Дежи меня... нежно

А Кушнер первый, кто научил меня не выямбываться в стихах. 76-й? Не помню точно. В 70-х Кушнер и Соснора были в Ленинграде как бы ориентиром и эталоном всего, анденграуд  этого тоже не отрицал, но официоз и анденграуд – это, конечно, тоже самое, но не совсем одно и тоже. Эх, вспомнить бы всех кого любил…

Жеглов:  – Держи меня!
– Как держать, Глеб?
– Нежно…

Высоцкий любил коньяк, но пил и водку. А Марксен жил в своей мастерской в маленькой комнате 3 х 3 метра, весь остальной этаж был заставлен столами и всякой художественной рухлядью. У Марксена была кавалерийская шашка, как у моего деда, с клеймом «Златоуст», мы этой шашкой иногда открывали бутылки с пивом, хотя пиво мы не очень любили, ну… если только с утречка….
Петр Литвинский тоже любил французский коньяк (тогда он был еще настоящий) и еще любил плеснуть коньячку в горящий камин в своей мастерской – у Мастеров свои приоритеты! После смерти жены Петрович долго горевал, но все же женился в 54 года, сына родил Серегу. Сильный был мужик. Помню, (я еще студентом был) в мастерской Шувалова мы «сидели», а Петрович мне и говорит: – Олег, ты не обижайся, но надо бы и за водочкой сходить, ты как? Нормально…
Захожу в магазинчик, а там пьяная баба продает водку по «пятерке» в воскресенье (под запретом!), даю ей петькин червонец, а она мне водку не дает!
Начинается какая-то ерунда, да и заждались меня, поди… Тут в погребок входит Шувалов  и в этот самый момент я хватаю с витрины бутылку марочного коньяка и был таков! Ну, понятно, затаился в парадной, грузчики за мной гнались, да вот хрен им! Слышу голос: – Олег Ростиславович, вы – здесь? (бля…где же еще?)
– Спускайтесь пожалуйста, Петька нас уже в такси ждет… Коньяк-то был неплохой…
– Вот, Петенька, посмотри на него – это вор! – говорит Дмитрий Александрович,  – вора мы с тобой значит пригрели… Да нет, ничего, разобрались что к чему. После Петя Козловский, в прошлом мастер спорта и преподаватель физкультуры в нашей альма-матер, долго смеялся, Ну, молодец, говорит, эти торговки все ворюги! А когда я еще побегал по крышам, так это, слегка, Петька вообще за живот держался! Вы меня спросите, а что делает мастер спорта в мастерской живописца? Отвечаю: в нашей альма-матер все свои, и все художники. Или почти все. А с крышами вообще анекдот…

Швартовалась недалеко от Петропавловки баркентина Сириус, хороший кораблик, зря ее переделали под плавучий ресторан. Ну, мы с женой и младшим братишкой распили бутылочку коньячку под палубным, сами понимаете, тентом… и пошли в мастерскую Шувалова, но сперва – в вышеупомянутый подвальчик. Пока я за водкой ходил, к моему братишке (пацан, 17 лет…) приколебались два жлоба (сопляк, да рядом с такой бабой!) Разговора, в общем, не получилось, получилось четыре удара по мордам и забег на короткую дистанцию. Братишку я отправил в мастерскую, а сам пошел жену свою искать, Бля, во двор вываливает целая контора и эти два с разбитыми хлебальниками.
Я, нах, в подъезд да в лифт. Да вот, слышу, за мной уже на лифте едут, вот бля!
Я на чердак,  рубильники лифта отключил (своя задница дороже!), окно выломал и пошел по крышам. Ветер сильный, помню, пошел прямо по коньку, упираясь ногами вправо-влево. Подхожу к мансарде Шувалова, а он мне уже руку из окна протягивает, и говорит ребятишкам: – А что я говорил? Не пугайтесь, детки, это наш Олег Ростиславович сапогами по крыше гремит, все в порядке…

Скажете, а причем здесь Бродский? А при всем. Это был еще город Бродского, вернее, он не перестал им быть.  Это мой любимый город, но это и город Бродского, Кривулина, это Петербург Ахматовой и «Сайгон» Виктора Топорова (блестящего переводчика, кстати). Это и город заочно любимой мной Лены Шварц. Это и алмазный мой венец, и моя трава забвения, это мир людей, а не скотов (животные на меня не обидятся, и лошадь может быть другом человеку, но это, смотря какой человек…).

Кстати, о лошадях.  Не все ведь так и сложно. На псковщине паслась у нашего дома гнедая лошадка, так, не на привязи, стреножили и все. Я ее хлебом ее кормил и воды ей приносил.  Она меня узнавала и сама ко мне… да ноги-то спутаны! Я раз не утерпел и распутал ее, сел верхом и мы поехали – никакой узды конечно. В деревню мы не ездили, а все так, по полю и там, где младшие сестренки коров пасли. И старые мужики к этому делу нормально относились – ну, любит мужик лошадей, ну так что ж? А ничаво, да и ладно.

Нет в стихах Бродского лошадок? А вы прислушайтесь.
И не заводите больших собак, это подло. Большой собаке нужно много места.
Моя маленькая Донька носилась по всему двору, ворон гоняла. А сколько нужно большой собаке? Большой собаке и нужно больше. У меня долго не было собаки-друга. Видать не дорос… Друга не надо подчинять, друг не обязан служить. Когда ты это, наконец, поймешь, глядишь, и жить-то осталось совсем ничего.

Я пишу не о поэте Иосифе Бродском, я пишу о моем Петербурге,  и о Петербурге поэта Бродского тоже.











.