её совершеннолетия. Я бы понаблюдала, как кто-то будет обламывать эту необъезженную кобылку. А она, небось, крестить его возьмётся, почувствовав Чёрта – это она может».
- Что, «мама дорогая», - прервала мысли Юлии Петровны непокорная дочь, - как величает вас Вера прилюдно, споря со мной, вспоминаете о ней? Может быть, жалобы, какие её разбираете?
- Ты и правда ведьма, как Вера говорит. Мысли умеешь читать, да?
- Чуток подчитываю, когда они морщинят ваш лоб, злобою ко мне.
- Шибко умная, да?
- Ладно, мама, хватит спорить. Скажу ещё два моих предсказания. Папа всё же уйдёт от вас, как мне во сне приснилось, в довольно тяжёлую для него обстановку.
- Только в тюрьму он от меня уйдёт, если кинет с четырьмя детьми, - разгневалась мать.
- Кажется, что в тюрьму, - Калерия помнит, что слёзы потекли у неё по щекам, которые она прятала от матери. Жалела непутёвого отца, хотя он, в девять лет, её жестоко побил, когда мать в больнице лежала. С тех пор девочка вроде охладела к отцу, но всё же жалко было бывшего воина, которого бьют, время от времени, две здоровые кобылы, выбирая, когда Рели нет дома. Но она лишь один раз не удержалась – сбегала в коридор за топором. Вообще, - решила она потом – топор, это не игрушка и брать его, чтоб испугать кого-то нельзя. А то вдруг отцу захочется его взять и погонять жену и падчерицу вокруг большого дома, где они тогда жили. Пусть тогда, вместо того, чтоб убить одну из его мучительниц, сядет в тюрьму – может за пьянство? - и остудит своё сердце к ним.
Так видела Калерия в своих видениях – не то ночных, не то дневных. Она иногда, утомившись днём по домашним делам, разговаривала во снах, что Юлия Петровна не однажды слышала. И зная от Геры, что сестра «ведьма», что ни скажет, то исполняется, верила всякому бреду своей средней дочери – дневному, как в данную минуту – так и ночным шепотам.
- Вот, пусть садится, - гневно ответила мать на тираду дочери. - А я и оттуда с него алименты потребую. А второе, что хотела ты мне сказать? Кстати, когда твой отец собирается сесть? И ради кого?
- Наверное, года через три или четыре – точно не знаю. Он ещё будет везти нас всех, когда вас погонят с председательского места куда-то очень далеко – так мне во сне снилось.
Калерия помнила - ей приснилось во сне, что Дед её дорогой обещал свозить далеко на край земли русской - на Дальний Восток – где Реля удастся поесть вдоволь рыбы, что весьма полезно для умственного развития. Но Юлии Петровне говорить об этом не стоит. В этот момент девочка, знала, что, изгнанная с поста председателя, мать будет рада, что её не посадили в тюрьму, а разрешили скрыться на просторах большой страны.
Кстати Калерии вспомнилось, что как раз в то же время, вскоре после разговора с родительницей, она и летала, ночью, накануне своего десятилетия, лечить в пещере избитого Домаса.
А матери, уже по дороге на Дальний Восток, досказала своё предсказание:
- Вот вы не любите меня, Валю и Ларису за то, что мы не умерли по вашему желанию, а остались жить. Но знайте, когда вы будете совсем старой, то Валя и Лариса, станут вашими няньками.
- Не ты и не Вера, а две младшие?
- Точно! На меня не надейтесь – я сбегу от вас при первой возможности, и как можно дальше. Папа к тому времени будет жить не с вами, а умрёт он раньше вас намного, - поспешила добавить Реля, чтоб разговор не перешёл на старшую сестру.
Вере имя досталось совсем не по праву, ведь жила девица, под девизом – ни дня без лжи. Хотя, крестившие их во время войны старушки – в том числе любимая, незабываемая Релей Домна – сомневалась потом, что Вера не оправдывает их доверия. А Релю окрестили именем Надежда. Домна, часто являвшаяся ей во снах – особенно когда Реле было трудно – говорила: - «Терпи, Надежда. Вырастешь и сбежишь от их издевательств и жить будешь вольно – потому что терпеть больше никакого зла не станешь».
Мысли эти пришла к Реле буквально на секунду, но она испугалась, что мать прочтёт на её лице улыбку надежды на её отторжение от семьи, где её угнетали, хуже, чем отца. Отец мог сбежать и утешится где-то – Реле пока это не удавалось.
Но мать была глуха и слепа к её страданиям. Однако жалость Рели к отцу как-то задела и мать:
- Где ему жить долго, с его-то ранами! – Задумчиво произнесла молодящаяся женщина.
- Да, папа скончается от ран войны. Может быть и от ран, которые наносите вы с Верой, когда ногами его бьёте. Но вы не радуйтесь, что дольше его проживёте – старость ваша будет не очень хорошая.
- Меня сын твой будет холить, лелеять! – Дерзко рассмеялась Юлия Петровна, поправляя свои навитые волосы и, думая, что внук полюбит такую красивую бабушку. Что она постареет, к рождению внука, и никак не исправит свой характер, её не волновало – внук будет её любить, а она – красивая бабушка будет его баловать назло своей Дикой непокорной дочери
- Никогда, мама. Мой сын не для вас будет рождён, - не на шутку возмутилась Калерия.
- Но и не для тебя. Женится и забудет мать. Но откуда ты знаешь, что у тебя будет сын и больше никого? Может, ты дочерей родишь, как я?
- Большая семья мне не подходит, мне плохо было в большой семье и у меня будет лишь сын, - упрямо сказала девочка, а встреченный ею Степан – человек, посланный ей Дедом, подтвердит его слова, уже на обратном поезде с Дальнего Востока. И не только подтвердит, но и назначит год рождения её потомка 1961 год. В этот год произойдут многие события в стране – полетит в Космос русский человек и родится её сын. И поменяют деньги, что паразит Калерию. К рождению её сына страна преобразится, будто готовилась.
Калерия читала дневники Олега и к каждому абзацу его воспоминаний присоединяла свои. Потом ей снились сны – хорошие или тяжёлые – она старалась плохих снов не запоминать, чтоб не исполнились. Но шла на работу и тяжёлый взгляд молодого врача, работающего с ней, и его дикие повадки подтверждались этими снами:
- Ты на той неделе сделала снимки совсем негодные.
- Но Лазарь Моисеевич их описал и наоборот хвалил меня – недавно начала, а снимки как у бывалых лаборантов.
- Ты слушай не Лазаря, а меня. Вызови эту бабку и переделай снимок.
- Во-первых, она не бабка, а женщина – пожилая, правда. А во-вторых и молодых нельзя допроситься прийти лишний раз облучаться. Хватит того, что мы с Раисой облучаемся на аппарате, на котором вы разбили защитное стекло.
- Не я разбил, а оно лопнуло. Брак.
- И когда этот брак исправят? Мы же с Раисой под радиацией находимся.
- Заболеть, что ли, хочешь?
- А что, нельзя?
- Тебе работать надо – стаж зарабатывать. Ты же для этого пришла в рентгенологию?
- Да, хочется раньше уйти на пенсию.
- И что ты будешь делать на ней? Мужа искать, который тебя прокормит?
- Извините, это не ваше дело. Но если вы мне ещё раз будете заставлять переделывать снимки, которые мой врач описал, то я пожалуюсь куда-нибудь. Пусть назначают комиссию.
- Ладно, не кипятись. Возможно, плёнка плохая и мне показалось, что у бабки рак в плечевом суставе.
- Что там у старушки есть, но в 87 лет ей не станут делать операцию, чтоб навредить ещё больше. К тому же я знаю эту женщину – она ещё на даче работает, как мне говорила. Не стала бы женщина так надрываться, если бы плечо у неё болело сильно.
- В такие годы работают на даче, а идут снимки делать! – возмутился Игорь Николаевич.
- Вот с этим снимком, описанным Лазарем Моисеевичем она поедет к специалисту. Пусть специалист скажет, что я неправильно сделала снимок.
- Вы такого о себе мнения, что готовы рискнуть? – съехидничал он на «вы».
- Я чувствую, что заболею, если ещё неделю придётся работать с вами. Бога ради, позвоните тому лаборанту, который у вас заменял Раису, когда она в отпуск выходила.
- И потеряешь полставки.
- Да не нужны мне такие полставки, если надо десять часов работать, в ущерб правилам и здоровью.
К счастью Калерии Раиса вышла из отпуска вовремя, и освободила сменщицу:
- Как тут Игорь Николаевич, покапризничал над тобой?
- Ещё как! Что за манеры у человека придумывать лишнюю работу лаборантам?
- На мне он первоначально знаешь, как ездил! Такой характер – всё ему не так и не эдак.
- Уже в страшных снах стал мне сниться. Как его жена терпит?
- Да, я тоже удивляюсь. Но он, намекал мне на твою квартиру, мол, гульнуть бы там с главным врачом.
- Сейчас вот! Я квартиру получила для себя, а не для гулящих компаний. Для этого есть рестораны.
- Ты что! Им надо, где гульнуть с доступными женщинами, там и переспать. А в ресторанах разве переспишь? Это гостиницу надо снимать, да кто же их пустит – женатиков. Да и денег нет на такой пересып.
- Но и у меня им не бордель. Лучше я квартирантов пущу – порядочных людей, если деньги понадобятся.
- А когда деньги не нужны, скажи мне. У меня муж прилично зарабатывает, и только и знаем, что дыры в бюджете латаем.
И когда Калерии показалось, что она оттолкнула от своей квартиры непрошеных гостей, вдруг позвонила Екатерина, сын которой учился с Олегом в лётном училище.
- Послушай, подруга, можно я к тебе заеду в гости, с другом своим?
- Кать, у тебя разве своей квартиры нет?
- Но там бывший муж – мы живём с ним, как соседи. Ну не приведёшь же туда сердечного друга. Можно к тебе приехать? Только ты сходи, купи нам шампанское - я за всё тебе заплачу - а сама в кино или куда исчезни. У меня, знаешь, и простыни и всё бельё с собой – порядок гарантирую.
- Кать, ты, наверное, извини, не в своём уме. Как это я оставлю вам квартиру, а сама, уставшая на работе, пойду шляться куда-нибудь. Хоть у нас район прекрасный и гулять можно, но я как-то не расположена ходить по ночам одна, в темноте.
- Ладно, можешь не беспокоиться. Я думала, ты пустишь нас. В старой квартире, как я знаю, тебе родные докучали, но сейчас ты одна в двухкомнатной квартире.
- Извини, Катя, но я ожидаю звонка Олега.
- Он тебе не позвонит – им запретили сообщать родным, что там произошло.
- А что произошло? – Калерия насторожилась. Ей уже давно снились тяжёлые сны, которые она связывала с лётным училищем – там что-то случилось, о чем её сын боится писать.
- Так самолёт там разбился с двумя инструкторами и двумя курсантами из нашего с тобой училища. Реля, это не твой и не мой сын, и их уже похоронили. Ты плачешь?
- Нет. Но я предчувствовала, что что-то произошло. Мне даже сон приснился, что летят четыре самолета, друг за другом. И вдруг с четвёртым что-то случилось, он падает на землю – разбиваются все четыре человека. А те, за которыми он летел, полетели дальше, ничего не заметив.
- Отряд не заметил потери бойца, - хохотнула Катерина.
- Ты ещё можешь шутить, Катя? Это страшно увидеть падение самолёта во сне. Помнишь, я тебе рассказывала, что видела во снах четыре своих прежние жизни – в других веках – видела смерть свою, тогда умирала рано. И то не боялась – что было, то прошло.
- Видишь, ты сама сказала: - «Что было то прошло». И этих парней похоронили. Самое удивительное, что один из курсантов был ленинградец. А в этом году его младший брат поступил в это же училище. Все думали, что после похорон брата он не вернётся в КВЛУГА – приехал.
- Ладно, Катя, извини меня, но мне надо поплакать по тем парням и помолиться за них.
- Рель, вот не ожидала от тебя. Думала, что ты атеистка.
- Это ты безбожница, Катя, если после такой трагедии хочешь забыть её с молодым мужчиной.
- Откуда знаешь что молодой? Ах да! Ты же провидица, Извини, что побеспокоила. Звонить тебе или нет, что в училище происходит?
- Звони, если тебе не трудно. Только, думается мне, ты теперь не скоро позвонишь.
- Ясновидящая, да?
- Ну, куда его деть – моё ясновидение. К тому же, я, кажется, заболеваю. Придётся в больницу лечь.
- Вот, а пока ты будешь в больнице, я с молодым человеком могла бы пожить в твоей новой квартире. Бульоны куриные и саму курочку могли бы тебе приносить. Кур сейчас в магазинах, днём с огнём не найдёшь, а в моём закрытом ящике, где я работаю – навалом – бери, сколько хочешь.
- Заманчиво, конечно. Ко мне и, правда, некому ходить. – «Не Ларису же просить, которая только замуж вышла и налаживает свой быт в новой квартире. Она тоже боится как мать и Вера, что я её мужа отобью, хотя я на женатых мужиков не бросаюсь». - Но, Кать, если твой молодой человек влюбится в меня – что ты будешь делать? Отравишь меня бульоном или полголовы волос вырвешь, - Калерия шутила, сквозь слёзы, но на том конце провода поняли её буквально.
- И правда – мой кабальеро очень влюбчив. Тогда забудь, что я тебе говорила. Да ещё скажи, если ты заляжешь в больницу, что сказать Олегу, если я его увижу в училище.
- Ничего не говори, я сама смогу объяснить сыну своё состояние, но не сейчас, когда у них начались полёты, после такой трагедии. Слышишь, Катя! Ничего ему обо мне не говори.
- Ладно. Постараюсь помолчать, если встречу. Но я и своего Игоря не часто вижу, когда еду внезапно. Он даже недоволен, что часто там бываю.
- Вот видишь! Поездки надо сократить. До свидания, Лягушка – путешественница. Лучше бы Игоря, как выдастся у него летом пару недель отпуска, свозила бы в Одессу. Или Крым. Он у тебя, заботливая мама, ничего этого не видел, как я знаю. Или возила ты сына, но сидел он у одного берега, не зная, что за поворотом. – «Пока ты с чужими дядьками налаживала контакт», - хотелось Реле повторить слова непутёвой «подруги», так внезапно прилепившийся к ней.
Но Катерина никогда не помнила, о чём внезапно не то проговаривалась, не то хвасталась:
- Ого! – Засмеялась она в трубку на слова подруги. - Захочет ли он со мной ехать. У него какая-то девчонка появилась. Боюсь, попросит денег и на неё, чтоб в кафе сводить. Или укорит, что я везде за собой вожу молодого человека. Не понимает, что у матери одна жизнь, а не несколько, как у тебя, Реля, - съехидничала Екатерина.
- Все люди живут на земле не один раз. Но не все об этом знают. Это даётся лишь избранным. Смеюсь, Катя, смеюсь. Какая же я избранная! Совершенная, говоришь? Надо мной мама и старшая сестра знаешь, как в юности измывались? Вот и довели до совершенства. Так что я им спасибо за науку должна сказать. А я иногда сержусь, неблагодарная. До свидания, Катя.
Глава 23.
Двухмесячное пребывание на больничном изрядно гневило и её главного врача, и его друга – Игоря Николаевича. В недавно открывшейся поликлинике рядом с домом Рели врачи тоже недоумевали:
- Что с этой Днепренко делать – ума не приложу, - заявляла с нарочитым недоумением врач по ВКК, бледнолицая женщина возраста Рели. Несмотря на рязанский акцент, фамилия у неё была украинская – Батраченко. Никак ей не хотелось держать Калерию на больничном листе: - Смотрите, - обращалась дородная женщина к присутствующим молодым врачам, которых всегда вызывала себе на подмогу, - ведь лучше нас выглядит эта больная – румяная такая, а работать не хочет.
- Не румяная, а розовая, - смущённо вступалась за Релю её участковая врач, - потому что температурит. И надо выяснить причину такой температуры.
- Я ли не выявляла, - возражала Батраченко. – Ведь каждый раз, как она приходит, вызываю её в свой кабинет, и сама лично ставлю градусники ей подмышки. Сидим с медсестрой и в четыре глаза смотрим, как она набивает себе температуру.
- Ну, медсестра, допустим, не смотрит, - возражала Калерия, лежавшая почти раздетой на кушетке. - У неё ума хватает понять, что моя температура настоящая, а не чем-то подогретая. Я, к вашему сведению, Варвара–издевательница по своей прежней работе в больницах, знаю, как согнать температуру у больного, а как повысить – этому вы меня научите.
- Смотрите-ка, она меня ещё обзывает издевательницей. Да за это я вас сейчас же выписываю, и идите, работайте, - Батраченко демонстративно закрыла больничный лист, и отдала участковому врачу, которая, покраснев, вынуждена была идти, оформлять.
- А вам, - обращаясь к Реле, как старшая по положению, тоном нетерпящим возражений, - советую больше не филонить, и усердно работать на своём посту.
- Спасибо, - говорила Калерия, поднимаясь с кушетки и одеваясь, - продемонстрировали все мои прелести молодым врачам – хорошо, среди них мужчин не было. Мне как раз пора уже, больничный лист отнести, чтоб деньги мне заплатили, и голодать не пришлось.
- Ой, только не надо из себя голодающую строить. Не притворяйтесь, по вас не видно, что вы недоедаете. А если бы и так, фигуру соблюдёте – она у в вас и так, как у девочки.
- Вашими заботами, спасибо. Но если температура у меня есть, то я приду завтра, к дежурному врачу и он мне продолжит больничный лист, и попробуйте не лечить меня. То, что у вас вызывает зависть – розовый цвет кожи – для меня это внутренний огонь, и я ночами не сплю от этого жара, ворочаясь с бока на бок. Суставы болят все и маленькие и большие – даже пальцы на ногах. И я ночами не знаю, в какое углубление их приткнуть, чтоб не болели.
На Батраченко её слова не производили должного впечатления. О болезнях Рели она слушала, мало веря в них – чего только пациенты не наговорят, чтобы обмануть таких суперспециалистов, как она. Себя она почитала лучшей из лучших. Ведь, хоть и приехала из глубинки, а квартиру в Москве получила в прекрасном районе: – «Дураки эти москвичи, – считала она, – цепляются за Центр, где, конечно, все музеи и театры. Вид делают, что ходят они туда каждый день, и не хотят переезжать в новый район. Разумеется, в Центре лучшие школы (это всем известно) и разные культурные заведения, но разница есть - жить на природе или в дымном центре, где машина гоняют в четыре ряда».
Калерия ясно читала это на не совсем благородном лбу своей мучительницы, что, кстати, подтверждалось, когда та сыпала обвинения в адрес московских врачей. Те, дескать, и такие и сякие, и сына её (нездорового от рождения) лечить не умеют. Только слава мол идёт о них, а на деле старые московские врачи хуже, чем доктора с периферии…
Отнеся в пятницу больничный лист в свою поликлинику, и сдав его в бухгалтерию, Калерия в субботу заявилась к пожилому дежурному врачу:
- Болею я, температурю уже который месяц, но Батраченко вчера насильно выписала меня на работу. Мол, работала же я раньше с температурой – а это было – так почему мне до пенсии так не работать. Она, может быть, и вам приказала мне больничный лист не давать?
- Ну, я старый москвич, и каждой козе из деревни Козявкино, не подчиняюсь. Да, говорила она мне вчера про вас. И как более опытный врач я сделал ей замечание. Что надо выявить, отчего температура и потом лечить. Посоветовал, послать вас на консультацию к специалисту по суставам. Пойдёте?
- Конечно, пойду. А вы мне больничный дадите? Не в рабочее же время мне отпрашиваться. У меня такая работа, что никак невозможно.
- Милая моя, к артрологу надо записаться, и ждать, когда время подойдёт. Это даже не в центре Москвы, а «у чёрта на куличках». Крутицкое подворье знаете? Так это там.
- Ой, как я давно не бывала возле Крутицкого подворья. Вы смотрели фильм «Иван Васильевич меняет профессию»? Так частично этот фильм снимали на подворье.
- Это где они носятся друг за другом, в сплошной кутерьме? Видел, конечно. Но больше они, по-моему, в Суздале, снимали?
- Кажется, и там снимали. Я давно была в Суздале, когда мой сын был маленьким.
- А теперь большой? – с недоверием спросил врач.
- Сейчас он уже в Лётном училище учится.
- Одна вырастила или помощников была куча?
- Абсолютно одна, а помощники бы только навредили.
- Слава женщине, вырастившей лётчика. Так вот чего твоя Батраченко сердится. У неё же сын – инвалид можно сказать. А у тебя такой сынище. Вот она и жмёт на тебя, думает, ты сломаешься, а ей и весело будет. Больничный я тебе выписываю на пять дней. В понедельник ступай к этой дуре, и требуй, чтоб она тебя немедленно послала на консультацию к врачу артрологическому. Тот, в свою очередь, назначит тебе термографию – посмотрит, чего разболелись твои суставчики.
- Спасибо вам. Думала, вы подчинитесь Батраченко.
- Вот ещё! Даже если она в главные врачи вылезет, веры ей никакой. Врач она плохой, если не может распознать болезни. Ты постарайся меня найти, когда придёшь с ответом, а если и я заболею, то уж придётся тебе иметь дело с этой ведьмой. И как она повернёт, ещё неизвестно.
- Спасибо. Постараюсь вас разыскать. А Батраченко, действительно, метит в главные врачи?
- Спит и видит, как столкнуть Гришку, главного, а он парень хороший, только женщин шибко любит. За что пострадает как-нибудь. Это уж как пить дать.
Калерия вздохнула - все, что ли, главные врачи от безделья места себе не находят? Ведь все женаты на сокурсницах, и жёны тут же в поликлиниках работают, а вот нужно им трогать других женщин: - «Хорошо, если девы, живущие в общежитии согласны. Они и карьеру сделают быстрей. Так нет, нужны, такие как я, чтоб обозлилась и заболела, только бы их не видеть». – Так размышляла Калерия, сидя в Артроцентре, ожидая обследования суставов.
Людей было много - старый аппарат перегревался, и лаборантка часто объявляла, чтоб не заходили, пока он остывает. И, тем не менее, народ потихонечку расходился, унося с собой бумаги для дальнейшей консультации.
И вот, наконец, перед Релей осталась одна дама, напоминающая, своим стремлением «держать спину», англичанку.
Такую женщину – истинную англичанку Калерия встретила в Симферополе. Пожилая дама одно время массировала ей повреждённую ногу, всегда встречая милыми словечками: - «Ты пришёл? Садись, будем ногу твою разрабатывать». Но не успевал ещё сеанс Рели закончится, как приходил прораб – молодой парень, покалечивший себе на стройке руку. Его, массажистка почему-то встречала словами: - «Ты пришла? Но я ещё девочке моей ногу массирую. Подожди. У тебя рука, у моей дамочки нога, как бы мне вас поженить?» Все веселились и англичанка, которая в начале века не захотела уезжать из России, сойдя на какой-то станции из поезда, и попросила, чтоб ей позволили жить в Союзе, дали советский паспорт, смеялась как ребёнок.
И сейчас, оказавшись рядом с дамой, напомнившей Реле ту англичанку-массажистку, она потихоньку стала расспрашивать её:
- Что у вас болит?
- Коленка. Представляешь, за 75 лет впервые почувствовала её.
- Да что вы! Мне ещё только сорок два года, но у меня все суставы болят – ноют и ноют.
- Видно жизнь тяжёлую прожила.
- Да, родилась перед войной, а там эвакуация, голод, который сопровождал меня почти всю жизнь. В 21 год, приехав в Москву, стала питаться, как белые люди, но вот спустя 20 лет и в столице стала голодно, ведь из всех окрестных областей, как говорят, стали ездить сюда за продуктами, главным образом за мясом и колбасой.
Калерия рассчитывала обсудить, происходящее в стране разорение, но женщине эта тема показалась далёкой и непонятной. Видимо недостаток питания в главном городе страны её не касался совсем.
- Я и в войну не голодала, - горделиво сообщила женщина, поразив этим собеседницу.
- Работали где-нибудь в хорошем месте, где пайки были хорошие?
- Нет, я за всю свою жизнь мало работала, особенно в войну.
- На что же жили?
- Сначала отец хорошо кормил, перед войной вышла замуж за лейтенанта. Но он ушёл на фронт и погиб. Я, правда, не знала о его гибели, а встретила человека хорошего и написала мужу письмо, что не нуждаюсь в его аттестате – пусть лучше матери вышлет его. Из хороших побуждений написала, а знаете, как Симонов ответил на моё письмо?
- Знаю письмо Симонова наизусть. Когда-то читала его со сцены. Женщины плакали.
- Прочитайте мне, пожалуйста – уж я не заплачу.
- Но автор вас там позорит.
- Мне плевать. Почитайте, как со сцены – с чувством.
- Хорошо. «Я вас обязан известить, что не дошло до адресата, письмо, что в ящик опустить, не постыдились вы когда-то», - Калерия с удовольствием прочитала письмо до конца. Но там, где были слишком хлёсткие слова, взглядывала на женщину – та была довольна. Неужели всё это, словно про неё написанное – выставляющее в нехорошем свете, буквально изменницей – ей нравится?
- Спасибо. Но я ведь не виновата, что Федя мой был лейтенантом, и по его аттестату я получала мало продуктов – на них было не прожить.
- Да, могли бы умереть, - с сарказмом сказала Калерия. – Тем более вы не работали.
- Вот потому встретив человека, который меня снабжал продуктами и одеждой, ещё и в рестораны водил, не смогла я отказаться от него.
- Кто же это такой богач? Словно Фокс из фильма «Место встречи изменить нельзя».
- Фокс – это вор? Можно сказать, что он был бандитом. Зато, какую жизнь он мне устроил, девочка моя! – Говорила она, закатывая глаза, как Фатеева, играя в фильме подругу бандита. - Ты, наверное, за всю свою жизнь ни одного дня так не прожила, чтоб быть счастливой.
- Смотря, что считать за счастье. Я вот сыном своим счастлива, и ни на какие иные блага не променяю это.
- Не было у меня детей, при такой жизни. А как моего бандита замели, да расстреляли, тут академик подвернулся, и стала я жить почти такой же жизнью, только по ресторанам уже часто не ходила.
- Да, богачи вам в руки так и плывут. Да только без детей, какое счастье?
- Да, ты можешь рожать их хоть десяток – кто тебе не даёт. Но уж жизни с детьми не жди.
- Согласна с вами – куча детей это небольшое счастье. Но воспитать одного - про которого бы вам говорили, что парень стоит десятка мальчишек – это счастье.
- Хотела бы тебе возразить, но, кажется, аппарат остыл – меня зовут. Думаю, что мне быстро посмотрят одну коленку, зато тебя будут держать час.
- Да в этой жизни за всё надо расплачиваться, - Калерия проводила даму улыбкой: - «Один был Фёдор, второй Фокс – оба погибли. Как же третьего зовут, Филипп? И пришлось ему неработающую дважды вдову тянуть на своих плечах академика. Да, пожила женщина в своё удовольствие. Жена трёх «Ф»…
Жена трёх «Ф» вышла ссутулившись:
- Ух, как они шарахнули по моей коленке. Желаю, чтоб у тебя было получше.
- Я столько болей ношу в себе, что обследования и не замечу, - Калерия быстро последовала на зов лаборантки: - «Следующий!»
- Я следующая. Куда садиться?
- Там за вами ещё много народу? – Вопрос лаборантки удивил её. Неужто трудно выйти для разминки из своего убежища от облучения и поглядеть, сколько ей ещё обследовать.
- Да что вы! Я последняя. Была по очереди вторая, но вы же выбирали по какому-то своему принципу.
- Я выбирала по списку.
- Хорошо, если по алфавиту ваш список, то моя фамилия Днепренко. Не последняя буква в алфавите.
- Господи, Днепренко. Это я с тобой училась на курсах, но ты выбрала флюорографию, кажется, а я вот этого урода, который без конца ломается и перегревается.
- Я выбрала не флюорографию, а работаю рентген-лаборантом. И у нас всё тоже ломается и стреляется. Ужасные наши аппараты, но нам обещают поставить какие-то импортные.
- Ты счастливица.
- Не знаю, что тебе сказать. Уже хочется убежать от этих уродов, как ты свой обозвала. Да ещё начальство не очень, так что собираюсь драпать.
- А как же раньше на пенсию?
- У меня почти три года стажа там, боюсь, что ещё 4 года с половиной не потяну.
- Жаль, а училась как хорошо. Будто на тебя сверху лились знания. И как жизнь нас ломает. Девка, ты ещё смотришься как девчонка, хоть и болеешь. Садись на стул, сейчас посмотрим все твои суставы. Начнём с самых маленьких – это руки. Разверни мне ладони. Теперь выше – покажи мне локти. Тоже сверкают – видишь, красные точки загораются. А плечи? Господи! Да у тебя живого места нет. При такой красоте ты, девушка, изношенная совсем.
- Так работала много на свою семейку, чуть не с 6 лет.
- Это ты, девка, дала на себе поездить. И потом работа, работа и ещё раз работа?
- Были и хорошие мгновения в жизни. Путешествия по Москве, Подмосковью, потом дальше, потом глубже в Россию и Украину забирались. Белоруссию, Литву не обошли. В Польшу ездили.
- Такие, значит, путешественники?
- Ещё в Крым возила своего сына, когда ему исполнилось 15 лет. Это было самое лучшее путешествие, потому что мой Олег родился в Крыму, - Калерия вспомнила об Одессе, но не стала говорить. Суровая её сокурсница и так уже хмурила брови.
- Денег, поди, кучу тратили. А чтоб их заработать, надо много трудиться. Вот у тебя всё и болит.
- А ты, по всей видимости, здорова? – Спросила Реля осторожно. Она-то видела, что бывшая её сокурсница пьёт и пьёт крепко.
- Ой, где при нашей работе здоровье иметь? Тоже работаю, как проклятая, хотя детей у меня нет. Всё выкидыши были, потому что пила и курила, как стерва, по молодости. Теперь вот близок локоток, да не укусишь. Ты хоть на сына деньги тратишь – ему помогаешь вырасти хорошим человеком. А у меня всё на выпивку уходит, да на такого же алкаша как я. Наверное, слышала, когда мы учились, что дети у меня были, да я их в детский дом сплавила. Не верь.
Калерия вздохнула: - «Верь-не-верь, а дети у тебя имеются. И ты бы готова сейчас их вернуть, да не получается. И лучше твоим детям вырасти в нормальной семье, чем с тобой».
Спросила: - Что с моими суставами? Есть там артриты или нет?
- Это, милая, тебе будет наш профессор описывать. Дня через три придёшь за ответом. И до свидания. Мне сейчас всё наработанное надо разделить по больным, и отнести на описание. Когда придёшь за ответом, меня может не быть. Аппарат на тебе сломался и надо вызывать техника.
- А вы разве не присутствуете, когда чинят аппарат? Нас заведующий заставляет находиться возле рабочих – следить за ними.
- Ну да, чтоб какую деталь на худшую не заменили. Но это разве уследишь? Мы хоть и проходили внутренности аппарата, но не мастера же, а только лаборанты.
- Ну, до свидания, спасибо тебе.
- Спасибо будешь говорить, если диагноз тебе правильно поставят, да группу нерабочую дадут. Ты же группу добиваешься, как мне показалось?
- Вообще-то если нерабочую группу – было бы не плохо. Я так заработалась в медицине, как ты говоришь, что чувствую усталость во всём теле, не говоря о болях.
- Это боли тебя и доводят до усталости. От болей люди устают больше, чем от работы. Вот я водочкой и спасаюсь от всего, чего и тебе советую. Или у тебя сын ещё маленький?
- Мой сын уже учится на пилота гражданской авиации. Будет людей возить на серьёзных самолетах, а не поля орошать химией, - Калерия была уверена, что поля поливают химией с самолётов зря – только землю губят и здоровье людей.
- Ого! Вот куда попал твой сын, после поездок по Союзу – теперь хочет летать над красотами нашей Родины? Но с самолёта не очень-то увидишь.
- Увидит, - сказала Калерия, - при условии, если будут летать далеко и с пересменой. Мне бывалые лётчики рассказывали, что побыв в каком-нибудь городе два-три дня стыдно его не осмотреть. Смотрят с экскурсоводом и на базары ходят, чтоб домой привезти что-то из продуктов, которых в Москве нет.
- Ну да, например, из Самарканда арбузы, дыни, овощи. Вспомнила, мой знакомый штурман на больших самолётах всё это возит домой. А с Байкала или подальше с Северов рыбу красную, какой в Москве не встретишь. Ты будешь жить как барыня, при таком сыне, если он не женится, и тогда уж будет не маме, а в свою семью возить. Тёща разве позволит, чтоб он с матерью делился.
Калерия слушала всё это немного отстранённо. Эта дама, отдавшая своих детей чужим людям, хочет посеять смуту в её душе и уже заранее настраивает против женитьбы сына. Но её Олег не такой. Если и попадётся девушка, которая заявит - хватит беспокоиться о матери, у тебя теперь другая большая семья, тёща, тесть, мои братья и сёстры - её сын предпочтёт бросить такую семью и вернуться к маме, которая ему всё же родней. Впрочем, её сын и не женится, если увидит подобных прихлебателей – это Реля знала наверняка. Олег уже имел печальный опыт с родственниками в Украине и с наездами незваных гостей, которых наслала на москвичей «добрейшая» ко всем, кроме дочери и внука Юлия Петровна. За своими мыслями, Реля почти не слышала, что ещё говорила её бывшая сокурсница. Очнулась на словах:
- Вот такое может быть будущее у тебя. Тогда тебе самое время водкой или вином боли и обиды на новых родственников запивать.
- Глупости говоришь, Глафира. Видишь, и имя твоё вспомнила. Вином ничего не стоит лечить, а алкашом так можно стать запросто. И до свидания. А то мы всё никак не расстанемся, затеяв не нужный разговор, - Реля хотела сказать «ничтожный», но пожалела бывшую сокурсницу.
- Зря ты меня обругала. Я могу профессору подсказать, чтоб поставил тебе пустяковый диагноз, по которому группу ты не получишь. Ой, прости! Разумеется, ничего я ему не скажу. Он всё напишет, как есть – такой он у нас дядька справедливый. Но очень любит молодых, красивых женщин – это ты учти. Подморгни старому, может он даст нужный тебе диагноз. Да пообещай встретиться. Уж в ресторан он тебя не поведёт, зато, как говорили мне здешние красавицы, дома у него – лучше всякого ресторана - бар имеется и деликатесов в виде икорки, красной рыбы и много ещё чего найдётся. В тебя же, наверное, такие тузы никогда не влюблялись?
- А вот тут ты, Глафира, ошибаешься. В меня многие тузы, как ты сказала, влюбляются, но я дама коварная не всегда им поддаюсь. До свидания. Хотя вряд ли увидимся, если ты из аппарата не вылезаешь.
- Всего тебе хорошего, гордячка. Эх, мне бы такую внешность, все бы у ног моих лежали.
- И штабелями складывались, как в фильме «Девчата» Румянцева мечтала, - пошутила Реля. Она уже взялась за ручку двери, как Глафира её остановила:
- Ты, небось, о Румянцевой-то и не знаешь. Эта птичка невеличка вышла замуж за посла и улетела с ним в чужие страны.
- Ну, вот и хорошо, хоть голода не будет испытывать, который сейчас в Москве развели. Только торгаши и кремлёвские, наверное, сейчас питаются хорошо.
- И опять ты ошибаешься. Артисты лицами своим торгуют. Идут в магазин или на рынок и им всё самое лучшее из-под полы дают. На рынках так даже бесплатно.
- Не говори так, а то я начну презирать артистов, что они забирают лучшее, а нам ошмёток не достаётся, даже если в очереди несколько часов стоишь.
глава 24 - http://www.proza.ru/2016/03/08/1326