Явь и небыль – вечный ребус,
неразгаданный сполна.
Айя взвился прямо в небо,
как застывшая волна.
На вершине, словно пена
лес шумит, с волной не в такт.
Куш-Кая пуста, как сцена,
где закончился спектакль.
Гляну вниз: в прозрачной толще,
соблюдая ритм игры,
движутся медузы, точно
биллиардные шары,
исчезают тихо в лузах
глубины, где меркнет дно,
но опять шары-медузы
кто-то ставит на сукно
на зелёное и кто-то
снова разгоняет их.
Чаек мучает икота,
как длинноты этот стих.
Что поделать.… С мыса Сарыч
тянет дымом вдоль кущей.
Губят крымский лес пожары –
вот где горе, нет горчей.
Мелкоплодный земляничник,
можжевельник, тис, айлант.
Это всё настолько лично,
как любовь или талант,
это всё настолько близко,
так по-крымски, что душа
то им кланяется низко,
то хохочет, к ним спеша.
Если вас обделит лаской
жизнь – подчас скупа она, –
поезжайте в бухту Ласпи,
получите всю сполна!
От фелюки след волнистый
тает, как мука из сит,
паутина, как монисто,
на кустах росой блестит.
В бухту невзначай посмотришь:
вдруг из самой из волны
вылетают по два, по три
золотые лобаны.
Возле скал на «диком» пляже,
в пене, где бурлит накат,
девушки, скажу без лажи,
Афродитами стоят.
Вышли только что из пены
моря, трепещи, земля,
манят взгляды, что сирены,
гибель морячкам суля.
Блики солнечные пляшут
на плечах, вокруг сосков,
я и сам на «диком» пляже
Аполлоном быть готов.
Нет, пожалуй что Сатиром, –
стать для юноши не та:
если что-то правит миром,
то, все знают, красота!
Попадают явь и небыль
в стих летящий, словно в сеть,
Айя так взметнулся в небо,
словно хочет улететь.