Альманах Двойной тариф вып. 2 электронная версия

Владимир Митюк
Уважаемые читатели и авторы!
Вашему вниманию представляется второй выпуск альманаха.
В него вошли произведения известных на прозе и стихире авторов.

Желающие могут участвовать в Альманахе.
Готовятся третий и четвертый выпуски.

Материалы присылать на электронную почту

Проза, очерки, сказки
Митюку Владимиру
vmityuk@mail.ru

Стихотворные произведения – редактору поэтического раздела
Алле Изриной

jk041@yandex.ru

Анонс Третьего выпуска

В третьем выпуске будут представлены произведения авторов 1 и 2-го выпусков,
А также рассказы и новеллы   
Игоря Михайлова, Марии Наклейщиковой,
стихи Аллы Изриной,  Татьяны Софинской…

Двойной тариф
Альманах
Выпуск 2

Издательство «Любавич»
Санкт-Петербург
2015
 
Двойной тариф. Альманах. Вып. 2. – СПб.: Любавич, 2015. - 94 с. :ил.
ISBN 978-5-86983-640-3

Альманах, который вы держите в руках, состоит из обычных  житейских историй.  Будь то незабываемое путешествие  или заболевший зуб,   предательство близкого  человека  или   вынужденное пребывание  на больничной койке.  Мы пытаемся читать подсказки судьбы по приметам, чтобы не ошибиться и не раскаяться.  Ведь за всё приходится платить, иногда-по двойному тарифу.  Но счастье, любовь и честь не имеют цены.  Об этом и многом другом наши рассказы.

«Сейчас  я могу себе представить, как долго все-таки кровоточила эта рана в сердце бедной женщины. Однажды она даже решилась посмотреть на свою соперницу. Случилось так, что вскоре после истории с письмом мы  с ней проезжали на поезде через Пермь. Она заранее послала телеграмму, что будет проездом (благо,  адрес  ей был известен), от имени какого-то  Василия  и указала номер соседнего вагона».   Вера Мосова. Седина в бороду.
 
«Вера в приметы посильнее любой дугой, вытравить невозможно. Ибо приметы отражают некую закономерность, и последовательность событий, о которых мы и предполагать не можем. Ведь неспроста в элитных отелях отсутствуют тринадцатые этажи и номера, в Индии еще и двадцать вторые.  Конечно,  мы еще  привязываем события и приметы. С кошками это вообще нечто… Кошка ли виновата, черный барашек – что теперь разбираться! А результат – вместо поездки на океан или еще куда, я вынужден сидеть у бассейна, и с некоторой завистью наблюдать за плещущимися в воде коллегами. Да отгонять наглых ворон от столика».      Вл.Митюк   Ухо болит.














Алина Дольская. Она

Она врывается ко мне всегда неожиданно. И не вовремя. Надо бы забрать у неё ключи от квартиры. Я не люблю
незваных гостей. И стук шпилек по моему паркету. Молча останавливается в дверях на кухню. Сквозняк из окна рвёт складки её плаща, обнажая  красивые колени.

Треплет пряди  волос,  похожие на змей Медузы Горгоны. Лучше не смотреть в её сторону. Цепким взглядом выхватывает недопитую бутылку Мартини на столе.
Осторожно переступает разбросанные на полу диски, флешки, наушники, фантики, журналы. Брезгливо высыпает пепельницу с  окурками. Насмешливо передвигает  пальчиком  пластиковый квадрат на квартальном календаре. На три дня вперёд. Неужели сегодня уже понедельник? И возмущённо хлопает дверцей  пустого холодильника.

Сейчас начнется!

А может сразу её послать? Далеко и надолго. С её грёбаными нравоучениями. Лицемерным состраданием. Странным запахом духов, напоминающих мне аромат мирры.

Кто сказал, что я в этом нуждаюсь? И в чьём-то присутствии вообще? Особенно сейчас.

Задумавшись, скрещивает на груди руки. Прислонившись к стенке,  тяжело вздыхает:
– Всё не можешь забыть его? Переживаешь, мучаешься? Ты же обещала, – её голос становится медово-тягучим, убаюкивающим, – разве можно так тосковать?

Я кажусь себе маленькой  несчастной девочкой. Ей меня жалко. Она мягко опускается  на колени, обнимает,  ластится,  целует руки, пытается заглядывать в глаза.

Этого ещё не хватало. Меня это настораживает. За её безудержной нежностью обязательно последует  линчевание.

Я знаю. Так всегда было.

– До сих пор не можешь забыть…

– Кого?  –  пряча за спиной  пустой фужер, спокойно говорю  я, пытаясь казаться равнодушной.

Почувствовав ложь, она взрывается и приходит в бешенство. Резко вскакивает, вмиг заполняя собой всё пространство. Воздух в секунду становится намагниченным и колючим, словно в нём засверкали миллионы сломанных иголок. Они царапают мне глаза, кожу, мысли. Пришпиливают невидимыми булавками крылышки несбывшихся желаний к пыльному бархату времени.

Она с наслаждением наблюдает за моими мучениями.

Надменно и хладнокровно оглашает приговор:

– Не забыла! Ты всё помнишь!! Стереть твои воспоминания?!

– Нет, не  надо, – кричу я, но  уже поздно.

Она с ожесточением бросается  громить  всё вокруг. Скрипят под каблуками раздавленные любимые диски. Пищит вырванный из сети проводов системник. С треском  от удара об стол рассыпается клавиатура. Летит в стенку ноутбук.

Там была вся моя жизнь. Его письма. Её стихи. Наши редкие разговоры. Одновременное молчание по разные стороны монитора. Альбомы с избранной музыкой. Нужные, как воздух, ссылки. Фильмы. Собранные коллекции картин. Скачанные книги.

Лучше бы она меня стёрла, сука. Ненавижу  её! Она уверена, что спасает меня. Она так упивается этим, что снова становится невинным тихим ангелом. Надолго ли?

– Если ещё хоть раз! Хоть одно слово!!  Об этом…– она нежно обхватывает горлышко бутылки, стоящей на столе, поочерёдно перебирая пальцами, поглаживает стеклянный ободок и вкрадчиво  жарко шепчет, –  убей свои воспоминания, пока они не убили тебя.

– Не  могу, – отвечаю я, наблюдая за движением её ноготков по ребру пробки. Она многолика и избирательна. И всегда казалась мне двуполой. Жёсткое мужское поведение при невероятно хрупкой  утончённой внешности. Откуда она знала обо мне те вещи, которые  часто оставались тайной для окружающих? Как зверь по запаху, безошибочно точно выслеживала меня  по оставленному кровавому следу,  когда душа моя кровоточила, чтобы лизнуть, даруя  исцеление. Или добить насмерть.

Она – моя память.

– Ну, конечно,– невинно разводит  руками она, принимая смиренное выражение, – ухожу, ухожу… только прощальный поцелуй напоследок…

Я с облегчением оборачиваюсь, нечаянно встретившись с ней глазами. Нельзя было этого делать! Её чёрные расширяющиеся зрачки медленно приближаются, гипнотически погружая меня в свою кофейно-шоколадную бездну. 

Она игриво заводит руку за мою спину  и, наклонившись, невесомо касается полными губами моего рта, а когда я непроизвольно приоткрываю губы  под натиском её языка,   властно сжимает  мою ладонь,  держащую  допитый бокал.

Чем сладострастнее она впивается в мой рот, тем сильнее сдавливает  мои пальцы.
Бокал из тонкого стекла  хрустит, как яичная скорлупа. На пол звенящими льдинками  падают  мелкие осколки, наполняя мою руку брызнувшей  кровью. Ярко- малиновые  густые капли  из порезанной вены сыплются на светлый ковёр, как гранатовые зёрна. Она продолжает меня целовать с безумным сладострастием. 
Пьёт жадно, высасывая  до дна,  не давая возможности  вздохнуть. Я хочу  оттолкнуть её и крикнуть, что умру, если немедленно не перевяжу рану.

Но ей это  безразлично,  останусь  я в живых или нет. Ей важно убить мои воспоминания. Любой ценой.

Она – моя память.
 
Алина Дольская
Любимый пациент Любы Ясеневой

– Ясенева! Опять ночью старика выпускала? – сняв на ходу белый халат, бросил в сторону Любы испепеляющий взгляд Эдуард Петрович. Люба втянула голову в плечи и попыталась спрятаться за стойкой поста назначений.

– Эдуард Петрович…

– Я тебе сколько говорил! – остановился он рядом, и, перекинув халат через плечо, устало опустился на стоящий рядом  стул.

– Уже уходите? – примирительно спросила девушка, закрыв историю болезни,  и посмотрела на настенные часы.

– Ты мне зубы не заговаривай…

– Я не заговариваю. Просто попрощаться  хотела. Вам, наверное, Ирина Геннадьевна ужин вкусный приготовила...

– Какой к чёрту ужин?! Люба! Я с кем разговариваю?! Забыла, где работаешь? – разгорячился он.

– В психиатрической больнице. Здесь люди часто разговаривают сами с собой, – попыталась отшутиться она.

– Издеваешься, Ясенева!? Почему старику поблажки разные делаешь? Больным ночью  спать положено, а не возле тебя сидеть на диване.

– Он не сумасшедший, Эдуард Петрович. Жалко мне старика. Ему и так в жизни досталось сполна, а теперь ещё и  век доживать среди шизофреников.

– Ты мне эти сказки брось… я из-за тебя не хочу  работу потерять! Есть же инструкция.

– Это бумажка такая, где написано чего нельзя делать? – робко перебила она, – а о душевных страданиях там ничего не написано? Он кричит по ночам, понимаете? Днями сидит, уставившись в стенку, а ночью плачет, жену зовёт.

– Что значит, плачет? Ты что, снотворное ему не колешь?!

Люба виновато опустила голову,  обречённо  вышла из-за стойки.
Эдуард Петрович испуганно оглянулся на пустой больничный коридор и, резко вскочив со стула, навис над ней.

– Так!!! Назначение врача не выполнять!? Да я тебя! Ты у меня!!

– Я давно хотела поговорить с вами о Фёдоре Степановиче...

– Ты?! Поговорить?! Завтра же уволю!   – он зло швырнул халат на стойку и,  развернувшись, пошёл к выходу, – она у нас теперь будет оспаривать назначение лечащего врача! Пиши заявление!

Люба засеменила рядом, заискивающе заглядывая ему в глаза.

– Вы меня уже  двенадцать раз грозились уволить. Он не сумасшедший. Вы знаете это сами.

Эдуард Петрович остановился, развернулся и вдруг, словно сломался, поник, опустил плечи.

– Люба, твой Фёдор Степанович  убил  внука! Ты только вдумайся: внука! собственного!  И покалечил двух парней.  Из- за чего? Из-за боевых наград?

– Но вы же… – Да  всё  я понимаю. Сам бы расстреливал этих уродов, которые грабят беззащитных стариков, а потом святынями на чёрном рынке торгуют.

Они некоторое время молчали. Эдуард Петрович тяжело вздохнул, нажал код выхода из больничного блока на цифровой панели двери.

– Снова дежуришь? Подменяешь кого-то? – бросил на ходу, переступая порог.

– Да,  Эдуард Петрович. Подменяю.

– Да никого ты не подменяешь, хватит  врать!  Доложили мне уже, что  маленькая Люба сутками в больнице  из-за  старика пропадает. Родственник что ли? – и осёкся, вспомнив, что Ясенева была детдомовской.

Удивительная  девушка: тихая, спокойная, и в то же время упрямая и сильная. Росточка небольшого, внешне неприметная, а глаза такие  бездонные, грустные, словно со слезами невыплаканными.

К буйным больным в палату входит молча, не говорит ничего, только смотрит, те успокаиваются сразу. Никакой работы не гнушается. Нянечек мало, она судно за тяжелыми выносит, уборщица не вышла –она коридоры моет, подсобных рабочих не хватает– Люба в столовой на раздаче стоит.

А ведь в своё время, медучилище с красным дипломом закончила.  Таких,  умных и прилежных, обычно, пристраивают  где-нибудь в хорошем месте и продвигают по служебной лестнице. А эту, без связей, без протекций направили сюда.
Сколько она у них работает? Лет  десять, если не больше. Своей семьи не завела, так и живёт в малосемейном общежитии при поликлинике,  а для всей больницы стала родной, хотя так и осталась со времён практики – «маленькой Любой».

– Ладно, Люба. Завтра вернёмся к нашему разговору. Спокойной ночи. Чуть не забыл: там на твоём столе пакет бумажный. Ира пироги утром пекла, тебе передать велела.

– Мне?! Пироги? Вот здорово! Спасибо, – она хлопнула в ладоши.

– Да ладно,  сама знаешь, как она тебя любит, – его жена действительно обожала Любу, с радостью приглашала в дом. А про себя подумал: сейчас всё отнесёт этому несчастному старику, до которого всем нет дела. Только не ей. Он это предвидел, и когда Ирка, обжигая пальцы о горячий противень, хватала поджаристые пирожки и кидала в бумажный пакет, попросил положить вдвое больше обычного, – и вообще, Ясенева, надо тебе дальше учиться. У тебя способность  людей чувствовать. Важное в психиатрии качество. Мне конечно, без тебя в отделении трудно будет, но…

– Так где пирожки, Эдуард Петрович? Я пойду, ладно? – нетерпеливо переступая с ноги на ногу, улыбнулась она и поправила накрахмаленный медицинский колпак, из-под которого виднелся хвостик каштановых   волос.
Эдуард  Петрович  посмотрел ей вслед. Лицо его посветлело. Птичка-невеличка, а милосердия и сострадания на десятерых хватит. От природы даётся что ли эта искра божья? Ведь не учил её никто первой приходить на помощь и защищать слабых, делиться последним куском  и подставлять свои хрупкие плечи под чужое горе. Славная она всё-таки, Люба.  А старика этого, убившего собственного внука, действительно  было жалко.

– Фёдор Степанович,  мы с вами сейчас чай пить будем. Смотрите, какой вкуснятиной меня главврач угостил! Это Ирина его печёт. Ах, знали бы вы, какая она рукодельница и хозяйка знатная, не то, что я…– Люба бережно раскрыла пакет  и, наклонив к нему лицо, вдохнула аромат свежей домашней выпечки. Глаза её блаженно закрылись, а губы вытянулись в довольной улыбке,– садитесь  за стол, скорей. Чайник закипает.

 Старик стоял у  распахнутого настежь окна,  затянутого москитной сеткой. О белую железную решётку, вставленную между рамами, бились ночные мотыльки, привлечённые светом  настольной лампы. С улицы тянуло свежестью и ночной прохладой.

– И мои две Любушки мастерицами до пирогов были, –задумчиво произнёс он, всматриваясь в ночное небо,– сиренью как пахнет. У нас возле дома тоже сирень росла. А с другой стороны, где комната дочери – жасмин. Откроешь, бывало, окно ночью, такая сладость и благодать в воздухе стоит, хоть ковшом черпай. Как весну моя Любушка любила. Могли до ночи с ней на крылечке  вдвоём сидеть, соловьёв слушать.

Девушка  разлила кипяток по чашкам, опустила в каждую по чайному пакетику, добавила по два кусочка сахара. Фёдор Степанович по-прежнему стоял у окна. Рослый, плотный, с прямой спиной.  Если бы не седые редкие волосы, по-стариковски зачёсанные назад, разве можно было бы дать ему его годы? Исполин-человек, дуб, красавец. И такая  судьба страшная.

– Люба…Любушка… третья  ты моя…последняя. И глаза те же, что у жены и дочери -голубые.  Знать простил  мне Всевышний грех мой, если тебя в утешение послал, перед судом Всевышним,– Фёдор Степанович повернулся к ней и, схватившись за сердце, направился к столу.

– Что? Болит? Валидола? – Люба вмиг оказалась рядом, прижала свои пальцы  к его запястью, нащупывая пульс.

– Нет, доченька, не болит… это я так, по привычке. Вот думаю, есть ли оно у меня сердце-то? Разрываться бы должно от горя, а оно молчит.  Даже стука не слышу.  Окаменело, поди.

Она усадила его, придвинула чашку, выложила на тарелку пирожки.

– Вы пейте, пока горячий. Я вам некрепкий заварила, и лист мяты кинула.

– А скажи мне, Люба, влетело тебе от главврача? Что со мной  возишься?

– Влетело.  Ему  положено ругаться, вот он и ругается, а сам – добрый,  Люба надломила пирожок с яблоками и отхлебнула горячий чай, – мне  на хороших людей везёт. Вот с вами какую ночь  разговариваем, а я всё наслушаться не могу. Сколько же пережить вам пришлось, бедному. А вы всё ещё молодцом держитесь. Мне бы такого деда!

Старик вздрогнул, шмыгнул носом, потёр рукой повлажневшие  глаза.

– Я же убийца…

– Да будет вам, Фёдор Степанович. В нашу больницу иногда действительно преступники попадают, да такие отморозки, что кровь в жилах стынет. Отлежат, подлечатся, получат минимальные сроки, смотришь, через год опять на свободе. А потом ещё и где-нибудь при власти, в начальниках ходят. Состоянием аффекта, как липовой грамотой грехи свои прикрывают. С наворованными деньгами многое теперь можно.

– Так и я тоже…

– Нет, Фёдор Степанович, то наказание, которое вы сами себе выбрали, пострашнее всякого суда будет. Вон душа ваша как мается.  Следователь вас пожалел. Тюрьмы бы вы не выдержали, – Люба протянула ему надломленный пирожок, показывая творожную начинку, которую старик любил особенно.

– Ах, Люба… ангел мой. Как себя не казнить-то? Днём ещё ничего, держусь. А вот как стемнеет, такая тоска горло сжимает. Все они ушли в темноту. И кажется мне, зовут оттуда. А я задержался на этом свете. Мне бы к ним! Век мне теперь это горе на своих плечах нести.

– Расскажите … – попыталась отвлечь его от горьких раздумий  девушка, – про Любушку свою расскажите, про то, как встретили её, как влюбились. Так интересно вас слушать.

И старик сразу приободрился, воспрянул духом, пригладил правый ус.

– Свою Любушку, жену, встретил в госпитале. Тяжело ранен был, под Курском,  она мне руку спасла. Хирург хотел отрезать,  заражение. У меня там целый набор был, считай, живого места на теле не осталось. А она, голубка сизокрылая,  бросилась ему в ноги, что жених я ей, мол.  А потом, после сложной операции от меня не отходила. Вытащила с того света и руку сохранила.

– Ещё бы, представляю, каким вы в молодости красавцем были…

– Любушку ты не видела! На нас люди на улице оглядывались,  останавливались, как вкопанные, такой мы парой были.

– Так вы воевали вместе?

– Всю войну  прошли, почти до Берлина. И наград у неё было не меньше, чем у меня. Мне потом, уже в мирное время, приходилось видеть на Красной площади  9Мая тех, кого она с поля боя на себе вытащила, подходили к нам, да её целовать-обнимать бросались, за свои спасённые жизни благодарили. И были среди них такие чины! Что ты!! – он с горечью закачал головой и резко замолчал.

– Фёдор Степанович, вы не устали? Всё-таки три часа ночи.

– Нет, ангел мой…это я о ревности своей вспомнил. До сих  пор стыдно.

– Вы ревновали свою Любушку?

– Сказал же: до сих  пор стыдно. Но как ревновал! Как ревновал…

– Мне сейчас пора несколько уколов сделать. Вам ещё  чаю налью,– Люба воткнула в розетку  вилку электрочайника, – вернусь, расскажете дальше. Пирожки с творогом специально вам оставила, ничего, что надломленные?

– Так вот и я тебе,  с яблоками, оставил… не побрезгуешь?

Она улыбнулась и скрылась за дверью процедурного кабинета.

А через полчаса  Люба, обойдя нужные палаты и сделав уколы, снова сидела в сестринской комнате, где по ночам, больше месяца, появлялся её необычный больной.

Она  была единственным человеком, перед которым старик открывал душу. И понимала, что нужна ему, как последняя исповедь, как последнее загаданное желание. И когда уставший под утро  старик клонился на подлокотник обшарпанного кожаного  дивана, заботливо укрывала  пледом, чтоб разбудить за пять минут до прихода  врачей.

Она вошла в сестринскую, не прикрывая дверь. Многолетняя привычка никогда не закрывать двери, чтобы прислушиваться к малейшему шороху. Особенно ночью.
Фёдор Степанович ел пирожки. Какая всё-таки умница, эта  Ирина, жена главного.  Знает ведь, что Любе просто не дано. Ну что полдня потратить на домашнюю выпечку для себя одной?  Да и  сколько может съесть один человек? Если бы было, для кого…

– Фёдор Степанович, я знаю, вы человек  благодарный и интеллигентный, не додумайтесь завтра Эдуарда Петровича за пирожки похвалить.
– Почему? – огорчился старик, – а я каждый раз, вот позавчера за голубцы. Людям  надо  высказывать признательность  за  их добро и благие намерения. Ты же доченька  живёшь в больнице сутками. Как хорошо, что кто-то о тебе забоится.
Люба поморщилась, как от зубной боли.

– А я думаю, кто ему докладывает про наши ночные посиделки? – и неожиданно для себя самой рассмеялась, – так значит, – Вы! Такой камень  с  моей души сняли. Я не верила, что кто-то из наших, сестринских. Ладно, забудем, но чтоб  больше главному – ни слова! Рассказывайте дальше.

Фёдор Степанович  надул губы, насупился, и махнул рукой.

– Да было дело. Через год после победы пригласили мою Любашу в Кремль.  Среди спасённых ею оказался  некто  из контрразведки. Жена моя ему приглянулась. Стал он  за ней ухаживать да на разные официальные  мероприятия и торжества приглашать.

– И что?

– А Любаша-то меня любила. После её очередного отказа он начал под меня копать. Я на заводе работал, машиностроительном. К нам немцев пригнали пленных на карьер. Они готовили площадку для новых объектов. Среди пленных парнишку заметил. Он, бывало, замирал сразу, если кто-то рядом петь начинал. Слушал, затаив дыхание. Я  сам всю жизнь  в самодеятельности на баяне играл. А тот скрипачом оказался. Был призван в конце войны, ни единого выстрела не сделал. Попал, как говорят, под общий замес.

– И Вы, конечно, взяли его под свою защиту. Подкармливать начали, оберегать…

– Так ребёнок был ещё, шестнадцать лет. И ты бы начала.

– И что? Как это связано с Любашей?

– Три года лагерей.

Она невольно вскрикнула, прикрыв рот рукой.

– Посадили меня за пособничество и связь с немцами. Думаю, хлыщ этот повод давно искал меня подальше от Любаши упечь. Вот и нашёл. Раскопал то, что я в плену был, в начале войны. Всё и приплюсовали.

– В плену? Как это случилось? – подалась вперёд Люба.

– Батальон в окружение попал. Меня контузило сильно. Очнулся, вокруг немцы, лай цепных псов, бараки  и колючая проволока. Они таких рослых  и здоровых парней, как я, готовили к отправке в Германию. Сначала опыты над нами проводили, сыворотку какую-то кололи. Люди после неё  умирали, или  становились овощами. Я выжил. Мне и ещё трём нашим солдатам через две недели бежать удалось. Как сейчас помню, морозы жуткие стояли, сугробы по пояс, вьюга завывает, темень, лес непролазный кругом. Немцы сами  далеко  заходить не решились, овчарок пустили по следу.  Я самый здоровый был, успел вырваться на  несколько метров вперёд, и спасло меня то, что в старую берлогу провалился, из которой зверь ушёл и забился  под коряги. Ребят собаки догнали. Порвали на части.

– Я читала об этом много, как людей, попавших в плен, потом преследовали.

– Преследовали, Люба. И не спасали ни ордена, честно полученные в боях, ни боевые ранения. Вот кто бы мог подумать, что  я, с грудью в планках, попаду  в лагерь по подозрению в связи с врагами?

– Ужас, просто нет слов. И главное, за что? - шёпотом спросила девушка.

– За бутерброды, разделенные пополам с  немецким мальчиком, который в руках опаснее скрипки ничего не держал. Кстати, жив до сих пор. Стал известным музыкантом. Наши семьи подружились потом.

– Хорошего человека спасли.

 –Не все немцы фашистами были. Он потом жизнь посвятил музыке и антифашистскому движению. Несколько раз приезжал в Россию, всегда был желанным гостем у нас дома. А моя дочь, окончив университет, ездила за границу, когда занималась изучением иностранных языков и жила у него.

– А  чем эта история  закончилась в лагере?

– Моей смертью.

– ?!!

– Там же и блатные сидели, не только мнимые «враги народа» и «фашистские пособники». Стычки были не на жизнь, а на смерть. Во время очередного бунта мы сцепились. Мне заточку в грудину засадили, пока четверо держали. Думаю,  приговор  заранее был подписан. Только в нагрудном кармане Любашина медаль лежала. Лезвие  соскользнуло по ней  в сторону… в нескольких сантиметрах от сердца.

– Ничего себе! Разве такое  возможно?

– Невозможно, а было. Я Любашу приехал встречать на вокзал из очередной поездки. Она, голубка, поняла уже, что к чему. И чем нам грозит её нежелание лечь под наделённого властью подонка. Вот пока мы целовались, передала мне. Заранее отцепила от колодки,  сказала, хочу, чтоб была у тебя. Она с этой медалью под обстрел попадала. Пуля рикошетом прошла. Жена успела  сообщить, что беременна.  На вокзале меня и взяли. Даже не разрешили домой за вещами заехать. Я потом на всех этапах, когда опасность чувствовал, прятал эту медаль  за щекой, или под пяткой. Неважно где прятал...

– Дважды Любаша вам жизнь спасла.

– И не только мне. А ребёнка сохранить после Лубянки? Девочка родилась, точная  моя копия, только здоровьем  слабая. Решили назвать в честь матери. Любушке столько пришлось пережить. Она мне рассказывала, как силой заставляли  её  отказаться от меня, в холодном подвале продержали трое суток. У дочери астма в тяжёлой форме потом была… а у самой –порок сердца.

– Тяжёлая судьба у вас, Фёдор Степанович. Ох, тяжёлая... А вы когда-нибудь были счастливы?

– Что ты, голубушка, конечно, был. После амнистии, когда вернулся  к своим. Домик от родителей достался, хозяйством обзавелись. Жизнь наладилась. Жили небогато, но все тогда  жили так. И трудились от зари до зари. И скотину держали, и огород.

Любушка в больнице, я на заводе.  А в доме всегда пирогами и жасмином пахло, баян на видном месте стоял. Гостей любили созывать, сами всегда на помощь спешили. Дочь выросла, замуж отдали, уехала в город, помогали, чем могли. И Дусю завели сразу.

– Дусю?

– Да, собак после  войны  терпеть не мог, любой породы, только слышал собачий лай, и всё… сердце останавливалось, а в ушах– крик военнопленных, которых эти твари рвут на части. А кошек из-за дочери не держали, аллергия у неё с детства. Когда она замуж вышла и уехала, завели Дусю.

– Любите кошек?

– Очень люблю, Дуся у нас умница, хотя и беспородная. А красавица какая! Серо-бурая, с еле заметными чёрными полосками по спине, а на животе – пятнышками. Кончики ушей и носочки-белые. А глаза жёлтые, янтарные.
И хитрющая была… Сядем, бывало, с Любушкой на диван, телевизор смотреть, она скорее ко мне на коленки прыг, давай, мол, гладь её за ушками, а сама на жену посматривает. А потом вытягивается между нами так, чтоб задними лапами и хвостом  ещё и в Любу упираться. Тогда и жена её ласкать принимается по спинке. А Дуся просто млеет от удовольствия, что все мы вместе. И нам с ней, проказницей, радостно. Вот зверёк небольшой, а сколько тепла и любви от него. От иного человека столько не дождёшься.

А уж если мышь поймает, сразу несёт ко мне: смотри, не зря я хозяйский хлеб ем. Особенно ценить мы её начали, когда крыса матёрая в курятник забралась.  Дуся такой переполох подняла!   Загнала её в угол и орала, пока я с вилами не пришёл.

– Вот вам и кошечка…–рассмеялась Люба,–   собаку в доме держать не надо. За хозяйское добро жизнь отдаст.

– Братья  наши меньшие, они такие,– на любовь любовью отвечают. И любить будут тебя до конца жизни, даже, если кормить перестанешь.  Будут умирать от голода и любить. Совершенно бескорыстно.  Вот бы и людям так… Дуся, Ду-у-ся-я…– тихо всхлипнул старик.

– И где теперь она?

– Не знаю. Думаю, ушла из дома, кошки смерть чуют, уходят. А у нас два гроба подряд. Мы, как дочь похоронили, не заладилась-то  у неё жизнь в городе. Муж бросил, она сына, Кирюшку, одна воспитывала,  к нам редко приезжала, работа у неё такая,  надолго не вырваться. Что там у них случилось, неизвестно. Мы просили её вернуться, как беду чувствовали. Но Любочка  только обещала подумать над этим, о себе никогда ничего не рассказывала, у матери сердце больное, берегла её.

Потом всё переживала за сына, он в специализированной школе учился. Мальчику, мол, в городе лучше жить. Ждала, пока он закончит учёбу.  У самой однажды приступ астмы дома случился, а ингалятора под рукой не оказалось. Так Кирюшка её и нашёл, в метре от аптечки с лекарствами.
Старик снова положил руку на сердце.

– Фёдор Степанович, я вижу, вы устали.  Давайте я вас провожу в палату?
– Да,  устал, доченька, – заторможено повторил он  и тоскливо  посмотрел в сторону раскрытого окна, за которым брезжил предутренний свет. Нехотя встал из-за стола, хрустнув старческими косточками. Поблагодарил Любу за чаепитие, – светает скоро. Ты сама-то приляг хоть на часок, скоро сменщица придёт. Да и мне пора, тьма отступила. Уже полегче дышится.

– Вы не переживайте, Дуська  ваша вернётся. Может, загуляла, весна  нынче  буйная. Вот увидите, обязательно вернётся.

– Кончено, вернётся. Там же в доме Любушка моя  одна осталась.  Поди уже и сирень наша расцвела под окном. Жена всегда на ночь окна открывает,– бормотал старик, шаркая мягкими тапочками по больничному линолеуму. Девушка  молча шла позади.

Фёдор Степанович остановился у своей палаты. Люба достала ключи из кармана халата, открыла дверь, впустила его. В комнате стояло четыре кровати, на трёх спали больные. Она помогла старику  лечь на своё место, подоткнула одеяло, проверила судно.

– Доченька, как думаешь, Любушка кровь не увидит? на своей медали? Меня, когда заточкой в лагере саданули, я её запачкал. А теперь и Кирюшкиной кровью залил.

– Не увидит, я помою родниковой водой.

– Родниковой? Святой значит, вот хорошо было бы…Ангел ты мой…

– Спите спокойно.

– А завтра  придёшь, доченька?

– Приду, Фёдор Степанович, забегу, хоть на часок.

Жена Фёдора Степановича, схоронив дочь, слегла. На его глазах крепкая весёлая женщина постепенно превращалась в немощную безликую старуху. Не спасал даже приезд внука Кирилла, который решил жить с дедом и бабушкой после похорон матери, чтобы  стать опорой в трудную минуту. Напротив, присутствие подростка тяготило её.  Фёдор Степанович всё чаще замечал, что когда  Кирилл находился рядом, она замыкалась в себе. Вспыльчивый и раздражительный подросток очень скоро из паинького убитого горем юноши  превратился в озлобленного циничного мерзавца, требующего денег на собственные нужды.

Последним ударом стало для Любови Михайловны известие о том, что квартира дочери, на которую они так долго копили, давно продана за долги и больше не является собственностью их семьи, чем и было обусловлено странное желание внука поселиться в деревне. Женщина, зная крутой нрав Фёдора Степановича, долго  носила всё в себе, безропотно выкладывая пенсию по первому требованию Кирилла.
Один раз она попыталась возмутиться и отказалась давать деньги, а на утро нашла на грядке убитую домашнюю кошку. Наблюдавший с крыльца за ней Кирилл, в присутствии приехавшего к нему угрюмого друга, одетого в чёрную униформу, самодовольно выкрикнул:

– А следующей будешь ты, дура старая, если  денег не дашь. Ты бы закопала Дусю, пока дед не увидел. А то сдохните тут одновременно, хорони вас  потом. Мне пока ваши пенсии ляжку не жгут, – ей стало плохо с сердцем.  Вызвали скорую, но из больницы домой она уже не вернулась.

Вторые похороны подкосили Фёдора Степановича. Его жизнь превратилась в сплошные траурные даты и поминки. Обязательные дела, связанные с погребальными хлопотами,  ненадолго отвлекали  его.

Ему захотелось поставить памятник из чёрного мрамора жене, и такой же– дочери.  Огородить могилы красивой кованой оградой. Это было последнее, в чём он мог проявить  любовь и заботу к своим дорогим Любушкам.

Много времени и сил требовало домашнее хозяйство, которое приходилось вести в одни руки. Избалованный  внук помогать деду не собирался и брезгливо относился к работе, связанной с землёй и уходом за скотом.

Иногда сутками не возвращался домой, появлялся со следами побоев  после уличных  драк, хамил и в запальчивости грозился «навести  порядок в этом хлеву».

Фёдор Степанович погрузился в мир собственных переживаний настолько, что на какое-то время выпал из реальности. А когда вернулся в неё, выяснилось, что к Кириллу всё чаще и чаще приезжают городские друзья.  Без приглашения  остаются ночевать в доме, по-свойски  распоряжаются и хозяйничают в огороде и холодильнике.

Старику они не нравились. Не нравились  их пристальные  цепкие  взгляды,  не нравилась нахальная манера поведения, черные одежды, украшения с железными цепями и заклёпками, армейские полуботинки на толстой подошве, бритые виски и затылки. И что-то внутри, что Фёдор Степанович чувствовал  только душой, но выразить не  мог.

– Не лезь в мои дела, дед,– сплёвывал на пол Кирилл, бесцеремонно закрывая перед ним дверь своей комнаты, где они с друзьями проводили время, ничем не занимаясь.

Кирилл, едва окончивший школу, не строил планов на будущее. Не собирался учиться дальше, никогда не заговаривал о  том, чтобы  найти работу. Не предпринимал попыток помогать по хозяйству деду, который до сих пор вставал с первыми петухами.

Фёдору Степановичу  было не понятно, на что и как внук собирается жить дальше.

– Не парься, продадим твой скот. Нам хватит.

– А потом? – не унимался старик, – когда ты продашь всё, что у нас есть? Что потом?

Внук хохотал, вращая пустыми глазами с расширенными зрачками и, не закончив разговор, запирался у себя. С его внуком было явно что-то не так. Но что? Как можно было помочь человеку, называющему родной дом  хлевом? И можно ли было помочь вообще?

Однажды Фёдор Степанович смотрел по телевизору передачу о вреде наркотиков и вдруг, словно прозрел, всё сложилось, как дважды два. Он никак не мог понять, находя на мусорной куче горы одноразовых шприцов, как и зачем они появлялись здесь, с настойчивой периодичность, с тех пор, как Кирилл переехал к ним жить. И куда пропадали из дома ценные вещи и деньги.

В тот день Фёдор Степанович  спустился  в подвал, расположенный прямо в доме и возился там дольше обычного. С трудом поднялся по лестнице в мягких войлочных тапках, в которых ходил даже летом  и сделал несколько шагов. В соседней комнате находилось двое парней с Кириллом, вошедших, видимо недавно, и не заметивших открытый погреб.

Они вытряхивали из потайной  шкатулки его  боевые награды. Его и Любашины.
– Эти железки  потянут больше, чем  проданное стариковское  золото. Да тут серьёзные вещи! Ого-о! Гут! Зер гут!!!

Фёдор Степанович  впервые увидел  оголённые плечи и локти парней с татуировками в виде фашисткой свастики.

Он читал и слышал о молодёжном движении нелюдей. Но, чтоб у него дома! И Кирилл?!  Вот почему он никогда не снимал рубашек в его присутствии. Значит, его внук был из этой же стаи конченных малолетних тварей.
Уверенные, что деда  нет дома, они вели себя по-хозяйски, алчно перебирая содержимое шкатулки.

– Ганс, ты договорился с покупателем? – Кирилл деловито обратился к тому, что стоял слева от него,– как я раньше не догадался, где они могли быть? Вот ведь лохи, бабкины золотые украшения всегда лежали в комоде, на видном месте, а ордена дед прятал, как настоящие сокровища! Быдло тупоголовое.

– Договорился. Нас ждут с товаром,– оскалился  тот.

– Ганс очень  исполнителен, – хохотнул третий, – а какие даёт советы! Кто бы ещё мог придумать заменить новые ингаляторы на пустые?  Пшик-пшик…и бедная маман-астматичка отправляется в мир иной, предварительно подписав документы на продажу квартиры.

– Туда ей и дорога. У меня нет семьи! Моя семья вы и наш союз! Хайль!! – зомбировано отрапортовал Кирилл, выбросив вперёд правую руку.

– Наш юный друг повзрослел! – одобряющее закивал Ганс, подмигивая  сообщнику, – а я думал,  у него кишка тонка. Двадцать минут не мог надеть удавку на  драную кошку. Ладно хоть бабка сама отправилась к праотцам, а то пришлось бы ускорить процесс.

– А я и ускорял ежедневно, когда деда не было. У неё же сердце больное. Она меня боялась! Да! Боялась!

– Ты вёл с ней задушевные беседы, как я учил?

– Я вёл. Я такие вещи ей рассказывал, что самому требовался валидол.
И они  захохотали. Громко, в три горла.

В этом смехе Фёдору Степановичу вдруг явственно послышался лай немецких овчарок, настигших в зимнем заснеженном лесу бегущих из плена русских семнадцатилетних мальчиков. Клацанье  окровавленных  собачьих клыков  со стекающей слюной, хруст надкушенных костей и отчаянные мольбы о помощи.
Фёдор Степанович почувствовал, как в комнате стало темно и зашумело в ушах. Он машинально схватился за край кухонного стола и коснулся рукой холодного  ножа, которым по осени  Любушка рубила капусту.

– Ганс, а как наш человек в агентстве недвижимости? Всё на мази?

– Да. Эта хибара и земля, оказывается, стоят хороших денег. Вам следует ускорить выселение или (он сделал многозначительную паузу) "переселение" хозяина…. А это что?  Медаль? бракованная? Что за царапина? Почему без колодки?
– Бабкина. Она рассказывала, что медаль – заговорённая. Деда пытались убить в тюрьме. Нож соскользнул по ней, а до этого, кажется, пуля  прошла рикошетом, когда она сама под обстрел попала. Типа, эта железка им  жизнь спасала.

– Невежественное суеверие. Тёмные люди.

– Может наш юный друг хотел бы оставить эту семейную реликвию себе на память?  Держи!– с брезгливой ухмылкой хохотнул Ганс.

– Да сходить я на неё хотел. Что будем делать с дедом? Достал меня старый  мудак! На дом и землю есть покупатель. – Кирилл, скалясь,  подбросил медаль, как дешёвый пятак: Орёл? Решка? Если решка, то…

Фёдор Степанович спокойно взял нож, сделал шаг в его сторону.  И   не успел удивиться тому, что Кирилл, повернувшись к нему, медленно оседает на пол, тараща безумные глаза.

Длинное лезвие  мягко вошло в молодую плоть. Резко высунув нож, он вздрогнул от брызнувшего алого фонтана крови и, не поворачиваясь, наотмашь ударил ножом парня, навалившегося сбоку.

Раздался хруст и вскрик, звук  рухнувшего на пол тела. Стоявшего напротив в оцепенении парня стошнило, он, всхлипнув, упал на колени. Нож вскользь прошёл по согнутому правому плечу и ушёл в грудь.

Фёдор Степанович разжал окровавленную ладонь внука и, забрав медаль, вытер её о рубаху. Бережно положил  в нагрудный карман. Шатаясь, вышел из дома и сел на крыльце. Был тёплый майский вечер. За околицей зацветала черёмуха, предвещая скорое похолодание.

Он подумал, надо было бы оставить открытой форточку для Дуськи, вдруг она всё-таки вернётся? Да и Любаша любит, когда в окно доносится запах цветущей сирени. Фёдор Степанович прислушался к воцарившейся вокруг тишине, вдохнул полной грудью, поднял глаза к небу, закурил, но так и не смог понять, почему бешено колотится сердце, выпрыгивая из груди в предчувствии беды. Ему стало страшно.

Старик тоскливо оглянулся на дверь, собираясь  по привычке позвать любимую жену и схватившись за голову, впервые в жизни заплакал.
;
 

Эльфрида Бервальд. Сны в вечность

 Сквозь какой-то странный туман или дым летела ее душа. А навстречу ей плыли сквозь эту мутную мглу виселицы, то медленно, то быстро. Это были толстые веревки, как арканы, с петлей на конце. Они норовили ее поймать, но душа ее летела все мимо и мимо, шарахаясь от очередной петли. Но были виселицы (она их видела как бы издалека) с болтающимися в закручивающихся петлях,  маленькими человечками. Они корчились и дергались в воздухе, приближаясь  к ней. Все тело ее содрогнулось от страха, и Рита проснулась с жуткой головной болью.

– Какой ужас, надо же такому присниться.

Она огляделась, соседки по палате собирались на завтрак. Было 8 часов утра.

– Рита, идешь за завтраком? Захвати и мне, – попросила соседка Нина.
Она лежала со сломанной ключицей и с сотрясением мозга, после аварии, полная молодая блондинка лет тридцати. Видимо, бизнес-леди, преуспевающая, рядом с ее кроватью висела шубка из норки. Ей и постельное белье и подушки из дома сразу привезли. А все остальные пациенты были в казенном.

– Хорошо Нина, – Рита взяла стаканы и пошла в столовую.

Там медсестры уже разливали кашу по тарелкам и чай всем, подходящим к раздаточной. Вообще-то они лежачим сами носили еду, но если в палате был кто-то ходячий, то ведь не трудно захватить  еду для тяжелобольных. Рита принесла поднос с завтраком, поставила тарелку  Нине и своей соседке, худенькой бабульке с закрученным седым хвостиком на затылке.

Ее звали Антонина Федоровна. В нейрохирургию ее привезли вчера вечером, от обезболивающих уколов она была в хорошем настроении и даже анекдот рассказала, правда такой  древний и не смешной, что Рита с Ниной посмеялись лишь для приличия.

Рита  три дня была в больнице, уже была на рентгене и эхографии головного мозга и сдала все анализы. Доктор  после рентгена спрашивал ее, падала ли она, были ли тяжелые травмы. Рита одно помнила, что лет в пять упала с крыши дома, лежала в районной больнице с сотрясением мозга, выздоровела.

– Это не то, – говорил доктор, у вас что-то серьезнее, может в далеком детстве была травма, но не помните.

– Помню, мама говорила, что в годика два я стала падать, не держали ножки, думали, что ходить не буду, но переросла это время и как видите, доктор, дожила до нынешних лет, а что у меня?

– Пока неясно, надо на томографе вас обследовать, только – очередь.
Рита решила полежать в больнице и дождаться своей очереди, тем более что пациенты нейрохирургии проходили МРТ бесплатно и не долго ждали, по сравнению с другими больными.

За окном шел снег, и серое небо не казалось таким уж  тоскливым. « Скоро новый год»,– подумала Рита.

В палату вошли два доктора и медсестра с бумагами. Это был ежедневный обход. Они сразу подошли к Антонине Федоровне и стали уговаривать подписать какой-то документ.

Старушка резко и бодро им отказала.

– Нет, нет и нет! Ага, вам подпиши, а вы меня куда? На каталку и на погост?

Ее маленькое морщинистое личико было, то грозным, то испуганным.

– Антонина Федоровна, вам срочно надо убирать гематому, – уговаривал ее молодой врач, – иначе вам с каждым днем будет хуже.

– Ага, щас, вот вам, – и старушка, свернув кукиш сухонькими пальцами, сунула его доктору, чуть ли не в нос, – я войну прошла, не убили, выжила в голод и холод, – начала она причитать, – а вы, да ну вас! – и, упав на подушку, крикнула, – не дождетесь!

Рите определенно нравилась бесстрашная старушка. Доктора переглянулись,– ну что же коллега, подождем, через пару дней будет видно. И они вышли. Рита поняла, что будет через пару дней, уже насмотрелась и наслушалась в коридоре  от других больных. Через пару дней будет ухудшение и бред у бабульки, это точно и ей сделают операцию без ее согласия. Это будет по закону.

И действительно, к вечеру старушка была уже не такой бодрой, все хмурилась и просила медсестру поставить ей капельницу, как у Нины.

Рита болтала о житье бытье с Ниной. Оказывается,  Нина была частным предпринимателем, возила тряпки из Турции и если бы не эта авария, то она бы и сейчас была далеко. Операция  на голове ей не грозила, но вставала она редко, сильно кружилась голова. Она последними словами ругала виновника аварии, какого- то мужика с раздолбаным "Мосвичом". И, главное, мужику-то этому, пьянчуге, хоть бы что, жив и здоров! А ей лечиться еще долго, хорошо спасли от смерти надувные подушки иномарки.

– Ну ничего, мои парни его достанут, – грозилась она и Рите становилось жаль того мужика, – представь, с него и взять то нечего,– твердила Нина.
Четвертая койка в их палате пустовала, Рита видела молодую девушку, когда поступала в больницу, ее как раз увозили на каталке в операционную.

Прошло еще два дня, жизнь в больнице шла своим чередом; анализы процедуры, уколы и ежедневные обходы. Антонине Федоровне с каждым днем становилось хуже, доктора приходили, наблюдали. Привезли из реанимации пациентку с четвертой койки, что около умывальника стояла. Голова вся перевязана, но видна была вмятина. «Будто ей удалили часть черепа с мозгом», – подумала Рита.  Завтра ее очередь подходила на обследование на МРТ и Рита была рада, что скоро все закончится, и она уйдет отсюда.

Когда она забылась в тревожном сне, ей открылась комната, покрашенная в серо-голубой цвет масляной краской до потолка. Под белым потолком качался белый плафон. Свет шел от него какой-то мерцающий и мутный, как бы дымный. Рита в дверях, а в пяти метрах от нее  за старым столом сидел доктор в белом халате, в золотом пенсне на переносице и в белой шапочке на голове.

– Как в тридцатые годы, – подумала Рита. На столе стопа серых толстых папок с завязками. Доктор открыл одну из них.

– Таак-с, а эту куда? – спросил он непонятно кого.

Рита увидела в нише стены, слева, другого доктора, с темной бородой и шевелюрой, как у Кала Маркса. Он пошевелился, подкладывая под щеку левую руку.
Рите показалось, что вся стена зашевелилась.

– А эту, эту – в  архипелаг "Гулаг", – произнес он медленно.
Тут Рита увидела еще одного доктора в стене справа. Это был благообразный старичок, с седой  козлиной бородкой, с усами и тоже в пенсне.

– Ну что ж, в "Гулаг", так в "Гулаг", – произнес он ехидно усмехаясь.

– За что? Зачем? Я не хочу!– закричала Рита, но  не услышала своего голоса.
Комната исчезла, и вдруг она оказалась на асфальте в одной сорочке. Она изо всех сил ползла по нему вперед, туда, где были дома, ходили веселые люди с шарами и знаменами. Был праздник, но за ней по обочине дороги и рядом в канаве ползли медбратья в белых халатах, со шприцами в руках, и бросали их в нее, вновь и вновь доставая их из карманов. Шприцы вонзались ей в руки, ноги, в голову. Она их выдергивала с болью, отбрасывала и ползла дальше. Ей надо было, очень надо было убежать от этих халатов.

Когда она проснулась, у нее опять страшно болела голова. Рита еле встала и пошла умываться и в туалет.

– Белова, к одиннадцати часам на МРТ,– крикнула медсестра.

– Да, да, я слышу, – ответила Рита. Она сходила в процедурную на уколы.
Вернувшись, увидела докторов около бабульки, те что-то решали.

– Анализы собраны? – спросили  медсестру.

– Собраны,– ответила та.

– Ну, значит сегодня,– сказал один из хирургов, и все вышли.
Около Антонины Федоровны сидела девушка лет семнадцати. Рита, взглянув на Нину, спросила:

– Так что решили они?

–Сегодня будут оперировать нашу бабульку, – ответила зевая, та.

– А вы кто ей? – спросила Рита.

– Я ее внучка.

– А из-за чего у вашей бабушки гематома?– любопытничала Рита.

– Да упала она на лестнице в подъезде, у своих же дверей, а ступени-то бетонные.

– А она у вас ветеран войны? – продолжала Рита спрашивать.

– Ну, в какой-то степени да, бабушке было шестнадцать лет во время войны, она была связной у партизан.

Тут Антонина Федоровна начала махать руками и что-то бормотать. Внучка наклонилась над ней:

–  Что, бабуля?     Нашу Любу видишь?

– О чем это она? – снова спросила Рита.

– Да бредит уже, своих родственников видит с того света, – ответила девушка и
начала поить бабушку чаем из маленького чайничка.
Рита подсчитала, если Антонине Федоровне было в 41-м шестнадцать лет, то сейчас, в 97-м ей 72 года. Крепкая старушка, дай ей бог здоровья. Надо уже идти на МРТ, – подумала Рита и стала одеваться, надо было идти в другой корпус через улицу.

С обследования она шла не торопясь, душили слезы. Войдя в палату, легла на койку, уткнувшись в подушку.

– Все кончено, все кончено, как дальше жить? Мысли одна страшнее другой осаждали ее мозг.

– Рита, что случилось? – донесся до нее голос Нины, – что там сказали тебе?
От ее вопросов слезы текли еще больше:

– Да ничего просто все оказалось хуже, чем я думала. Предложили операцию, но не здесь, а в Москве за пять тысяч долларов.
Нина молчала, ей видно нечего было сказать на это. А Рита, оглядев палату, думала, как же ей жить теперь дальше. Вот на четвертой койке лежит молодая женщина и все не приходит в сознание, хотя уже пошла вторая неделя со дня операции. Но родственники, ухаживают за ней, и есть надежда, что она придет в себя.

Бабульку увезли в операционную, Нина уже почти здорова, подумаешь сотрясение, вылечат, и кость на ключице срастется. А ей, а ей всю жизнь ходить под дамокловым мечом и ждать – когда? Когда она взорвется, сейчас, завтра или через десять лет, эта граната. Она уже сходила к зав. отделением Грабкину, знаменитому местному хирургу.

– Понимаете, Маргарита Павловна,– сказал он, у вас редкое заболевание, на правой стороне головы огромная аневризма и вероятно врожденная. Мы не можем вас оперировать, слишком большой риск, так как сосуды проросли в мозг, а это очень опасно. Но можем дать вам направление в Москву. Там делают  такие операции, но стоит это будет пять тысяч долларов. Да, а на ВТЭК мы вас отправим, чтобы оформить инвалидность. Вы с нашим направлением будете лечиться у невропатолога  по месту жительства.  Но если будет резкая сильная боль, как от удара,  срочно вызывайте скорую и к нам в нейрохирургию.

– А меня что, выпишут сейчас? – догадалась Рита.

– Ну не сейчас, а завтра, – улыбнулся устало заведующий.

Это был старенький худой старичок с грустными глазами.

– Спасибо вам, Виктор Георгиевич, – ответила Рита и пошла в свою палату.
От потрясения подкашивались ноги. Денег, конечно, взять негде, даже если все продать, квартиру, бабушкин дом,  и половины суммы не наберется. И если сделают операцию, кто будет ухаживать за ней, тем более в Москве. Дочь с мужем в другом городе, родители старые в деревне, и еще неизвестно какой буду после операции, может, никакой. Нет, этот вариант отпадал напрочь.

Муж уехал в Читу на заработки, они сильно поругались перед отъездом из-за его пьянок. Да и чем он мог ей помочь, наоборот висел бы хомутом на шее. Она и письмо ему написала, чтоб не возвращался, он не отвечал. Рита чувствовала себя в ловушке.

К вечеру к ней пришла младшая сестра, которая работала в госпитале анестезиологом.  Рита все ей рассказала, но уже не плакала. Таня все поняла и стала успокаивать:

– Рит, ну ты жила до сих пор столько лет с ней, с этой аневризмой так и живи, как ни в чем не бывало. Пей свой барбитал, от него приступы почти прекратились. А что дальше будет одному богу известно.

Таня гладила ее по плечу. Они сидели в фойе, где туда-сюда сновали врачи, посетители и больные.

– Завтра меня выписывают с этой бомбой в голове, – усмехнулась Рита, – как я буду в школе работать, не представляю.

– Но ведь тебе таблетки помогают от приступов, плохие мысли надо гнать, – глаза  Тани были полны сочувствия.

И странно, Рита успокоилась:
– Подумаешь цаца какая, хватит реветь, – сказала она самой себе, а мозгу приказала, – жить!

Вернувшись в палату, она увидела привязанную к койке бабульку с перевязанной головой, но не так сильно, как у девушки с четвертой кровати. Антонина Федоровна громко храпела. «Веселенькая будет  ночь», – подумала Рита.
Ночью ей снилось, что она стоит на улице, кругом бело от снега. А  Рита, нагнув голову, трясет и трясет своими темными волосами. А с них падают вши, много вшей.  И кто-то в белом халате подставляет руки и ловит их. На снегу кругом шевелились  черные вши. А Рита все трясла волосы, пока  этих насекомых совсем не стало.

Она резко проснулась, голова не болела, а рядом бабулька, оборвав бинты, коими была привязана, стремилась встать и идти куда-то.

– Куда вы, вам нельзя вставать, – крикнула Рита, но та, не обращая на нее никакого внимания, все же поднялась.

Рита побежала за медсестрой. Они быстро уложили Антонину Федоровну на кровать, и медсестра снова привязала ее к железным перекладинам.
На следующий день, выписавшись из больницы, Рита ехала домой. Опять шел снег белый, пушистый, как пух. Она смотрела в окно автобуса и любовалась высокими елями в снегу у дороги.  И думала, к чему был последний сон. Ведь вши – к деньгам. Она знала это точно, но получается, что потеряет их, вон  сколько вшей из волос вытрясла.  Ага, потеряет то, чего у нее нет, чушь какая-то!  Лучше на природу смотреть, какая кругом красота!

Приеду, поставлю мольберт, который сто лет не доставала и напишу, хотя бы этюд зимний.

Вспомнив о красках, Рита совсем успокоилась. Она представила, как открывает тюбик с масляной краской, на нее всегда запах красок действовал, как успокоительный бальзам. Ей даже в автобусе стал чудиться запах масляных красок.



Владимир Митюк. Ухо болит

Вера в приметы посильнее любой дугой, вытравить невозможно. Ибо приметы отражают некую закономерность, и последовательность событий, о которых мы и предполагать не можем. Ведь неспроста в элитных отелях отсутствуют тринадцатые этажи и номера, в Индии еще и двадцать вторые. Счастливые есть цифры и не очень. Конечно, апостериори мы еще и привязываем события и приметы, и много чего получается. С кошками это вообще нечто. Ну, много их, а с цифрами…
Вот, написал я двенадцатый рассказ, надо бы сразу и тринадцатый, чтобы на нем не останавливаться, так нет – вроде ничего такого не произошло, а высасывать из пальца не хотелось. Подумал – а просто заметки с картинками, но не успел. Кошка ли виновата, черный барашек или собственное, врожденное желание положиться на авось – что теперь разбираться! А результат – вместо поездки на океан или еще куда, я вынужден сидеть у бассейна, и с некоторой завистью наблюдать за плещущимися в воде коллегами. Да отгонять наглых ворон от столика. С соседнего она ухитрилась из чашки выковырять кусочек дыни. И сидит себе на пальме…. Кыш! И норовит нагадить Вам на голову или в бассейн, в крайнем случае – спереть что-нибудь.

А все началось, не знаю с чего.

Короче, по утрам приходит сестра милосердия из наших по имени Виктория – вот она, рассекает в бассейне, и закапывает мне в ухо…. После чего лежу я один-одинешенек в номере на левом боку,  пока капельки не проникнут в правое ухо…
Идем себе вечером по набережной к воротам Индии, и замечаю – ну ничего не слышно, ладно, думаю, плохо вытряхнул воду. Прыгаю на левой ноге, правой…. Никакого эффекта. Утром – еще хуже, телевизор  - не слышно….  И к коллегам поворачиваться приходится….

Ой, идем в медпункт, на одном из предприятий – Mazagon Dock – есть такой, записываюсь и – к "терапеуту". Правильно говорят – терапевт и в Африке терапевт, а в Индии  - тем более.

Кто был у нас – а все, наверное, побывали, представляет – ну,  покачала головой, приставила к уху огромный китайский фонарик, что она там увидела?

Снова покачала головой,  и стала что-то писать в журнале. Направление в госпиталь имени принца Али Хана. Весь прием у нее занял пять минут, из них четыре с половиной она заполняла бумаги. А что делать мне?

Звоним в госпиталь. Да, номерок на завтра. А мне что – терпеть? Усиленно работаю, пытаясь отвлечься, смотрю всякую чухню по ящику – у нас РенТВ, Россия-2 и «Звезда».

К утру ухо начинает активно болеть. Что со слухом, очевидно. Иду на работу, злой на себя и все окружающее. Плохо прыгал после бассейна или океана? Прихватил какую-то заразу.

Наконец, в 17-00, отъезжаю от отеля вместе с переводчиком. Тот еще старше меня, напутствует строго – ты говоришь, а я перевожу, и не встревай. Ну да, все мы зачастую переоцениваем свои возможности. В прошлом году, помнится, один из наших умников пошел в Мумбаи к зубному. Мол, я и так все знаю, говорю свободно.

Но уметь спросить, сколько стоит this one или который час – совсем не то, что требуется в особых ситуациях. Зачастую оттенки имеют такое значение, что мы заранее не представляем.

Тот, прошлогодний поход потребовал еще одного врачебного вмешательства, хорошо, что последствия не стали фатальными.

Скажите честно, Вы сможете объяснить врачу хотя бы на родном языке, что Вас беспокоит? Поэтому я киваю головой, скорей бы к! До многопрофильного госпиталя – полчаса в мумбайских пробках, и еще минут десять приходится подождать. Он находится мусульманском районе, и большинство посетителей мусульмане. Женщины не в хиджабах, но многие в сопровождении мужчин, и те заходят с ними на прием.

Так положено, если врач – мужчина.

Доктор – тоже мусульманин из индийцев, доброжелательный. Осматривает, кивает головой. Потом берет какую-то трубочку, присоединенную к шлангу, сует мне в ухо. Сиди, мол, и не рыпайся.  Как же. Собираю волю в кулачок, а доктор нажимает на кнопочку и отсасывает скопившуюся в ухе заразу…. Автоматически, конечно.

Слух появляется, но ухо продолжает болеть. Прописывают мне Clotrin-AC, мол, закапывай в ухо две недели три раза в день по две капли.  И никаких там бассейнов или море-океанов. Возле отеля, на Колабе, несколько аптек. У нас их тоже развелось до, но не сравниться. Однако желаемое лекарство находится лишь в
четвертой, за 39 рупий.

Беру бутылочку, скручиваю крышку, достаю другую из прилагаемого пакетика с пипеткой. Так, надо вставить ухо и нажать, и чтоб две капли. Пытаюсь, но попытки закапать в ухо самому к успеху не приводят, проливается.  Хорошо, что есть, кому помочь!  Вика приходит по утрам, и добросовестно закапывает, а попискиваю. И полчаса лежу на боку, пока лекарство не просочится...
 

Попал, понимаю. Ни тебе поездок в выходные, ни купания. Бассейн внизу, на первом этаже, сиди с нетбуком и завидуй. И профилактический алкоголь противопоказан. Но друзья не бросают! Один, второй человек выпал, и все планы рухнули.

Сообщаю респондентам – мол, так и так, j’ai suite malade, ich bin kranken…

Слоник-2 советует лечить локатор, намекая на размер ушей, а я пишу эти заметки, вместо продолжения путешествий или написания очередного романа.

Госпиталь называется так: PRINCE ALY KHAN GOSPITAL.

 
Мне стало интересно, кто же такой этот Али Хан? Может, этот, а может, нет. Но если Вы прочтете приведенную мной выдержку, то не пожалеете о потерянном времени…

А я буду продолжать лечить ухО!  И обращать внимание на приметы. Кошка кошкой, а надо все равно сплюнуть три раза через плечо и постучать костяшками по деревяшке. Если ее нет – по голове проходящего мимо депутата, в крайнем случае, по своей. И не останавливаться на двенадцати, а скорее проскочить следующую, и, для гарантии, четырнадцатую. Тогда все будет в порядке!
 
Али Хан 13 июня 1911 года — 12 мая 1960 года
История жизни    http://www.tonnel.ru/?l=gzl&uid=125
Али Хан был наследником Ага Хана III до тех пор, пока он не лишился возможности стать духовным лидером 20 миллионов мусульман исмаильской секты, проживающих в Индии. Это произошло потому, что Али Хан страстно любил гоночные автомобили, горячих скакунов и прекрасных женщин.
Родившийся в Италии и получивший европейское образование принц Али Сулейман Хан унаследовал огромное состояние и быстро научился им пользоваться. В 1929 году, после смерти матери, Али оказался в Лондоне, куда отец отправил его для изучения юриспруденции. Смуглый юноша невысокого роста был экзотически красив и чрезвычайно энергичен. Он великолепно водил гоночные автомобили, умел прекрасно обращаться с лошадьми, и был постоянно окружен поклонницами.
Он участвовал в автомобильных гонках среди профессионалов в различных европейских странах, ездил в охотничьи экспедиции в Африку и умело управлял своими многочисленными фермами по выращиванию скакунов и виллами в Ирландии, Франции, Швейцарии и Венесуэле. Во время второй мировой войны союзное командование находило просто бесценными его смелость и великолепное знание английского, французского и арабского языков. Али Хан был награжден "Военным крестом" и "Бронзовой звездой" США за выполнение ответственных и опасных разведывательных заданий.

Позже Али Хан завоевал глубокое уважение на посту постоянного представителя Пакистана при ООН, где он проработал с 1958 года до 12 мая 1960 года, когда он погиб в автокатастрофе.

Две необходимые и чрезвычайно важные стороны автогонок и американской службы - скорость и хорошее материально-техническое обеспечение — проявились и в любовной карьере Али Хана. Поскольку его дома и виллы были разбросаны по всему миру, ему оставалось лишь привлечь к себе внимание женщины, а потом он мог преследовать ее практически повсюду. Он использовал особый прием, который сам называл "взгляд через наполненную людьми комнату". Он выбирал себе очередную жертву и смотрел на нее, не отрываясь до тех пор, пока она не обращала на него внимание. Затем он устраивал так, чтобы его кто-нибудь познакомил со своей избранницей. После этого на нее лавиной обрушивались дюжины роз и телефонные звонки, а любое ее желание или каприз моментально выполнялись.
Эльза Максвелл написала, что с женщиной Али всегда танцевал "медленно и восторженно, словно делал это последний раз в своей жизни... Когда он говорил женщине, что любит ее, он был совершенно искренен. Он и в самом деле любил ее... в тот момент. Проблема-то вся заключалась в том, что этот момент слишком быстро проходил". Даже замужняя женщина могла безбоязненно иметь любовную связь с Али, который всегда путешествовал с огромной толпой друзей, знакомых и почитательниц, среди которых было просто невозможно угадать, с которой в тот момент Али был близок.

В 1936 году потрясенный Лоэл Гиннес, член парламента, рассказал в суде во время бракоразводного процесса о том, что, уехав в непродолжительную командировку, он оставил прекрасную, счастливую и влюбленную в него молодую жену Джоан с Али Ханом который, как обычно, путешествовал с огромной свитой. Когда он вскоре вернулся, Джоан заявила, что требует немедленного развода, поскольку собирается выйти замуж за Али.

Джоан стала первой женой Али Хана. У них родилось два сына: Карим, который стал четвертым Имамом после смерти отца Али Хана в 1957 году, и Амин.
Али, конечно, продолжал свои многочисленные любовные похождения. Он, однако, и не помышлял о разводе с Джоан до знакомства со знойной красавицей Ритой Хейуорт на Ривьере в 1948 году. У Али была сильнейшая конкуренция в лице ведущих актеров Голливуда и иранского шаха, которые тоже отдыхали в это время на Ривьере и планировали свои собственные операции по соблазнению знаменитой кинозвезды. В этой битве гигантов победил Али. Он свозил Риту в Париж, Лондон и Мадрид и помог ей избавиться от плохого настроения после развода со своим предыдущим мужем Органом Уэллсом.

Семейная жизнь с Али, впрочем, стала для Риты сплошным разочарованием. Она надеялась хоть немного отдохнуть в семье от своего изматывающего голливудского графика, уединившись с Али на одной из его многочисленных вилл. Али же либо не сумел, либо не захотел изменить свой ритм жизни. Он страдал от одиночества, если его не окружала толпа людей, и мучился от осознания того, что ему не надо через пару часов лететь или плыть на другой континент или хотя бы просто в другую страну.

Рита вернулась в Америку, забрав с собой их дочь Ясмин, и стала первой женщиной, бросившей Али Хана. Они официально развелись в 1953 году, и Али вернулся к своему привычному образу жизни, перелетая из страны в страну, проводя иногда в некоторых из них лишь по нескольку часов, не покидая при этом шикарных апартаментов в самых роскошных гостиницах тех городов, где приземлялся его самолет.

Репутация Али как одного из самых знаменитых плейбоев того времени достигла таких масштабов, что один из его современников заметил: "Женщину считали устаревшей, безнадежно отставшей от моды и от жизни, вообще пустым местом, на нее не обращали никакого внимания, если она не побывала в постели с Али хотя бы один раз".

Несмотря на то, что Али менял женщин столь же часто, как лошадей или автомобили, его романы с ними были такими пылкими и приносили каждой из них столько удовлетворения и новых впечатлений, что лишь немногие из них потом могли на что-либо пожаловаться. Джульетт Греко была просто в восхищении от согласованности и продуманности всех действий и поступков Али.
Ким Новак заявила, что после Али все остальные мужчины кажутся ей "полумертвыми". Первое, что пришло в голову актрисе Джин Тьерни после знакомства с Али, было: "Только этого мне не хватало, познакомиться еще с каким-то восточным супер-жеребцом". Немного спустя Джин так влюбилась в Али, что очень надеялась даже выйти за него замуж.

Самым знаменитым романом Али стал роман с леди Фернесс, которая была спутницей принца Уэльского до тех пор, пока она не познакомилась с Али и не влюбилась в него. Обозленный Эдвард VIII завел роман с американкой Уоллис Симпсон, которая незадолго до этого развелась. Ради нее он даже оставил в конце концов английский трон.

Али всегда утверждал:"Когда я люблю женщину, я думаю лишь о том, как доставить ей удовольствие". Он получил уникальное сексуальное образование в Каире, куда отец послал его еще мальчиком специально для этой цели. Техника секса, которой научили Али арабы, называлась "имсак". Одна из партнерш Али описала свои ощущения от встреч с ним так: "Независимо от того, сколько женщин было у Али, он сам редко достигал оргазма. Он мог заниматься сексом часами, но сам позволял себе пройти весь путь до конца не чаще, чем дважды в неделю. Он наслаждался тем впечатлением, которое его сексуальная техника производила на женщин. Он любил, когда они теряли контроль над собой. Сам же он всегда контролировал свои действия и всегда был хозяином положения".

Али Хан однажды заявил: "Меня как-то обозвали "проклятым черномазым". Я им всем отомстил. Я отнял у них всех их женщин".


Владимир Митюк.  Зуб Тоже Болит

Она нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь….

Какое уж тут продолжение!
И случается именно в тот прекрасный летний вечер, когда ты полон ожидания, спешишь на свидание с любимой девушкой, или, ежели обременен узами брака, хочешь провести вечер с любимой женой. Пройтись по парку, или забуровиться в театр или ночное заведение с шоу-программой. Или встретиться с друзьями, не задумываясь о последствиях.

Она приходит под покровом
Не то, что дня, но темноты
И так буравит, будто некто
Зубцами вырвал все мечты….

Ведь ей – все возрасты покорны,
Ее позывы – болетворны,
Я вспоминаю мать твою –
Терпеть – не в мочь,
Пока ж – терплю!

Натурал ты или гей –
Завари скорей шалфей!
Чуть остынет – сразу в рот,
Полощи, и зуб пройдет!

Ну, а если – добрый доктор,
Взяв ланцеты и пинцет,
Заморозив, чтоб не больно….

Так и случилось. И, в дополнение ко всему – именно утром в воскресенье! Сначала – да, шалфей, думаю, потерплю немного, и все пройдет.  Зубы-то кончились, ну, не все. Чему ж болеть? И не зубы, а флюс…. Куда бедному крестьянину податься? Ну, в селе…. Известен проверенный способ. Ввиду страдания и водконепереносимости, использую виски.… Полощу, но никакого эффекта. Не пугайтесь – не выплевываю, а проглатываю. Хорошо, но ненадолго.   

Накручиваю круги по квартире, совершая марафон, в окончании которого гонец падает замертво. Но рановато. Что есть – анальгин, не помогает, ибупрофен – часа полтора, но не сразу. Главное – продержаться до утра понедельника, а там…. Идти к дежурному врачу, бог знает, в какую поликлинику? Выбираю терпение…. Ведь летом нормальные люди не работают, будет ли там, а пытаются отдохнуть….

В метро снимаю в банкомате пять тысяч – избавление от боли не бывает бесплатным, спускаюсь по эскалатору. Еще минут двадцать, и все….

В девять ноль-ноль, отзвонившись на работу, я – у заветных дверей давно знакомой клиники неподалеку от «Фрунзенской».  Нажимаю кнопку звонка – нет ответа. Кто ж летом, в понедельник? Все, кранты. Наконец, выходит дежурная медсестра….

– Вы что? Мы ж сегодня не работаем! 

– А на Ветеранов? И будет ли там ДП?

– Сейчас узнаю. Дама явно расположена ко мне, видя мое беспомощное состояние. Но что она может сделать?

– У нас все расписано, – она звонит в другой филиал, – попробуйте подъехать к трем, ДП должен быть. Может, Вас и примет.

Как же не принять, ведь в клинике я оставил половину стоимости «Лады», и не зря. Эффект был потрясающий, отработал…. Но об этом незнакомой медсестре знать не след….

Благодарю и сливаюсь на работу. Программисту, пусть и начальнику, проще – дал указания, сел ха компьютер, жрёшь себе таблетки и ждешь….

В три….

Я – на месте, филиал на проспекте Ветеранов, возле метро.
 Конечно же, шефа еще нет. Мой доктор – гениальный, красавец, настоящий мачо, работавший и при советской власти, и в штатах, открыл клинику абсолютного уровня. Я не говорю – европейского или заокеанского, но лучше! Ибо….  Но сейчас меня не интересуют ни имидж клиники, ни очередь, выстроившаяся передо мной. Вы ж понимаете, когда опухоль растет подобно кумулятивного эффекта….
Заполняю неизбежные документы – договор на обслуживание, моя карточка – в филиале на «Фрунзенской», да, я не страдаю аллергией, не боле желтухой, мне не противопоказана анестезия…. В общем, не был и не привлекался….
Доктор, наконец, приходит, расточая бесподобные улыбки и вселяя в пациентов оптимизм. А есть ли что важнее перед тем, как погрузиться в зубоврачебное кресло!

Жду…. Очередь…. У каждого своя проблема. Кому-то надо тупо запломбировать зуб,  кто-то должен поменять временную пломбу на постоянную, кому-то нужно сделать слепок для протезирования. 

Моей соседке – четыре стула в reception, все заняты, моего же возраста – что-то непонятное при прикусе….. Протезы надо поставить правильно, но мне не до их проблем. Действие таблетки заканчивается, я прошу у ресепшенки водички запить таблетку – очередная доза ибупрофена помогает, но не сразу….

Наконец, доходит очередь и до меня. Препровождают в кабинет, и я устраиваюсь в кресле.

Красота, уютно, и даже можно не слишком бояться….

– Ну, что у нас? – вопрос чисто формальный, доктор ДП все видит сразу по моему состоянию.

Тупо раскрываю рот. Что будет? Сразу убьет, или помучает? Нет, сначала снимок…. Меня накрывают защитным жилетом, съемка – моментальная…. 

Укол в больное место…. Не знаю, говорят, что женщины более нежные, но после общения с ДП я стал в этом сомневаться….
Заморозка. Минуты две. После всего в дело вступают – ланцет, пинцет, и….

– Молодец,  приходи послезавтра…. Купи в аптеке, и полощи – не пресловутым шалфеем, а солью или содой. И – конечно, антибиотики… 
Чек, рецепт,  метро, аптека,  рядом с домом – «Озерки». Летом болящего народу поменьше, управляюсь минут за пять….   

Послушно выполняю предписания, но идти на работу во вторник мне не под силу. Больничный? Невозможно,  лето, полная жопа, оставшиеся коллеги бегают, как савраски по объектам и филиалам…. Вторник проходит за игрой в тетрис и пасьянс, никак не удается сосредоточиться или хотя бы прочесть что-то.  Картинка по телеку растекается, не затрагивая подсознания.

В среду – опухоль немного опадает, но….  Ем что-то, от соды и соли – вы знаете, что это такое…. Иду на работу,  даже могу соображать, и к трем – в клинику, к ДП…. На сей раз я подготовился – взял с собой в качестве презента изданную в прошлом году книгу, и слоника, привезенного из Индии. Много привез, но почти всех раздал. Вернулся и Мумбаи всего-то месяц назад…

Кресло, ланцеты и пинцеты…
– У тебя улучшение. Потерпи, сегодня – никакого обезболивания, местного наркоза….

Больно, но я терплю. ДП виднее, что делать, это тот врач, которому можно доверять, не задумываясь. Режет, давит, больно!!!!

Вручаю презенты….
– Слоник – это всегда хорошо, а книга – мне дарят, я читаю и собираю книжки с автографами.

 Я чувствую искреннюю заинтересованность….
Можно бы написать целую поэму о ДП, наверное, я это сделаю, но не в рамках этого повествования.

– Приходи завтра, проверим, и все. Только выполняй все  предписания.
Ага, полоскать пять раз в день раствором соды или соли, лопать антибиотики, после чего моча, уж извините, приобретает ненатуральный, темный цвет, и не стоит…. Впрочем, последнее и хорошо…. 


Бегаю между офисом и заводами, уже чувствуя себя человеком….
Следующий визит – мой внешний вид уже не шокирует окружающих,  я презентую еще одну книжку…

Мы – почти что друзья.  Но не уникальные. Доктор, врач, со всеми степенями и нормальным отношением к пациентам…. С которым можно поговорить не только на русском, и….

– Только обязательно закончи весь курс, не сачкуй. А шалфей – всю следующую неделю.

Понимаю. Минут пять мы говорим на совершенно отвлеченные темы…. Может, наши диалоги тоже увидят свет….

И я ухожу почти просветленным, закуривая по пути к метро, почти на автомате. Ожил. Вот и девушка, еще одна!  Куда уж гламурным красоткам. Не ценим мы своих! А я….  Ожил, значит!!!

А чего еще можно желать, когда боль прошла?

Только женщин, и, как можно больше…. 

И, когда, наконец, пройдут дожди….

Женщина, дождь и зубная боль – несовместимы.
 
;
 
Вера Мосова. Седина в бороду

–  Вот ведь кобель  старый,  до чего додумался! Любовниц заводить!  Точно, седина в бороду – бес в ребро!  – в голосе свекрови звучит не столько негодование, сколько недоумение,  –  я на него тридцать лет жизни убила, а тут нате Вам – любовница у него появилась! 

От удивления я не знаю, что и ответить.  Да и не до того мне сейчас: на руках у меня полумесячный младенец, я вся погружена в непривычные пока хлопоты первого материнства, в беспросветность  бессонных ночей и мокрых пеленок.

–  Вчера напился да и рассказал мне,  – продолжает она,  –  влюбился на курорте в какую-то учительницу из Перми.  Надей зовут. Красивая, говорит, и умная. И одевается, мол, хорошо,  не то, что ты, Милочка. И кофт, говорит, у тебя таких красивых нет, и платьев. А я всю жизнь за ним, инвалидом, ухаживала, всё сама тянула – и вот благодарность!

Ну что тут скажешь? Родителям моего мужа слегка за пятьдесят, а мне всего лишь двадцать. Эта история кажется мне нереальной. Какая любовь может быть в таком возрасте?

– И ведь он  к ней ехать собрался, к Наде этой!  – продолжает она, –  мне бы, мол, только тут с партийного учета сняться, и больше ничего меня не держит! Это как же  не держит? А годы? А дети? А внуки?

– Ну и пусть едет, – отвечаю я со свойственным своему возрасту максимализмом,  –  разве можно терпеть такое оскорбление? Надолго он там не задержится, кто ж ему прислуживать-то станет? Потом ещё локти будет кусать.

– Так ведь он все деньги, годами накопленные, на неё потратит, а потом вернется ко мне ни с чем, а я приму его, куда ж мне деваться?

Вот этого я никак не могу понять! Мир моего сознания еще не имеет полутонов – либо черное, либо белое.  Во мне все кипит от справедливого негодования! А где же гордость? Как можно сносить такое оскорбление? Всю свою  жизнь эта тихая, скромная женщина, родившая мужу троих детей,  верой и правдой служит ему. Именно служит!

Девятнадцатилетним парнем вернулся он с фронта, став там инвалидом, и ногу ему теперь  заменяет протез. И все эти годы он окружен заботой двух женщин: своей матери и жены, всегда готовых пылинки с него сдувать. Только он входит в дом, жена уже бежит с тряпкой – подошву протеза протереть, второй ботинок помочь снять, скорей накормить-напоить,  это подать, то поднести. Она всячески скрывает от соседей и сослуживцев его страсть к спиртному: после запойных выходных поднимет его пораньше, приведёт в порядок, чтобы он свеженьким и бодреньким мог отправляться на работу.

Она и сама ещё работает на заводе и тянет всё  хозяйство вместе со своей немолодой, но пока довольно крепкой свекровью.

Я понимаю её обиду, её боль, и мне становится горько, что в благодарность за все это она получила такую вот оплеуху. Тогда я была  абсолютно  уверена, что на её месте уже давно поставила бы вопрос ребром: или – или! При всем моем уважении к героическому прошлому  легендарного свекра, я не принимаю его домостроевских замашек, от которых порой достается и мне, и, естественно, особой любви к нему не испытываю. А в этой истории он видится мне просто монстром каким-то.

События стремительно развиваются, наш влюбленный получает ко Дню Победы бандероль от этой самой Нади. Там какая-то книга, а на ней надпись: «Спасибо за яблони в цвету и голубое небо!» Ну, это уже слишком! Потом свекровь перехватывает письмо от назойливой до неприличия женщины, в котором  та  рассказывает, как чудно у неё сейчас на даче, какая там красота, вот только мужских рук не хватает.

– Смотри-ка, заманивает его к себе, –  сетует опять оскорбленная жена,  –  вот ведь соберется да и уедет к ней, а как же я?

– Да не нужен ему её сад,  –  уверенно  отвечаю я, пытаясь ободрить несчастную женщину,  –  он ведь все равно ничего делать там не станет, привык, что Вы всё сами тянете, он же не работает в своем огороде!

 – Здесь не работает, а там будет! – с горечью отвечает она. И я опять не знаю, что на это ответить.

Сегодня, вспоминая те  события, уже подернутые паутиной десятилетий, я не перестаю удивляться незамысловатой  житейской мудрости моей свекрови. Она вкладывает в конверт другое письмо, написанное ею самой от имени пресловутой Нади, и отдает его мужу.

Что уж она там написала,  я не могу сказать, но это быстро отрезвило нашего седовласого Ромео.  Да так, что через несколько лет, встретившись случайно с  той дамой  в одном из местных санаториев (жизнь порой подбрасывает нам такие сюрпризы), на её вопрос: «Вас случайно не Геннадием зовут?» он ответил: «Нет, Иваном!» и быстренько ретировался.  Об этом позднее он опять сам же и рассказал своей жене, будучи под воздействием Бахуса.

Сейчас я могу себе представить, как долго все-таки кровоточила эта рана в сердце бедной женщины. Однажды она даже решилась посмотреть на свою соперницу. Случилось так, что вскоре после истории с письмом мы  с ней проезжали на поезде через Пермь. Она заранее послала телеграмму, что будет проездом (благо,  адрес  ей был известен), от имени какого-то  Василия, который, по рассказам свекра, тоже был в их с Надеждой компании, и указала номер соседнего вагона.
С содроганием сердца выходила я на перрон, чувствуя себя нашкодившей ученицей. Свекровь же была спокойна и собранна. Нашим взорам предстала толстая тетка с невзрачным букетиком в одной руке и телеграммой в другой. На голове прическа, именуемая в народе не иначе, как «вшивый домик», на отечных ногах – стоптанные тапочки.  Она настойчиво атаковала проводницу, так как нужного ей пассажира в вагоне не оказалось.

– Что, сын не приехал?  – участливо спросила мать моего мужа.  И я поразилась её дерзости и спокойствию в данный момент, хотя сама дрожала от страха быть разоблаченными.

– Нет, знакомый,  – почему-то надменно ответила  женщина и, тяжело ступая и не менее тяжело дыша, отправилась по совету проводницы в конец состава.
Родители моего мужа после того случая прожили вместе еще много лет. Вместе радовались простым  житейским радостям, своим детям,  внукам, а потом и правнукам. Сейчас мне даже трудно представить, что всё это  могло разрушиться в одночасье. А годы и жизненный опыт добавили в мое сознание массу оттенков и полутонов. И сегодня я знаю, что белое не всегда белое, а черное  может быть вовсе и не черным, всё зависит от ракурса, под которым ты на это смотришь. 

Жизнь научила, что за спинами  детей всегда должна быть крепкая стена – их родительский дом, в котором непременно есть и мать, и отец.  Что у  внуков обязательно должно быть на земле заветное место, где их с нетерпением ждут любящие бабушка и дедушка. Вместе ждут, вдвоём!  Что умение прощать – это высшее благо, которое дается нам с опытом. 

Что,  живя рядом десятилетиями, муж и жена не просто становятся самыми родными душами, а прорастают  корнями друг в друге настолько, что разорвать это просто невозможно, только если резать по живому. А это всегда больно. Очень.
;
 
Борис Готман. Любкины рассказы.
Госпожа инженер

К обеденному перерыву мы с Любой закончили пробежку по лабиринтам двух девятиэтажек, начальником строительства которых она была.

 Знакомы мы были  неделю – ровно столько я работал в этой фирме начальником отдела инженерного контроля. Но Израиль – страна маленькая и мы в первый день выяснили, что её муж Владимир, бывший доцент строительного института, и моя супруга, бывший начальник лаборатории сварки, учились в местном университете на годичных курсах, которые должны были переквалифицировать бывших советских инженеров и ученых в учителей для средних школ.

Возможно это обстоятельство  в дополнение к тому, что я сразу увидел в ней хорошего инженера, быстро подружило нас.

Мы зашли в её кабинет.  Она жестом отослала кладовщика, кинувшегося ставить начальству кофе, сама налила в чайник свежую воду и включила его.

 Заварила кофе, извлекла из холодильника парочку рогаликов,  достала из ящика стола "Парламент".

Закурили. Люба, как бы продолжила начатый ранее рассказ:

 "В тот первый год здесь, после пяти месяцев мытья подъездов и квартир подвернулось, наконец, место инженера в технадзор.
 Я уже получила подтверждение диплома и свидетельство о записи в Книгу инженеров и архитекторов. А за неделю до этого мы купили по льготной цене "Тойоту". Ты же понимаешь, влезли в огромные долги.
 Но не купили бы машину – не взяли бы на работу.

Приехала в первое утро в контору, хозяин сел в свой "Вольво" – только и сказал, чтоб не отставала...

На стройке – знаешь большой тихон (средняя школа) на  выезде к Ашкелону –  зашли в конторку, хозяин познакомил с Леоном – начальником объекта, сказал  ему и мастерам, что эта геверет механдесет (госпожа инженер) будет у них инспектором.  И уехал...

Контейнер, где я должна была сидеть, был уже готов, хотя было там полно пыли и грязи.

Сейчас они бы все на ушах у меня стояли и вылизали бы каждую пылинку. А тогда взяла ведро, тряпку, швабру и сама… Один из мастеров, правда, увидел – прислал рабочего ...

Села, часа за три просмотрела чертежи и прочие документы. Пора на площадку. Зашла к Леону, говорю, что хочу пройтись по объекту.

 А он спрашивает, зачем, мол, тебе это надо?! Сказал, что до меня другой инспектор был – так он только бумаги подписывал.

Я, конечно, ответила, что хочу для начала не только бумаги, но и стройку посмотреть. Встал он нехотя и пошёл со мной. Ещё одного мастера взял…" …

Люба вытащила следующую сигарету и прикурила от старой, прежде чем утопить её в импровизированной пепельнице – пластиковом стакане с водой, и продолжила:

"Ты же знаешь, в прошлой жизни я металлоконструкции проектировала, стройки только на авторском надзоре видела. Но тут такие дефекты были, что даже я разглядела. Фундаменты они засыпали, а в бетоне такие раковины были, что половина арматуры наружу глядела.

 Сказала Леону, чтобы работу прекратил, а засыпанные уже фундаменты опять откопал для проверки.  Попробовал он возражать, но я вернулась в конторку и написала предписание об остановке работ, отнесла его секретарше Леона под расписку.

Вернулась к себе, стала остальные бумаги смотреть и в порядок приводить. Так до конца рабочего дня и провозилась.

Заперла свою конторку, заглянула к Леону-начальнику попрощаться. Он мне так, с кривой усмешкой:

 – Всего хорошего, геверет механдесет! Только осторожно, опасно тут молодым симпатичным женщинам, всякое может...

Послала его тихонько и пошла к своей новенькой "Тойоте".  И чуть разрыв сердца не получила – два колеса со спущенными шинами, а правая фара разбита вдребезги, да так, что одним стеклом не обойтись. Всю менять надо.

Вернулась в свою конторку. Закрыла за собой дверь и такая у меня истерика началась! Вот тебе и заработала – одна только фара тысячи на две потянет, да и уехать не могу – запаска только одна! А денег-то в доме нет – утром сыну в школу последние сто шекелей отдала на "бесплатное обучение". Представляю, что Вовка мне скажет!!!

Но взяла себя в руки и хозяину своему позвонила. К счастью, в последний момент его поймала, уходил уже…

Рассказала ему всё – и про фундаменты, и что работу остановила, и что мне с машиной сделали.

 – Сейчас, – говорит, – приеду, сиди в конторке и не выходи!

 Действительно, минут через пятнадцать зашёл ко мне. Пошли вместе к "Тойоте" осмотрел мою машину, а тут и Леон тут как тут. Глаза большие, удивлённые вроде, распахнул...

Хозяин мне говорит, чтобы села в его "Вольво" и там ждала. Только ключи от "Тойоты" попросил.

Что он там Леону-начальнику  говорил, не знаю, только минут через пять вернулся и сел за руль:

 – Я тебя отвезу домой, а для "Тойоты" сейчас ремонтников вызовут и через пару часов к дому твоему подгонят. И ничего не бойся, больше никто тебя не обидит!
И, правда, так оно и произошло…"

В кабинет постучали и, не дожидаясь разрешения, тут же открыли дверь – это был один из субподрядчиков.

Люба с ходу выставила его вон таким изощрённым матом, который загнал бы в ступор любого одесского босяка…   

– Ой, извини, пожалуйста, – виновато сказала она мне, когда ошарашенный мужик захлопнул за собой дверь с той стороны, – ну никак этих охломонов  к культурному обхождению с женщиной приучить не могу…

Не хотелось уходить, но пора было ехать на следующую стройку...

Борис Готман. Любкины рассказы
Ты должен спасти мою честь

Часа в четыре дня позвонила Люба:
– Можешь приехать сегодня? Я буду здесь часов до восьми.

 – В шесть устроит?

В шесть, как обещал, зашёл в её кабинет.

 – Спасибо, что приехал! – с ходу начала Люба. – Представляешь, пошла утром в Гражданскую оборону за разрешением на  "мамады" (комнаты-убежища в квартирах), так этот ублюдок Давид кабинет на защёлку запер и на стол свой мне показывает, давай мол, десять минут секса и разрешение у тебя… Вот, смотри, вспомнила, опять руки трясутся!

– И что дальше? – спросил я. О Давиде,  начальнике окружного управления  ГО,  поговаривали,  что ни одной юбки не пропускает.

– А я ему говорю, – продолжила Люба, – с кем трахаться,  выберу  сама! У меня "мамады" в полном порядке, так что не **би мне мозги! А он мне заявляет: "Раз так, завтра пришлю к тебе солдат-инспекторов. Если что-то нароют, придёшь и ляжешь на этом же столе – иначе  разрешение не увидишь никогда!"

Я молчал, давая выговориться Любе. Она нервно закурила и продолжила:

– А я у этой  твари  спрашиваю: "А если твои псы ничего не нароют?" – "Не нароют, –  говорит,  значит,  получишь разрешение".

Я молчал. Люба пару раз подряд глубоко затянулась:

– Такое меня зло взяло, что я этому придурку говорю: "Ладно,  согласна! Только если они ничего не накопают,  ты не только разрешение на "мамады"  дашь,  но ещё и без штанов пробежишься по площади вокруг своего управления. Покажешь задницу  народу, а не только несчастным, которых ты тут своим служебным положением домогаешь!" А он, гад, расхохотался и сказал, что согласен…

– А моя какая роль в вашем  с Давидом интересном споре? – спросил я.

– Так самая главная! Ты должен спасти честь несчастной девушки – мою, то есть! Побудь завтра здесь,  пока его солдаты проверять будут!  Чтоб ничего нарыть  не смогли.

В принципе я был почти уверен, что подкопаться в "мамадах" на  домах Любы не к чему. Ведь я лично регулярно "жучил" и Любу, и её мастеров! Сам и проверял  все мелочи. Поэтому согласился…

На следующий день захватил с собой  нужные бумаги и прошёлся с прибывшими солдатами по положенному для проверки числу квартир. Все их придирки  я блокировал, показывая им соответствующие инструкции ГО.

Потом Люба пригласила солдат к себе в кабинет, угостила кофе и сигаретами, а потом заставила подписать акт проверки. Те попробовали улизнуть… Только от Любы не улизнёшь!

Назавтра чуть не вышел облом.  Мы с Любой поехали к Давиду вместе.

Он повёл себя, как настоящий гусар. Но когда  вышел из своего управления без штанов, мимо проезжал полицейский патруль…

Хорошо,   Любка  разрешение взяла у  Давида до того. 

 
 
Тэн Томилина  Магия веры

Когда Андрею исполнилось 50 лет,  он не имел за душой ничего.  Отношения с женщинами у него не ладились, в связи с  этим он так и не обзавелся детьми. Была у него еще одна проблема, которая известна многим людям, которые однажды решили покорить Москву. У холостяка,   как и у большинства,  не было своего жилья. Возможно,  именно это не давало ему крепких отношений с женщинами, ведь каждая из представительниц прекрасного пола хотела быть хозяйкой в своем доме, где впоследствии станет матерью детей. Андрею приходилось снимать жилье, а оно в Москве дорогое, и на это уходила почти половина его зарплаты. Такая жизнь без перспектив и роста приводила к постоянному унынию. Мечты  стали расплываться, а нужны ли они вообще? Жизнь так быстро пролетела, не одарив особым счастьем.

А в чем составляющая счастья мужчины? Кто ответит на этот вопрос? Андрей чувствовал себя несчастным, а свою жизнь не удавшейся.

Однажды вечером, вернувшись после работы, Андрей как обычно включил телевизор, чтобы посмотреть его перед ужином.  В дверь раздался звонок.  На пороге стояла молодая девушка в платке и с книгами в руках.

–  Здравствуйте. Я пришла рассказать вам о Боге. У меня в руках несколько книг, в которых говорится, как стать ближе к Богу и обрести счастье.

–  Счастье? – задумался Андрей, –  а оно вообще есть?

–  Пожертвуйте мне немного денег, и я подарю вам одну книгу. Она мудрая и расскажет о том, как стать счастливым.

Андрей дал девушке денег и пригласил ее домой на чай.

–  Мне уже 50 лет, какое тут счастье, но за книгу спасибо. А ты откуда такая красивая и в Бога веришь?

–  Я запуталась в жизни, люблю одного парня, а он женат, вот и решила у Бога искать утешения.

–  Эх, молодые, у вас еще все впереди, что же вы растрачиваете жизнь на безответную любовь-то? Я уже пожил свое, мне уже ни во что и верить не хочется.

–  А я верю, верю, что Бог поможет мне! – в запале сказала девушка.

Они  еще долго беседовали, а когда девушка ушла,  Андрей решил посмотреть, что за книгу она ему принесла. Открыв ее на середине, он прочитал:
Мужчина должен сделать три вещи, чтобы стать счастливым:

1. Посадить дерево
2. Построить дом
3. Вырастить сына

Эта мудрость такая древняя, и Андрей знал ее еще со школы, но у него так не  вышло – нет ни дома, ни сына, и зачем тогда нужно это дерево?

Андрей очень разочаровался в жизни и перестал верить в Бога.
«Если Бог есть, тогда почему Он не дал мне ничего, почему я в 50 лет не имею ни жилья,  ни семьи?» –  перевернув страницу мудрой книги, Андрей  уснул, думая, что вряд ли уже что-то изменится к лучшему.

Следующим вечером, придя с работы, Андрей увидел, что книга так и лежит открытой на его подушке. Он решил почитать ее дальше. Там было написано, что если у Бога очень искренне попросить, то это обязательно это исполнит. Андрей рассмеялся в голос:

–  Что за сказочники написали эту книгу? Я вот всю жизнь прожил и ничего не имею,  и Богу нет до меня никакого дела. Кому я нужен теперь стареющий мужик без жилья в Москве?

Мужчина захлопнул книгу и включил телевизор.

Раздался звонок в дверь, на пороге стояла все та же молодая девушка.

–  Бестолковщина твоя книга, –  сразу сказал ей Андрей.

–  Почему это?

–  Там написано, загадай желание Богу и искренне поверь в него и оно сбудется! Ну и сказки! Я всю жизнь маюсь, и ничего не сбывается.  Так что на –  забери свою книгу и больше не приходи ко мне!

–  Самое главное Сила Веры, –  сказала девушка тихо, когда перед ее носом закрылась дверь.
Андрей лег на диван и стал смотреть телевизор.

«Что за дурочка молодая? Какая Сила Веры? – думал он, –   ну ладно проверим, что там у нас для счастья мужчины нужно? Хочу: дерево, дом и сына!»
Затем он громко рассмеялся, подумав о том, что завтра настанут, пожалуй,  самые счастливые дни в его жизни –  выходные.  Андрей любил отдыхать на природе. А в частности ездить в лес за ягодами и грибами. Октябрь месяц был тем месяцем, когда в лесу было много клюквы. И Андрей засобирался, готовясь к выходным. Палатка, банки для сбора я год, резиновые сапоги, примус –  это все он укладывал еще  в  начале недели в большой рюкзак,  чтобы,  когда наступит вечер пятницы сразу после работы, не заходя домой, сесть на электричку Москва – Тверь и выехать на полустанок  леса, богатого клюквой и брусникой.

Тверские леса очень влажные и климат там суровый. Местность достаточно болотистая, но попадаются и полянки, где воды практические нет. Это идеальное место для клюквы и  брусники, а грибов тут как в сказе – всех видов и мастей. Именно в такой лес, почти несколько лет подряд  Андрей периодически выезжает в определенное время года, когда за грибами, когда за ягодами. В октябре было время сбора клюквы.

***
Когда Андрей  приехал на полустанок, то почувствовал,  что погода держится достаточно теплая. +13 – это относительно тепло, учитывая,  что была середина октября. Этот лес в Тверской области местные называют северный оазис, потому что  кусок болотистой лесополосы всегда имеет более прохладную и влажную атмосферу по сравнению с Тверью. Природа тут больше похожа на северную,  создается впечатление, что Бог взял этот лес из Карелии или Севера и поместил в Тверскую область, а потому местные жители поговаривали, что в этом лесу творятся странные вещи.

Андрей надел свою теплую куртку на синтепоне и огромные резиновые сапоги, чтобы ходить по болотам. Он двигался в сторону дубовой рощи, которая лежала  на его пути, через которую нужно было пройти, чтобы добраться до лиственного леса, и только за ним будут болота, полные клюквы.

Однако он долго плутал по дубовому лесу, наступая и давя желуди подошвами своих ботинок, сапоги он снял и положил в рюкзак, потому что в них преодолевать километры было сложно. Огромные дубы с низкими елками  придавали этому месту странную величественность и колдовство. Андрей заблудился в энергетике  непростых деревьев, и долго ругал себя, что забыл компас.

Наконец, он вышел к лиственному лесу, здесь росли только березы, ольха и сосны.  Он снова сбился с пути, и, совсем уставший, потихоньку брел, проклиная,  что так спешил и заблудился.

–  И почему мне все время так не везет?! –  негодовал он, ступая по траве, –  и ведь ни один раз тут был, что за ерунда, почему не могу найти дорогу?

Начинало темнеть,  и нужно было быстрей двигаться к болотам. Андрей знал там некоторые холмики посреди болот не залитые водой, где он обычно и ставил свою палатку. Ночевал,  а утром просыпался в окружении ягод, и, позавтракав, начинал их сбор. Но сегодня с ним творилось нечто странное, он плутал сначала по дубовой роще, затем по лиственному лесу, и, почти в темноте,  выбрался к болотам.

Наконец, он набрел на  свой холм и радостно улыбнулся. Вот, ура! Сейчас поставит палатку, разожжет костерок и согреет чаю с бубликами.
Раскладывание палатки заняло минут 30, затем Андрей достал котелок, налил в него воды из баклажки и достал газовый примус, на котором собирался согреть  чай. Нужны были спички, он стал рыться в куртке, и обнаружил там вместо коробка только жёлудь, случайно залетевший к нему в карман во время блуждания по дубовой роще.

–  Что за напасть! –  Вскричал Андрей от досады. Оказалось, что спички он забыл дома. От отчаяния и злости он швырнул желудь и чуть не расплакался. Пришлось пить холодную воду  и ложиться спать голодным.

Утром он собирал клюкву только до полудня, так как у него не было огня. Пришлось возвращаться на полустанок, а там и в Москву.

По возращению домой он разложил почти пустые емкости на столе и досадно посмотрел на них.

– Мало собрал, жаль…

Последующую тишину разрубил звук звонка в дверь. На пороге стояла молодая проповедница с плетеной корзинкой в руке.

–  Опять ты? Я просил не приходить! Я атеист и мне не нужен Бог, он все равно не помогает мне!

–  Я… это покушать Вам принесла. Не ругайтесь.

–  А… ну заходи, посмотрим,  что ты там принесла.

После поездки в лес Андрей был ужасно голоден.
Девушка поставила на  стол корзинку и принялась доставать из нее кастрюльки и пакетики с едой. Андрей  улыбнулся и протянул ей баночку клюквы.

–  Это тебе, сам собирал.

Вторая баночка стояла у него на столе. Это был весь урожай.

–  Спасибо.

– Как там твой молодой парень? – Андрей жевал, поглядывая на девушку, его волчий аппетит радовал ее.

– Продолжаем встречаться, я хочу перетянуть его на свою сторону, чтобы он ушел от жены, ко мне.

 – Ну, ты вкусно готовишь, думаю, тебе удастся его перетянуть. Ведь путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Девушка улыбнулась.

С тех пор она стала приходить к Андрею часто, чтобы выговориться, и всегда с собой приносила ужин и книги о Боге.  Она готовила для него вегетарианские угощения с молитвами. Андрей ел с удовольствием и слушал  ее проповеди, но не спешил обращаться в веру, к которой та его ненавязчиво подталкивала.  Вскоре он так привык к ее  приходам, что уже, если она не могла прийти по какой-то причине или задерживалась,  начинал волноваться и посылать ей смс на мобильный телефон.

Прошел год. Был октябрь месяц, и Андрей решил отправиться за клюквой.  Как всегда он собрался и поехал по тому же маршруту. И в этот раз он с легкостью преодолел дубовую рощу, затем прошагал несколько километров по лиственному лесу, выйдя к болотистой местности. На этот раз он не забыл взять  с собой компас и спички, а потому  без лишних проблем разыскал свою прежнюю стоянку на холмике болота.

Разложив палатку,  Андрей достал примус и котелок, налил воды, разжег огонь и поставил готовиться чай.  И вдруг его взгляд привлекло нечто необычное. Там, на небольшом  возвышении, где земля совсем сухая, торчал маленький росток. Это был дубок, на котором сформировались два листика. Андрей вспомнил, что в прошлом году к нему в карман случайно попал желудь, принесенный из дубовой рощи,  и он его бросил именно в ту сторону. Желудь пророс.

Андрей не мог поверить своим глазам, это чудо с зелеными листочками тянулось к небу, претендуя на жизнь, жизнь на островке болота, там,  где в нескольких километрах нет ни одного дерева.

–  Я посадил дерево,  –  сказал сам себе Андрей.

И тут он вспомнил о мудрой книге и о том, что загадал желание. И вдруг подскочил, как ошпаренный,  оглядываясь  по сторонам. Вокруг стояла тишина,  и только кулик что-то пел на болоте.  Вынув из куртки мобильный телефон, решил позвонить молодой проповеднице, чтобы сообщить ей радостную новость, что случайно посадил дерево на Тверском болоте.

Девушка подняла трубку, и Андрей сразу выпалил:

–  Ты была права. Я посадил дерево! Бог есть!

Но она плакала в трубке.

–  Что случилось? – спросил Андрей.

Всхлипывая, девушка сообщила ему,  что беременна и не знает, как жить дальше.
Андрей предложил ей выйти за него замуж, она согласилась.



Леда Авотина
Вам, Санкт-Петербург!

Вы всегда элегантны в строгом сером граните,
Четкость линий отметит ценителей круг.
Не могу называть фамильярно Вас Питером,
Лишь по имени-отчеству – Санкт-Петербург!

Ваш дворцовый ансамбль, лишенный помпезности,
Прибалтийская сдержанность радуют глаз.
Стиль общения Ваш – на изящной словесности –
Ох, как нужен России сегодня, сейчас!

Вы всегда сохраняли свою независимость,
Признает это враг. Это чувствует друг.
Не могу называть фамильярно Вас Питером,
Лишь по имени-отчеству – Санкт-Петербург!

***
Рука в руке, и пальцы сплелись,
Шепчу твое имя, без отчества.
Рука в руке…. Но обе – мои,
Вот это и есть одиночество.


Dum spiro spero

Пока дышу, надеюсь,
Пока могу, смеюсь.
Во многом разуверяясь,
Немногого боюсь.

Из ценностей осталось
Лишь главная – покой.
Все остальное – малость,
А слава – звук пустой.

Ко многому теперь я
Иначе отношусь:
Пока могу – надеюсь,
Пока дышу – смеюсь.

Из английского юмора

У Мэри испуганный вид,
Мэри рыдает навзрыд:
«Ах, проглотила иглу я!»
– Успокойся, возьми другую!
 
 
Инна Сантим

Инна

Я рождена великолепной Ниагарой,
Коварной Летой, верной Иссык-Куль
Волной в морях гублю всех и ласкаю
Дарю алмазы для цветов в росу

Дождем осенним по любви тоскую
Весною озорная как капель
И в облаках легка, как поцелуи,
Что в омуте ждут черти в темноте

Оазисы рождаются в пустынях
И мир подводный манит глубиной
Господь мне дал в подарок имя Инна
В нем скрыта тайна сильною водой.

Значение имени ИННА – бурный поток или сильная вода с германского.
Монтаж

Нарезанные как попало кадры
Смонтированы грубо, словно наспех.
Я – рыба без воды, в усталых жабрах
Песок скрипит и плавники немеют

Я – птица в клетке в богадельне дней
Зверь, загнанный и свора рьяных гончих
Раскрыла пасти, на кровавый снег
Душа моя страданьем мироточит..

Я – тень от стен заброшенного храма
Я – в буйных зарослях на зеркале пруда
Короткий блик..Упавшая звезда,
Затерянная в городских кварталах
И вечность ловчим по моим следам...

Дубль новый

Пока полон кувшин, в нем немало сокрыто.
На губах терпкий вкус ускользающих дней
Виноградной лозою дорога увита
Опьяняет  вином, жалит болью открытий...

 ***

Бог нам дал искушений пленительных кубки
Жажду неутолимых безумных страстей...
Круг друзей иногда так мучительно хрупок
Мы частички других в бесконечности круге.
;
Путники вселенной

Есть загадка и ключ, открывающий древнюю тайну
Что уносим с собой в распростертые длани небес
Мы приходим нагими на землю совсем не случайно
И судьба человечья как наспех сколоченный крест

Что по тропам влачим, разбивая уставшие ноги
Оставляя пунктиром посланья размытых следов
Мы заблудшие дети на окраинах, кинутых Богом
Мы бессмертные души, испытавшие тяжесть оков..

И будет так

Откинут полог,
Лунный луч скользит
По шелковой подушке невесомо
Там орхидеи робость лепестков
переплетается
С шипами розы алой
И отраженья в сумраке окон
Еще хранят касанье
тонких  пальцев
Прижавшихся к стеклу...
Прекрасен путь любви
Окутан тайной ,
И мириады легких  паутин
Империи великой Поднебесья
Дни проведут в скитании пути
Настанет миг,
любовь твоя воскреснет...
;
Простота

Мудрец однажды лотос вопрошал
В чем таинство твое и просветленье..
Безмолвно лотос листьями качал..
Что этот мир? – прекрасное мгновенье
К чему вопросы вечные даны?
Отгадками заполнит время сны
Отбросив лишнее, коснется глубины.

Воббегонг

Хвостовым плавником разрезая гладь
Сея боль и кровавый стон
Подплывает к заветному берегу страсть
Помнишь, звали меня Воббегонг?

Испокон веков, миллиарды лет
Я кружу в темноте воды
Разнося с каждой милей все дальше смерть
Не ушедшим от лютой беды

Жду давно, расстелив пестрый свой ковер,
поздно медлить, пришла пора
Призывает вода, я твоя Воббегонг
Отойди скорей от костра

Искры в звездную ввысь устремятся прочь
Тьма проглотит их слабый всплеск
Нам подарена эта кромешная ночь
Торопись, я давно жду тебя, я здесь
;
Ночной гость

В мутной  слюде окна разлиты чернила сумерек
Луны нетопырь одноглазый пронзительно – жестко смотрит
3, 2, 1 ....Как всегда, скоро начнется безумие
Покажутся призраки ночи псами из подворотен

Изживших вчистую, сгинувших  в пасть пустоты  обещаний
Суливших в поспешности жара врата и блага  неземные….
Звезд  колокольчики робкие  звон оборвав, замолкают
Занавес поднимается,  И жеребцы вороные

В метках резких  подпалин от загрубевших рубцов
Стуком крепких  копыт полночь вбивают в  крыши…
Гостем нежданным на меч грузно стоит, опершись 
Вечный мой спутник и враг. Призрачный странный  рыцарь

Снова  в глазах безмолвных бьется один вопрос
Где умирают души, если их разлюбили
Бабочкой годы бьются в грубых перчатках жизни
Пламя пыльцу сжигает с преданных верой крыльев

Степ бай степ

Шаг – слово, шаг – чувство и вдруг незаметно
По льду заскользили изгибы из трещин.

Еще непонятной, изменчивой дрожью
Касаются нежно до панциря кожи...

И страшно, и горько, но хмелем так манит,
Ты таешь в тревожном пьянящем дурмане.

И мечешься в крике,  сбивающем ритмы
Обычных укладов привычной рутины.
Себя сам не слыша, бичуя причины.

Шаг – бездна, шаг – счастье и шаг –опозданье.
Себя страху страсти отдав на закланье.

Имя Боль

Все разметав свирепым ураганом
Она врывается, не ведая пощады
Вскрывая нервы острым ятаганом
Швыряет жизни на задворки Ада..

Безумная костлявая старуха.
Просторы рассекают крылья Руха.

Птенцов снедает голод. Безвозвратно.
В глаз прорези не отыскать спасенья
Любви руинами она была распята
И проклята людьми без погребенья.

Играет в кости ледяной рукой
Блуждает вечная, одна по свету Боль...


Если

В омуте памяти черти
Ждут свой заветный камень
Еcли тебе не верить,
Что же случится с нами

Если тебя не помнить
Значит жила напрасно
Ракушкой на ладони
Грустная старая сказка

Море споет мне песню
Ветер щеки коснется
В сказке мы были вместе
Ну, а теперь. Короста

Лжи вьет в корявых пальцах
Саван для нового бала.
Сколько к тебе возвращалась
Чтобы начать сначала

Время поставить точку
И разбрасывать камни
Буквы святых пророчеств
Выткутся под небесами

Не было, было, бросьте…
Стоит карать былое?
За горизонтом звезды
Яркой зовут дорогой

Спите, усталые черти
Встретимся, может после
Есть тебе не верить,
Значит, любви нет просто.

Венера в снегу скульптура в парке

В снежном безрассудстве, на секунду
Замереть, вглядеться в глубину
Там таится омут в хладе чудном
Лишь затронь послушную струну
Зазвучит, прольется, снег вскипит
И в мгновенье ока, наважденье
Растворится , музыка звучит
Дарит вновь Венера наслажденье

Снег, послушный, милый, легкий снег
Не сокрыть тебе, что пламенеет
Лишь на чуть душа заледенеет
Но Амур любовью вновь согреет:)
Боги примут восхищенья грех

Последние дни

Последние дни уходящего года
Часов монотонность сжимается в камень
И глыбой гранитной печаль вырастает
Любимый, всё это случилось не с нами?

Как статуй чеканны надменные лица
Но в холоде руки беспомощно ищут
Как будто надеясь воссоединиться
Предательством подлых Грааль опрокинут

И чаша иссякла. Мы дети подобий
Нас скульпторы наспех с тобой изваяли
Цветами закрыв сиротливость надгробий..
Скажи, как случилось, что мы опоздали...

Бурьяном забвенья покроется время
Обиды пустые забудутся после
По разному видно с тобою любили
И вот разминулись. Навеки. Быть может...
;
Единственный

Сумбур столетий перечеркнут скукой
Во всех премьерах видится повтор.
Мы – дежавю, мой милый, бег по кругу
Дан развлечением. А может быть всё вздор?

И сколько б раз мы не встречались раньше
Идя друг к другу через боль веков
Терзаемые подлостью и фальшью
Обманных слов, ненужных чёрствых слов

Попутчиков случайных и беспечных.
Всегда, ты знаешь, лишь к тебе я шла.
На краткий миг, безумно скоротечный
Дотронуться дыханием тепла

Обнять тебя и стать единым целым
Любовь никто не в силах разлучить.
И сколько б раз нас разорвать не смели
Незримая навек связала нить

Где б ни был ты, всегда я буду рядом
Одно прошу, ты только позови
В глазах моих сиянье звездопада
Расскажет молча сердцу о любви

Нелюбовь

И дождь хлестал как плеть неотвратимо
Надсмотрщиком ночь пути скрывала
Стирая грань проспектов и кварталов
Припудрив шрамы улиц мрачным гримом...

За шагом шаг. За годом год. Эпохи
Вспять души поворачивали  к бездне
На паперти любви сбирая крохи
Стремились в ад, надеясь, что воскреснут..

Блажен кто верует, иллюзии броня
Как тёплый плед укутывает в стужу
Пока мир без любви зачем-то нужен
Итог у всех путей – лжи западня

Забит зиндан по горлышко, до пресса
Но новых путников не оборвётся цепь
Так часто в равнодушии – злодейство
И в нелюбви согласие на смерть.

Осенние роли

В продрогших лужах тает ночь, фонарь уставший
Прожектор снов в немом кино, полночный странник
Так много видевший в глазах спешащих мимо
А осень тает на губах как пантомима.

В лохмотьях грязных стылый мрак, и чаша жизни
Почти допита, все пустяк, но есть харизма,
Очарование ,как свет, в конце тоннеля
Купаж осенний колдовством дорогу стелет.

 
Амалия Фархадова.  Дом без стен

Конечная остановка автобуса была на маленькой площади, где росло огромное красивое дерево. Тень от дерева покрывала почти всю площадь. На площади был выстроен двухэтажный дом, который совмещал  магазинчик и парикмахерскую. Лето уже давно вступило в свои права, поэтому на улице было очень жарко. Дверь парикмахерской всегда была открыта.

 – Смотри, Како, еще один автобус приехал! – кричал цирюльник сидящему в кресле человеку.

– Да, но, это сегодня последний, больше не будет.

– Да знаю я, что последний, держи прямо свою лысую голову! Ах, мою лысую голову, а – то ты кучерявый! И не кричи мне прямо в ухо, я все слышу , это ты глухой, брей давай получше.

– Господи, что тут брить! – недоумевал цирюльник. У тебя вся голова уже лысая, как арбуз, а ты все ходишь, делать тебе нечего!

– Эх, дорогой Како, ты прав, дома скучно, дел много, но у меня нет никаких сил...

Мужчины каждый раз ворчали друг на друга, выпускали пар, а потом начинали петь.
Я каждый раз восхищалась этим пением, пока сидела на чемодане и ждала маму. Мама уходила за водой, так как после долгой поездки очень хотелось пить. Старики пели о любви, о жизни, о виноградной лозе. Их бархатные голоса обволакивали мое маленькое сердце, я забывала о жажде, и слушала песню, открыв рот.

Дослушав до конца, бежала к маме, к источнику. Вода лилась прямо из огромного камня, по деревянной ложбинке, вставленной в камень. Я припадала к ней и пила чистую ледяную воду. Напившись вдоволь, собирала букетик из цветочков, которые росли на камне, а потом, рассматривала эту огромную глыбу.

Я никак не могла понять, откуда же берется вода!       

***
Как прекрасен мир, подаренный Богом!  Мир деревьев, Солнца, моря...Еще прекрасней душа ребенка! Она впитывает все, как губка, она радуется всему, что видит, впитывает все и радуется всему. Для ребенка жизнь сказка, чудо, ребенок собирает всю красоту мира и как бы откладывает в жемчужный ларец, чтобы всю жизнь пользоваться этой красотой.

Маленький магазинчик, расположенный напротив парикмахерской был для меня волшебным домиком. Через стеклянную  стенку магазина я видела множество диковинных вещей и мне так хотелось их рассмотреть, что аж затряслась:

– Мам, мама пойдем в магазинчик!  Я просто посмотрю, что там, пойдем, пожалуйста!

 – Нет, доченька, нам очень долго идти до дома дедушки, да и денег лишних нет.

– Мамочка, ничего не надо покупать, я просто посмотрю. Умоляю тебя, пойдем, посмотрим.

–  Ладно, непоседа, пойдем, что ж с тобой поделаешь!

Через секунду я вбежала в магазинчик. На вешалках висели платья, мужские костюмы, галстуки, полотенца и другая одежда. На полках разложены, сковородки, игрушки, но меня игрушки не интересовали, меня привлекла витрина из бижутерии. Мне очень понравились маленькие, золотые часики и красные бусы. Я попросила продавца померить часики и бусы, он разрешил. Никогда не забуду это счастливое мгновение моей жизни.  Я закрыла глаза и увидела себя прогуливающейся по набережной нашего города, и все встречные оборачиваются. Бусы блестят перламутром на красном красивом платье, а золотые часики блестят, как золотое южное Солнце!

***
Сердце ребенка никогда не черствеет, оно быстро забывает  обиды и никогда не скапливает негативную энергию. Оно всегда готово  удивляться этому чудесному миру.

Дорога к дому дедушки была каменистой, идти  по ней очень тяжело. Пройдя с километр, мама сказала:

– Сейчас мы пройдем через туннель, будет темно, и ты крепко держи мою руку, чтобы не упасть.

– Как темно, ведь день еще?

– Да, день, но  в туннеле неба не видно и поэтому нет света.

Мне стало страшно, я схватила руку матери и стала ждать темноты. Вскоре мы дошли до начала туннеля, в нем действительно было очень темно, но мама запела песню и я, слыша ее голос,  не так боялась этой темноты. По туннелю мы шли недолго и, когда я снова увидела свет, я закричала от радости.
Вскоре показались виноградники, а затем и дома. Пройдя третий дом, мы с мамой повернули направо, прошли гранатовую аллею и дошли, наконец, до дедушкиного дома. Я первый раз видела гранатовое дерево – такое зеленое, пушистое с красными плодами. Странно, – подумала я. В городе мама покупает гранат, а здесь просто висят плоды и никому они не нужны. Просто высажены деревья вокруг каждого участка, как забор.

Мой дедушка был веселым, добрым человеком. Ему было 95 лет, но он никогда не унывал, и всегда работал. Внешность соответствовала характеру – лысый, но с пушистыми бакенбардами и лихо закрученными усами. Каждое утро он тщательно ухаживал за своей внешностью – подстригал сам себе усы и брился, а потом уходил в свой любимый виноградник и почти до обеда обихаживал виноградную лозу. Виноградник был его гордостью. Каждая виноградная лоза красовалась на солнышке как невеста, виноград висел отменный – сладкий, янтарного цвета. Он лелеял каждую гроздь, гладил ее и разговаривал с ней. А осенью из обильного урожая делал сухое вино, которое утоляло жажду и веселило многочисленных друзей, собиравшихся каждый вечер у деда. До сих пор слышу их своеобразный, необычный говор, их смех, их песни, которые до полуночи звучали в дедушкином доме и убаюкивали мою неокрепшую, детскую душу.

 ***
Утром я проснулась от яркого солнца, которое светило мне прямо в лицо. Лучи бегали по кровати, как будто соревнуясь, игнорируя белоснежное белье. Мне стало жарко, я быстро выскочила из белого, пушистого плена и побежала на первый этаж. Внизу уже никого не было –  дед ушел в виноградник, мама с бабушкой пошли кормить цыплят. Курятник находился  далеко от дедушкиного двора, и я не стала их ждать.

На столе красовался еще теплый бабушкин хлеб, сыр и большие красные помидоры, я набросилась на еду. Хлеб был такой вкусный, что я съела почти всю буханку, сыр бабушка делала сама – никогда в жизни я не ела такой вкусной еды, но все съесть я все-таки не смогла. Остатки положила в бабушкин буфетик, и только хотела выбежать на улицу, как увидела камин. В стене дома зияло огромное, черное отверстие я заглянула в него, но кроме сажи ничего не увидела. Перед камином стройной горкой лежали глиняные тарелочки, в них бабуля пекла свой изумительный хлебушек. В метре от камина возвышалась дедушкина кровать. Напротив кровати стояла супра – маленький передвижной столик, на котором обедали гости, в углу рядком выстроились кувшины с вином. Во второй комнате спала бабуля, на тахте, и еще стояли две кровати для гостей, а посередине комнаты красовался огромный дубовый стол.

Я  спала на втором этаже в очень большой, светлой комнате с более современной мебелью. В комнате было очень чисто, а в шкафу висела парадная одежда стариков – бабушкины платья, красивые платки и туфельки. Я все перемерила, понюхала, посмотрела все фотографии, а потом выбежала во двор. Во дворе росли яблони, вишня и белый инжир, который я обожала. Плоды белого инжира немного крупнее коричневого, и значительно вкуснее. Дерево не очень высокое, поэтому я смогла залезть на него. Ох, какое удовольствие есть эти сочные медовые плоды!

Налопавшись инжира, стала бродить по двору. В конце двора увидела небольшой навес, я заглянула в него – там стояла скамеечка, опять кувшин с вином, кружка и большой с длинной ручкой ковш. Этим ковшом дед доставал вино из огромных, зарытых в землю глиняных, вытянутых бочек. В каждой бочке заливалось не менее ста литров вина. Я не понимала – зачем дедушке столько вина? Ведь в том количестве, которое он имел, он мог не один раз искупаться, но для деда виноградник, вино и все что с этим связано было очень важным. В тех краях в каждом доме был виноградник и вино, но у  моего дедушки был самый большой виноградник и самое вкусное вино. Недаром к нему каждый день приходили гости и просили угостить. В свой виноградник и вино дед вкладывал всю душу, очень много работал, так как виноградник был огромный и все для того, чтоб в его доме всем людям было хорошо, тепло и весело.

 ***
Между дедушкиным участком и следующим проходила межа, исполняющая роль границы. На пустой поляне стоял странный дом. Нижний этаж был выкрашен в белый цвет, на маленьком окошке висела белая тряпочка, а на втором торчали межкомнатные деревянные брусья, которые подпирали крышу, посереди огромной комнаты стояли две кровати и маленькая тумбочка. Стен не было, и это мне показалось странным.

Как же там спят зимой? Перед глазам  стояла картина: четверо маленьких детей лежат, прижавшись друг к другу, и  пытаются согреться. Обескураженная увиденным, я заплакала. Вытерев слезы, я решила посмотреть, что находиться на нижнем этаже. Открыв массивную дверь, я вошла внутрь.

Посередине большого пространства находился очаг, вокруг него пять топчанов. Пол в помещении был глиняный, в правом углу стоял посудный шкаф и рядом с ним супра. На стене  фотография семьи – молодая красивая женщина ее четверо детей и муж. «Какое бедное жилище, – подумала я. Вот бы стать феей и подарить этим красивым людям большой и теплый дом»...

 ***
 На душе было жутко. Я вышла на улицу и еще очень долго смотрела на этот странный дом. Этот дом напоминал сердце, живое, трепещущее сердце, без грудной клетки, которому было холодно и голодно. Я была поглощена своими мыслями и не заметила, как кто-то ко мне подошел.

– Здравствуйте.

Я обернулась. Передо мной стоял очень красивый молодой человек. Ему было лет восемнадцать, очень высокий, статный, черные кудри до плеч окаймляли его светлое, исхудавшее лицо. Глаза, как два зеленых озера, большой рот, нос прямой, греческий. Они светились от радости и смотрели с любовью. Я подумала, что с неба спустился ангел. Глаза этого молодого человека были очень похожи на озеро, которое мы проезжали по дороге в деревню. Это дивное озеро! Оно лежало между скал, как принцесса, горы заглядывались на нее, перешептывались, боясь разбудить. Озеро блистало своим великолепием, достоинством и красотой, но эта была внешняя красота. Изнутри оно о чем-то грустило, казалось, душа у него разбита и мучается нестерпимой болью.

Может, поэтому озеро не подпускало к себе людей. Оно было очень глубоким с самого берега, никто не купался в нем, только одинокие смельчаки на моторных лодках ловили в нем рыбу. Зеленоглазое озеро было похоже на недобитую птицу, которая трепещет в смертельных муках. Молодой человек был внешне тоже прекрасен, но его печальные глаза обескураживали: в них было столько печали и тоски, что глядя на них хотелось плакать.

Выйдя из оцепенения, я тихонько сжала протянутую руку.

– Меня зовут Арис, – сказал молодой человек, а как зовут тебя, маленькая фея?

– Я Марина.

– Какое странное имя! Кто тебя так назвал?

– Наш с тобой дедушка. Задолго до моего рождения ему приснился странный сон. В один из дней дед очень много работал, так как собирал виноград. Винограда было столько, что он не знал, как с ним справиться. Только ближе к ночи ему удалось собрать весь виноград. Дед еле дополз до кровати, но от того, что перетрудился, не сразу уснул. «Зачем мне столько винограда,  – думал дедушка, ведь у меня даже нет сына, только дочери». То ли от  усталости, то ли от разочарования дед заплакал, потом незаметно уснул.

Во сне он увидел себя стоящим на коленях: дедушка, который никогда не верил в бога, усердно молился. Он просил у бога прощения, просил, чтоб его виноградник не остался без хозяина. Ведь рано или поздно придется умереть.

– Что ты плачешь, человек? – спросили его. У тебя скоро будет наследник – твой внук. Он будет очень хорошим, работящим и необычным человеком. Назови его Арисом.

– Что это за имя? – возмутился дедушка, я никогда не слышал такого имени. Это очень хорошее имя – прокричал ангел и, как молния, вознесся в небо. Дед долго стоял, как вкопанный, боясь пошевелиться. Он  усердно всматривался в небо, но больше ничего не видел, только яркое Солнце подмигивало ему своим желтым глазом.

После этого сна дед очень изменился: теперь он молился три раза в день и часто ходил в церковь. Через три года у него родился я, и он меня назвал Арисом. Да, бог очень много мне дал – красоту, доброе сердце, работоспособность, но я ничего не слышу.

– Как ничего не слышишь? Ты же со мной разговариваешь!

 – Говорить я умею, и читаю по губам, но ничего не слышу.

У  меня защемило сердце от его признания. только теперь, когда я внимательней посмотрела на его голову, увидела, что ушные раковины у него приплюснуты.

– Ты не знаешь, кто живет в этом доме?

– Знаю, – ответил Арис, – здесь живу я, моя мама и трое моих младших братишек.

– А где вы спите?

– Мама с братьями внизу, я наверху.

– А тебе не холодно?

– Холодно, особенно зимой. Когда очень холодно я начинаю молиться, и меня окутывает тепло, как в летний день, и я засыпаю.

Мне стало так жаль его, что на глаза навернулись слезы, и чтобы не разрыдаться, я убежала в дедушкин виноградник. Сидя под лозой, я тоже молилась – просила у бога, чтоб у Ариса  скоро появился большой и теплый дом.
Очнулась я от своих раздумий от окрика матери, она звала меня ужинать. Я побрела к дому.

Во дворе сидели три женщины и ждали появления Ариса. Оказалось, что он был целителем. Свои сеансы Арис проводи в доме у дедушки, но молился в своем доме без стен именно на втором этаже. Дедушка говорил, что Арис очень уставал от своих сеансов, а после молитвы силы к нему возвращались.

 ***
Мое маленькое сердце трепетало, и, конечно, я влюбилась, влюбилась в первый раз, в своего двоюродного брата. Я бегала за ним, как привидение, если он надолго уходил, я не находила себе место, подолгу сидела в его доме и молилась, чтоб он быстрее пришел. Больше всего  я любила, когда мы вдвоем шли за водой к колодцу. Арис брал меня за руку, и рассказывал какую-нибудь историю.

Я была счастлива. У колодца все спрашивали про меня, и Арис всем отвечал, что эта красивая девочка – моя сестра. Мое сердце таяло, когда он это говорил – он считал меня красивой! Вода в колодце была поистине волшебная –  я пила ее и не могла напиться.

Арис целовал меня в щечку, набирал кувшины с водой и мы с песней возвращались назад. Я смотрела на него и не могла налюбоваться, мысленно целовала его красивые волосы, глаза и губы. Месяц каникул пролетел очень быстро.  На следующий день, после того, как мама с бабушкой наварили инжировое варенье, она меня увезла в город. Я не успела попрощаться с Арисом, он уехал в другое село кого-то лечить. В автобусе я очень плакала, мама не понимала ничего, только успокаивала меня, говоря:

–  Мариночка, но скоро же в школу идти. Приедем на следующий год. Все будет хорошо.

Но Ариса я так больше и не видела, как чувствовала, что никогда не увижу и никак не могла успокоиться.

Арис погиб на пасху. Во время службы в храме началось землетрясение. Люди кричали, искали выхода из храма, сбивали друг друга, только Арис был спокоен. Он успел вынести из храма десятерых человек, а когда вернулся за крестом, храм рухнул. Когда люди нашли Ариса, все обомлели – на нем не было живого места, он лежал в луже крови и улыбался. Его последними словами были:

– Я всех спас от беды, наверно поэтому, я теперь слышу, слышу! Боже, как это здорово!!!

Жители села поставили огромный памятник Арису. Он стоит у колодца, кто-то написал его портрет – красивейший молодой человек держится за уши, а внизу приписка

– Я слышу!

;
Ольга Савина. Разгадана ль загадка Скорпиона?

хочу его*... нет ...не хочу ...ужалю ...
маршрутки ... Сони ... обереги ...
лекарство для души ... плач свечки ... шали ...
ещё одна любовь ... и в реках греки ...

а чтоб никто и не подумал ...
что в сердце музыка затихла ...
в чужих ладонях ветром дуну ...
любимый автор будет в титрах ...

ночные гости ... вдовы ... геи ...
по вызову ... и без любви ... рассказы ...
засони ... Нюры ... Пелагеи ...
опасны игры ... гнев Богов не сразу ...

горбунка ... соль на коже ... и Лукерья ...
свет ... и любовь ... и крылья Музы ...
песчаные рисунки акварелью ...
стихи и сказки ... крепкий узел ...

сожжённое письмо ... миниатюры ...
и столик на двоих ... жуки и Пеппи ...
история о бураковской дуре ...
любовь моя, беда моя ... лишь пепел ...

и девочка ... и мальчик милый ...не делай так ...
меня не любишь больше ...
всё, окромя любви ... постылой ...
загадочной блондинки волос тоньше ...

блондинка ... чёрная вдова ... и рыжий ...
пари по Фрейду ... Ираида ...
и правила игры бесстыжей ...
мышь канцелярская ... и волос Фриды ...

роман ... эротика ... и детективы ...
как ведьмин грех ей искупить охота ...
спасти ей душу ... ныне перспектива ...
за полчаса до вешнего прихода …

Алька ... и призраки Чёрного моста ...
закон бумеранга ... поющий петух ...
доза для Альки ... ведёт до погоста ...
тринадцать булавок ... вот взгляд и потух ...

купание ... проза ... и в прозе той стих ...
женская сумочка ... страсть ... и кукушка ...
путь к сердцу не пройден ... бродяга затих ...
любимый мужчина ... здравствуй, подушка ...

железо ... кот в мешке ... подруга ...
родителей гнездо ... а сердце ?..
звони мне ... мне не выбраться из круга ...
а бутафорская любовь ... лишь скерцо ...
антоновка ... и апельсины ... даун ...
и воровство ... и удовольствие ...
Иван Купала ... и лосины дамы ...
любовницы, взбесившейся от горести ...

жил-был художник совсем один ...
вышел однажды искать ландшафт ...
видит ... там женщина, трое мужчин ...
и поцелуй, поцелуй, брудершафт ...

сегодня праздник дамы оной ...
уместно подарить корзину
недораскрывшихся пионов ...
больших цветов на стебле длинном ...

в цветах вечернего неона
играет полутон бутона ...
а кофе с Дольскою лимона ...
читателей не меньше миллиона ...

разгадана ль загадка Скорпиона,
чей взгляд остёр и глаз орлиный,
ужалил кто, по мифу, Ориона?
на небе оба ...** вот картина ...

солнцем палимы ... с хитином солимым ...
идут скорпионы походкой шпионов ...
неистребимы виденья вдали им
в пустынях раллийных ... где нету циклонов ...

а знаешь, Скорпи, надо ли нам
знать, что она звалась Алиной ???
* Поэма навеяна всеми произведениями Алины Дольской http://proza.ru/avtor/lina125
и Скорпи
http://proza.ru/avtor/marchak60mail,
 упорно косящего под независимого автора:

** Согласно греческому мифу, когда охотник Орион рассердил Артемиду (покровительницу охоты), она разбудила скорпиона для того, чтобы он ужалил Ориона и умертвил его. Из греческих мифов Скорпион и Орион перенеслись на небо.


Тот скелет, что сберегаю я в шкафу...

Навеяно http://www.proza.ru/2011/12/09/1603

Тот скелет, что сберегаю я в шкафу,
Ну, как выну, по указу, на софу!
Для чего же я храню в шкафу скелет?
Для меня, как ни крути, различий нет,

Кто закажет репортажи, хрен един...
Как покажут, сразу съест простолюдин.
Я – другое! Высший сорт, ни дать, ни взять.
Это – то, чем я так горд. Ведь я же – зять!

"Дальше, дальше, дальше"* выпущу скелет.
И ни слова фальши в передаче нет.
Не беда, что долго просидел скелет.
По сигналу сразу видит белый свет.

Как внушал учитель, мы – "так победим".
Я, чай, небожитель, можно – херувим!
   ;
 

Алина Данилова. Собака. Последнее


Ну, зачем я уехала? На те три часа! Разве стоило то двенадцати лет, проведённых с ней?

– Выкинь из дома всё, что может о ней напомнить! – говорила мне соседка, схватив запястья моих рук.

И я полдня собирала, обнаружив огромные мешки на балконе.

Я собрала все игрушки, последней уложилась плюшевая корова. Почти все были найдёнки – в парке, у парадной, на детской площадке. В мягком телёнке-рюкзачке по-прежнему звякала медь – я пересчитала. Пятьдесят восемь копеек. Мы никогда не доставали те монетки.

Подушек собралось восемь штук.
Пять пледов мягких.
Три моих свитера, финская шапочка.
Две пары сапог из “Спортмастера”.
Тринадцать мячиков разного калибра.
Раскладушка и два матраца. Платок шерстяной расписной посадский.
Миски на стойке.
Пакет овсяного печенья.

И всё смотрела.

Собака лежала на полу. Умиротворённая, глядя на меня синими глазами так, что сразу я не поверила. Я даже зеркальце поднесла, я всё гладила по тёплой шёрстке.

– Вы только не выбрасывайте её в овраг, пожалуйста, – приговорила я, глядя, как собаку вяжут узлами в простыни.

– Не дёргайся, мать, – отвечали мне.

По телефону, выслушав симптомы, врач велела вызывать смертников.

Дуська, добрая душа, ушла сама, грех мне на душу не возложила.

Смотрела синим глазом, всё мне простила.

Говорят, что собаки счастливы тем, что не ждут часа своей смерти – а просто умирают.

Попробую поверить.

Дусь? Не теряйся там. Пожалуйста.

Алина Данилова
Дневник.  Что такое - Собака?

Собака в жизни каждой женщины – это повод нацепить стильную куртку и штаны. Выползти в парк, горделиво поглядывая по сторонам (приблизительно так же смотрит собака:  –Неужели я вам тут всем не нравлюсь? Ну, посмотрите же внимательнее!)

Перехватив чей-то восторженный взгляд, рассказать чуть ли не родословную, периодически "делая" глаза.
– Что Вы? Да ну? Ай,  я-яй)))
Собака?

Всегда гордость хозяйки:

– А моя? Вы не представляете!

Собака?

Плевать, что она зависает в полных водой канавах, а на вид – не очень-то потребное грязнущее существо. Надо просто сказать с гордостью:

– Ну, моей так нравится вот то ощущение большой воды...

И все тут же цокают языками. И собака ваша становится участником Большой игры.

Собака...

Вы не уверены в себе? Вам срочно нужна Собака.

Желательно большая, рыжая – как Солнце. С добрым нравом и ласковым взглядом.

Хорошо бы ещё – умная.

Ну, тут Вам решать.

А пока Вам просто нужна Собака.

С ушами – желтыми листьями, шершавым носом и терпеливым характером.

И с Вами все уже разговаривают – дети, их родители и одинокие мужчины...
Ах! Вы просто выдвинулись в парк вечером?

Там компании веселые и танцплощадка "Кому за..."

Но у вас не перешибаемый аргумент – это просто собака подошла к ним.

Проходит совсем немного времени, и Вас уже знают все посетители парка.

Улыбаются при встрече, машут рукой, останавливаются спросить, как дела?

А потом...

Собака уходит. В свой собачий рай.

И Вы бредёте по аллее, ловите взгляды знакомых встречных, видите, как же силятся они Вас вспомнить! Но без Собаки Вы, оказывается, становитесь невидимкой...

Сколько угодно надевайте на себя стильные куртки – Вас не узнают.
Поверьте мне на слово.
 
Авторы номера

Алина Дольская. Специалист в области рекламы, редактор, маркетолог. Автор популярных женских романов. Брянск 

Эльфрида Бервальд. Художник, педагог, поэт. Лауреат конкурса «Подвязновские чтения». Иваново

Владимир Митюк. Математик, специалист в области автоматизации сложных систем. Санкт-Петербург.

Вера Мосова. Филолог, педагог, редактор. Екатеринбург

Борис Готман. Инженер-строитель, кандидат экономических
наук. Кфар Саба, Израиль

Тэн Томилина. Руководитель ЛитКлуба ТТ.  Автор популярных женских романов.  Член Российского Союза Писателей. Москва

Леда Павловна Авотина. Педагог. литературная гостиная «Чайка», Санкт-Петербург

Инна Сантим. Поэт. Калуга.

Ольга Савина. Инженер, переводчик с нескольких иностранных языков. Санкт-Петербург

Амалия Фархадова. Литератор, литературная гостиная «Чайка», Санкт-Петербург

Алина Данилова. Инженер-технолог, экономист, главный бухгалтер. Лауреат литературных конкурсов.  Санкт-Петербург


Произведения авторов можно найти на сайтах проза.ру и стихи.ру, pomidor.com, skazka.ru и других.


;
Литературно-художественное издание


ДВОЙНОЙ ТАРИФ

Альманах
Выпуск 2


Фотохудожник – В.Почтарев


     Редакционная коллегия:  Вл. Митюк, А. Дольская, И. Дрёмина