Письмо было коротким: «Ира, едва отыскала твой адрес. Ты ведь тогда исчезла. Времени прошло немало, но помню нашу дружбу, мои выкрутасы и твое терпение. Впрочем, сейчас не об этом. Приезжай, нужна помощь. Проблемы со здоровьем. Знаю, ты добрая. Приезжай. Живу там же. Обнимаю тебя. Алла».
Ирина отложила письмо, нашла фотографию. С Аллой только эта, других нет. Узкая улочка с причудливыми фонарями. Она длинноногая, в шортиках. Глаза смеются. Алка миниатюрная, с ослепительной улыбкой. Подруги! Хорошая, добрая фотография. Можно улыбнуться, подмигнуть себе юной. Алке тоже. Только вспоминается не этот солнечный день. Другой, десять лет назад. И не день, а поздний весенний вечер. И не просто вечер...
Они гуляли тогда по улицам старого города, тихим, немноголюдным. Болтали о пустяках. Иногда заходили в кофейню или кафе погреться, выпить горячего чаю с пирожными. Ругали погоду – весна, а снег идет и идет. Жалели, что нет больше великанов тополей, что фонари стали тусклыми, дома серыми.
– Мудрые старые стены, - вздохнула вдруг Алка, - сколько тайн хранят! За окнами страсти, счастье или несчастье, а рядом бродит невидимкой любовь, выбирает. Тебя однажды выбрала. И не говори мне, что все пепел.
– Ладно тебе, - Ирина начала раздражаться, - молчи! Не люблю такие разговоры, ты же знаешь.
Смотрела на маленькую Алку и думала, что подруга она никакая. Обаятельная болтушка. Это стены молчат, а Алке ничего доверить нельзя. Со страстью предаст. С упоением наплетет небылиц. На коленях будет молить о прощении. Замелькает острый, розовый язычок. Набухнут слезами коричневые глаза... Из – за нее и одна.
– Алка, давай к дому. Устала.
– Ну вот, так и знала. Какая ты все – таки нудная.
– Оставайся, если хочешь. Сочиняй фантазии о невидимках.
– Я тебя тащу на эти улицы, чтобы растормошить. Помнишь, как светилось однажды небо? И вот на этом месте ты сказала, что жизнь прекрасна, потому что есть любовь. Не кисни!
Какая же зараза эта Алка. Умеет расцарапать душу. И не угадаешь, когда выпустит коготки. Белая, пушистая, наивная, лапушка, заинька... Как же! Давно пора расстаться. Не получается. Что – то в душе протестует. Открыла когда – то ее нараспашку: «Заходи, Алка, пользуйся». Она и пользуется. Иногда, как хозяйка. И душой, и домом.
– Ир, я сегодня к тебе. У меня холодно, в холодильнике пусто. Пустишь?
– Ко мне, так ко мне.
Как будто можно сказать: «Нет!» Расплачется, ресницами захлопает. Лучше потерпеть. Алка влетела в ее судьбу, как птица в открытую форточку. Все вокруг разметала, напугала. К вести, к хаосу, или просто рванулась в тепло? Оказалось, ни то, ни другое. Она тогда перепутала номер квартиры, а Ирина открыла, впустила. Девица с фиолетовым ртом и бритой головой рыдала, материлась и спрашивала:
– Я живая?
Ирина кивала.
– Живая!
– Он меня выбросил из машины, как шлюху. Меня! Никуда не пойду, буду ждать.
Ирина не поняла, кого она собирается ждать. Сварила кофе, сделала тосты. Предложила снять шубу.
– Я Алла, - сказала гостья, - он вам обо мне рассказывал?
– Да, кто он? Одна живу.
Розовый язычок трепетал, возмущался, узкие плечи вздрагивали. Ирина поняла, Аллу бросил любовник. Выбросил! И она шла в его дом, разбираться.
– Девушка, вы все напутали. Уже поздно. Я вызову такси. Разберетесь завтра.
Никуда она не уехала. Уткнулась Ирине в плечо. Пришлось утешать, успокаивать, укладывать спать. Лечить «раненое крыло». Да, на раненую птичку похожа была. Вот так и стали подругами. Уже давно.
– Ир, ты помнишь...
– Все помню, не старуха. Спи, Алка. Завтра рано вставать.
– Вечно обрываешь, а даже не знаешь, о чем я. Ольгу Сергеевну помнишь? Умерла. Похоронили вчера. Только родные и были.
Как же полыхнула душа! Еще бы она не помнила? Красивую, всегда элегантную. Да и не это главное. Не это! Умерла, а кажется, вчера сидели на кухне, ели блины с брусникой и медом. Она не могла поднять глаз. Стеснялась. Немела.
– Ну, что ты Ирочка, - Ольга Сергеевна легонько гладила ее руку, - что ты, девочка? Невесткой скоро станешь, будь, как дома. Я тебя не обижу.
У Ольги Сергеевны болели ноги. Она и старалась помочь. И радовалась благодарности в фиалковом взгляде. Будущая свекровь не жаловалась, не ныла. Хвалила за каждую мелочь. Ирина любила эту женщину, этот дом в старом городе, тишину уютной квартиры. Приходила часто, сразу после занятий в институте. Тишина взрывалась смехом, шутками, когда возвращался он, мужчина ее мечты. С работы, из деловой поездки, из похода в горы. Прекрасный сын прекрасной Ольги Сергеевны! Целовал, не стесняясь матери. Ругал за то, что она «опять ни фига не ест». Сероглазый, бородатый, большой. Мужик! Даже когда надевал все стильное, от кутюр, мужицкое выпирало, бросалось в глаза. Он знал. Иногда шутя спрашивал у Ирины, как она, такая изысканная, влюбилась в потомка кузнеца? Уютно устраивала руки в его подмышках и понимала, что не влюбилась. Полюбила! Говорила об этом. И всхлипывала.
– Ревешь – то чего, Иришка, - переживал он, - и я тебя люблю, не отдам никому. Маме нравишься, поженимся скоро.
– Как в сказке, понимаешь? Кажется, появится тролль и все разрушит.
– Смешная... Хочешь, расскажу, кто такой тролль?
– Не хочу. Я его по – своему представляю. И боюсь.
Боялась тролля! Пряталась на широкой груди. В объятиях, в которых было сладко и безмятежно. И скрывала счастье. Скрывала! От однокурсников, от Алки. Несла его в закрытых ладонях. Ни одного чужого взгляда и вздоха.
– Ты почему не дома? – спрашивала Алка, - часами тебе звоню. И где?
– У тетки, - отговаривалась она, - болеет, помочь надо.
Не рассказывать же! Он предлагал переехать к ним. Ольга Сергеевна обнимала, шептала: «Скучает, когда тебя нет. Решайся». Не решилась. Квартира своя, есть где прийти в себя, потанцевать голышом перед зеркалом, полюбоваться пластичным телом. Не стесняясь, застонать от желания, если вдруг с охапкой цветов ворвется он. А к ним пока гостьей. Так лучше.
– Ирка, - о чем задумалась? Не спишь ведь.
– Почему не сказала? Я бы простилась. Это же Ольга Сергеевна!
– Она тебе тогда не поверила. Чего с ней прощаться?
– Ты же простилась.
– Ну да. Мне она ничего плохого не сделала. Бывшего твоего видела. С женой. Образованный, а мужик мужиком. И старый чего – то. Как ты от него балдела, с ума сойти! Было бы от чего? Маменькин сынок. Ничего сам не решал.
– Не тебе судить, Алка. Не тебе!
– Может, и мне. Не все ты, подруга, знаешь. Давно хотела признаться, да не решалась, сейчас посмеялись бы вместе. Сто лет назад было – то.
Что она может рассказать? Душу травит, хотя знает, что еще бывает больно. Как же можно? Вот сейчас и выгнать. Выплакаться! Завтра купить цветы и поклониться Ольге Сергеевне.
– Алка, я тебе никогда не говорила, но ты тролль. Мой личный тролль! Собирайся. Иди домой. Не хочу ни видеть, ни слышать.
– Обалдела? Выпей таблетку и успокойся. Они тебя не стоили. Пора бы уже понять.
– Уходи!
– Да ладно. Порыдай, если хочется. Я же вижу, расстроилась. Придешь в себя, позвони. Кто у тебя есть, кроме меня?
– Иди, иди! И никогда больше... Обойдусь.
Кто есть? Да, много кто. Родители, братья, коллеги, друзья в интернете. Никиты нет! Сама виновата. Не рассмотрела гадкого тролля. Не почувствовала опасности в Алке, ребячливой, шальной, эпатажной. В Алке, с ее авантюрами, романами, слезами. Перед ней и распахнула однажды душу. Не выдержала! Счастье сверкнуло волшебным светом. Зеленым и серебристым замерцало небо. И не поняла сначала, что это северное сияние. Совпало! Алка на небо не смотрела. Стояла растерянная, жалкая.
– Значит, свадьба, а меня не познакомила. Кто этот жених? Хочу видеть. Завтра же! Может, ему просто квартира твоя нужна.
– Глупая, - засмеялась Ирина, - он лучший. Как же хорошо любить, Алка!
– Да? А я еще не любила. Просто от секса схожу с ума. Как у тебя с этим? Не залетела?
Северное сияние еще волшебно переливалось, но уже далеко, а счастье хотелось снова спрятать в ладошки. И никому, никому!
Ирина поставила желтые хризантемы ближе к портрету Ольги Сергеевны. На фотографии она была еще не старой, такой, как Ирина запомнила. Приветливый взгляд, аккуратные каштановые завитки, мягкая улыбка, родинка на левой щеке.
– Ну, здравствуйте, - сказала Ирина вслух, - светлая вам память.
Можно было сказать больше. О том, как тосковала первые годы по Никите, по ней. Как хотелось позвонить в знакомую дверь. Окунуться в прохладную тишину. Почувствовать легкую, ласковую ладонь на своей руке. Очнуться от тоски и обрадоваться – все дурное приснилось, ее по – прежнему любят! И Алку она не приводила в этот дом. Алку, которая влетала с цветами, тортом или пирожными. Кидалась на шею Ольги Сергеевны: «Как я вас обожаю!» Протягивала ухоженные пальчики Никите: «Целуй». Хлопала ресницами: «Я пришла общаться. Давайте пить чай». Никита скоро поднимался в кабинет, садился за компьютер. Ирина хлопотала на кухне. До свадьбы оставался месяц. Всего месяц, а она все еще стеснялась, немела. И немного завидовала Алке, которая запросто шепталась с Ольгой Сергеевной, шутила, смеялась. Они и не замечали, что пьют чай вдвоем.
– Чудо твоя Алка, - восхищалась Ольга Сергеевна, - я с ней молодею лет на двадцать.
– Терпеть не могу эту бритоголовую, - говорил Никита, - но мама привязалась, надо смириться.
Чего смиряться? Алка кого угодно могла обаять, уболтать. У самого в глазах плясали веселые чертики, когда она протягивала пальцы для поцелуя. Но не ревновать же. Кокетка, только и всего. Подруга. Свидетельница... Да, свидетельница! Только вот свадьба не состоялась.
До сих пор висит в шкафу белое платье. Она хотела короткое, изящное, с кружевами из Милана. И нашла! Как красив был жемчуг на высокой смуглой шее и тонком запястье. Как элегантно смотрелся цветок в черных волосах, забранных в стильный узел. А в глазах плескалось счастье. Такой себя только один раз и видела. Дома, когда приехала мать и заставила примерить всю эту прелесть. «Красавица, - улыбнулась мать, - в меня. Платье подругам не показывай до свадьбы. Ни к чему!»
Показывать и не пришлось. Заболела. Вирус был тяжелым, с осложнением. Никто был не нужен, только мама. Мама отвечала на звонки, дальше порога никого не пускала. И шептала Никите: «Не обижайся. Не хватало еще тебе заболеть. Придешь, когда станет лучше. Болезнь и болезнь. Не смертельная. Пройдет». А потом они замолчали, Никита, Ольга Сергеевна, Алка... «Мам, это ты всех распугала, - сердилась Ирина, - надо идти извиняться».
Счастливый звонок ему: «Ужас, что за грипп, но я почти в порядке. Соскучилась. Сегодня к вам». Нежные белые розы Ольге Сергеевне. «Привет» безмятежной Алке, которая разливала по чашкам чай. Да, чай по - домашнему разливала Алка! Не больно, уже не больно...
Ах, какие славные глаза у Ольги Сергеевны! Разве можно на нее обижаться? Она ведь поверила троллю с бритой головой, потому что сама не умела лгать. «Не было другого мужчины, дорогая Ольга Сергеевна, не было аборта. Просто грипп, - тихо сказала Ирина, - вы со мной обошлись жестоко, а я не умела за себя постоять. Хотя это уже неважно. Вы ведь не слышите».
И тогда не слышала. Не слушала! Закрыла ладонями уши. Холодно кивнула на дверь: «Иди, Ира! Не о чем говорить, а мы ведь тебя любили». Она и пошла. Поплелась! Алка отвернулась к окну. Не защитила. Никита проводил до остановки. Молча. Слез не было, но почему – то сильно и больно пульсировало в желудке. Скорчилась, ухватилась за его руку.
– Не уходи! Люблю тебя. Не верь никому. Давай поговорим.
Он поправил на ней шапку, смахнул снежинки со щеки.
– Мне надо подумать, Ира. Хотелось бы не верить. Я позвоню.
Не позвонил. И больше не виделась ни с ним, ни с Ольгой Сегреевной.
– Кто? – кричала на Алку, - ты должна знать. Почему они сразу поверили?
Алка трясла бритой головой. Мелькал розовый язычок:
– Не знаю, не знаю. Не знаю! Позавидовали, оболгали. Подлых людей много, а ты рохля. Истеришь, вместо того, чтобы бороться за своего парня.
– Как бороться – то, Алка, как? Унижаться не буду. Не виновата. Ты почему промолчала?
Заалели Алкины щеки, захлопали длинные, мохнатые ресницы.
– Растерялась! И не надо обо мне, не надо... Сами разбирайтесь.
Мать перед отъездом сказала: «Наивная ты у меня. Гони эту девку». Не задумалась, не поняла, а через три года узнала, что Алка и позавидовала, и придумала историю с любовником, абортом. Все разрушила, разметала. Тролль! Тот самый, которого боялась. Простила. Не потому, что Алка рыдала, ползала перед ней на коленях. Не потому! Предала, но и спасла тогда от депрессии, от бритвы, которой дважды резала вены. Теплой была, родной. Заставляла есть, забиралась в постель и баюкала, как ребенка, провожала в институт, покупала билеты в театр. Одна бы не выдержала.
И Никиту простила. Не сразу, а когда острая боль отпустила, когда поняла, что значит и не любил. И все было иллюзией. Выперло не мужицкое, надежное, а безвольное, слабое, но еще долго помнились теплые подмышки, сильные ладони, запах острого пота, ласковое: «Иришка». Не вернуть!
С кладбища шла, не оглядываясь. Не заметила, как высокий, большой мужчина вышел из машины, радостно шагнул навстречу и остановился, достал носовой платок, вытер вспотевший лоб.
Все в прошлом! Ее любовь, прекрасная, доверчивая Ольга Сергеевна, бритоголовый тролль. На секунду стало не по себе. Неужели надо было отпустить прошлое у могилы, чтобы ощутить освобождение? Странно, непонятно, но легко. Легко же! Или и это иллюзия? Влетит Алка, растревожит душу, напомнит о тихом, уютном доме, о чем – то нерассказанном. О чем? Наверное, спала с Никитой, играла узкими бедрами, сладким розовым языком. Спала! А раньше не приходило в голову. Тролль. Пусть живет без нее. Лишь бы хватило воли не открывать дверь.
***
Ирина уложила спать сыновей. Легла под одеяло к мужу, обняла. Хотела сказать, что завтра она уедет. Дня на три. Может, на неделю. Возьмет отгулы, а он пусть попросит родителей присмотреть за мальчишками. Хотела и не успела. Уверенная рука легла на живот, набухли соски. Сказала утром, собрала сумку, вызвала такси. В аэропорту достала письмо, перечитала, порвала вдруг. И не поехала... Иногда мелькало знакомое: зареванная девица с фиолетовым ртом и бритой головой. Птица, тролль? Но это уже не имело значения. Просто мелькало.