«ВОССТАЛ ОН ПРОТИВ МНЕНИЙ СВЕТА»
Что же касается слухов и сплетен, то они не только не прекратились «к большой досаде петербургских сплетников и сплетниц», но и возобновились с новой силой.
Пушкин первое время чувствовал себя на коне, победителем. Он заставил ненавистного Геккерена уничижительно просить у него сначала об отсрочки дуэли, а затем вообще отказаться от вызова на дуэль. Он заставил Дантеса жениться на нелюбимой женщине на четыре года старше его. «Ты этого хотел, Жорж Данден» - говорил он во всеуслышание (фраза из пьесы Мольера, ставшая поговоркой. По-современному звучит так: «за что боролся, на то и напоролся»). «Я заставил вашего сына играть роль столь жалкую...» - позже напишет Пушкин Геккерену. Поэт считал, что с Дантесом он покончил, что в глазах петербургского общества он должен упасть, а Пушкин стать героем. Предвкушая такой исход, он говорил Сологубу: «С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте».
Но Александр Сергеевич жестоко просчитался. В салонах Петербурга героем стал не Пушкин, а Дантес. Он недооценил своих многочисленных врагов, которых сам наплодил. Они сделали все, чтобы героем стал Дантес. Дантеса стали не осуждать, а, наоборот, сочувствовать, восхищаться его жертвенностью ради любимой женщины. Пушкин же оказался безумным ревнивцем.
Послушаем фрейлину императрицы М.К. Мердер. В своем дневнике она записала: «Мы знаем, что госпожа Пушкина была единственною женщиною, которую он (Дантес. – Н.К.) почитал, для него она была божеством, в ней была его жизнь, идеал сердца. Несомненно, образ ее издавна жил в нем. Когда они встретились, она уже принадлежала другому. Он полюбил, - но свет позавидовал счастью. Злые языки начали свою работу. Влюбленный ясно увидел приближение той минуты, когда его ангела коснется людская клевета… Тогда собрав все свое мужество, он объявил во всеуслышание, что женится. Для подобной жертвы нужно обладать сильным духом…»; «Если Дантесу не оставалось иного средства спасти репутацию той, которую он любил, то как же не сказать, что он поступил великодушно».
И такое мнение было далеко не единично. Даже друзья Пушкина не понимали его поведения и осуждали.
Бедный Пушкин! Он понял, что и это сражение проиграл. Можно только представить, как он страдал. А тут еще упорно поползли слухи о его якобы интимной связи с сестрой Натальи Александриной. Перед самой дуэлью Софья Карамзина писала своему брату: «Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу – по чувству». Кстати, после прочтения трудов П.Е. Щеголева, Н.А.Раевского, Араповой и некоторых других пушкинистов, невольно начинаешь верить этой сплетне. Даже его друг Вяземский сказал, что отворачивает свое лицо от дома Пушкиных. Позже он с покаянием напишет: «Пушкин был не понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти...». Пройдут годы и те же Вяземские скажут П.И.Бартеневу: «Пушкин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за Смирновою, потом за Свистуновою (ур. гр. Сологуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа». Честно говоря, к записям Бартенева я отношусь очень настороженно, в них много нелепицы и нестыковок.
Все эти сплетни вызывали у Пушкина гнев и жажду мести. Они затмили рассудок поэта, и он пошел ва-банк: лучше смерть, чем такая жизнь. Он пишет в высшей степени оскорбительное письмо Геккерену, после чего дуэль уже была неминуема.
В черновике письма к Бенкендорфу Жуковский после гибели Пушкина писал: «... тысячи презрительных сплетен, из сети которых не имел он возможности вырваться, погубили его».
Не выдержала душа поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света...
Вот именно: «Восстал он против мнений света», а не против Дантеса. Сологуб вспоминал, что «В последний год своей жизни Пушкин решительно искал смерти». Об этом же говорит М.И. Семевский: «Пушкин... мучимый фальшивостью положения в той сфере, куда бы ему не следовало стремиться, видимо, искал смерти». Приведу еще мнение А.С. Хомякова: «Причины к дуэли порядочной не было, и вызов Пушкина показывает, что его бедное сердце давно измучилось и что ему хотелось рискнуть жизнью, чтобы разом от нее отделаться или ее возобновить».
После смерти поэта, некоторые стали обвинять Дантеса в том, что он и после женитьбы продолжал якобы «демонстративно» ухаживать за Натальей, возбуждая тем самым ревность мужа. Глупо было бы с его стороны и не прилично, если бы он стал сторониться или избегать своей свояченицы. «Если между молодым Геккереном и женою Пушкина не прерывались в гостиных дружеские отношения, - писал Павел Петрович Вяземский, - то это было в силу общечеловеческого, неизменного приличия, и сношения эти не могли возбудить не только ревности, но даже и неудовольствия со стороны Пушкина».
В конце концов, не мог же Дантес прятаться от Натальи в той ситуации, когда стали распространятся слухи, что он якобы женился, чтобы избежать дуэли, а, значит, струсил. Помогал такие слухи распространять и сам Александр Сергеевич.
«Показать своим друзьям и знакомым Дантеса до нелепости смешным, - писал П.Е.Щеголев, - заставив его под угрозою дуэли жениться на Е.Н.Гончаровой, - значило для Пушкина подорвать его репутацию в обществе».
Дантес, как и любой нормальный человек, вовсе не желал подрыва своей репутации. Избегая встреч с Натальей, он бы только подтвердил эти слухи, что для офицера кавалергардского почетного полка, над которым шефствовала сама императрица, означало бы потеря чести, с последующим несмываемым позором и крахом карьеры. Он вынужден был в пику Пушкину показывать всем, что он не трус, дуэли не боится и по этой причине, возможно, допускал некоторые вольности в отношениях с Натальей. Об этом же писал Г.Фризенгоф со слов сестры Натальи Александрины: «... Геккерен продолжал демонстративно восхищаться своей новой невесткой; он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому, что боялся драться, и что, если его поведение не нравилось Пушкину, он готов был принять все последствия этого».
Эта была борьба за общественное мнение, а значит, за честь, и в этой борьбе Пушкин на данном этапе потерпел поражение.
19 декабря 1836 года А.И. Тургенев записал в дневнике: «Вечер у кн. Мещерской. О Пушкине; Все нападают на него за жену, я заступился».
Это после смерти Пушкина близкие поэту люди и друзья вдруг разом «прозреют» (на Руси жалели всегда гонимых и пострадавших) и будут сожалеть, что не понимали поэта, а до этого они все нападали на Пушкина и сочувствовали Дантесу. Это уже после смерти поэта Дантес вдруг станет «ничтожеством в нравственном и умственном отношении», а до этого он был добрым и славным малым, безобидным балагуром.
Многие пушкинисты почему-то упорно не хотят замечать ничего положительного в Дантесе, и, как ищейки, вынюхивают только компромат. Вот, например, уважаемый Р.Г.Скрынников пишет: «Старый Геккерен склонил юношу к сожительству» («Пушкин. Тайна гибели»). Так утвердительно заявлять можно только когда имеются неопровержимые доказательства, а таких доказательств нет. Если об этом под старость лет говорил Трубецкой, то тогда надо сослаться на него, а не утверждать от своего имени.
Большой вклад внесла в пушкиниану С.Абрамович, но и у нее, к сожалению, есть необоснованные обвинения в адрес Дантеса. Она обвиняет, например, Геккеренов в составлении пасквилей: «Не может быть сомнений в том, что у Геккеренов был соучастник – тот, кто переписывал пасквили». («Предыстория последней дуэли Пушкина»). И еще: «Геккерены стали грозить ей (Наталье. Н.К.) местью, - пишет она. Ей стали грозить оглаской происшедшего (имеется в виду встреча Натальи с Дантесом у Полетики. – Н.К.), тем, что она все равно будет обесчещена в глазах мужа и общества».
Непонятно, на чем основываются такие выводы и утверждения? Из всех дошедших до нас документов, свидетельств очевидцев, писем и т.д. нельзя сделать утвердительный вывод, что Геккерены причастны к анонимным письмам. Что же касается мести, то Дантес не мог мстить Наталье, мстить человеку, которого он так страстно любил. Любовь к женщине и месть ей – понятия несовместимы, это психическое отклонение. Все дальнейшее поведение Дантеса подтверждает обратное. Есть факты, и их не мало, которые опровергают утверждение С.Абрамович. Вот, например, выдержка из записки Дантеса Генккерену, написанная 6 ноября 1836 года после получения от Пушкина вызова на дуэль: «Боже мой, не желал бы я, чтобы это задело его жену, и я рад, что у нее все в порядке».
В эти критические для себя дни, когда впереди маячит смертельный поединок, который может поставить точку в его короткой жизни, Дантес думает не о себе, а о своей любимой Наталье, переживает, что это дело может ее затронуть и радуется, «что у нее все в порядке».
Еще раньше, в марте 1836 года, Дантес писал отцу: «... я слишком ее люблю, чтобы скомпрометировать». Вымыслы о мести опровергает и письмо Г.Фризенгофа дочери Натальи от второго брака Араповой:
«Однажды, уже не знаю как, в беседе с Дантесом мы заговорили о вашей матери, и он затронул тему этой трагедии. Я сохранил воспоминание о впечатлении, которое я вынес от выражения правдивости и убежденности, с каким он возгласил и защищал – не чистоту вашей матери, она не была под вопросом, - но ее совершенную невинность во всех обстоятельствах этого печального события ее жизни».
Пушкинисты отмечают скрупулезность, дотошность и порядочность Г.Фризенгофа и поэтому в правдивости его слов сомневаться не приходится.
А вот еще любопытный отрывок из письма друга Пушкина Соболевского Воронцову С.М. от 7 февраля 1862 года:
«Мне только что сказали, что Дантес-Геккерен хочет начать другое дело с Долгоруковым, и что именно Долгоруков составил подлые анонимные письма, следствием которого была смерть моего друга Пушкина».
Как видим, Дантес даже через много лет после дуэли не перестает страстно защищать свою любовь от злых нападок. Эти примеры (а есть и другие) лишний раз доказывают, что мстить он не мог в силу глубокой страсти к своей возлюбленной. О том, что чувства Дантеса к Наталье были искренние и глубокие вынуждены признать и некоторые известные исследователи жизни поэта, например, Цявловский М.А., Раевский Н.А.
В противовес отрицательным заявлениям о Дантесе, приведу отзыв его полкового товарища Трубецкого: «Он был статен, красив, как иностранец, он был пообразованнее нас, пажей, и, как француз,- остроумен, жив, отличный товарищ». А вот еще выдержки из писем Дантесу его полковых товарищей уже после дуэли:
«Если дорогой друг, Вам тяжело было покидать нас, то поверьте, что и мы были глубоко удручены злосчастным исходом Вашего дела. …огорчение, которое мы испытали, и особенно я, от того, что не могли проститься с Вами перед Вашим отъездом, было чрезвычайно велико. Я надеюсь, что Вы не сомневаетесь в моей дружбе, дорогой Жорж. Целую Вас нежно, дорогой Геккерен, и прошу Вас вспоминать порою Вашего бывшего сослуживца и друга; будьте счастливы и верьте той искренней привязанности, которую я к Вам питаю. А.К.» (Подпись не разборчива).
«Мне чего-то недостает с тех пор, как я не видел Вас, мой дорогой Геккерен; ... два раза я просил разрешения увидеться с Вами, но мне было отказано. Тем не менее, верьте по-прежнему моей самой искренней дружбе и тому сочувствию, с которым относится к Вам вся наша семья. Ваш преданный друг Барятинский».
Подлецы и ничтожества заслужить тогда среди офицеров такую любовь и авторитет не могли. Тогда среди поручиков и корнетов в чести была честь и порядочность. Близкий друг Пушкина Н.М.Смирнова, положительно характеризуя Дантеса, говорила, что он «понравился даже Пушкину».
Дантес не был ничтожеством, тем более «в умственном отношении». В 40 лет он станет самым молодым сенатором Франции, будет занимать должности председателя Генерального совета Верхнего Рейна и мэра города Сульца. Позже будет произведен в кавалеры ордена Почетного легиона и в командоры ордена. Ничтожество такую карьеру не сделает. В 1848 году Дантес лишний раз докажет, что он не трус - он спасет жизнь одному приставу, защитив его своим телом от пистолета. Художник Бономе на своей литографии изобразит эту историческую сцену с Дантесом на первом плане.
Провидению было угодно, чтобы Пушкин выбрал именно Дантеса в качестве орудия, с помощью которого «... ему хотелось рискнуть жизнью, чтобы разом от нее отделаться или ее возобновить». Немного раньше он для этой цели выбирал то Сологуба, то князя Репнина, то Хлюстина и вот, наконец, остановился на Дантесе. Причины вызова предыдущих трех господ на дуэль были настолько пустяковые, что драться с ними - только себя позорить. Пушкин это понял, и легко дал себя уговорить взять вызовы назад. Он и первый вызов Дантесу взял назад, добавив при этом: «Впрочем, я готов признать, что г-н Дантес действовал как честный человек». Что заставило Пушкина через полмесяца после женитьбы Дантеса на сестре его жены вызвать опять этого, по его же словам, «честного человека» и «славного малого» на дуэль, мы, наверное, никогда не узнаем.
Мне кажется, смерть для Пушкина была приобретением. Представим на минуту обратное: Дантес убит, а Пушкин остался жить. С его чувствительной, ранимой душой, жить с клеймом убийцы невинного человека (а в общественном мнении Дантес непременно оказался бы невинной жертвой, а поэт жестоким убийцей) Пушкин бы не смог.
Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага, -
писал Пушкин в «Евгении Онегине», -
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам.
«Добровольно отдавшись злой бури, которая его увлекала, - писал Вл. Соловьев, - Пушкин мог и хотел убить человека, но с действительною смертью противника вся эта буря прошла бы мгновенно, и осталось бы только сознание о бесповоротно совершившимся злом и безумном деле. Не мог бы он с такою тяжестью на душе по-прежнему привольно подниматься на вершины вдохновенья для «звуков сладких и молитв ...»
«Не кончено дело, еще я могу...
Противник стоял перед ним на снегу
И грудь прикрывал пистолетом.
А если бы Пушкин удачливей был?
А если бы Пушкин Дантеса убил?
Не хочется думать об этом...»
Да, не хочется думать об этом. Никто не должен был быть убитым.
Переживал ли Дантес гибель Пушкина?
«Но несчастный спасшийся – не несчастнее ли?» - писал свидетель тех событий А.И. Тургенев. Тургенев хорошо знал Дантеса, и этими словами хотел сказать, что радости он от этого поединка не мог испытывать. По слухам Дантес якобы говорил, что он не хотел убивать Пушкина, что целился ему в ноги ... Но это все слухи, а есть и документальные доказательства сожаления Дантеса о случившемся.
Великий князь Михаил Павлович писал своему брату Николаю 1: «... Дантес весьма соболезнует о бывшем с ним, но уверяет, что со времени его свадьбы он ни в чем не может себя обвинить».
После встречи с Дантесом уже во Франции, А. Карамзин напишет своей матери: «... он с жаром оправдывается в моих обвинениях,... показал копию страшного пушкинского письма и клялся в совершенной невинности. Более всего отвергал он малейшее отношение к Наталье Николаевне. Он прибавил, что оправдание может прийти только от госпожи Пушкиной, когда она успокоится, она, может быть, скажет, что я все сделал, чтобы их спасти, и если мне не удалось, то вина была не моя...»
«Он (Дантес. - НИК.) сам был, вероятно, опутан темными интригами своего отца, - писал близкий друг Пушкина П.А.Вяземский великому князю Михаилу Павловичу. - Он приносил себя ему в жертву. Я его, по крайней мере, так понял».
Возможно, так оно и было. Есть много высказываний и от других лиц не в пользу голландского посланника. Дантес сам признавался, что «внимать голосу рассудка я уже совершенно не способен» от любви к Наталье, и, наверное, поэтому решил полностью положиться на отца. А папаша видать так перестарался, что даже сам царь вынужден был признать, что он «вел себя как гнусная каналья». Да и сам Пушкин вызов на дуэль посылал не Дантесу, а Геккерену, в письме поэта обвинения в основном сыпались на голландского посланника:
«Я принужден сознаться, Господин Барон, что ваша собственная роль была не особенно приличной. Вы, представитель коронованной главы, - вы отечески служили сводником вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (довольно, впрочем, неловким) руководили вы. Вы, вероятно, внушали ему нелепости, которые он высказывал, и глупости, которые он брался излагать письменно. Подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену во всех углах, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына...».
Дальше в письме досталось от Александра Сергеевича и Дантесу: «сифилитик»; «подлец и шалопай». Этого и следовало ожидать: Пушкин хотел ударить больнее, чтобы дуэль была неизбежной.
Продолжение http://www.proza.ru/2015/04/22/989