Жданов

       
В повести рассказывается о бывшем председателе колхоза «Победа» села Мусорка Ставропольского района Герое социалистического труда Семёне Митрофановиче Жданове.

Часть первая
1. Детство
                Донской казак Семён Митрофанович Жданов родился 1 сентября 1916 года в селе Владимировка Воронежской губернии, которое  меж собой люди называли Криница.                Всё дело в том, что на Дону, как и на Кубани, когда-то поселились неравнодушные люди с окраин Российской империи, возможно из Запорожской сечи, сохранившие устои и традиции предшествующих поколений, в том числе и язык, который всё же претерпел изменения, смешавшись с говором русских сёл и деревень, располагавшихся поблизости. Русские называли переселенцев хохлами, ну а те, в свою очередь, платили русским другим, тоже не очень обидным словом – кацапы. Со временем всё на Дону перемешалось, превратившись в казаков, отличных воинов, ставших надёжной опорой в защите южных рубежей.                Ко времени рождения Сени в стране забродила революция и уже с 1917 года фактически не было никакой твёрдой власти.  Вернувшись с войны с германцами, отец Сени вскоре ушёл на другую затяжную, междоусобную, братоубийственную, когда на полях родины схлестнулись две противоборствующие силы. Одна выступала за сохранение прежних устоев, другая подняла вверх знамя революции: «Вся власть народу, землю – крестьянам, фабрики – рабочим». Как ни странно, но этот лозунг возымел действие на крестьянские массы и началось то, что выдвинуло хорошего кавалериста Митрофана в красные командиры и он надолго оставил семью.
Судьба с самого детства бросила вызов маленькому Сене. В 1921 году умерла мама – Матрёна Филипповна, в девичестве Лисицкая. Воспитателем маленького, но смышлёного и любознательного Сени занималась тётя Поля, сестра отца, женщина строгая, требовательная, отличавшаяся завидным трудолюбием, но очень милосердная и жалостливая. Она никак не отделяла племянника от своих детей и потому те трудные годы воспринимались Сеней как должное. Он рос не ощущая сиротства в заботах тёти Поли и в посильной для его возраста работе по дому и на огороде. И вся его ребячья жизнь проходила незаметно для него самого и
окружающих. Сеня взрослел как и все его сверстники, сохранив на всю жизнь тягу к работе на земле, приносящей людям все богатства. Жизнь брала своё. Отец вернулся с гражданской войны, женился второй раз, приведя в дом хорошенькую Дарью, которую Сеня стал звать по своему: мама-Даша. Новая мама любовно называла Сеню сыном и жизнь снова вошла в свою колею. Учёба, работа по дому. Её ещё прибавилось, когда в стане провозгласили новую экономическую политику и люди с жадностью стали обрабатывать кормилицу – землю, заодно занимаясь и разрешенными промыслами.               
Но эта политика, поднявшая энтузиазм людей на новую высоту, напугала тех, кто её ввёл, руководителей страны, люди ударились в накопительство, зарабатывая богатства своим трудом. Это грозило очередным неравенством и было принято решение начать объединять крестьян в колхозные хозяйства.  Понятно, что в эту работу не мог не включиться и отец Сени – бывший командир эскадрона конной армии Будённого, награждённый самим командармом именным маузером за храбрость. Митрофан Яковлевич возглавил колхоз.  И здесь, как в той, братоубийственной войне  он чувствовал себя «на коне». И всё было бы хорошо, но вмешалась природа. В тридцатые годы Украину поразил недород, начался голод и мор. Люди, побросав свои дома, устремились в пограничные районы России, куда ещё не добрался голод. Как-то, увидев группу измождённых от голода людей, Митрофан Яковлевич пошёл на неслыханное – приказал выдать им часть муки из сборов, что оставляли колхозники на мельнице для нужд Красной Армии. Понятно, что нашёлся человек, сообщивший куда следует, и Митрофана Яковлевича сразу же увели из дома, изолировав на целых два года и Сеня при живом отце снова стал сиротой.
У мамы Даши к этому времени появились две девочки – Люба и Маша, и теперь повзрослевший Сеня  заменил им отца. Забот прибавилось. Маленькие сестрички требовали повышенного внимания к себе и он стал осваивать непривычную его возрасту роль воспитателя детей.            Но и колхоз требовал к себе внимания.                Сеня, привыкший к любой работе на земле, и здесь хорошо проявил себя, не гнушаясь обычных сельских работ – искоренению сорняков, прополке свёклы, боронованию вспаханных участков полей. Сильный, ловкий, сообразительный мальчик по нраву пришёлся и чумазым механизаторам, осваивавшим новое для села чудо, обещавшее заменить лошадей, - трактора Харьковского тракторного завода. Он подсоблял им в ремонте и обслуживании, а за это трактористы доверяли ему руль колёсных богатырей. Тогда он даже и предположить не мог, что эта увлечённость сельской техникой ему пригодится в будущей жизни. Понимая, что в этих железных конях спасение сельских тружеников, Сеня оказался в стенах Борисоглебского автотракторного техникума.
Привыкший к жизненным трудностям, наделённый природой любознательностью и жаждой знаний, он неплохо проявил себя и в учёбе. Ему нравилось, что занятия в техникуме сопровождались выездами в учебное хозяйство, где им приходилось не только работать на небольших полях, выращивая те или иные культуры, но и участвовать в ремонте и обслуживании техники, уже знакомых ему тракторов.                Не пугало даже то, что уже на втором курсе их стали знакомить с некоторыми разделами высшей математики. Не всем давались новые понятия, но он даже здесь проявил настойчивость и в него без труда вошли такие страшные и непонятные интегралы.  Конечно, он каждое лето, в
каникулы, был дома, где всё привлекало его взор: цветущие всеми красками посадки на огороде, окружающие село поля со зреющими посевами яровых и озимых культур, тихая, многоводная и спокойная река Дон.  Накупавшись, он любил нежиться на прибрежном песке, наблюдая как стаи мальков бисером сверкают в прибрежной воде. Это навевало мысли о вечности жизни, её постоянном обновлении.  Мальки чем-то напоминали ему его маленьких сестрёнок, таких же шустрых, любознательных и пугливых. Учёба в техникуме дала ему многое, по существу раздвинула границы окружавшего его мира, расширила горизонт. И в дальнейшей жизни он не мыслил себя вне этих полей, лесов и перелесков и, конечно, вечно струящихся вод рек. Благодать природы притягивала к себе и он радовался, что всё складывается удачно в его не совсем удачной жизни. Но насладиться всем окружающим торжеством жизни помешал призыв в Красную Армию. Уже на призывном пункте он понял, что его направляют в Ленинград по спецнабору в артиллерийское училище. Он, никогда не мечтавший идти по стопам отца – лихого кавалериста, командира эскадрона, может стать офицером и на всю жизнь связать себя с армией.
Странно устроена жизнь. Порой человек что-то полагает, а кто-то сверху, неизвестный тебе – располагает. Так и случилось с Сеней Ждановым.      
2. Ленинградское артиллерийско-техническое училище (ЛАТУ).
Гражданскую войну большевики выиграли благодаря неиссякаемому энтузиазму революционных масс и наличию хорошо экипированной конницы. Но в войне с панской Польшей этот энтузиазм дал сбой. Польские пролетарии, а за ними и немецкие, поддались национализму. И, несмотря на быстрое продвижение наших войск к Варшаве, взять её так и не удалось. Полякам помогли артиллерией западные соседи встревоженные успехами Красной армии. В этой войне Россия потеряла 200 тысяч человек, взятых поляками в плен. По неуточнённым до нынешних пор данным в плену скончались от ран и голода 80 тысяч, 60 тысяч возвратились на Родину благодаря обмену пленными, а судьба оставшихся 60 тысяч остаётся неизвестной до сих пор. Та война не привела к победе мировой революции, но позволила возродиться Белоруссии, Литве, а Украине получить в свой состав земли западных областей, ранее принадлежавших Польше и Австро-Венгрии.  А закончившаяся недавно гражданская война в Испании, где Франко с помощью немецких самолётов и артиллерии подавил восставшие народные массы, потребовала коренного перевооружения советских войск. В такое время, ещё не осознавая этого, Сеня Жданов и попал в Ленинград по оргнабору в артиллерийско-техническое училище. Став курсантом, Сеня как бы отделил себя от прежней тяжелой, хотя и интересной, сельской жизни. Именно эта тяжесть выковала в нём многое. Сеня быстро вжился в курсантскую жизнь, сравнивал себя с другими ребятами и видел, что он ничем не отличается от них. Ну разве только говором. Всё-таки местное хохлацкое оканье долго выделяло его из общей
массы и ребята часто подшучивали, называя его посланником хохлов Тихого Дона в колыбель революции на Неве. Но это проходило как-то весело, безобидно, главное было в другом.                Сеня был надёжным парнем, ценившим дружбу, никогда никого не подводил и не подставлял, а в учёбе проявлял завидное прилежание. Офицеры, командовавшие ими, видели в нем будущее училища и втайне гордились им, иногда ставя в пример другим, особенно в опрятности, что было немаловажно в их жизни. Всё-таки здесь все помнили, что они учатся и живут в городе со славными традициями, заложенными ещё Петром I, и старались держаться на уровне. Ну а то, что революция произошла именно здесь, в Петрограде, добавляло ещё и кайфа.  Они старались во всём походить на славных революционеров, особенно на слуху были С.М. Будённый и К.Е. Ворошилов.  В учёбе Сеня не отставал от других, а порой даже опережал многих, благодаря присущему ему с детства любопытству ко всему новому. А в артиллерии и на самом деле всё было новым. Даже математика, потому что без неё никуда, только знание математики давало возможность быстро и точно рассчитать координаты возможной цели, а в бою это было самым главным для офицера – артиллериста любого профиля. Но командиры понимали и другое, курсанты должны хорошо знать всё, чем гордился Ленинград, его историю, воплощённую в граните и мраморе. Поэтому их часто возили по окрестностям города, рассказывая обо всём, что встречалось на пути, а чуть позже, когда они уже имели объёмное представление о городе, стали отпускать в увольнение, чтобы они смогли поближе познакомиться с творениями предшественников – гордостью не только страны, но и всего мира – памятником Петру I, Исаакиевским собором, знаменитым Зимним дворцом с его не менее знаменитой художественной галереей.  Но, бывая в увольнении, Сеня с особенным нетерпением шёл на Невский проспект. Он  разительно отличался от Московского проспекта, где располагалось их училище, прежде всего архитектурным обликом. Здесь находился Казанский собор, мимо которого невозможно было пройти, не остановившись. Привлекал и Гостиный двор, да и все здания. Они словно говорили посетителям – смотри я какая или какой красивый, лучше меня здесь нет никого.   Но из-за ограниченного времени Сеня доходил только до памятника Екатерине II, вокруг которого нужно было ходить, сверяя свои знания о тех, кто подпирал трон императрицы – сановники и военачальники, молчаливо наблюдавшие за посетителями, возбуждали интерес к содеянному ими и после каждого посещения Невского проспекта, Сеня шёл в библиотеку и углублялся в то, о чем писали виденные им царедворцы. Невский привлекал и другим. У одного из магазинов, а их было особенно много на проспекте, он увидел женщину, обратившую на себя внимание своим внешним видом. Уже пожилая, их обычно называют старухами, она сохранила во всей внешности благородство – в облике, умении стоять с протянутой, но прижатой к боку рукой, в поношенной, видавшей виды одежде с многочисленными сборками, выточками, что говорило о непростом прошлом этой женщины, историей последних десятилетий выброшенной на улицу. Старушка стояла на своём месте
невдалеке от входа в продовольственный магазин. Присмотревшись, его поразил её внешний вид ещё больше:  измождённое от жизненных переживаний лицо гордо возвышалось над её сгорбленным телом. Сучковатая палка поддерживала в равновесии всю её немощную фигуру.                И, несмотря на это, в её облике чувствовалось привлекательное благородство. Купив конфет, Сеня подошёл к женщине, отсыпал из кулька половину ароматных подушечек с фруктовой начинкой, прозванных народом  «Дунькиной радостью», протянул ей.                - Спасибо, сынок.                –Простите меня, матушка, но вы отличаетесь от нищенок, которых я встречаю у подобных магазинов.                – У каждого свой лик и своя история, сынок.                –И, всё же, кто вы, как вас зовут, кем были в молодости?                -Вопрос объёмный, сынок. Я не смогу ответить на него, оберегая ваше время. Как я понимаю вы курсант артиллерийской школы?                –Так точно, училища.                -Зовут меня Надежда Алексеевна. Так звали меня в Смольном, в институте благородных девиц, где я трудилась воспитателем совсем юных девушек – подростков.                –Понятно, – произнёс Сеня, понимая, что долго стоять возле нищенки не очень хорошо, ведь она стояла в ожидании милостыни от выходящих из магазина людей и он отнимал те пожертвования, которые люди могли подать ей.
-А вас как зовут, сынок? – Она с любопытством рассматривала рослого и очень симпатичного курсанта.
-Сеня.
-Семён значит.
-Так точно.
-Хорошо, Сеня. Дай Бог вам хорошей учёбы и крепкого здоровья. А то, что вы решили стать защитником Отечества, вдвойне похвально. Мои сыновья, Андрюша и Слава, тоже когда-то были воспитанниками артиллерийского училища, правда, они пошли по кавалерийской части.
-А где они сейчас? – он задал вопрос, чтобы поскорее закончить разговор, нужно было ещё побродить по Невскому, увидеть многое, что он прежде разглядывал только на картинках.
-Сейчас? Если бы я знала где их могилы?! Сразу после революции, когда страна разделилась на красных и белых, мои сыночки, впрочем как большинство выпускников Константиновского артиллерийского училища, подались на Дон в формировавшуюся там добровольческую армию.
Но не все казаки поддержали добровольцев, организовали части Красной конницы. Сейчас известно чья взяла. Там где-то и сложили головушки мои сыночки.
Старушка замолчала. Видно было, что говорить ей было тяжело, боль когда-то поселившаяся в ней, не отпускала и сейчас. Но вдруг она встрепенулась, сказала:
- Вижу, Сеня, вы не городской, не из местных.
-С Дона я, матушка.
-Казак значит.
-Выходит.
- Казаки были верной опорой государя-императора, но революция разделила и их. Началась братоубийственная сеча. Всё это происходило не по промыслу божьему, а по дьявольскому наущению. И к чему пришли?  Те, кто победнее, получили власть, землю. Но большевики вскоре отобрали её, согнали всех в колхозы из боязни, что победители вскоре станут зажиточными и забудут лозунги, которые были на их знамёнах. Власть испугалась тех, кто её установил.
Она вдруг остановилась, спросила:
- У вас колхоз тоже организовали?
- Так точно.
-Я никогда не жила в деревне. Служа в институте, общалась с артелью, где шили нашим девочкам одежду. Артелью руководила одна дородная, очень волевая дама. Аннушкой её звали. Так там всё держалось на ней. В теперешних хозяйствах тоже всё держится на руководителях. Вот только где набрать столько таких ответственных руководителей, чтобы обладали и умением руководить и, что очень важно, не зарились бы на общее добро. Поле для воровства огромное, а контроля никакого, всё на честном слове.
-Извините, матушка, мне пора, время поджимает.
Он мог бы рассказать старушке, что у них в селе колхоз возглавил его отец, Митрофан Яковлевич, честнейший, преданный советской власти человек, но его по доносу упрятали за решётку только за то, что он пожалел бедных, обездоленных и голодных людей, что шли через их село, прося милостыню, потому что в тот год голод захлестнул всю Украину. На их мельнице, где мололи зерно все жители близлежащих поселений, было решение, оставлять часть муки для нужд Красной армии. Отец, сжалившись над измученными и исхудавшими беженцами, приказал раздать обездоленным часть муки из этого запаса. Потом разобрались, отца не то чтобы
оправдали, простили, но жизнь его была уже сломана… Жалость к людям, не подкреплённая решением властей, жестоко бьёт по тем, кто проникался заботой об обездоленных. Не только отец, сполна испивший чашу заключения, но и Сеня, вступающий в жизнь, понял, что добрые дела, если их не продумывать как следует, могут больно ударить и по тому, кто их делает.
Но теперь, когда ему удавалось напроситься в увольнение, он обязательно подходил к нищенке, Надежде Алексеевне, подавал ей не только часть купленных сладостей, но и куски хорошего хлеба, которым их кормили вдоволь, а оставшийся сбрасывали в пищевые отходы. Теперь Сеня, если знал, что пойдёт в увольнение, брал в столовую чистый лист бумаги, аккуратно заворачивал в неё пайку хлеба, а подходя к Надежде Алексеевне, подавал ей.  Она с благодарностью принимала подношение, но старалась не отвлекать Сеню разговорами, ценя его время.
Курсант Жданов хорошо успевал по всем предметам.  Хотя, честно говоря, когда по окончании уроков по чистой математике, перешли к дифференциальному, а потом и к интегральному исчислениям, усвоение требовало не простого запоминания, а ещё и какого-то пространственного мышления.   
Нечто подобное он испытывал, когда изучали аналитическую геометрию, но эти трудности испытывал не он один. Переход к высшему требовал подключения всех умственных сил, а обычная школьная программа, как правило, не особенно напрягала. Но и здесь Сеня Жданов проявил себя, шёл в серединке группы по успеваемости, получая хорошие оценки.  Заканчивали первый год обучения, как обычно, с выездом в лагерь, поближе к полигону, где они постигали на местности полученные в училище знания топографии, так необходимой офицеру-артиллеристу, разбирали и собирали гаубицу калибра 122 мм образца 1934 года, а заканчивали сборы практической стрельбой из тех же гаубиц. Они постигали и огневую подготовку потому как в случае войны любой из них должен при необходимости заменить командира орудийного взвода или батареи. Но главным было изучение устройства этих орудий, их ремонт и обслуживание. 
Не сразу Сеня узнал, что кроме их училища в городе действовало ещё несколько артучилищ. Кроме новых, появившихся в тридцатые годы, действовало два, сохранивших дух прежних времён. Сразу после революции их упразднили, на их базе были организованы краткосрочные курсы Красных командиров, но позже, осознав важность и потребность в грамотных артиллерийских кадрах, восстановили. Одно из них, названное народом «Константиновским», существовало с 1807 года. В 1812 году, когда война потребовала много офицеров-артиллеристов, училище сделало 12 выпусков, подготовив  1148 офицеров. Шефом училища был цесаревич Константин Павлович, отсюда и название. А выпускников в шутку называли «констапуты». Второе училище – Михайловское, основанное в 1820 году великим князем Михаилом Павловичем Романовым, в 1917 году постигла та же участь, но тоже было восстановлено. Было и
ещё одно командное училище. Кроме того, в некоторых крупных городах России появились подобные училища. Но орудия надлежало не только применять в бою, но ещё и эксплуатировать и ремонтировать в боевой обстановке. В Ленинграде создали два таких – одно, в котором учился Сеня Жданов, названное курсантами ЛАТУ, и другое, для зенитной артиллерии – ЛАТУЗА. В стране многие жили с ощущением приближавшейся войны, такое было напряжение во всём. И это ощущение подталкивало курсантов к лучшему прилежанию к учёбе. И не только здесь, в корпусах училища, но и на полигоне.
Перед отъездом в лагерь Сеня получил увольнение в город. Ему хотелось подойти к нищенке Надежде Алексеевне, сообщить ей, что он отлучается надолго. Отъезд в лагеря, затем отпуск на родину. И только осенью он сможет увидеть её. Подойдя к магазину, увидел картину, поразившую его – Надежда Алексеевна палкой отбивала свою сумку из рук какого-то хулигана.
-А ну, брось! – крикнул он, но хулиган, воспользовался тем, что женщина отвлеклась на решительный голос, выхватил сумку и бросился наутёк. Нескольких прыжков хватило Сене, чтобы поравняться с хулиганом. Тот крепко держал сумку в руках, даже не пытаясь расстаться с ней. Сеня громко крикнул:                -Отдай сумку!                Но хулиган продолжал бег. Его остановил только боковой удар в скулу, после чего он распластался на асфальте. Кто-то из прохожих крикнул:                - Убивают! – И Сеня сразу услышал резкий свисток милиционера. Между тем Надежда Алексеевна уже стояла рядом с поднявшимся с тротуара хулиганом, взяв свою сумку из его рук. Милиционер быстро сообразил в чём дело, но сказал:                -Вам обоим придётся пройти со мной в отделение.                Он взял за руку хулигана, понимая, что тот попытается сбежать.                –У меня увольнение, - сказал Сеня, на что милиционер ответил :                -Вы ударили человека, я должен сдать вас в комендатуру.                Надежда Алексеевна подошла к милиционеру, опустилась на колени, говоря:                -Он спасал мою сумку, - на что милиционер ответил:                -К вам, гражданка, у меня претензий нет, а вот с ними, -он указал на хулигана и курсанта, - придётся разбираться.
Но, посмотрев на плачущую женщину, сжалился, сказал:                - Ладно, в комендатуру сдавать не буду. Возьму только объяснение, как всё было, оно нам просто необходимо. Этого хулигана мы поставим на учёт.                В отделении милиционер со своими помощниками занялся хулиганом. Оказалось, что у него не было с собой никаких документов и милиционер приказал поместить его за решётку до
выяснения обстоятельств. Закончив дела с хулиганом, сел за стол рядом с Сеней, спросил:                - Как вас зовут?                - Семён Митрофанович Жданов, курсант артиллерийского училища.                - Вот что, Сеня. Напиши объяснение как всё произошло и я тебя отпущу, - он пододвинул к                Сене чернильницу, положил лист бумаги.                -А что писать-то?
-Опиши как было. Часть истории я видел сам. Начни с того, как этот хулиган выхватил из рук нищенки сумку.
- Она не нищенка, просто старушка без средств к существованию.
-А это уже не имеет значения. Главное, ты помог задержать нарушителя.
- А то, что я съездил ему по мусалам, тоже писать?
-Как напишешь, так и будет. Здесь главное то, что этот человек позарился на чужое. В старину говорили: Хотел въехать в рай на чужом горбу...
Сеня писал объяснение, а милиционер говорил:
- Хорошо, что ты пошёл в артиллерию, а мне приходится встречаться с такими вот отбросами. Но это ещё что, бывает и похуже – воровство, обман, убийства. А ведь человек рождается не для этого, а для облагораживания всего, что его окружает на земле. Но, к сожалению, так получается не у всех. Поэтому и милиция требуется.
Сеня закончил объяснение, подал листок милиционеру. Тот  прочёл, сказал:                -Достаточно.                И, подумав, произнёс:                -Мой вам совет, курсант: в жизни старайтесь сдерживать эмоции. В данной ситуации вам не надо было распускать руки. Догнали, подставили подножку и хулиган лежал бы у ваших ног. Так что впредь старайтесь каждое своё действие взвешивать прежде чем принимать решение. Подумав, милиционер спросил:                -Вам ещё долго учиться?                –Ещё год.                – Желаю успехов.
Сеня уже подошёл к двери, но решил оглянуться. Из головы не выходила плачущая Надежда Алексеевна. Он понимал, что сегодня уже не увидит её, а потом, с завтрашнего дня,  уедет в лагеря и кто знает, сможет ли он свидеться с ней в ближайшее время. Поэтому, оглянувшись,
сказал:                -У меня к вам просьба. Завтра я уже буду вдалеке от города и хотел бы попросить вас, скажите этой старушке, что вы не сдали меня в комендатуру, она, скорее всего, будет в беспокойстве.
-Я обязательно подойду к ней, около того магазина мне часто приходится проходить.
-Спасибо.
Эта история отодвинулась в сторону начавшимися практическими занятиями на полигоне. Съёмка местности, разборка и сборка гаубиц, расчёт координат, учебные стрельбы из настоящих орудий калибра 45 миллиметров. Курсантам они нравились простотой во всём:
конструкции, обращении, наводке на цель и стрельбе. Тогда никто из них даже представить не мог, что эти пушки в войну выдвинутся на самую передовую против танков противника и век их укоротится. Подбив первый танк, второй уничтожал их. И выжившие солдаты                придумали им меткий ярлык: «Прощай, Родина». Забегая вперёд, скажу, Семёну Жданову пришлось обе войны, и финскую и Отечественную с немецкими оккупантами, обслуживать самые знаменитые завоевавшие особую популярность среди артиллеристов полковые пушки калибра 76,2 мм. И самое интересное то, что и 45-ка, как её называли, и эта, более мощная 76 миллиметровая, по ошибке были сняты в 1940 году с вооружения, но жизнь заставила уже в 1941 году вернуть их в строй и именно они вынесли всю тяжесть дуэлей как с танками противника, так и с их артиллерией.
А пока курсант Жданов набирался знаний и опыта, скрупулёзно исполнял то, что им давали опытные артиллеристы-преподаватели.  Сеня понимал, что случись что в боевой обстановке никто ему не подскажет ничего – вся надежда будет только на самого себя, на людей, обслуживающих орудие, и конечно, на технику, которую им вручат для защиты наших рубежей. И курсант Жданов воспринимал практические занятия с особым прилежанием и упорством, словно предчувствуя неладное. В конце лета он побывал дома, встретился со своими родственниками, подросшими сестрёнками, гордившимися своим братом, не каждому удавалось с трактора пересесть в учебный корпус такого серьёзного училища. Как-то отец спросил, почему он пренебрёг кавалерией, ведь лошади с детства были знакомы детям казаков, даже поговаривали, что казак рождается в седле…
- Понимаешь, отец, мне не дано то, что тебе. На поле боя кавалерист сближается с таким же кавалеристом и им обоим надлежит срубить голову друг другу. У меня сильные руки, но голова не приемлет такой рубки. Срабатывает врождённая жалость. Я бы не смог срубить голову
недругу, понимая, что передо мной такой же человек.
-Но в армии приходится переходить этот рубеж всем. Думаешь другие менее жалостливые?
- Кто знает, но я не в тебя, я просто не могу.
-А в артиллерии ты можешь?
-Здесь я точно знаю, что противник должен быть уничтожен. Прежде чем начать, он должен знать, что будет отмщён. Я хочу быть таким мстителем, отбивать охоту другим  зариться на нашу территорию, на наше добро.
Подумав, отец сказал:
- Добро, сынок, пусть будет по-твоему.
Отец не тревожил сына по пустякам, давал ему возможность окунуться в своё беспокойное детство. Но, наблюдая за Сеней, видел как он присматривался к нему, кое-где повторяет его движения и приёмы, особенно в работе. Отец понимал, что из сына в будущем выйдет толк, а сейчас пусть живёт, дурачится, озорничает вместе со сверстниками. В училище такой вольницы не будет.
Мачеха тоже присматривалась к пасынку. Она видела, что Сеня во многом похож на отца, на того, юного Митрофана, которого она упустила в молодости. Тогда Митрофан женился на красавице из соседнего села Матрёне. Может потому она пристально интересовалась, прислушивалась к разговорам подруг на работе в поле, особенно на прополке свёклы и капусты, кто с кем из молодых встречался, кто на кого положил глаз. Ей так хотелось, чтобы сын положил глаз на Валюшу, дочь зажиточного семейства Даньковых, державшихся особняком в их Кринице, скорее потому, что их двор всегда жил получше, чем соседи. Может поэтому и их Валюша, работящая и красивая девушка, не обращала ни на кого внимания, ходила по селу с гордо поднятой головой, перебирая возможных ухажёров. Однажды, когда Валя проходила мимо их двора,  Дарья кивком показала на неё, но он даже не посмотрел в сторону дороги, где растаял силуэт Вали.
- Разве она не нравится тебе?
Сеня ответил не сразу. Он видел и знал, что Валя заслуживает внимания, в ней есть что-то привлекательное, но его останавливала её напускная гордость. Если бы он не вырос здесь, он не знал бы того, что давно укоренилось в сознании односельчан. Родители выбирают женихов своим дочерям, исходя из анализа состояния будущего родственника. Издавна роднились только с теми, кто побогаче. И даже революция не вытравила из сознания жителей устоявшихся оценок. Отец Вали, Данько, как-то смог ускользнуть от белых и красных и в посёлке считался справным
мужиком. Наверняка они уже положили глаз на кого-то из её ровесников и он не хотел нарушать устоявшихся традиций. Сработало и другое, приглушенное, формировавшееся внутри него – а мы посмотрим на чьей улице будет праздник, чья возьмёт.  Он специально не подходил к Вале, хотя мог бы и даже, может быть, хотел, желая таким образом сбить  хоть немного её спесь. Мачехе он сказал просто:                - Знаешь, мама, мне нужно думать о чём-то одном, о ней или об учёбе. Она от меня никуда не уйдёт, а учёбу упускать нельзя. Упущенное однажды потом не нагонишь.   
-Она ни с кем не встречается, может она по тебе сохнет.
- Сохнуть ей не позволит гордость, выработанное самомнение, поддерживаемое в их семье.                Я не хочу разрушать придуманный её родственниками мир.
Но Дарья не отступала, задавала вопросы. Особенно её волновало с кем там, в Ленинграде, встречается её пасынок.
- К нам  на вечера часто приходят девушки, будущие медсёстры из соседнего училища и студентки педагогического института. Но, мама, я пока ни на ком серьёзно не остановился, видно ещё не пришло время выбора. К тому же я как-то слышал, что браки совершаются на небесах, значит там кто-то следит за нами, ведёт нас и когда нужно подскажет на кого обратить внимание.
Дома Сеня забывал обо всём, что было связано с его новой жизнью в Ленинграде, окунался с головой в деревенскую жизнь, вроде как он и не уезжал никуда отсюда. Как всё-таки отличалось то, что было там, от теперешней, деревенской жизни. Там во всём скорость, экспрессия, здесь размеренная тишина и спокойствие, унаследованные от прежних родов, от предков, которых никто из живущих не знал, не видел и не помнил даже откуда они пришли на Дон в эти благодатные места. Его не просто удивляло, скорее поражало как всё окружающее здесь глубоко и прочно поселилось в сознании людей, причем не в одного, а во всех, словно кто-то им подсказывал, оберегал их, вёл по давно накатанной дороге безымянных предков. Традиции, заповеданные когда-то, прочно уживались при любом строе и если нарушалось что-то, то только с переездом в другое место, где были совершенно другие люди и другие обычаи. Но и там, даже оказавшись в меньшинстве, они продолжали вводить в свой обиход то привычное, что завезли когда-то предки и не жалели об этом, более того, гордились тем, что они не такие как все.                Вот и он, оказавшись во Владимировке, с удовольствием разговаривал на родном, нигде не отмеченном, не узаконенном, но жившем в их среде хохлацком наречии. Он представлял, как там, в Ленинграде, потешались бы, услышав как Сеня Жданов разговаривает. А ему нравилось говорить на родном, впитавшемся в него с рождения языке. Отца он называл «батько». Мама
Даша могла позвать снедать, обидать или вечерять. И ему было понятно всё. Ему нравилось как вечерами, собравшись на выгоне в круг, девчата исполняли под гармошку и без неё украинские, очень мелодичные и певучие песни. Как они, поддавшись азарту, бросались в пляс с припевками. Доставалось всем, но никто не обижался, ну а тем, кто и был с чем-то не согласен, то, пожалуйста, бросайся в круг и придумывай свой ответ. Парни обычно стояли в стороне, лузгали семечки, тихо разговаривали или посмеивались над услышанным, но ничего не осуждали. Ему даже казалось, что он отсюда и не уезжал вовсе, а там, в артучилище живёт другой, вовсе не знакомый ему Жданов.
Сеня с запоем наслаждался отдыхом, помогая дома во всём, где требовались его руки. Но когда отец спросил: «Не хочешь ли ты снова сесть за руль трактора?», ответил: «Пусть осваиваются другие. Не хочу отбирать хлеб».
Он часами ходил по огороду, наблюдая за жизнью всего, что там росло, за всем, что окружало посадки, за множеством всего, что летало и ползало и думал о гармонии жизни. Ему так хотелось сохранить эту гармонию, дать возможность жить всему живому, что создано природой. И почему-то именно здесь, совершенно неожиданно для самого себя, он подумал о том, что надо всё это надёжно защищать, дать возможность жить всем не нарушая привычный им ритм. Они, бессловесные, живут благодаря тех, кто обрабатывает эту плодородную землю по-своему украшая её и делая всё окружающее ещё прекраснее. И, когда отец подошёл к нему, обрадовался, сказал:
-Знаешь, батя, я думаю правильно выбрал профессию защитника Родины. Только недавно отгремели бои в далёкой Испании, а сейчас неспокойно уже на другом конце – на нашем Дальнем востоке. Ты слышал о сражении на высотах Безымянной и Заозёрной у озера Хасан?  Думаю это только начало, враги наши на этом не остановятся. Что-то предпримут дальше, вот нас и готовят для встречи с ними. Ну а потом, батя, я думаю, что я всё же вернусь в хозяйство. Пусть защищают родину, вернее, сторожат её покой молодые, ну а я, как и ты, уйду на покой, займусь обычными делами, свойственными людям, буду созидать а не разрушать.
-Хорошие мысли у тебя, сынку. Пусть всё будет как ты мечтаешь.
Отец молча походил по огороду, затем спросил совершенно неожиданно:
- А как тебе танцульки наши?
-Да вроде я отсюда и не уезжал. Всё привычно, узнаваемо, естественно.
Сеня засмеялся, вспомнив припевки, там кое-где проскальзывали привычные почти матерные слова, сказал:
- Припевки очень точные, ёмкие, сильные, но на русский не всегда переводимые. Есть и такие: « С неба звёздочка упала прямо курице на хвост, петуху досадно стало, записался он в колхоз». Это, батя, не совсем вяжется с тем, о чём пишут  газеты. Но народу не прикажешь, он поёт о том, о чём и думает. Значит колхоз не всем нравится. - Отец тоже усмехнулся, ответил:
-Ты заметил, что в нашем селе никто не ругается матом. А ещё ты знаешь, как правило, никто ни с кем не выясняет отношений в жёстком споре, заканчивающемся дракой?
-Знаю, батя, я этим всегда гордился, это в крови наших односельчан.
-Береги эту нашу ипостась, старайся быть похожим на наших предков. А колхозы что. Будем работать. Другого пути партия нам не указала.
Они долго ходили по огороду, обсуждая все аспекты жизни, но пришло время возвращаться в дом, где их уже давно ждали, сидя за накрытым столом.
Много позже, когда Семёну Жданову, получившему эмалевые квадраты воентехника второго ранга на петлицы гимнастёрки, называемые кубарями, и оказавшемуся со своим полком на расстоянии выстрела от финской границы, а потом и в той страшной скоротечной войне с финнами, он вспоминал эти вечера, мелодичные и протяжные песни, непридуманное веселье и расслабленность. Тогда он не мог представить, что эти тихие разговоры за столом в кругу семьи станут в будущем самыми яркими воспоминаниями в его жизни. Всё когда-то кончается, окончился и его отпуск, его побывка дома. И сразу он оказался, закружился в другом  водовороте жизни. Но теперь уже занятия носили абсолютно конкретный характер, их готовили не просто к самостоятельной жизни, но к жизни, которая может преподнести всем им тяжелые испытания, как это уже случилось на Дальнем востоке у озера Хасан. И, тем не менее, как только случилось очередное увольнение, он поспешил к тому магазину, где обычно собирала милостыню Надежда Алексеевна. К сожалению там стояла другая женщина. Понимая, что сейчас увольнения сократят, Сеня спросил старушку:
- На этом месте раньше стояла Надежда Алексеевна…
Не дослушав вопрос, старушка ответила:
-Умерла Надежда Алексеевна. Недавно мы её схоронили.
Сеня протянул старушке пакет с яблоками, сказал:
-Царство небесное ей. А это пусть будет вам.
Курсантам своевременно рассказывали обо всём, что происходило вокруг нашей страны и это явилось ещё одним из стимулов для более глубокой и осмысленной учёбы. Настало время, когда
Семён Жданов, курсант выпускного года, ощутил себя специалистом – он хорошо разбирался во всём, что требовалось будущему офицеру-артиллеристу. Неплохо шли и очень сложные в восприятии лекции по дифференциальному и интегральному исчислениям. Семён чувствовал, что учёба по всем предметам подходит к своему завершению и старался впитывать всё, о чем им говорили, чему учили. Наконец пришёл день, когда они примерили на себе новую форму, самостоятельно прикрепили на петлички  эмалевые кубики и после небольшого торжества всех их в строгом порядке распределили по воинским частям. Воентехник Жданов оказался на батарее, расположенной западнее Ленинграда, вблизи расположившихся там пограничников. И хотя им никто и ничего не говорил, сама обстановка подсказывала, что именно здесь ожидается что-то сверхестественное. При первой же возможности он постарался вникнуть в расположение границы, сравнил с тем, что происходило здесь, в районе Санкт-Петербурга в царское время. Но о тех временах не принято было говорить и уж, тем более, расспрашивать. Сейчас всё его время уходило на изучение новой техники. В их 200-й гаубичный полк поставили несколько новых, модернизированных гаубиц и пока единственную, совершенно новую пушку калибра 76,2 мм. Она считалась настолько секретной, что при батарее прописался представитель политотдела  дивизии капитан Ефремов. В его обязанности, как понимал Жданов, входило наблюдение над всем процессом освоения новых изделий. И только прошедшие стрельбы на полигоне поставили точку на командировке Ефремова. Воентехнику Жданову и людям его ремонтного подразделения, приходилось на ходу, устранять возникавшие технические неполадки и здесь же, на полигоне, ремонтировать всё, что неожиданно выходило из строя. Жданову пришлось тоже на ходу и учиться самому, и учить своих подчинённых.                Его прилежание не осталось не замеченным и Ефремов как-то подошёл к нему и, помолчав, собираясь с мыслями, сказал:
- Я внимательно наблюдал за действиями солдат, понял, как хорошо вы их воспитали. Они в совершенстве изучили гаубицу и даже к новой пушке подходили без робости. Очень хочу встретиться с ними, пусть они почувствуют внимание руководства к ним, ремонтникам, без которых ни одно подразделение в артиллерии не может обойтись.
 Когда солдаты собрались, Ефремов поблагодарил их за слаженную работу по подготовке орудий к стрельбе, за слаженность в уходе за изделиями после стрельб, сказал:
- Прошу вас закрепить достигнутое ежедневным ратным трудом и не расслабляться, сейчас не то время.
Далее он рассказал о положении страны советов в окружении империалистических государств, попросил и дальше прилагать усилия на повышение выучки. Когда он окончил и разрешил задавать вопросы, встал командир отделения ремонтной службы, спросил:
- Товарищ капитан, расскажите, где раньше проходила граница с Финляндией?
Ефремов не ожидал подобного вопроса, поэтому молчал, сосредотачиваясь, потом ответил:
- C финнами у нас существуют хорошие добрососедские отношения. Это главное, а где проходила граница до революции, сейчас сказать не могу, потому что сам смутно представляю, была ли она вообще.   Финляндия входила в состав Российской империи и границ, как таковых, не существовало.
Капитан попрощался с солдатами, пожелал им успехов в боевой и политической подготовке, сказал в заключение:
-Держите и дальше высоко знамя Октября, принесшего стране настоящую свободу.
Воентехнику Жданову, провожавшему капитана до условленного места, куда за ним должны были прислать машину, сказал смеясь:
- Я знаю много случаев, когда добро не ценилось, а наоборот, становилось вроде как причиной раздора. Один мой сосед, офицер, очень уважаемый человек, дал другому, по его просьбе крупную сумму денег. Пришло время, но тот и не думал отдавать долг. Когда офицер напомнил об элементарной порядочности, у них дружба сошла на нет. Более того, они перестали разговаривать. С Финляндией у нас произошло нечто подобное. Я не ответил на вопрос вашего сержанта не потому что не знаю ответа, а только потому, чтобы этот вопрос не муссировали, сейчас не то время. Вам, воентехник, я должен кое-что рассказать. До службы я преподавал историю в одной из ленинградских школ и мне поневоле пришлось вникать более глубоко во многие вопросы. Начну с того, что Финляндия как самостоятельное государство не существовала вообще. Она входила в состав сильной Швеции и отделилась от неё благодаря нашей войне со шведами в 1808-1809 годах. В 1811 году  в состав Великого княжества Финляндии Россия передала Выборгскую губернию. Мне как-то попалась на глаза брошюра, где описывалось путешествие друга А.С. Пушкина барона Дельвига и Анны Петровны Керн к водопаду Иматра, что за Выборгом на реке Воксе. В путешествии, а из Петербурга в этом направлении мало кто решался ездить, было особенно интересно и по-своему познавательно. Они ехали по каменистой дороге на линейке, любуясь красотой дикой, нетронутой природы. В составе группы, отважившейся ехать в столь отдалённые места, был и композитор Михаил Иванович Глинка, но он нагнал их перед самым Выборгом, передвигаясь на чухонской двухколёсной тележке. Меня интересовали красоты, описанные ими, но особенно то, что на каком-то перегоне, где они меняли лошадей, к ним подошёл таможенник, чтобы проверить поклажу. Путешественники ехали налегке, полагая, что у Иматры они найдут ночлег и пищу. Не буду рассказывать, как они ошибались. Местные жители, а это были в основном чухонцы, могли
предложить им только варёную несвежую рыбу почему-то находившуюся в таком же несвежем молоке. Меня заинтересовал таможенник, появившийся на границе, как я полагаю уезда. Значит какая-то граница, пусть условная, существовала. В 1917 году, когда в стране победила революция, финны провозгласили независимость и граница подошла вплотную к Петербургу.  Это, между прочим, и было причиной переезда правительства из Петрограда в Москву. И даже война с Финляндией в 1918-1920 годах не намного изменила положение. Где мы и они находимся сейчас, вы видите. Вас с границей разделяет один выстрел. По хорошему финны в том же 1917 году могли бы отодвинуть границу за подаренный им Выборг и губернию. Но верх взяла жадность. Их можно понять, страна маленькая, озёрная, а Россия огромная.  Но Ленинград не может жить спокойно, чувствуя под боком империалистов. Такие дела с границей, воентехник. А ваши люди оставили хорошее впечатление. Солдаты в совершенстве владеют техникой, сноровисто и быстро устраняют возникающие неисправности. Это умение и определило результат испытаний. Порадовало и то, что они успешно справляются с передислокацией, хорошо управляют лошадьми, не боятся животных, без которых перемещать орудия невозможно. Я буду докладывать руководству, что и ваша служба, и в целом батарея, где проходили испытания, в надёжных руках.
Капитан по-дружески пожал руку молодого воентехника, сказав пророчески:
- Надеюсь, что и в боевой обстановке вы будете на высоте, как и на полигоне.   
2. Финская кампания.
Новая дивизионная гаубица 122 мм, или как её ещё называли М ЗО, образца 1938 года, нравилась Жданову не только своей неприхотливостью в обслуживании и ремонте, но, что немаловажно, приятным внешним видом. Обслуживающему персоналу и расчётам она нравилась и устройством. Раздвижные станины, позволявшие уменьшить нагрузку при установке в боевое положение, простота заряжания и производства выстрела, скорострельность до шести выстрелов в минуту при хорошей выучке расчёта. Даже её вес в боевом положении 2500 кг, а в походном – 3100 кг, позволял лошадям-тяжеловесам без проблем перемещать её на нужное расстояние. Но больше всего восхищала дальность стрельбы, она превосходила дальность стрельбы пушки калибра 76,2 мм в полтора раза.
Воентехник Жданов очень быстро освоился в полку. Его знали расчёты всех орудий и к его советам по обслуживанию прислушивались особенно внимательно, понимая, что в боевой обстановке гаубица должна быть всегда в рабочем состоянии. К тому же воентехник появлялся, как правило, не один, а в сопровождении одного или двух ремонтников, которые на месте выполняли те или иные работы по устранению неисправностей.
Активность Жданова была замечена и командованием полка. И когда Жданов на одном из совещаний в штабе заметил, что казармы, где проживают солдаты, совершенно не приспособлены к зиме, ему поручили заняться и этой проблемой. Жданов понял, что инициатива наказуема, но от этой, очень нужной людям работы, не отказался. Всё дело в том, что полк перебросили к границе недавно. С выделенными ему солдатами Жданов обошёл казармы, а это были в основном бывшие складские помещения, показал где и как следует заделать щели, где поставить печки, заодно заготавливали и дрова из сухостоя, которого было предостаточно в ближнем лесу. Назначил старших, сам вернулся к солдатам своей службы. Радовало то, что и здесь, и на подготовке помещений к зимним условиям, работа шла как и положено. Никто не отлынивал, понимая важность момента. Но особенно радовали успехи расчётов гаубиц. Все свои действия они доводили до автоматизма, когда командиры взводов приказывали повторить весь цикл. Учились не только навыкам, необходимым в боевой обстановке, но и таким, казалось бы отвлечениям, как перемещение орудий на новые позиции. Солдаты сноровисто управлялись с лошадьми-тяжеловесами. Те как-то легко и охотно перемещали гаубицу в нужное место, но когда упряжку лошадей отводили в сторону, солдаты пробовали перемещать орудие на старое место своими силами. Это было не так-то просто, учитывая габариты и вес изделия, но и с этим расчёты справлялись, понимая, что в боевой обстановке могут оказаться без лошадиной тяги. Уж больно хорошей и уязвимой целью были породистые и крупные по габаритам лошади. Гаубицы их полка разместили в лесу среди вековых, разлапистых и очень густо стоящих елей. Окружавший позиции артиллеристов ландшафт завораживал своей первозданной красотой и во многом успокаивал. И Жданов, закончив   обход позиций батарей, проверяя соблюдение расчётами орудий положенного регламента, садился на одну из станин лафета и любовался привольно растущими вокруг деревьями. Елей в его родной Воронежской области нужно было поискать. Там леса в основном смешанные, они неприхотливы к сухим почвам. Здесь много влаги и ели чувствуют себя привольно. Ну а то, что он так настойчиво добивался утепления неприспособленных для жилья помещений, теперешних казарм, подсказывал местный климат. Сырой воздух в морозы пронизывает до костей и он уже подумывал, что следующим вопросом командованию полка будет тёплая одежда: шапки-ушанки, ватные брюки, сапоги взамен ботинок с обмотками, фуфайки или полушубки вместо серых шинелей. Он снял с головы остроконечную буденовку, повертел в руках, усмехнулся, подумав каково в ней будет зимой. Даже сейчас, в октябре, когда снег ещё не накрыл землю, он заметил, как солдаты его службы, постоянно посещавшие расположения батарей, иногда потирали уши ладонями рук. Спасала их постоянная работа, Жданов не давал людям расслабляться для их же пользы.
Время летело словно перелётные птицы и Жданов не заметил, как стала надвигаться зима с ранними заморозками.   Но уже где-то под конец ноября всех офицеров полка собрал их
командир, подполковник Пестов и, не объясняя ничего, сказал:                -Мы служивые люди и обязаны исполнять приказы. Какими бы они ни были. Завтра все мы перемещаемся на новую позицию. Там нет никаких зданий, поэтому прошу командиров батарей и дивизионов подойти к начальнику штаба и получить задание на новую дислокацию.
Орудия переместить на  новое место сегодня ночью.
Командир полка ничего не сказал больше, оставив нерешенными или недосказанными вопросы, где будут жить солдаты и офицеры, где будут обогреваться и отдыхать. Когда кто-то из офицеров задал вопрос о ночлеге, командир полка посерьезнел, ответил:
-Приказы не обсуждаются. Вопросы не задавайте. Мы находимся на самой границе с капиталистической Финляндией. На месте определитесь. Условия приближенные к боевым. Учитесь жить и исполнять долг перед Родиной в любых условиях.
Оказавшись на новом месте, солдаты предоставили своим командирам план действий. Поскольку гаубицы расположили в мелколесье, попросили разрешить разводить огонь для обогрева. Но огни разводить запретили и солдаты сами нашли выход: очищали от снега площадки, выкладывали, закрывая землю еловым лапником, накрывали всю подушку брезентом, а улёгшись, не раздеваясь, натягивали на себя одеяла и накрывались брезентом.
Утром к каждой батарее протянули телефонный провод с аппаратами и связисты стали устанавливать связь. Вечером офицеров снова собрал командир полка. Все понимали, что-то должно произойти. Пестов сказал:
-Завтра утром получим боевой приказ. Координаты целей будем получать по телефону. Прошу всех обеспечить каждую гаубицу боекомплектом. Боекомплект располагайте рассредоточено, но в пределах быстрой досягаемости. Завезите как можно больше зарядов, чтобы потом, когда наступит час «Х», не суетиться.
В восемь часов утра 30 ноября 1939 года гаубицы их полка сделали первые выстрелы по указанным целям. Так для Жданова началась эта не совсем понятная, но столь необходимая для страны, война. Требовалось отбросить финнов от Ленинграда на безопасное расстояние.
Много позже, когда закончилась не только эта, но и Великая Отечественная война, он услышал, что перед той, финской войной, Сталин искал компромисс, предлагая финнам обмен территориями с целью отвода их войск от Ленинграда. Те упорно сопротивлялись и, когда переговоры зашли в тупик, сказал:
-Город передвинуть нельзя, значит надо передвинуть границу!
В начале войны они несколько дней находились на месте, наши войска встретили ожесточённое сопротивление и только когда линия фронта сдвинулась, им приказали переместиться туда, где стояли до этого пограничники. Началась сумасшедшая работа, солдаты не успевали подносить заряды, команды об огневой поддержке следовали одна за другой и фронт медленно, но уверенно продвигался к линии, названной позже «линией Маннергейма».  Теперь солдатам службы Жданова стало намного легче. На оставленной финскими войсками территории, как правило, находились хоть какие-то постройки, население загодя переместилось в глубь страны, да и солдат приодели по нормам зимнего времени. Завезли то, что Жданов просил ещё в самом начале войны – тёплые вещи и даже валенки. Валенок было немного и Жданов выдавал их только тем, кто шёл на позиции устранять повреждения. Финны на огонь наших батарей стали отвечать огнем своих, повреждая и гаубицы, и живую силу.
Война, а в мирное время, даже на учениях, они не испытывали ничего подобного, приучила их к особой дисциплине – безоговорочному послушанию. К тому же они видели как мимо их позиций везут в тыл на санях раненых солдат, а порой и просто трупы, накрытые брезентом. Солдат службы Жданова, да и других батарейцев, спасало то, что в воздухе было спокойно, наши самолёты овладели положением, да и особого огня финской артиллерии тоже не было. Постоянный напор наших войск,  артиллерийское превосходство, особенно в орудиях главного калибра, не давало возможности финнам вести прицельные артиллерийские дуэли. И если в расположение службы Жданова, рассредоточенной за позициями батарей, иногда и залетали снаряды, то они были неприцельными и не приносили большого вреда. Труднее стало, когда передовая приблизилась к самой линии Маннергейма. Но тем, кто там защищался было не до дуэлей, их постоянно накрывали интенсивным огнём и единственное на что они были способны, вести борьбу с нашими пехотинцами, которые наступали с непонятным для финнов упорством.
Ближе к марту финны поняли, что им не удастся сдержать натиск советских войск, уже научившихся воевать в зимних условиях, и в начале месяца началось движение в сторону прекращения военных действий. Но это не было вызвано единственной причиной, неспособностью финской армии к дальнейшему сопротивлению. Скорее вмешалось то, что задача - отбросить противника подальше от Ленинграда, была выполнена и 13 марта 1940 года расчёты гаубичного полка прекратили стрельбу. Какое-то время все офицеры полка находились в недоумении, не было никаких приказов, но потом объявили, что война закончилась. Полк постоял ещё несколько дней на прежних позициях, затем его отвели от новой границы в пригород освобожденного накануне Выборга.
Для артиллеристов началась обычная жизнь: учёба, уход за пушками, выезд на учения. Командование не давало личному составу расслабиться. Учитывая сложное международное               
положение страны Советов. Жданов долго отходил от напряжения, вызванного неприспособленностью к жизни в условиях войны, но его радовало то, что среди личного     состава не было серьёзных потерь, кроме небольших ранений и отдельных обморожений щёк и рук, как-никак, морозы зашкаливали за тридцать градусов. К такому привыкнуть трудно, может быть даже невозможно, но его восхищало то, что и это они преодолели. К тому же к весне многие получили награды, страна не забыла своих героев.  Жданову прикрепили ещё один кубик к петлицам, теперь он старший лейтенант, пользовавшийся особым уважением не только солдат, но и офицеров.
Вскоре Жданову дали возможность побывать на родине. Уже одно упоминание о родных просторах, о донских степях, о почти забытом детстве с его невинными шалостями, вызывали восторг в его душе. Так хотелось увидеться с родными, да и с соседями тоже. Почему-то они иногда непроизвольно всплывали в памяти. И, странное дело, соседку, бабу Дуню, он почему-то отождествлял с хвостатой серебристой рыбой. Баба Дуня иногда уходила вечерами на Дон, в укромном месте ставила перемёты, а утром снимала урожай – рыбу. С другим соседом, Назаром, он связывал историю как цыгане дурили казаков. Назар наблюдал за их причудами, налил себе в согнутую ладонь конопляного масла, положил туда заранее скрученную шерстяную нить и та начала раскручиваться. Назар схватил лежавший невдалеке кнут и цыган сразу как ветром сдуло. Конечно ничего подобного он не встречал, живя в Ленинграде и Выборге. Дома была какая-то другая, располагавшая к жизни, здоровая и порой весёлая, атмосфера.
Когда поезд подошёл к родной станции, Сеня пропустил вперед себя спешащих пассажиров и, взяв чемодан, спокойно шагнул в освобождающийся тамбур. Уже выйдя из вагона, увидел стоявшую на обочине дороги председательскую бричку и кучера – вечного конюха Кузьму. Когда-то он был для них «дядько», теперь уже «дед», но конюшню Кузьма не бросил, потому что любил лошадей. Дед дремал. На высокой задней стенке брички красовался картон с нацарапанной надписью «Устричаю Жданова». Подойдя к бричке, Семён хлопнул по передку ладонью, сказал, смеясь:
-Дремлешь, дядя Кузьма?
Кузьма встрепенулся, сказал оправдываясь:
-Так трыдцать четыре километра с гаком сюды и стильки же обратно будэ.
-Ладно, дядя Кузьма, поехали. Я думал и отец приедет.
-Тоди прышлось бы впрягать повозку, коню важко будэ.
-Понятно, дядя Кузьма. Расскажи лучше как там в нашей Кринице, что нового?
Кузьма помолчал немного, потом стал рассказывать о новостях. Они всегда начинались, причём у всех одинаково, кто народился и кто умер. Вот и Кузьма начал:
-Недели две назад умер Петька Харусыв. От чего умер так никто и не знает. Что-то где-то прихватил и умер.
Кузьма говорил на хохлацком, так привычном ему с детства и понятном всем кто имел с ним дело. Слушая его, Семён подумал о том, что вот он теперь уже так свободно говорить на языке детства, не сможет. Школа, техникум, военное училище привили ему чистый русский язык.                И если он хотел где-то щегольнуть на родном, то вставлял только отдельные слова, потому что как бы он ни строил фразы, в разговоре выскакивали русские слова, что портило всё произношение. Но вспомнить детство хотелось. Ведь этот язык, усреднённый между украинским и русским, был долгие годы не просто средством общения со всеми соседями, он помогал держать связь с далёкими предками, приехавшими когда-то в эти края из окраин империи. Кузьма скрасил время поездки своими рассказами, километры как бы бежали быстрее и они вскоре увидели на горизонте свою Владимировку. Не всё о чем говорил Кузьма осело в памяти Семёна, потому что он, заслушавшись, давно уже мысленно вёл разговор с самим собой. Ему вспомнилось как в далёком детстве этот Кузьма привлекал их, пацанов, к одному очень серьёзному делу. Когда на конюшню, к жеребцу приводили кобылу, он подзывал к себе кого-либо из бегавших поблизости ребятишек прося их срочно принести в картузах воробьиных яиц. Его просьба исполнялась быстро и Кузьма молча творил что-то понятное только ему одному. Он выносил наружу цибарку до половины наполненную овсом, вытряхивал туда из картузов воробьиные яйца, перемешивал и относил всё это жеребцу. Подпитав жеребца, выводил его к кобыле. Ребята ждали этого момента. И интересно, родители ребятишек знали об этой причуде Кузьмы, но не осуждали его, понимая, что деревенские дети должны знать обо всем и видеть всё своими глазами.
Подъезжая к Кринице, Кузьма сказал:
-Иды, Семэн, во двори тыбэ уже ждуть гости.
 И, действительно, во дворе, на свежесколоченном из досок столе, накрытом скатертями, женщины уже расставили миски с угощениями. Мужчины стояли в стороне, покуривая цигарки и что-то весело обсуждали. К Семёну бросились сестрёнки, Машенька и Любаша, плача, повисли на шее.
-Перестаньте, - успокаивал он их, - я жив-здоров и даже домой приехал.
Мама-Даша тоже подошла, но отец, сказав: «Всё, мать, потом будет время пообниматься, а сейчас некогда, люди ждут». Сам схватил сына в объятия, стиснул своими ещё крепкими руками, сказал полушепотом: 
-Я счастлив, что ты выжил в этой войне.
Семён подошёл к мужчинам, каждому пожал руку и те, понимая, что приезжий должен привести себя в порядок с дороги, не задавали ему вопросов. Женщинам он сказал просто:                « Здравствуйте, бабоньки», - и склонил голову в знак признательности и уважения.
За столом отец разлил в граненые рюмки самогон, причем наливал сам, и женщинам тоже, затем, отставив в сторону бутыль, поднял свою, сказав: «Выпьем за встречу нашего Сени, вернувшегося в родительский дом после страшной войны с большими потерями. Нам повезло, сын остался жив, поэтому он с нами». Отец зачем-то понюхал содержимое рюмки, затем кусочек ржаного хлеба и выпил содержимое одним вздохом. Обтёр губы ладонью руки, пожевал что-то, затем сказал: «Закусывайте, дорогие соседи и гости, а я наполню ещё по одной, выпить надо и за звание, кубари так просто не дают, вернее, дают не каждому и не так быстро.                Семён тоже выпил вместе со всеми. Почувствовал как что-то тёплое разлилось по телу и, закусив, спросил:
-Она, батя, с перцем что ли?
-C перчиком, как и положено у нас, казаков.
За большим столом всё задвигалось, люди подкладывали в свои тарелки закуску, доставая её из большой эмалированной миски, и тихонько переговаривались друг с другом. Создалось впечатление, что приезду сына Ждановых здесь были рады все и как только закусили после второго тоста, женщины затянули песню. Конечно, песня была своя, украинская, слышанная Семёном ещё в детстве, но ему было особенно приятно, что пели её за столом, в их дворе, причём пели как-то особенно певуче и хорошо. Подпевая, Семён подумал: «Хорошо, что я выжил в этой войне, а могло быть и хуже, попади один из финских снарядов чуть ближе к гаубице, где обычно находился он, помогая солдатам восстанавливать повреждения. И вдруг совершенно неожиданно мысль сконцентрировалась на том, что сейчас за столом сидят все: родители, соседи, родственники. Повторится ли ещё когда-нибудь подобное?                Но раздумье прервала песня. Она привлекала, да не просто привлекала, а затягивала задушевностью, лившейся как-то свободно и захватывающе, потому что пелась от души при всеобщем веселье:
По за гаем зелененьким                Брала вдова лён дрыбненький                Она брала, выбирала                Тонкий голос подавала….
Семён знал, что женщины специально, на свой лад изменили слово «древненький» на более близкое им «дрыбненький», но это никак не портило песню, наоборот, как бы приближало их к реальной жизни, где не всегда урожаи радуют своим обилием. Когда запели следующий куплет «Там Василько сино косэ, тонкий голос переносэ», мать подсела к нему, желая увидеть реакцию пасынка на конец песни. А он содержал в себе настоящую драму. Тот Василько вопрошал: «Дозволь, маты, вдову браты…». Понятно, что мать не разрешила сыну делать такой выбор и ответила: «Не дозволю вдову браты, вона будет чароваты». После этих слов Дарья шепнула на ушко: «А Валя вышла замуж, тебя не дождалась». Семён не ответил на это сообщение, потому что не знал что сказать, а ещё потому, что после этой песни полились  другие, которые он уже успел подзабыть : «Тыче ричка по писку, лодочка несётся…».                И совсем забытая: «Плыве човын, воды повын…».
Задушевные песни расслабляли и завлекали, погружая в глубокие раздумья не только о судьбе тех, о ком пелось, но и о другом- как эти великие сельские труженики хорошо помнили традиции предков, оставивших будущим поколениям песни-драмы. И как простые женщины, загруженные сельскими работами, успевали еще и поддерживать традиции предков – слаженно петь народные песни.       Мужчины тоже подпевали но, по всему было видно, что им не все нравилось в этих мелодичных песнях и, выждав момент, затянули свою, настоящую мужскую песню: «По Дону гуляет, по Дону гуляет, по Дону гуляет казак молодой. В саду дева плачет, в саду дева плачет, в саду дева плачет над быстрой рекой…». И хотя конец этой песни был тоже в русле предыдущих, но здесь авторы отдали предпочтение молодому казаку, парубку, как здесь говорят: «Её утешает, её утешает, её утешает казак молодой».
Песни ещё долго витали над подворьем, наконец, люди, расслабленные вином и отдавшие энергию песням, поднялись со своих мест, стали благодарить Митрофана Яковлевича и хозяйку за добрый вечер и доброе угощение. Уходя, все они пожимали руку Семена, виновника торжества.
Когда гости ушли, отец сказал: «Поможем, сынок, маме прибраться во дворе и погуляем немного, хочу сводить тебя на Дон, благо что до него рукой подать, меньше километра. Мудрые предки так расположили нашу Владимировку-Криницу, чтобы и Дон был рядом, и поля с лугами, что особенно необходимо казакам, тоже были под рукой».   Они подошли к Дону.
Полноводная река спокойно несла свои воды куда-то вниз, к морю. В вечерней тишине слышался плеск рыб, бивших своими хвостами по поверхности воды. Отец, задумчивый и сосредоточенный, сказал, словно подвел итог вечеру: «А ведь этого чуда природы ты мог бы и не увидеть. Говорят эта война была жестокой и победа досталась нам большой кровью?».
Семён не сразу ответил на вопрос отца. Он даже сейчас не знал о понесённых потерях, мог только предполагать, потому что финны защищались, а мы нападали. У них было преимущество в знании местной природы, да и стрелковым, особенно автоматическим оружием, они были обеспечены лучше наступавших  красноармейцев. К тому же он уже знал, что среди наших командиров было достаточно таких, кто не считался с понесёнными потерями, считая, что войны без потерь не бывает. Другое дело, разумные они и оправданные?  Он не хотел углубляться в эту тему, сказал только: «Я, батя, был не на самой передовой, несколько дальше. Меня мог сразить любой финский снаряд, но у них не было в достатке орудий, поэтому дуэлей они почти не вели. Иногда снаряды залетали и к нам, но они не были прицельными, поэтому и потерь серьёзных среди моих  солдат не было. Одни ранения. Для нас главным врагом был господин мороз – обморожений было много.
-Все говорят о линии Маннергейма. Она и в самом деле неприступная, или молва сделала её такой?
- Наши гаубицы били по целям, их мы получали по телефону, но, наверное, хорошо били. А на прямую наводку нас не выводили, я так понимаю, оберегали новую технику, да и нас тоже.
-Ну, а эта линия? – Не сдавался отец.
-Когда линия пала, мы двинулись вперед за наступающими,  пришлось проходить и через неё. Обычные окопы, но через определённые промежутки стояли железобетонные доты. Они укомплектовывались пулемётами. Представь перед дотом чистое поле, негде даже укрыться наступающим. И пока тот дот не взлетал на воздух, были и потери. Сам понимаешь, как с винтовкой идти на пулемёт.
Отец больше не задавал вопросов, разделся и вошёл в воду, приглашая сделать тоже и сына.                Это купание в тёплой донской воде Семён вспоминал все последующие годы, считая те блаженные минуты радостными и особенно привлекательными, похожими на счастье.
В следующие дни вся его жизнь была в трудах, пришлось помогать родителям в заготовке кормов, уборке урожая на огороде. И только вечером, в субботу, он смог попасть на пятачок, где собиралась молодёжь Владимировки и близких к ней селений. Здесь ничего не изменилось: также задиристо играла гармошка. Девушки, зажигая ребят, танцевали и пели свои прикольные
частушки. Семён понял, что уже не в состоянии вот так свободно, как это делают деревенские парни, войти в круг и пуститься в пляс дополняя проворством своих ног мелодию «барыни».    Он все больше стоял в стороне, отвечая на вопросы подросших ребят и ему стало как-то даже не интересно проводить время впустую, наблюдая за всеобщим весельем. К тому же никто из местных девушек не привлекал его. Ровесницы повыходили замуж, а подросших красавиц он не знал. Конечно, по-прежнему его интересовала Валя Данькова, но она тоже успела обзавестись семьей. На других ровесниц он и раньше не обращал внимания. Хотя понять почему, не мог даже сейчас. С Валей они виделись на деревенской улице. Валя приостановилась, сказала:                « Здравствуй, Сеня».                Он тоже приостановился, хотя и понимал, что здесь все молодые люди находятся под прицелом чужих глаз, ответил: «Здравствуй».
Они могли разойтись, но Валя вдруг спросила: «Не жалеешь, что потерял меня?»
- Радуюсь тому, что ты обрела семейное счастье.
Валя как-то странно на него посмотрела, сказала:
-Ты так ничего и не понял!- и пошла своей дорогой.
Потом он сожалел, что так ответил девушке, которая, по большому счёту, признавалась в любви. Но встреча была так неожиданна, что он не смог ничего продумать. И так быстротечна.
Дома мачеха допекала с расспросами о будущей невестке, на что он ответил: «Знаешь, мама-Даша, мне было не до этого. Помешала война. Прежние, что встречались в училище, куда-то подевались, а новых, сейчас, ещё не успел приглядеть. Дело в том, что в Выборге ещё не так много соотечественников, город только наполняется людьми, а нам и контактировать с ними некогда, сплошные занятия и учения.
-Я тут тебе, сынок, приглядела одну дивчину. Она учится в Лисках, в техникуме на учителя. Она из нашего села, если хочешь, я познакомлю тебя с ней.
Конец разговора услышал отец. Сверкнув глазами, сказал:
-Ещё чего! – и отошёл в сторону.
Время отпуска пролетело быстро и незаметно и, уезжая,  он подумал о том, что вроде и не был дома. Тогда он не мог даже представить себе, что видит своих родных и родственников всех вместе в последний раз. В его жизнь, да и в их тоже, вскоре ворвалась страшная и жестокая война.
4. Великая Отечественная война.
Раннее утро 22 июня 1941 года. Его разбудили глухие взрывы. Он понял всё без объяснений: граница обстреливается из дальнобойных орудий. Из сообщений командования он знал, что в Финляндии группируются немецкие воинские части, но о том, что они вскоре нападут на нас, не говорилось ни слова. Когда он прибежал на батарею, вся обслуга орудий и офицеры были на месте. Как и он, они прибежали на позиции и ждали указаний, которых из-за неожиданного нападения, не было. Но вот на позиции батареи прибыли командир полка в сопровождении начальника штаба и начальника оперативного отдела. Полковник Переверзев сказал:
-Офицеры наведения уже на границе. Как только кто из них выйдет на связь, открывать огонь по указанным целям. - Немцы, закалённые в предыдущих сражениях на полях Франции  и Польши, привычно шли напролом. Но здесь, на перешейке, они споткнулись. Пограничники, да и поднятые по тревоге  и подтянутые к границе воинские части, неожиданно для них и финнов оказали ожесточенное сопротивление. Пригодился опыт боёв в ту, финскую кампанию. Да и артиллеристы не сплоховали. Снаряды, попадавшие в цель, разрывали, спутывали отработанное вражеское наступление. Немцы залегли, потом отошли назад и началось то, чего не было в прошлую кампанию. На нашу территорию летели снаряды, в воздухе появились вражеские самолёты, охотившиеся на артиллерийские орудия. Когда снаряды немцев стали рваться поблизости от наших гаубиц, приходилось менять позиции и тщательно замаскировываться. Выносливые лошади словно понимали положение, выполняли свою работу со знанием дела. Но теперь артиллеристам приходилось ухо держать востро. Отстреляв по цели, они сами, не дожидаясь команды из штаба, перемещались на новое место. Немцы начали охоту на них, довольно точно определяя местоположение стрелявших. Опыт, сын ошибок трудных, был не только у них, но теперь и у нас. Во всяком случае командиры батарей руководили людьми со знанием дела, вовремя уходя от обстрела. И он и солдаты-батарейцы понимали, что теперь это их спасение – выстрелили, накрыли цель и уходили. Пока удавалось, немецкие снаряды довольно точно ложились на место, где только что стояли гаубицы их батарей. Для Жданова, как и для других батарейцев, начался настоящий кошмар: нужно было вовремя уходить в сторону, пока противник сводил воедино показания своих эхолотов.
На третий день войны на одной из батарей появился начальник штаба дивизии полковник Евсеев. Приняв рапорт командира полка, сказал:
- Молодцы, сохранили технику и людей, да и противник захлебнулся. Теперь будьте ещё осторожней. Я приказал делать огневые налёты организованно, всеми орудиями сразу, с интервалами для смены позиций. Да вы и сами убедились, что это необходимо. Продолжайте в этом же духе.
Евсеев поинтересовался, как бойцы питаются, но услышав, что с доставкой питания вопросов нет, удалился по своим делам, сказав на прощание:
-Действуйте так и далее. Желаю успехов.
У полковника Евсеева, начальника штаба 43-й дивизии, стойко встретившей наглого врага, много дел было на передовой, где противник наступал постоянно, предварительно обработав артиллерийским огнем наши окопы. Иногда на окопавшихся бойцов пикировали их стервятники с чёрными крестами, но воины полка, да и дивизии в целом, стояли насмерть. За гаубичным полком началась охота с применением авиации. Самолёты отгоняла зенитная батарея, но одному всё же удалось сбросить смертоносный груз. Там, где стояла 122 мм гаубица, зияла чёрная воронка. Жалко было воинов, но особенно все жалели молодого командира взвода, лейтенанта Жарова, выпускника Ленинградского артиллерийского училища, подававшего большие надежды знанием дела и исполнительностью. Но война на истребление людей заставляет свыкаться с потерями и это жестокое испытание пришлось пережить не одному Жданову. Однажды немецкие танки прорвались через наши окопы и три зверя с крестами шли на батарею. Жданов в тот момент находился рядом с гаубицей, увидел, что наводчик как-то не очень сноровисто работает рукоятками наведения, легонько оттолкнул его от прицела, поймал в перекрестие черное чудовище, сказав: «Бронебойный!» - и выстрелил. Снаряд попал под пушку танка, туда, где башня соединяется с корпусом и башня как-то съехала набок, но танк продолжал двигаться вперед и только второй снаряд остановил его.    Два других танка подбили расчёты других гаубиц и Жданов, отошедший в сторону, понял как близко была смерть и насколько эффективно сработали расчёты в целом, спасшие положение стрелкового батальона, занимавшего окопы впереди.
Их 43-я стрелковая дивизия стояла насмерть, на  деле развеивая миф о мощи фашистов, не зная, что у последних, так легко справившихся с Францией и Польшей, была сверхзадача, до взятия Москвы положить к ногам своего бесноватого фюрера сдавшийся Ленинград. Понимая бесполезность лобового наступления, немцы высадили десант на перешейке, отрезав путь дивизии к возможному отходу. Командованию фронта пришлось искать средства к эвакуации героически сражавшихся подразделений. На подогнанные к берегу финского залива суда грузили всё – личный состав, технику. Всё, что так было необходимо в боевых условиях. На суда обрушились удары с воздуха и с моря. Немецкие эсминцы вели прицельный огонь на потопление не способных к защите судов, а огонь наших миноносцев был слабее напора эсминцев. На сухогруз, где среди пехотинцев располагались и батарейцы гаубичного полка, шёл немецкий эсминец. Его огонь был настолько плотным, что всё живое распласталось на палубе. Но расчёты гаубиц не растерялись и в эсминец полетели снаряды. Что-то попало в корпус, один снаряд
угодил в командирскую рубку. Эсминец сбавил ход, а затем вообще оставил свою цель в покое. Это и спасло всех – артиллеристов, пехотинцев, офицеров полка.
В Ленинграде полк с разгрузки, без передышки, направился к месту новой дислокации, на передовую в район Синявинских болот. Никто из воинов, вставших снова перед врагом, не знал, что немцам уже удалось закончить, вернее, замкнуть кольцо окружения вокруг города Ленина. Привычные ко всему солдаты продолжали отражать атаки противника, отступать было некуда. Позади, очень близко, находился город и каждый понимал, чего добивались немцы. Это придавало сил, хотя обстановка менялась с каждым днём. Усиливался неприятельский натиск, а здесь, на передовой потихоньку ухудшалось всё: началось постепенное уменьшение норм питания, в меньших количествах поставлялись и боеприпасы. Для полка теперь каждый снаряд был на вес золота. Также, впрочем, как и каждая пайка хлеба. Шла упорная позиционная война. Немцы пытались наступать, наши воины старались отражать атаки, не переходя в наступление. В этих условиях тактика жесткой обороны давала свои плоды. Значительных потерь, как при наступлении, не было. Артиллеристам пришлось испытать на себе и мастерство фашистов. Каждый выстрел гаубиц засекался и по ним били, пусть и с погрешностью, батареи противника. Батарейцам полка приходилось тщательно продумывать свои действия. Правилом стало, сделал залп, смени позицию. Пока солдаты, понимавшие ситуацию, вовремя уходили от немцев, помогали сохраненные лошади. Но уже зимой, когда голод достал всех, по решению командования лошадей пришлось лишиться. Нужно было хоть как-то поддерживать питанием солдат. Не знавших ни сна ни отдыха. Для всех пушки стали тяжелее, но чувство самосохранения придавало сил и солдаты, заранее, перед залпом, проделывали в снегу дорожки для их транспортировки.
Когда стрельба стихала, и у артиллеристов была возможность анализировать ситуацию, старший лейтенант Жданов серьёзно задумывался над смыслом жизни. Да, любая работа могла исполняться в соответствии с необходимостью, но при одном непременном условии – человек всегда должен быть накормлен, чтобы раскрепостить своё сознание и мысли для главного – дела, основной цели жизни. Именно здесь, в районе Синявина, он понял главное – человек создан для созидания, а не для разрушения, которое было не присуще ему. И, видя происходящее вокруг, подумал о том, что если ему удастся выжить в этой бесчеловечной войне, он не будет дальше продолжать службу, а уйдет в производство, чтобы создавать что-то полезное обществу и людям. Но до осуществления этой мечты были годы тяжелых испытаний и мучений, которые надо было молча преодолевать. Пока ему это удавалось, хотя и с трудом. Помогал не только характер, помогало его крестьянское происхождение, заложенные в нем с детских лет здоровые начала от родителей и предков, которые когда-то основали их род. Сейчас Жданов старался не подводить не только себя, но прежде всего всех их: родителей, их родителей и тех, которых он
не знал и о которых мало когда задумывался ранее. Он должен доказать себе, людям, что в его фамилии есть, вернее, заложена вековая крепость ниспосланная ему далёкими предками. Он тянул лямку войны молча, принимал трудности как что-то неизбежное. А трудностей было невпроворот. Сейчас у него была одна передовая, не было тыла, а значит не было и смены, потому что Ленинград находился в блокаде и ничем не мог помочь, кто его защищает. Более того, голод выкашивал людей в городе и давно добрался до передовой. Было тяжело вдвойне, потому что немцы почувствовали голодную тяжесть русских солдат и во всю развернули пропагандистскую машину. Они пошли даже на такое: над своими окопами выставляли наших русских девушек, которые агитировали бросить оружие и сдаваться в плен, где их ждёт сытая жизнь. В них не стреляли, солдаты понимали, что девушек заставили исполнять не присущую им роль. И, что интересно, эти живые картинки, не расслабили воинов, более того они ожесточили их против наглого врага, посмевшего идти в чужой монастырь со своими мракобесными правилами.
Было тяжело переносить тяготы на передовой, причем всем: солдатам и командирам, и это тоже цементировало ряды защитников.  Жданову казалось, что этому не будет конца, но рассвет всё равно приходит какой бы тёмной не была ночь. В ноябре 1943 года офицеров собрал командир полка полковник Душин. Разговор был краток: Приказано оставить позиции сменщикам. Сделать передислокацию в другой район незаметно для противника. Передвигаться будем ночами, днём маскироваться, затаиваясь, чтобы нас не обнаружили. Повторяю, перемещение на новые позиции должно быть в особом секрете. Никто не должен знать куда и зачем мы идём.
Об этом перемещении их полка и дивизии, мучительном и долгом, скрытом завесой какой-то тайны, можно было снимать фильм. Было не просто тяжело, невыносимо тяжело, но все терпели, понимая, что впереди их ждёт что-то загадочное. Их путь растянулся на неделю. И только когда в январе 1944 года по всему фронту заговорили пушки, причём не только на Ораниенбаумском плацдарме, где они оказались, но и там, где их полк располагался прежде, вблизи Синявинских болот и Пулковских высот, все поняли, что их не зря переместили сюда. Проморгав концентрацию войск на плацдарме, гитлеровцы попали в расставленные советскими военачальниками  клещи, что помогло потом разблокировать Ленинград. 
В жизни воентехника, старшего лейтенанта Жданова, за эти годы прошли некоторые изменения. Его ценили в гаубичном полку, но о нём, как о квалифицированном специалисте и командире, знали и в штабе родной дивизии. Потому в сентябре 1944 года, в самый разгар боёв, его переместили по службе в 162 артполк, назначив начальником артиллерийской технической службы. Но уже через месяц он оказался в 65-м стрелковом полку в той же должности, где и продолжал службу.
5. Ораниенбаумский плацдарм
Зима 1943/944 годов была снежной и морозной. Особенно тяжелой была дорога до колыбели революции – Ленинграда. Для перемещения пушек по снежному бездорожью привлекали жителей встречных деревень. Но те, ослабленные голодом и болезнями, мало чем могли помочь солдатам. Ближе к Ленинграду интенданты где-то раздобыли лошадей. Дивизионная пушка образца 1939 года калибра 76,2 мм без боекомплекта весит 2820 кг и без транспортных средств перемещать её не просто.
В Ленинграде их переправили на правый берег Невы и далее они шли по лесистой местности вдоль залива к местечку «Лисий хвост» откуда по зимнику, минуя остров Кронштадт, направились к Ораниенбауму. У берега они увидели крейсер «Аврора», стоявший на приколе, вмёрзший в лёд. На берегу ждали офицеры-проводники, которые и привели их к предназначенному месту в ближайшем, поредевшем от бомбёжек, лесочке. И только утром, когда солнце осветило окрестности, те, кто находился на опушке, увидели невдалеке почти безжизненный город, почему-то не разрушенный гитлеровской авиацией.
Солнечные лучи радостно сверкали всеми цветами радуги в стёклах дворцов, бывших со времён Екатерины II летней резиденцией русских императоров.
После войны, Жданов узнал многое об Ораниенбауме, позже переименованном в Ломоносов. Когда-то Пётр I подарил эти земли на высоком берегу в 7 километрах от острова Кронштадт своему любимцу, отличившемуся в нескольких сражениях, А.Д. Меншикову, который дал имя поместью, назвав его «Померанцевое дерево», что означало «Ораниенбаум». Здесь, на этом благодатном побережье, цари возвели прекрасный дворцовый ансамбль, который сейчас немцы сохраняли для Великой Германии и Гитлера в своей первооснове в отличие от Ленинграда, который они хотели сравнять с землёй. Жданов узнал многое и о плацдарме, на который их переместили. Наши войска огромными усилиями держали этот пятачок в неприкосновенности, хотя был он не малым. В глубину 20-25 километров, и по береговой линии 65 километров. Узнал и о том, что во время блокады в городе от голода, так же, как и в Ленинграде, умирали люди, что здесь была своя «малая дорога жизни», начинавшаяся от Малой Ижоры. Далее она шла по льду залива через Кронштадт на перешеек  и к Ладожскому морю. В Ораниенбауме есть своя «Пескарёвка», потому как до войны в городе жило 30 тысяч жителей, а к началу 1944 года, в момент снятия блокады, осталось только две тысячи. Что плацдарм сначала защищала 81-я армия, бойцы которой стояли насмерть, не сдав ни одной, занимаемой ими позиции. Позже была организована приморская группа войск, в которую входили 48-я стрелковая дивизия генерал-майора А.И. Сафронова, 2-я, 5-я, бригады и 3-й корпус морской пехоты общей численностью 27 тысяч человек. Командовал этой группой генерал-майор А.Н. Астанин, член военного совета,
бригадный комиссар В.П. Мжаванадзе.  Они измотали и обескровили окружавшие их гитлеровские дивизии, не сдавая своих позиций.  Солдаты не имели блиндажей, спали прямо в окопах. Весь берег залива был заминирован на случай возможной высадки немецкого десанта. В декабре 1943 года, пока Финский залив не сковал лёд, корабли Балтийского флота доставили на плацдарм 2- ю ударную армию генерала Федюнинского И.И.  Гитлеровцы проморгали усиление плацдарма, что дало возможность в январе 1944 года начать отсюда наступление наших войск, позволившее соединить плацдарм с  основными силами Ленинградского фронта. Этот прорыв сыграл свою роль в деморализации немецких войск и помог войскам фронта, наступавшим со стороны осаждённого Ленинграда, и войскам Волховского фронта, наступавшим с востока, разомкнуть кольцо окружения, ликвидировав блокаду.
А пока батарея 76,2 мм пушек, как и весь 65-й полк, и 43 дивизия, оседлали отведённое им место, тщательно маскируя людей и технику.
И только в час «Х» им дали возможность выдвинуться на передовую для нанесения удара по врагу. И этот час вскоре настал. 17 января 1944 года утром воздух над головами наших бойцов прочертили огненные кометы снарядов «Катюш» и сразу же «заговорила» артиллерия по всей линии фронта. Артналёт продолжался 65 минут. Понятно, что такого натиска враг не ожидал. Наступавшие части продвигались вперёд почти не встречая активного сопротивления. Гитлеровцы уносили ноги от плацдарма и уже 18 января в районе населённого пункта Ропша встретились бойцы, наступавшие с плацдарма, с теми, кто шёл навстречу со стороны Ленинграда. Это была победа, позволившая соединить линию фронта по берегу Балтийского моря от Ленинграда до Ораниенбаума. Теперь наши военные корабли могли выходить в Финский залив незамеченными противником. Но это ещё не была окончательная победа по разблокированию Ленинграда. Серьёзно потеснённые от Ораниенбаумского плацдарма немцы, наконец, пришли в себя, значительно усилив сопротивление. Но остановить войска Волховского фронта, они были уже не в состоянии. У них не было резервов для усиления сопротивления, потому что наступление шло по всей линии занимаемой Ленинградским фронтом. 27 января 1944 года кольцо блокады, длившейся с 8 сентября 1941 года, с момента взятия немцами речного порта Шлиссельбург, было прорвано. Победа эта была дорогой по двум причинам: Ленинград, наконец, соединился со страной, и, что немаловажно, бойцы за две недели наступления прорвали сильно укреплённую и глубоко эшелонированную оборону немцев, отбросив их от Ленинграда на 65-100 километров. 27 января над Невой прогремели 24 залпа из 324 орудий. Страна салютовала всем – жителям города и бойцам двух фронтов, разомкнувших блокаду.
Кажется только сейчас немцы осознали потерю. Их сопротивление усилилось, они предпринимали всё, чтобы взять реванш за поражение, но и наши военачальники, понимая это,
делали всё, чтобы маятник не пошёл в другую сторону. Все стояли насмерть. И если все эти два с половиной года, пока батарея стрелкового полка бессменно стояла на передовой и немцы, охотясь за ней искали возможные  промахи, засекая расположение после очередного залпа, посылая на то место несколько снарядов, то сейчас огонь их артиллерии вёлся непрерывно не только по окопам, но и в глубину, где располагалась тяжёлая артиллерия и штабы. Очень тяжело было переносить такой прессинг. И единственным спасением было правило: услышал свист снаряда, кланяйся земле. На батарее было много раненых, двух командиров взводов положили в эвакогоспиталь, который, к счастью, все эти годы располагался недалеко от расположения полка. Легкораненые солдаты не покидали позиций, прося оказывать медпомощь прямо у орудий. У Жданова осколками был разорван полушубок в нескольких местах, но ему везло, спасал глубокий снег и матушка земля.
Но давление наших войск было так сильно, что немцы по-прежнему отходили всё дальше и дальше от колыбели революции. И батарейцы еле успевали менять позиции, следуя за пехотой. Казалось, этому кошмару не будет конца, но вдруг Жданов, назначенный командиром батареи взамен выбывшего по ранению, получил команду закрепиться на месте, замаскировав пушки, а личному составу создать человеческие условия для нормального отдыха.
6. Передышка.
За все блокадные годы 65-й полк ни разу не отводили на отдых, а если и отводили, то только на такое расстояние, при котором полк по тревоге мог буквально в считанные часы, оказаться на позициях за пехотой. У командования не было резервов, да и необходимых безопасных мест для отдыха. Гитлеровская авиация утюжила всё, что было в пределах досягаемости. Здесь понятия «фронт» и «тыл» слились воедино. Батарея полка кочевала, уходя от вражеских налётов с одного места на другое, но всё это происходило в одном и том же районе, между Синявинскими болотами и Пулковскими высотами. Эти места потом будут долго фрагментально появляться во сне и ему было приятно, пробуждаясь, вспоминать те дни, тяжёлые и напряжённые в полном смысле слова. И только сейчас, оказавшись в тылу наступающих войск, все воины полка вздохнули с облегчением.
Тщательно замаскировав пушки, бойцы без команды приступили к уже освоенным ими основам выживания в зимних условиях-возведению временных землянок-щелей. Они позволяли хоть как-то организовывать отдых после обязательного дежурства на позициях у своих пушек. Жданову повезло. На самой опушке леса, под раскидистой старой елью немцы построили добротный блиндаж. Внутри соорудили три кровати-нары из прочных досок. У стенки был и небольшой столик. И, что самое главное, в уголке находилась печь-буржуйка. Но, чтобы обжить это убежище, пришлось пригласить бойцов взвода химзащиты. Обработав внутренность               
блиндажа, бойцы предупредили: сутки оставить всё как есть, а перед заселением тщательно проветрить. Вши и блохи не щадили и так называемых хозяев Европы.
Весь день у Жданова ушёл на совещания в штабе полка, где им настойчиво рекомендовали соблюдать маскировку, осторожно перемещаться по окрестностям, чтобы немецкие «рамы», так везде называли самолёты-разведчики, не смогли их обнаружить. Вечером он посетил эвакогоспиталь, размещавшийся в ближайшей разбитой деревне, пообщался с командирами взводов, Петровым и Асташовым. Приход командира батареи был и неожиданным и приятным. Ребята интересовались всем, что касалось жизни бойцов их подразделений. Рассказали, что раны заживают и обещали вскоре встать в строй.
На следующий день Жданов стал осваивать своё убежище. Ординарец позаботился о комфорте: на постелях уже лежали соломенные матрасы, на столике стояла коптилка из стреляной гильзы. В помещении всё ещё ощущался неприятный запах и он долго не мог отойти ко сну. В этот первый спокойный вечер сон отгоняли нахлынувшие воспоминания. Больше всего волновали родные. Как там отец, мама-Даша, сестрёнки Маша и Люба, тётя Поля с её семейством. Судя по всему, они были «под немцем». На письма домой пока не было никаких ответов. Завтра он напишет им подробное письмо, расскажет, что с блокадой Ленинграда покончено, что они начинают жить нормальной фронтовой жизнью. Расскажет, как непросто было им воевать в блокадные дни. Главным, как и для жителей Ленинграда, был голод. Съели всё, что можно было есть: лошадей-тяжеловозов, сбрую тех же лошадей, даже свои офицерские ремни из добротной довоенной кожи. Летом добавляли в свой скудный паёк съедобные травы, а зимой и добавить было нечего. Люди обессиленные перемещались пошатываясь. Единственное, что их спасало – тёплая одежда: полушубки, фуфайки и валенки.  Но даже в одежде не чувствовалось уюта. Одолевали вши и блохи. Летом все спасались от блох, обкладывая себя стеблями полыни, многие натирали ею и тело. А на вшей была только одна управа – травление высокой температурой. Солдаты где-то раздобыли утюг на древесных углях и это как-то уменьшало несметное количество насекомых, особенно гнид, селившихся в складках одежды. Помогала и солдатская сообразительность. При любой возможности они ухаживали за собой. В ходу был большой таз, куда они становились в подогретую воду. Намылив тела, смывали всё теплой водой. Нестыдным занятием был и поиск насекомых в складках одежды, особенно нижнего белья – нательных миткалевых рубашек и кальсон. И великим счастьем было получить одежду после дегазации.
Сон постепенно брал в свой плен, сюжеты размывались, но они не исчезали совсем, уступая место реальным картинам боевой обстановки: залпам огня, спешной смене позиций, где пушки приходилось перетаскивать солдатской тягой, уходя от присылаемых немцами снарядов. Но все
сны были привычными, повторяли уже что-то пройденное и не несли в себе ничего такого, что могло его пробудить.
Днём Жданов вообще не замечал времени. Оно уходило на общение с расчётами пушек, особенно тех, кто только что влился в коллектив батареи, заменив выбывших после ранений или гибели. Постоянно проводились штабные учения, где им, комбатам, рассказывали о возможных ситуациях, возникающих в боевой обстановке. И если у него оставалось хоть немного времени, он входил в свой блиндаж, ложился не раздеваясь на свою импровизированную кровать и старался полежать просто так, ни о чём не думая. Но мозг отказывался отключать сознание. Оно переключалось на картинки из теперь уже далёкого детства. Всплывало самое яркое, что запечатлела память и он не гнал его, наоборот, старался не просто вспоминать, но понять и осознать происходившее в те времена. Почему-то высветилась горница. Большая деревенская печь, на которой любили спать подраставшие сестрёнки. Полати между печкой и стеной, где чаще всего спал он сам. И здесь было самое интересное. Под полатями, на глиняном полу, стояли три плетеные корзины в которых гусыни высиживали своё будущее потомство. Гусыни-наседки тихо переговаривались меж собой и ему всегда казалось, что они понимают друг друга с полуслова. А когда появлялись гусята, он сажал их в решето и нёс на выгон сопровождаемый встревоженными гусынями. Они ни за что не могли просто так оставить своих детей. Выпущенные на луг с молодой, только что появившейся травой, гусята с удовольствием хватали ростки своими желтоватыми клювами. Причём как-то сразу, будто кто-то заранее рассказал им обо всём этом. Тогда он может быть впервые всерьёз задумался, что всё в мире осмысленно и подчиняется какой-то закономерности. 
Вспоминалось многое. Но среди многого, что приходило и уходило не оставляя следа, было и что-то существенное, забыть которое просто невозможно. Раннее утро в селе начиналось с мычания коров. Пастух, дядя Игнат, собирал коров с края улицы и шёл за увеличивающимся стадом следом, направляя его на луга к Дону. Когда солнце доплывало до своего зенита, по улице вереницей шли женщины с цибарками, направлявшиеся к Дону на дойку своих бурёнок.  Игнат специально подгонял стадо к мелководному заливу, доступному коровам, для водопоя. Вечером, когда коровы возвращались к своим дворам, Игнат обязательно подходил к нужной калитке, стучал кнутовищем, говоря: « Запиши, хозяйка, твоя Зорька сегодня погуляла.»  Каждая хозяйка с нетерпением ждала этого момента, записывала в специальную тетрадку добрую весть, клала на заветное место, отсчитывая месяцы и дни когда следует ожидать телёночка. Жизнь продолжалась во всём многообразии, на деле олицетворяя подобными моментами непреходящую вечность.
Воспоминания о доме, о таком прекрасном и далёком уже детстве, захватывали в свой плен и вели по своим дорогам теперь уже, как ему представлялось, изъезженными траками гусениц
немецких танков. Однажды, когда он ушёл в глубокие и сладостные воспоминания, в дверь кто-то робко постучал. Ординарец и командиры взводов пользовались условным стуком на случай, если дверь запиралась на ночь, но сейчас дверь не была заперnой и Жданов произнёс:                - Входите!                В полумрак вошла женщина в белом полушубке и шапке-ушанке, а закрыв дверь, поставила около бугристых кроватей, свою сумку с красным крестом. Увидев вошедшую, Жданов подскочил со своего лежбища, подошёл поближе.                – Рад видеть вас, товарищ майор, в моём закутке.                – Я тоже, - тихо ответила она, снимая полушубок.                Жданов определил в уголке блиндажа её одежду и офицерский ремень, сказал ещё раз как хозяин:                - Рад видеть вас у себя, товарищ майор.                Она поправила волосы, ответила подумав:                - Я не просто так посетила вас именно сегодня. Наш госпиталь подняли по тревоге, направили ближе к фронту. Я задержалась, чтобы определить раненых, не везти же их к передовой. Завтра за мной придёт наша машина.                Она взяла сумку, подошла к столику, отодвинула в сторону лампу, стала молча выкладывать то, что принесла. Появилось трофейное печенье, баночка с прозрачной жидкостью, две пластмассовые стопки, ломоть ржаного хлеба и банка консервов. Теперь и сюда добрался продукт, названный солдатами «вторым фронтом».               
       Видя, что Жданов наблюдает за её действиями, сказала: - Я не случайно зашла к вам, товарищ капитан. Все годы блокады я помнила нашу эвакуацию с Карельского перешейка. Случайно наш госпиталь оказался на том судне, где размещались и ваши орудия. Время было тревожное. Нас сопровождали эсминцы не только наши, но и неприятельские. Все мы видели как следовавшее за нами судно ушло на дно залива. Нас ждала такая же участь. Над нами рвались снаряды. Всё живое плашмя лежало на палубе. И тут произошло неожиданное. Один человек, тогда я подумала, сумасшедший, подскочил и что-то закричал своим пушкарям. Те повскакивали из-за орудий и по немецкому стервятнику ударили снаряды. Что-то там произошло, потому что над нами больше не рвались снаряды, слышались только металлические звуки выстрелов наших орудий. Я приподнялась, посмотрела туда же, куда смотрели и вы. Вражеский корабль сбавил ход, что и позволило нам оторваться. Я не знаю, что было дальше, потому что и мне, и моим сотрудникам было не до разглядываний. Мы бросились помогать раненым. Они стонали и кричали от боли. И только когда наше судно прошло Кронштадт, погоня прекратилась, я стала искать глазами того, кто спас всех нас. Вы стояли согнувшись у одного из орудий, придерживая окровавленный рукав гимнастёрки. В горячке я даже не рассмотрела ваше лицо, разрезала рукав,
постаралась остановить кровотечение. Помню, вы тогда сказали:                - Спасибо, сестричка.                Я понимала, вы не обратили внимания на кубики на моих петличках, в  то время я была уже старшим лейтенантом медслужбы, но мне было не до этого. Я поспешила к другим и только в Ленинграде я узнала кого перевязывала. Так получилось, что наш госпиталь все годы блокады находился невдалеке от вашего полка и я старалась всё время держать вас в своей памяти. Однажды, когда вас контузило, мне представился случай посидеть около вас.  Вы были без памяти, лежали с закрытыми глазами и я как могла пыталась облегчить вашу участь, протирая ваше лицо влажной ватой. Но меня почти сразу отвлекли. Привезли тяжело раненого, требовалось ампутировать руку, перебитую осколком, чтобы избежать возможной гангрены. Занятая работой, на какое-то время я отвлеклась и забыла о вас. На другой день мне сообщили, что ночью вы пришли в себя, встали и, пошатываясь, покинули госпиталь, несмотря на возражения моих сотрудниц.
Она смолкла и Жданов, улыбнувшись, сказал:
- Тогда у меня сильно гудело в голове, я встал и нетвёрдой походкой пошёл к выходу из какого-то сарая. Меня пытались отговорить, но я был в состоянии перемещаться и ушёл. Простите, товарищ майор, тогда я не увидел вас, но я знал, что эвакогоспиталь возглавляет женщина – хирург и порадовался, что у нас есть такие люди.
Какое-то время они оба молчали. Она обдумывала что-то своё, он просто не знал о чем можно говорить дальше и наблюдал за её руками, разрезавшими такой всё ещё желанный, и потому необходимый хлеб. А когда её руки потянулись к банке консервов, сказал:                - Это мужское дело, - и ловко вскрыл крышку, наполнив окружающее ароматом, присущим американским продуктам.   
Она нарушила молчание, сказав:
- Зовут меня Ирина Михайловна. Вообще-то я не хирург, простой врач общей практики, но обстановка заставила взять в руки скальпель. Хирургом, как говорили «от бога», работал в нашей районной больнице мой муж и я часто присутствовала при операциях. Иногда он давал мне возможность самой брать в руку скальпель, где нужно было сделать какой-либо надрез. Я привыкла к этой полезной, но не всегда приятной работе. Работа хирурга воспринимается как нечто необычное, что нарушает привычное естество. Но она бывает просто необходимой для спасения жизни.
Она наполнила стопки спиртом, сказала:
- Знаете, Семён Митрофанович, как пригодилась мне та практика. Ведь сейчас больше всего в госпиталях работы у хирургов, они просто изнемогают от усталости и мне поневоле приходится им помогать.  Правда, я берусь только за тех раненых, где нужно не очень серьёзное, но необходимое вмешательство.
Она взяла в руку свою стопку, сказала, сдерживая волнение:
-То, что мы сидим сейчас вместе, не моя заслуга, а ваша. Тогда вы спасли всех, кто был на борту судна и я мечтала когда-либо встретиться и отблагодарить своего спасителя.
Она помолчала некоторое время, держа стопку, потом сказала обрадованно:                - Выпьем за то, что мы живы, Сеня!                Жданов последовал её примеру. Молча выпил и закусил. Ему было и необычно, и приятно её появление и внимание. Признаться, он уже подзабыл о той эвакуации, было столько ситуаций в его боевой жизни, что многое уже ушло в вечность. Конечно, он помнил тот случай, позволивший ему и батарейцам продолжать борьбу с неприятелем. Но он как-то расплывался в воспоминаниях, оттеснённый происходящими событиями. Неожиданно для себя, спросил:                - А где сейчас ваш муж?                Она немного помолчала, собираясь с мыслями, затем ответила:                - Мой Коленька сейчас главный хирург армии, подполковник. Недавно мы пообщались с ним по спецсвязи и то, что нас подняли по тревоге, скорее всего его забота.
Она наблюдала за Ждановым, ожидая его реакции, затем сказала, как бы продолжая свой рассказ: - Николаша не просто классный хирург, но и очень привлекательный человек. В нашем небольшом городке на Южном Урале, Катав-Ивановске, все знают друг друга и мне часто сообщали о его романах. Он клялся в верности и я прощала ему проделки, зная, что он действительно любит меня и без меня ему будет невыносимо тяжело жить.
Она снова помолчала, затем, улыбнувшись, сказала:
- Ведь Южный Урал усеян такими небольшими городками. В них нет особой красоты, кроме красоты окружающей природы. Местность там особенная, невысокие каменистые горы, ущелья с прозрачной родниковой водой, стройные вековые сосны, скрепляющие своими корнями плиточные камни. Это невозможно представить, надо видеть. Ну а наш городок ничем не отличается от соседних, такие же деревянные дома как в других посёлках. Сохранились и старые, купеческие. Низ у них сложен из кирпича на фундаменте из плиточного камня, а верх из сосновых брусьев. Но в нашем городе есть своя изюминка. На углах улиц вкопаны корпуса бомб, чтобы шофера-лихачи, на поворотах не врезались в дома.
Она на секунду смолкла, затем попросила:
- Определите мне место, где я смогу отдохнуть эту ночь.
Она расстегнула ворот гимнастёрки, почувствовав тепло от столь неожиданной  и желанной встречи, сказала обыденно:
- Я хотела бы побольше знать о своём спасителе. Поэтому вы ложитесь, а я присяду на краешек постели и с огромным удовольствием буду слушать ваше повествование. Мне это необходимо как желанный бальзам.
Жданов прилёг на постель не раздеваясь. Она присела рядом, погладила его лицо рукой, сказала:
- Расскажите всё о своём детстве, юности, учёбе. Все годы блокады я служила рядом с вами и мне, поневоле, многое известно о вас из того, что происходило здесь.
Жданову было приятно это общение. Он отвык от женского внимания за годы военных скитаний, начиная от финской границы до местности, где ему пришлось воевать в тяжкие годы блокады – среди Синявинских болот и Пулковских высот, красот которых не было возможности рассмотреть. Рассказывая о своём нелёгком детстве, о привольном широком Доне с его лугами и просторами, он не сразу и ощутил, как её лицо приблизилось к нему и её губы коснулись его щеки, а потом, тоже незаметно и совершенно естественно, слились в таком неожиданном и неизбежном поцелуе.
Утром, проснувшись, он не увидел Ирины Михайловны и ему вдруг показалось, что это был только сон. Но, взглянув на столик, увидел следы вчерашнего вечернего пиршества и клочок бумаги с короткой запиской: «Если вы доживёте до Победы, будете успешны и счастливы в этой непростой жизни. Успехов вам! Ирина.»
К полудню, как и обещала Ирина Михайловна, на батарею вернулись оба лейтенанта, Петров и Асташов. А на следующий день в полк прибыло новое пополнение, среди них был и совсем юный младший лейтенант Лавренков, которого он сразу отвёл в первый взвод, где уже давно обязанности командира исполнял сержант, командир одного из расчётов. Лавренков прошёл подготовку на ускоренных офицерских курсах и ему предстояло в короткое время вжиться в коллектив батарейцев взвода, познать их нелёгкую жизнь, усвоить то, чего не смогли дать им, вчерашним школьникам, - опыт поведения в боевой обстановке.
Жданова успокаивало то, что Лавренков после школы поступил на физмат института, откуда он, по спецнабору,  добровольцем и ушёл в армию. Жданов надеялся, что молодой офицер сможет вникнуть в жизнь батареи, понять и освоить суть расчётов, так необходимых каждому артиллерийскому офицеру. Время позволяло ежедневно уделять молодому офицеру как можно больше внимания, особенно в вопросах огневой подготовки. Он знал, что отпущенный им
заслуженный отдых вскоре закончится и они пойдут вперёд, вслед за наступающими войсками, добивать распоясавшихся фашистов, где на учёбу просто не будет времени.
7. Всё плохое когда-то кончается
Фронт медленно, но уверенно отодвигался к южным границам Ленинградской области. И если раньше, до них доносились отдельные взрывы крупнокалиберных снарядов и бомб, то сейчас, даже вечерами, когда слышимость была идеальной, они не ощущали себя вблизи фронта. Казалось командование забыло о них или, что наиболее вероятно, приберегало для какого-то важного дела. Таким делом могло стать наступление на перешейке для освобождения Выборга и выхода на границу, установившуюся в 1940 году после той тяжелой Советско-Финской кампании. Командование знало, что их дивизия и полк хорошо показали себя в той краткосрочной кровопролитной войне, и в начале войны в 1941 году, проявив стойкость и только высаженный немцами десант в их тылу, заставил дивизию покинуть занимаемые на границе позиции. Тот отход был тяжелым, что особенно долго переживалось всеми. Огромные потери дивизия и полк понесли не на позициях, а при эвакуации. Немецким эсминцам удалось потопить несколько наших судов с живой силой и техникой.
На перешейке наши войска пока не предпринимали никаких попыток отбросить финнов и поддерживавших их немцев от сердца революции – Ленинграда. Сейчас Жданову было ясно, командование накапливало силы, чтобы совершить и здесь то, что было сделано во время снятия Ленинградской блокады.
И всё же Жданов, у которого сейчас появилось больше времени для осмысления происходящих на фронтах событий, не смог увести мысли на что-то другое, более важное. Для него, как и для других служивых людей, важно было освобождение занятых врагом территорий. Оценивая все прошедшие события, Жданов  поневоле становился аналитиком, задавая самому себе неудобные вопросы и молча отвечал на них. На вопрос, почему не открыли второй фронт, отвечал,  как бы мог ответить здравомыслящий офицер союзников: «Пусть русские как можно больше уничтожат немецких солдат, тогда наши потери будут значительно меньше». Конечно, на вопрос, что движет немецким командованием продолжать эту войну, ответа не находил вовсе. Даже банальный гипнотический эффект Гитлера, одурманившего народ, не давал повода. Ведь все понимали, что после Сталинграда, Курской дуги, да и прорыва блокады здесь, в районе Ленинграда, маятник войны неумолимо пошёл в другую сторону. Единственное, чем можно было объяснить поведение немцев, это страх надвигающейся расплаты. Но она всё равно неминуема. Есть и ещё один немаловажный вопрос: почему ни мы, ни союзники не уничтожают логово Гитлера? Понятно, что наши могут и не знать, где оно находится, но не знать, где находится ставка Гитлера союзники не могут. Слишком сильна у них разведка, запустившая               
свои щупальца во все поры власти. А если так, то почему они не делятся с нами своими секретами. И здесь Жданов приходит к единственно верному выводу, который лежит на поверхности: на данном этапе союзникам выгодно, чтобы Германией управлял Гитлер. Ведь Германия воюет не с ними, а с СССР. И только тогда, когда они будут уверены в неизбежном крахе фашизма, союзники откроют второй фронт и уничтожат логово Гитлера, если к этому времени наши войска, в ходе наступательных операций, не выкурят Гитлера из него.
Все эти вопросы Жданов мысленно прорабатывал сам с собой, поскольку они выходили за рамки его компетенции и могли создать у командования неправильное представление о его душевном здоровье. На передовой обстановка не давала ни времени, ни повода задумываться о других вопросах, кроме вопросов, связанных с чётким выполнением поставленных боевых задач. Сейчас здесь не рвались снаряды и мины, он не слышал их свиста и это как-то расслабляло. Но жизнь и здесь брала своё, преподнося задачки, которые ему, как командиру, приходилось решать незамедлительно. И, что интересно, ранее, когда их полк находился в зоне боевых действий, ему, выдвиженцу, как командиру батареи, приходилось решать только одну задачу, как лучше поразить указанные командованием цели, как лучше вовремя уйти от дуэльных обстрелов, как лучше замаскироваться на новом месте при перемещении. Остальные вопросы, а это в основном вопросы питания и быта, брали на себя другие службы. Сейчас же, на отдыхе, эти службы куда-то исчезли, вроде как они и не существовали вовсе. И ему, как отцу солдат, приходилось все вопросы если и не брать на себя, то подталкивать, придавая ускорение. Прибавилось и нечто, совершенно неожиданное. Так, ночью его разбудил сильный стук в дверь. Вскочивший с постели лейтенант Асташов, сказал:
-Это, Андрей!
Вошли лейтенант Петров и младший лейтенант Лавренков. Жданов приподнял голову, пытаясь осознать происходящее.
- Товарищ капитан! Простите за беспокойство, но я счёл нужным поставить вас в известность, - торопливо говорил Петров.
- Докладывайте.
- Во взводе младшего лейтенанта ЧП. С позиции исчез наводчик Ширшов.
-Как исчез?
- На позиции его не оказалось, в укрытии тоже.
- А что говорит командир расчёта?
-Сержант Синицын вначале отмалчивался, но когда я сказал, что самовольное оставление позиции приравнивается к дезертирству, признался. Это уже вторая самоволка ефрейтора. Недавно взвод водили в баню. Там ему и приглянулась одна из девушек.
Жданов прошёлся по блиндажу, сказал:
- Если мы сейчас дадим ход этой истории, Ширшова мы больше не увидим. Как дезертира его отправят в штрафбат, батарея лишится лучшего наводчика.
- И что нам делать сейчас?
- Ждать. Как только он вернётся, привести ко мне.
Жданов, повалившийся на свою постель, так и не смог уснуть до рассвета. Мысли будоражили сознание возможными мерами, но не это пугало его. Поступок, накладывавший отпечаток на его батарею, беспокоил, но больше беспокоило другое, возможная потеря бойца, если полк вдруг поднимут по тревоге. Ширшову грозил арест и, возможно, расстрел за дезертирство, которого на самом деле и не было.
Ближе к утру оба командира взводов ввели в блиндаж нарушителя. Ширшов стоял у двери молча, потупив взор в глиняный пол, ожидая неизбежный разнос.
Жданов подошёл ближе, спросил:
-Вы понимаете что натворили? 
- Сейчас, да.
- А раньше?
- Думал, никто не заметит отлучки.
- А если бы нас подняли по тревоге?
- Тогда я не думал об этом.
- За дезертирство полагается расстрел. Вас это устраивает?
-Никак нет, товарищ капитан.
- Тогда в чём дело?
- Мне она очень понравилась, - смущённо произнёс ефрейтор.
Молчали все. Наконец Жданов произнёс, обращаясь к младшему лейтенанту:
-Никому ни слова об этом происшествии.
Повернувшись к Ширшову, сказал:
- Больше подобного не допускайте. Не хочу таким образом терять бойцов. А с возлюбленной установите письменный контакт, если она вам действительно приглянулась.
-Слушаюсь, - ответил Ширшов обрадованно.
Жданов оставил младшего лейтенанта, отпустив остальных.
-Это событие могло пагубно отразиться и на вашей службе, товарищ младший лейтенант.
-Понимаю, товарищ капитан.
-Вашей вины я не вижу, но я не хочу, чтобы это повторилось. Потому приказываю проработать этот случай со своими расчётами. Разъясните, чем всё это может окончиться.
Лавренков слушал капитана молча, а дослушав, попросил разрешения уйти.
К счастью ничего подобного больше не повторилось, а вскоре полк подняли по тревоге и направили на передовую, которая уже подошла к границе псковских земель. Это перемещение хотя и было сопряжено с трудностями весеннего бездорожья, но не шло ни в какое сравнение с передислокацией в ноябре-декабре 1943 года, когда их скрытно перебросили на приморский плацдарм. Батарею укомплектовали лошадьми-тяжеловозами, да и отдохнувшие солдаты почувствовали необыкновенный прилив сил, навеянный достигнутыми победами.
Наконец Жданов узнал, что союзники заняли юг Италии. Король Виктор Эммануил III заключил с ними перемирие, уволил сподвижника Гитлера Бенито Муссолини, которого сразу же взяли под арест. Но Гитлер вовремя сориентировался, разоружил армию и полицию, оккупировав большую часть королевства. Союзники почему-то не проявляли особой активности, да и немцев устраивало их бездействие. Они в срочном порядке собрали всё оснащение итальянской армии, направив артиллерийские системы и танки на восточный фронт. Надежда на скорое открытие второго фронта рухнула. Союзники всё ещё выжидали, внимательно следили за тем, что происходит на востоке. Наконец, их терпение лопнуло, они, встревоженные успехами Советского союза, высадились в Нормандии, на севере Франции, где немцы меньше всего их ожидали.
Но никакие события Жданову не были столь интересны, как положение наших войск на Карельском перешейке. Ещё когда их дивизию, после прорыва блокады Ленинграда, оставили на отдых, он думал, что их приберегают на случай возможного наступления. Нужно было отбросить финнов на рубеж границы, сформировавшейся в 1940 году. Их дивизия тогда с честью проделала путь от пригородов Ленинграда вначале до линии Маннергейма, а затем, освободив
Выборг, крепко прикрыла новую границу до тех пор пока в начале новой войны гитлеровцы не обошли её, высадив десант в их тылу. Но об этом он старался не вспоминать. Слишком тяжёлым был тот отход и слишком велики понесённые потери. Сейчас он понимал, что наше командование пока не предпринимает никаких действий, накапливает резервы для возможного прорыва. После открытия второго фронта этот момент наступил и 10 июня 1944 года началась Выборгская наступательная операция. Уже 19 июня был освобождён Выборг, а на следующий день войска приблизились к старой границе. Финляндия запросила помощь у Гитлера. Он снял с севера Финляндии одну дивизию, бригаду штурмовых орудий и эскадрилью самолётов.  Но это не могло ничего изменить, потому что 21 июня войска Карельского фронта успешно провели Свирско-Петрозаводскую операцию, освободили Петрозаводск и очистили почти всю территорию Карело-Финской ССР. Понимая чем всё может окончиться, Финляндия 4 сентября 1944 года порвала отношения с Германией. В конце сентября заключив соглашение со странами антигитлеровской коалиции, Финляндия вступила в войну с немцами.
Война с Финляндией закончилась 19 сентября 1944 года и этот день для Жданова был праздничным. Наконец наши войска вернулись туда, откуда пришлось вынужденно отступить в конце лета 1941 года.  Как меняется настроение людей, показал прорыв блокады. Голодные, но радостные  от происходящего, солдаты враз изменились. Успех прошёлся через сознание каждого. И хотя войне ещё не было конца, хотя они продолжали освободительную миссию на новой территории, они твёрдо понимали, что всё идёт в сторону нашей победы.
Сейчас изменилось всё: снабжение, положение и, естественно, настроение, кроме злости. Она была прежней – сильной и непоколебимой. Теперь и противник изменился. Утерянные, так и не освоенные миражи – завоевание жизненного пространства, овладение такими крепостями духа, как Москва и Ленинград, ушли куда-то в небытие. Одурманенные фашистской пропагандой, достигнутыми почти молниеносными победами над Францией и Польшей, околдованные бесноватым и фанатичным фюрером, они продолжали упорно сопротивляться, всё ещё надеясь на чудо. Они напоминали загнанного в нору зверя, у которого не было другого выхода. Уверенность в превосходстве над другими наделила их всеобщим фанатизмом. Во что верили немецкие солдаты, офицеры, да и их командующие, не понимал никто. Даже присущие немцам порядочность и дисциплина, не проясняли ситуации. Не верится, что они не понимали, что война окончательно проиграна. Они всё ещё верили в свою непобедимость и не нашли сил расстаться с мечтой о превосходстве, о землях в бескрайней России, о будущей российской жизни на земле Великой Германии, где им каждому подарят по сто акров земли, обещанные Гитлером. Этот феномен ещё предстоит раскрыть историкам, да и самим немцам, если они захотят серьёзно посмотреть на себя со стороны, окунутся в анализ своего туманного прошлого.                Война продолжалась и батарею Жданова ждала серьёзная работа по освобождению территории
Псковской области, где они сейчас и находились. Но сделать это было непросто. Противник хорошо закрепился на реке Нарве, сделав её неприступной. Следовало выбить его с занимаемых позиций, расчистив путь не только на Псковщину, но и для будущего освобождения прибалтийских республик.  Понимая, что дальше отступать некуда, противник яростно и ожесточённо сопротивлялся. И всё же у них что-то разладилось в отработанном до автоматизма механизме войны: они теперь редко вели артиллерийские дуэли.                Скорее всего сказывался дефицит боеприпасов. Это не просто облегчало жизнь артиллеристов, но многим просто спасало саму жизнь. Наших бойцов воодушевляло и то, что они, наконец, не в осаде, а в наступлении.  И это во многом способствовало поднятию общего боевого духа.                Они видели, что командиры ведут их в бой только после тщательно разработанных  и проработанных операций. Такой операцией была пожалуй самая яркая  после прорыва блокады Нарвская. Её готовили тщательно и скрупулёзно. Достаточно сказать, что их полк обеспечили хорошим запасом боеприпасов, а командиров батальонов и батарей препроводили на место их будущей дислокации для ознакомления с местностью. И только в назначенный день произошла окончательная перегруппировка сил, батарея Жданова заняла отведённые ей позиции и 24 июля обрушила снаряды на противника. Стреляли все средства, подтянутые к передовой, хлопки многочисленных орудий заглушал неистовый, берущий за душу, свистящий гул знаменитых катюш, которые особенно не нравились фашистам. После их налёта на месте, где разрывались реактивные снаряды, ничего живого не оставалось.
Шесть дней длился штурм Нарвской оборонительной линии немцев, но в конце концов 30 июля они вынуждены были  подчиниться неодолимой силе оружия и духа.
Войска Ленинградского фронта не только расширили плацдарм на левом берегу Нарвы, но и освободили город. Теперь все, кроме немцев, понимали, что остановить наши войска на Псковщине и в Прибалтике невозможно.
Батарея Жданова продвигалась вперёд вслед за наступающей пехотой и дороги войны привели её в Латвию. Здесь, невдалеке от Риги, командир батареи капитан Жданов Семён Митрофанович и остановился, оказавшись в резерве на случай возможных осложнений обстановки.Пришлось добивать остатки войск группы армий "Север", окопавшихся на побережье и продолжавших сопротивляться. Здесь и застала его долгожданная Победа. Для всех она была и долгожданной и радостной. Кроме тех, кто потерял в войне родных и близких. Эти потери не давали покоя, настраивали на размышления, сглаживали всеобщее ликование. И всё же радость была. Жданов выжил, исполнив до конца воинский долг в двух войнах, не посрамив никого: ни родных, ни товарищей, ни Родины. Наконец, пришла замена Жданову и он вернулся к исполнению обязанностей начальника артиллерийской технической службы.

Часть вторая
1. Волжские просторы.
43-ю стрелковую тартускую дважды краснознамённую дивизию перебрасывали в Приволжский военный округ. Командование решило сохранить её как боевую единицу, достойно выдержавшую все тяготы двух войн. Сейчас, несмотря на сокращение численности армейских подразделений, дивизию перевели в разряд учебных.
Переброска более десяти тысяч человек личного состава, техники, включавшей в себя танки, артиллерию, автомобили, требовала от штабных офицеров и интендантских служб много забот и внимания. Офицеров стрелковых подразделений отправили к месту службы в г. Куйбышев пассажирскими поездами. Остальной личный состав перемещали в теплушках довоенного выпуска, изрядно потрёпанных. Технику погрузили на платформы с соответствующим сопровождением. Интенданты продумали всё до мелочей. Такие составы требовали особого внимания. В пути следования людей надлежало кормить, предусмотреть остановки для отправления естественных надобностей и всё это необходимо делать не нарушая графика движения пассажирских поездов. У капитана Жданова задача была проще.  Погрузив пушки на платформы, закрепив и закрыв брезентом от посторонних глаз, он сам и расчёты пушек обосновались в предназначенных им теплушках, сцепленных с платформами. Сам Жданов расположился на полке, где единственным комфортом был матрас, набитый соломой. Но это не мешало предаваться воспоминаниям и размышлениям о недавнем прошлом. Война всё ещё держала его в своих цепких объятиях. Вспоминалось многое, но среди событий главным оставались люди. И те, что остались живы, дожив до Победы, и те, которых давно уже нет на земле, но их прочно сохранила память. Память крепко держала многих, они двигались, о чём-то переговариваясь между собой, словно он видел их в немом кинофильме. Картинки сменяли друг друга, высвечивая новые грани в поведении уже ушедших в иной мир людей. Совершенно неожиданно он подумал о том, что в полку только он остался в живых из тех командиров батарей и батальонов, что начинали борьбу с врагом в далёком теперь уже 1941 году. Получалось, что судьба приберегла его, несмотря на ранения и контузии, для какой-то другой, возможно мирной жизни. Неожиданно перед его взором прошли его начальники, командиры полка. Их сменилось достаточно, но память сохранила всех, даже тех, кто командовал полком недолгое время. Им тоже приходилось испытать сполна все лишения выпавшие на подразделение, но на них лежала ещё и ответственность за всё, что происходило на вверенной им территории, ответственность за исход любого боя. И только сейчас, глядя в деревянный, растрескавшийся от времени потолок, он посчитал всех их поимённо. За войну сменилось девять
командиров полка. Один погиб, другой умер от ран, полученных при прорыве Ленинграда, ещё один отправлен в госпиталь после серьёзного ранения, других переместили куда-то по службе. Тогда у него не было времени для размышления об их судьбах, а сейчас всё уже ушло в какую-то невозвратную даль. Он вдруг вспомнил, что и с командирами дивизий, хотя они были на вершине пирамиды в руководстве, тоже происходили подобные изменения. Генерал-майор Кирпичников Владимир Васильевич, с которым они выдержали финскую и начало Отечественной войны в сентябре 1941 года попал в плен. Получил ранение Копица Давид Демидович, погиб при разблокировании Ленинграда Душин Василий Дмитриевич. Командиры дивизий сменяли друг друга, многих он даже не успел увидеть, но память сохранила их фамилии: Андреев, Антонов, Машошин, Синкевич, Борисов.
 Война, позволив Жданову выжить в страшной мясорубке, сейчас не отпускала от себя, уводя в тяжелые воспоминания. Но эти воспоминания не пристёгивали его к армейской службе, наоборот, как бы отодвигали её. И если кто-то спросил бы его сейчас, будет ли он продолжать службу, стремясь к неизбежной карьере в будущем, он бы ответил просто как отвечают сейчас солдаты: « Хватит, навоевался».
Состав уже миновал Москву и шёл, рассекая поля, перелески и леса, кое-где мелькали неизвестные ему реки. Во всю ширь тянулись вокруг равнинные места, мелькали деревеньки и маленькие посёлки. Казалось, им не будет конца. И он вдруг подумал о тех, кто начинал эту войну. Наверное, никто из них не проезжал по необъятным Российским просторам, не видел этих просторов, которые, между прочим, в случае конфликта им пришлось бы не только завоёвывать, но и защищать. Потому как можно выиграть сражение, но никогда и никто не побеждал народ. После Пензы также мимо мелькали, как и прежде, леса, перелески и поля, но вдруг с левой стороны  он увидел небольшие, очень красивые взгорья, покрытые кустарниками. Он даже подумал о том, что жить здесь очень даже интересно, всегда можно любоваться этими красотами, сменявшими свои очертания и наряды со сменой времён года.                За Сызранью состав втянулся в длинный ажурный мост, который так и не удалось разбомбить гитлеровской авиации, а под ним они, наконец, увидели красавицу Волгу, за которой сразу же раскрылась равнина, покрытая кустарником, ограждавшим мелкие озерки и протоки в пойменных лугах. Жданов понял, что они едут уже по Куйбышевской земле, где им предстоит нести службу. Заглядывая вперёд, он не видел себя рядом со своими красавицами дивизионными пушками, свидетелями и основными участниками изнурительных боёв. Но представить себя в другой роли он пока не мог. Хотелось чего-то большого и созидательного, направленного на помощь тем, кто особенно пострадал в этой войне – простым труженикам городов и сёл. Но пока этот вопрос отодвигался. По прибытии на место службы всё завертелось по новой, теперь уже в мирной, но всё же чем-то похожей на войну, жизни. На него свалилось сразу масса проблем по
обустройству военнослужащих, по размещению пушек, по извечным, знакомым всем служивым людям вопросам, которые занимали всё светлое время суток, не оставляя времени на размышления. Но служба в мирное время раскрепощает каждого и Жданову поневоле приходилось заниматься вопросами не связанными с артиллерией. Однажды в штабе полка ему неожиданно предложили оказать помощь интендантам по обеспечению личного состава продуктами питания.
-Вы боевой офицер, помогите наладить связь с гражданскими учреждениями. Нужно решать вопросы питания. Где-то получать картошку, мясо, масло, хлеб. На них свалилось сразу столько дел, что они запросили помощи. - Жданову предстояло установить прочный контакт с ближайшим хлебозаводом, наладить снабжение полка свежим хлебом. Как ни странно, это поручение его даже обрадовало. Представилась возможность понять, чем  и как сейчас живут люди там, за территорией воинской части. Закончив дела в конторе хлебозавода, Жданов попросил, если конечно это возможно, показать производство так необходимого людям калорийного и душистого хлеба. Женщины, а здесь в основном работали только они, не могли отказать в просьбе симпатичному офицеру-фронтовику.
Ему указали на дверь с табличкой «Технолог». Подойдя, он столкнулся с выходившей в коридор сотрудницей в чистой,  голубоватой спецовке. Увидев офицера, спросила:
- Вы ко мне?
- Мне нужен технолог.
- По какому вопросу?
- Я хотел бы познакомиться с технологией производства хлеба.
Девушка внимательно посмотрела на офицера, словно изучая его внешние данные, но через несколько секунд ответила:
- К сожалению сейчас я не могу препроводить вас по производству, тороплюсь на совещание к директору. Скажу только, что процесс этот длинный и очень ответственный. Заходите в любое время, когда оно у вас появится, я исполню ваше желание.
Она ещё раз оглядела офицера и сказав, «до встречи», ушла по своим делам. Жданов, даже не побыв на производстве, явственно ощутил пьянящий запах свежеиспечённого хлеба, этот запах проник из цехов даже сюда, в коридор управления.
Кроме хлебозавода, ему пришлось побывать на многих заготовительных базах и даже на мясокомбинате, где, хотим мы того или нет, заканчивалась жизнь многих бессловесных животных, чтобы продлить её более разумным, но жестоким, по их понятию, людям.
Здесь у него не появлялось желание знакомиться с производственным процессом, он и так представлял всю жестокость происходящего в этих стенах. Судьба совершенно неожиданно ввела его в оборот обычных мирских дел и он всерьёз задумался о своём предназначении на земле. Две войны без какого-либо отдыха в сплошном шуме и грохоте разрывающихся бомб, мин и снарядов, строгий режим ратного труда, исчерпали весь запас жизненных сил и он тоже сказал сам себе: «Хватит, навоевался!». Теперь он стал серьёзно продумывать уход из армии, но начал с другого конца, с изучения возможных путей отхода, а для этого следует изучить сам город и всё, что здесь происходит. Ему хотелось присмотреться к местности, хоть немного погрузиться в судьбу города, понять истоки того, что здесь за века натворили люди. В книжном магазине он долго молча всматривался в корочки стоявших на полке книг, обращая внимание на затейливые обложки фолиантов, но ничто не тронуло его воображения. Он уже собрался уходить, но к нему подошла продавщица и, глядя на его форму, где красовался орден и две медали, спросила:
-Может я смогу вам помочь?
- Хотел бы подобрать что-либо о нашем городе.
- К сожалению, на сегодня ничего у нас нет, всё распродано, но что вас особенно интересует, может я подскажу вам из своего скудного багажа знаний.
- Хотя бы то, что здесь происходило в самом начале.
- О самом начале никто ничего не знает. Считалось, что город Самара, так он назывался раньше, до тридцать пятого года, когда ему дали имя почившего Валериана Владимировича, возник в 1586 году в форме крепости на участке впадения реки Самары в Волгу. Крепость основали для защиты восточных рубежей России. Уже в 1688 году крепость стали именовать городом. Место здесь благодатное. О каком-то поселении здесь, в излучине реки,  упоминал посланец Багдада, направлявшийся в цветущую в то время Волжскую Булгарию. По одной из версий название Самара получилось из двух слов: греческого САМАР – купец и РА - древнего названия Волги. Ну а что получилось, сами видите. До войны город хоть и был крупным, но прижимался к рекам. В войну он разросся, шагнул в степь. Эвакуированные с запада заводы разгружали на голую, уже промёрзшую землю. К станкам как-то подводили крепёж, строили времянки с крышей, подводили электричество и уже в зиму сорок первого начали выпускать оборонную продукцию. Так город и разросся.
Она помолчала некоторое время словно собираясь вспомнить ещё что-то, но затем сказала:
- Заходите как-либо. Если что появится, я оставлю для вас.
Военная служба с обычными, ставшими постоянными учениями на местности, в специальных лагерях оторвала Жданова от города. Но ближе к осени, появилась возможность снова окунуться в городскую жизнь. Теперь он уже знал, что в их гарнизоне есть свой дом офицеров, где по вечерам собиралась молодёжь, в основном девушки, мечтавшие встретить здесь своих рыцарей, и рыцари-офицеры второй армии, дислоцированные поблизости. Для него танцы, где звучали вальсы, танго, фокстроты были не особенно привычными и он не сразу включился в общее, безмятежное времяпрепровождение. Он всё больше стоял в сторонке, когда другие танцевали и единственное полезное занятие для него было наблюдать за раскрепощёнными девушками, которые старались во всю произвести хоть на кого-то впечатление. Но среди танцующих он искал ту, что увидел как-то на хлебозаводе. Единственное, что останавливало его, то, что он видел её в строгой спецодежде и с трудом представлял в нарядном платье.
Однажды он заметил, что-то напоминавшее прежде виденное, но его пригласила на дамский танец какая-то девушка и они закружились в танце. Девушка, мило улыбаясь, сказала, что её зовут Люба, что она учится в техникуме, хочет посвятить себя очень нужной профессии – выпечке хлеба. У него она спросила только его имя, но танец уже заканчивался, он проводил её к месту, где она до этого сидела в кругу своих подружек и, не дождавшись конца вечера, ушёл в общежитие.
Он не знал, что случайная встреча с этой Любой, повлечёт за собой в будущем и ту, о которой он продолжал думать. У него сейчас не было свободного времени на посещение хлебозавода и свидание с тем технологом откладывалось по независимым от него причинам. Но в другой выходной день, когда он снова зашёл в дом офицеров, к нему сразу же подошла та юркая, очень молодая и до неприличия весёлая Люба и подойдя ближе, сказала:
- Я бы, Сеня, хотела сегодня почаще общаться с тобой. Мне есть что тебе предложить.
Она не сказала главное, что произошло дома после того вечера танцев. А оно было по-своему и занимательным и интересным. В воскресенье утром, она прибежала к своей подружке, Вере и с восторгом рассказала о субботнем вечере в доме офицеров, где ей, миловидной и раскрепощённой, молодые лейтенанты всегда отдавали предпочтение.
-Понимаешь, Вера, - восторженно говорила она, - от этих безусых лейтенантов у меня кружится голова. Я не знаю чего они хотят, мне даже кажется, что они ходят на танцы ради веселья и ни о чём серьёзном не помышляют. Мне они, откровенно говоря, изрядно надоели и я стала искать что-то другое. В стороне от этих желторотиков я заметила ещё молодого офицера на погонах которого было не две, как обычно, а четыре звёздочки. Более того, на безупречно сидящем на нём кителе рубином сверкал орден и две медали. Он не танцевал, просто стоял в сторонке и
наблюдал за всеобщим весельем.
Её рассказ со вниманием слушала совсем юная Оля, которой было ещё рано выходить в свет, а вот Веру всё происходящее крайне заинтересовало, потому что она уже всерьёз подумывала о своём будущем спутнике.
Рая, старшая сестра Веры, не слушала щебетанье Любы, но когда та заговорила о серьёзном, не похожем на других офицере, насторожилась.
-Меня поразило, что он как-то безучастно смотрит на происходящее, похоже было на то, что он искал кого-то среди нас, танцующих. Когда объявили дамский танец я поспешила к нему, чтобы опередить других. Я заметила, на него многие обратили внимание.
Люба рассказывала Вере подробности этого вечера, похвасталась, что домой её проводили два молоденьких офицера, но они её мало чем привлекали.
Дослушав до конца восторженный рассказ Любы, Рая сказала:
- У тебя, Любаша, скоро должен быть день рождения. Мы с Верой и Олей уже и подарок для тебя приготовили.
Люба смущённо произнесла:
- Я боюсь этого дня. Мне то нечем будет угощать гостей.
- А угощать и не надо. Соберёшь скромный стол, салаты, булочки, чай с вареньем. Мы принесём пару больших бутылок красненького вина. Этого будет достаточно для веселья. Главное в любом пиршестве не стол, а настроение. И не забудь затащить на свой вечер этого молчаливого офицера с четырьмя звёздочками.
Сейчас Люба, танцуя с Сеней, раздумывала как бы заманить его на этот вечер. Услышав приглашение, офицер ответил:
- Если у меня не будет дежурства в полку, я постараюсь прийти.
Любаша подала ему клочок бумажки с адресом и время, когда ему следовало быть в её доме.
Семён пришёл когда все приглашённые, а это в основном были её ровесницы-подружки, учащиеся техникума, были уже в сборе. Была там и Рая, которая выделялась среди них и своей взрослостью, и серьёзностью. Но ничто не могло скрыть в ней присущего ей очарования. Она и смотрелась среди молоденьких красавиц как уже повзрослевшая, набравшая нужный цвет и аромат, роза.
Может случайно или нет, но за столом они оказались рядом  и Рая, без предисловий спросила:
-А почему вы не пришли ещё раз на наш хлебозавод?
Подумав, он ответил, смутившись:
- Тогда я помогал нашим интендантам, но потом меня вернули к основным обязанностям начальника техслужбы полка, затем мы уехали на полигон на стрельбы, но я держал ваш облик в своём сознании.
Понятно, что после этого вечера они ушли от Любы вместе. На улице Рая спросила своего спутника почему он так редко заходит в дом офицеров на танцевальные вечера?
- По той же причине. Приходится много времени уделять вопросам службы. Меня повысили в должности, перевели в штаб ПриВО. Хлопот прибавилось.
- Знаешь, Сеня, - сказала она смущённо, - я думала, что вы придёте снова на наш завод, хотела увидеть вас и пообщаться, но не дождалась. Потом меня, как активистку, обком партии направил в отстающий район, а когда я вернулась оттуда, зашла в дом офицеров, но никого похожего на вас , не заметила. Вообще-то я редко хожу на танцы, считая их пустячным времяпрепровождением, но подруги как-то уговорили сходить с ними, уверяя, что только там можно встретить настоящих рыцарей. Отбоя от этих рыцарей у меня не было. Молоденькие лейтенанты прямо липли ко мне, спасу от них не было. Но, по большому счёту, они меня не привлекали и не волновали. У меня перед глазами стоял ваш облик серьезного, вдумчивого офицера и я мечтала где-то увидеть вас. Видите, как получилось, вроде как я призналась вам в своих чувствах.
Выслушав Раю, Семён усмехнулся:
- У меня случилось нечто подобное. Тогда, на хлебозаводе, когда я увидел вас, у меня создалось впечатление, что я уже где-то видел вас. Я обрадовался, такое бывает с людьми, которым в будущем суждено соединить свои судьбы. Но, встреча, как видите, состоялась только сейчас.
Рая призналась, что у неё произошло нечто подобное. Тогда, уходя на совещание к директору, она оставила в своём воображении образ того офицера, часто мысленно возвращалась к нему и однажды вспомнила,  что уже видела его в том же доме офицеров. Он стоял в стороне ото всех, в гордом одиночестве, почему-то никого не приглашая на танцы. Тогда я поняла, что он фронтовик, ещё не освоился в мирной жизни и потому ведёт себя как-то скованно и настороженно. К такому раскованному веселью он просто не привык. Когда мы с очередным партнёром проносились в вихре вальса мимо одинокого офицера, я окинула его взглядом. Мне показалось, что он поймал мой взгляд-намёк, но ошиблась, на него многие девушки в тот вечер бросали подобные взгляды. Когда объявили дамский танец, я хотела подойти к нему, но меня               
опередила вертлявая красотка, завсегдатай этих танцулек. Много позже я сопоставила того, что подходил ко мне на заводе с тем одиноким. А встретиться довелось только сейчас.
Она смолкла и он, чтобы как-то увести разговор в сторону, спросил:
- Тогда вас послали в командировку. Куда и зачем, разве на хлебозаводе у вас мало дел?
- Меня направили в отдалённый Ново-Буянский район.
Она рассказала о той поездке, где главным тормозом в развитии сельской глубинки было абсолютное отсутствие дорог с твёрдым покрытием.
- И что вы там накопали?
- Я ничего не копала, я же не ревизор. У меня было другое задание,  понять почему там, в районе сёл Ташла и Мусорка все колхозы убыточные. У них такие громкие названия «Красный партизан», «Красный колос», «Красная нива», «12 лет Октября», ну и ещё что-то подобное, но они все влачат жалкое существование.
- И вы поняли почему?
- Для первого раза, да. Там совершенно нет дорог. Добраться от райцентра к той же Мусорке не очень просто даже в хорошую погоду. Может поэтому там такое размельчение хозяйств, невозможно наладить нормальную управляемость. Но главное, об этом мне говорят люди, руководители хозяйств- временщики, придя во власть думают не о них, кто создаёт ценности на селе, а о себе, любимых. Отсюда и частая смена руководителей, что вообще-то не позволительно на селе, где результат года видят только по осени.
Разговаривая, они подошли к её дому и Рая сказала смутившись:
- В этом домике я живу. Наш посёлок «116-й километр» любовно называют «Стошка».
Семён понял, что пришло время расставаться и спросил:
-Когда я увижу вас ещё раз?
Рая долго молчала, собираясь с мыслями, затем, посерьёзнев, сказала:
- До вас многие офицеры провожали, назначали свидания, но когда я сообщала им, что у меня на иждивении две сестры и брат, они сразу как-то тускнели, становились такими, как они есть на самом деле. Мой пробный шар на прочность не выдерживал никто.
Она посмотрела на него, спросила:
- Скажите, как вас величать по отчеству?
- Митрофанович.
- Так вот, Семён Митрофанович, в этом ветхом домике я хозяйка. На моём попечении ещё две сестры и братец. Мама, папа и младший братик умерли. И мне приходится одной брать на себя все заботы. Сами понимаете какой я подарок для создания семьи. Да и ваша жизнь связана с постоянными переездами. Так что, Семён Митрофанович, считайте, что наша встреча подошла к концу, так и не начавшись.
-Это ваше решение?- он не смог скрыть тревогу, овладевшую им.
-Разумеется, но окончательное будет за вами. Не скрою, вы мне симпатичны, но одной симпатии мало. Нужно ещё нечто большее.
- Я хотел бы встретиться с вами ещё не раз.
- Если так, то давайте впредь называть друг друга на «ты», так будет ближе.
Семён Митрофанович улыбнулся, ответил:
- Есть такое выражение «не отрекаются, любя». Я тогда ещё, на хлебозаводе, положил глаз на вас и мне тяжело будет теперь терять найденное.
      - В таком случае, Семён Митрофанович, заходи к нам в любое свободное от службы время. Думаю не только я, но и мои сестрёнки воспримут это с радостью.
Семён Митрофанович приложил руку к фуражке, сказал полушутя:
-Есть, Раиса…
- Игнатьевна, - подсказала Рая и он поправился:
- Есть, Раиса Игнатьевна.
Уже уходя, Рая сказала:
- В следующий раз расскажи немного о себе, о своей службе, о прошедшей войне. Судя по наградам на мундире, за тобой Отечественная?
- И финская тоже.
- Хорошо, что ты остался жив.
Они попрощались. По дороге в общежитие Семён Митрофанович думал о состоявшейся встрече, такой желанной и необходимой, поскольку она была продолжением того случайного и
мимолетного знакомства, оставившего в его памяти заметный след.
Следующие встречи, а они теперь проходили в её доме, всё больше и больше сближали их и он, наконец, понял, что эта Рая незаметно овладела его сознанием, обволокла своим, совершенно неосознанным, притягивающим обаянием и ему теперь стало не просто приятно заходить к ней в её небольшой и неказистый домик, его неудержимо тянула сюда какая-то неведомая, непреодолимая сила, совладать с которой он не мог, а если честно, то и не хотел.
Рая привлекала к себе своей искренностью, простотой, немногословием, строгостью. Но, главное, у неё уже сформировались свои взгляды и убеждения. Называя друг друга на «ты», они стали ещё ближе и доступнее. Теперь ему казалось, что именно она должна стать его единственной спутницей в этой непростой жизни. Его радовало то, что их суждения и взгляды на многие вопросы совпадали. И через какое-то время он предложил ей стать его женой. Услышав, она спросила:
- А жалеть потом не будешь?
- Если всё будет продолжаться как сейчас, то не буду.
-В таком случае считай, что я согласна.
Свадьба была скромной, как впрочем и у других в те годы, когда люди всё ещё отходили от войны с её бедами и невзгодами. В дом Раи собрались за столом несколько её подруг, кто-то с хлебозавода, несколько офицеров. Музыка, задушевные песни, крики «горько», всё как обычно бывает на всех свадьбах. Не было только ставших привычными позже поездок на отдых с уединением, названных медовым месяцем. И у Раи, и у него была работа, которая занимала всё свободное время и давала средства к существованию.
Но, окунувшись в жизнь семьи Раи, Семён Митрофанович понял, что пришло время прощаться со службой, где требовалось часто отвлекаться на поездки по воинским частям с инспекциями и на учения с выездом на полигон, оставляя все домашние дела на Раю и, скрепя сердце, написал рапорт об увольнении в запас и пустил его по команде.
Реакция последовала незамедлительно. Его вызывали по ведущей вверх лестнице субординаций, верхом которой был политотдел округа. Заместитель по политчасти командующего округом генерал-лейтенант Боков, с которым он никогда не встречался, назначил ему встречу и у Жданова была ещё возможность поразмыслить  о своём решении.   
До этого он ничего не знал о Бокове. Пришлось навести справки. Оказалось, что это политработник с большим жизненным и фронтовым опытом. Ещё перед войной он, бригадный комиссар, возглавлял военно-политическую академию им. В.И. Ленина. С 1941 года он, уже
дивизионный комиссар, на фронте. С войсками, являясь членом военного совета армии, он, уже генерал-майор, дошёл до Берлина. О нём говорили как о человеке выдержанном, вдумчивом, понятливом, лишённом всяческой спеси, которая зачастую берет в свой плен многих военных начальников, особенно тех, кому удавалось перейти полковничий рубеж. Боков Фёдор Ефимович по-простецки принял Жданова, предложил присесть к столу и, молча, посмотрев внимательно на него, углубился в лежавший на столе послужной список.  Боков долго о чём-то раздумывал, прикрыв глаза. Затем снова внимательно посмотрел на Жданова, сказал:
- Ваше решение не совсем правильное. Возможно вы сами себе вредите, не понимая этого. Впереди у вас академия, дальнейшая служба Родине, возможно быстрое продвижение. Вы хоть знаете, чем будете заниматься, покинув армию?               
– Пока нет, но у меня есть гражданская специальность механика по сельхозтехнике.
Генерал не стал отговаривать Жданова, понимая, что принятое им решение трудно перенацелить на что-то другое. Уж слишком много пришлось пережить этому офицеру, находясь постоянно в рядах действующей армии. Пережить две войны не каждому дано.
Подумав немного, сказал спокойным, уравновешенным голосом:
- Служили вы честно, думаю и на гражданке у вас должно получиться также. Ну а если с устройством будут сложности, заходите, попробую помочь.
Генерал встал из-за стола, сказал:
      - Желаю успехов.
Освободившись от служебных дел, Жданов всё свободное время отдавал своей жене, Раисе Игнатовне, в которой не чаял души с тех пор, как они встретились. Он оказался в плену её очарования и, как ни странно, не хотел освобождаться из этого плена несмотря ни на что. Его по-прежнему привлекала её женственность и серьёзность, которые исходили из её жизненных взглядов, как ему казалось уже установившихся и довольно правильных. Её собранность и некую молчаливость он воспринимал как продолжение непростых жизненных коллизий. Он понимал, что они появились не случайно. Слишком много горя пришлось хлебнуть в военное лихолетье, когда она, оставшись без материнской поддержки с больным отцом, младшими сестрёнками и братом, барахтались в круговерти жизни. Главное, она всё преодолела и выдержала, сохранив необходимую уверенность в продолжении жизни. Сейчас он, помогая ей по дому, взвалил на себя кое-какой ремонт, стал надёжной опорой Раи. Именно такой опоры ей не доставало ранее. Так продолжалось несколько недель. Занятый ремонтными делами, он пока не думал о будущей работе и Рая старалась не отвлекать его от нужного дела. Но однажды в дверь
их дома постучал какой-то человек и, спросив, кто здесь Жданов, подал конверт. Получив, Жданов расписался на протянутом ему листке, распечатал конверт. Его приглашали прибыть в областной комитет партии в указанное время. Причина не объяснялась и он подал приглашение Раи. Прочтя, она пожала плечами не понимая, что бы это значило, сказала:
-   Раз приглашают, сходи. Возьми документы, возможно это касается твоей будущей работы.
- Ты что-нибудь знаешь об этом?
Он подумал, что возможно Рая успела с кем-либо из работников переговорить о нём, но она ответила:
- Для меня это приглашение – тёмный лес, но раз приглашают, значит там что-то о тебе знают и я рада этому.
В приёмной обкома ему подали листок с постановлением бюро о направлении работников на подъём сельского хозяйства. Понимая, что здесь не принято задавать вопросы он, тем не менее, спросил:
- И куда мне идти сейчас?
- В облсельхозуправление. Там уже обо всём осведомлены.
В новом учреждении приходу Жданова обрадовались, направив сразу в отдел кадров. И только здесь ему пришла в голову мысль спросить:
- Направляя к вам, со мной никто не разговаривал. Не поинтересовался моим мнением.
Пожилая сотрудница сочувственно посмотрела на Жданова, сказала:
- Вы коммунист. Кто-то из членов бюро обкома порекомендовал вас, потому так получилось, ну а мы обрадовались такому повороту дела.
Она подала решение, где значилось, что Жданов Семён Митрофанович направляется в Ставропольский район для использования в качестве специалиста по ремонту сельхозтехники.
-Я уже переговорила с кем надо, вам зарезервирована работа главным инженером Ташелкской машинно-тракторной станции.
Она снова улыбнулась, сказала смущённо:
-У нас сейчас почти военное положение. Село нужно поднимать, нужны опытные кадры, поэтому вас и направили на этот участок. Вы специалист по сельхозтехнике, офицер-фронтовик, на вас мы возлагаем наши лучшие надежды.
Она помолчала какое-то время, давая возможность Жданову прийти в себя и осмыслить произошедшее с ним и, наконец, спросила:
- Когда вы сможете выехать к месту работы?
Жданов понимал, что и здесь не дают времени на раздумье, но подумав, прикинул за сколько дней он сможет закончить начатый ремонт в доме, ответил :
- Мне нужно неделю.
Сотрудница посмотрела на календарь, что-то отметила в нём, сказала:
-Сейчас зима. Добраться до Ставрополя непросто. Городской автобус может довести вас только до Управленческого посёлка, а далее придётся добираться на перекладных. Сами понимаете какая сейчас погода, одеваться придётся потеплее. Но вы бывший военный, сообразите сами.
Она ещё раз посмотрела на календарь, сказала:
-Но как раз через неделю у нас будет совещание с главами районов по подготовке к весенним полевым работам и вы можете примкнуть к ним. Они приедут на грузовике, оборудованном под перевозку людей. Не очень комфортно, зато в затишье.
Такой поворот дела не очень обрадовал Раю, но она, как член партии, понимала, что в данной ситуации возражать было бы бессмысленно. И единственный вопрос, кто его рекомендовал на столь важную работу, разрешился сам собой – конечно им был генерал, Боков Фёдор Ефимович, именно он входил в бюро обкома партии от коммунистов военного округа.   
Ставрополь-на-Волге в те годы находился в низине, невдалеке, а вернее, на самом берегу Волги и считался одним из лучших малых городов области для проживания в нём людей. Природа одарила его многим, богатством реки, небольшим взгорьем с вековыми соснами, хорошими нивами за тем взгорьем, сёлами и посёлками со своими вековыми традициями. Люди жили в них ощущая благость, окружающую их во всём – природе и климате. И мало кто, повзрослев, задумывался о перемене мест. Люди испокон веков были привязаны к какому-либо промыслу, главным у них был рыбный. Занимались также выделкой кож и овчины, пошивом одежды и обуви, работала лесопилка, изготавливалось всё необходимое для жизни людей. В городке, как и везде, были больница, училища, готовившие кадры для поддержки городского хозяйства. Городок продолжал сохранять свою патриархальность. И даже введение повсеместно колхозной собственности не сразу изменило умонастроение людей. В сёлах было в достатке сил для обработки прилегающих земель и только война, повсеместно выкосившая мужчин, внесла в установившийся порядок свои коррективы. Обрабатывать землю так, как это делали ранее, было уже некому и вся надежда теперь была на машинно-тракторные станции, куда и направлялся
Жданов. В райсельхозуправлении, оформив все дела, поселили Жданова в городскую гостиницу, потому как за ним могли прислать оказию только на следующий день. Оказией были сани, в Ташелку в зимнее время было невозможно добраться иным способом.
Походив по городу, Жданов вернулся в гостиницу и, чтобы скоротать время стал копаться в достопримечательностях городка. Оказалось, что Ставрополь издревле был на виду. В войне 1812 года Можайск, во время бородинского сражения, защищал ставропольский полк, который выдержал все ужасы той войны, а в 1814 году дошёл до Парижа.   И в этой Отечественной войне  ставропольцы вносили в победу свой посильный вклад. В самом её начале отличались выходцы из ставропольского района. Так Иван Бузыцков, защищая мост на реке Прут, на границе, не оставил позицию даже получив семь ранений. В госпитале он узнал, что представлен к званию Героя Советского союза. В августе 1941 года матрос Евгений Никонов, попав в окружение, проявил стойкость и за отказ отвечать на вопросы, сожжён фашистами заживо. А лётчик Виктор Носов повторил подвиг Николая Гастелло. Об этом ему рассказала дежурная по гостинице, уловив интерес приезжего к городу, который получил этот статус только в 1946 году. Ещё она сказала, что в войну здесь находился госпиталь, работали школа медсестёр и школа переводчиков.  И чтобы окончательно расположить приезжего к местечку, она похвасталась, что ещё в далёкой древности, в 1774 году, Самара была передана в подчинение Ставрополю. Правда, это подчинение продлилось не очень долго, но и этот срок возвышал Ставрополь.
Езда в Ташелку запомнилась своим однообразием. Возница, пожилой уже человек с небольшой окладистой бородой, хорошо справлялся с управлением лошадью. Выехав из города они успешно преодолели подъём взгорья и когда въехали в густой сосновый лес возница повернулся к Жданову, покопался в соломе, обильно покрывавшей сани, достал какой-то ватник, попросил накрыть им сапоги. Закончив эту нехитрую работу, сказал:
- Выедем из леса и дальше дорога пойдёт полями. У нас здесь приволье для зайцев.
- Как зовут вас? – спросил Жданов, боясь назвать возницу дедушкой, хотя по виду он таким и был.
- С детства зовут Романом. Сейчас тоже, потому как общаюсь со своими сверстниками в основном. А так, для посторонних, чужих, называют по батюшке, Николаич.
- Простите меня, Роман Николаевич, расскажите куда мы едем. В направлении значится Ташелкская МТС. А где она расположена я и не знаю. В этих краях не приходилось бывать ранее.
- Ташелка моё родное село. Живу я в ней давно, с прошлого века как зародился на свет божий. С тех пор уезжал только один раз в прошлую войну с германцами. В те годы наше село было большим и зажиточным. Люди здесь живут работные. Когда я был ещё совсем маленьким, слышал от дедов, вроде как здесь раньше проживали калмыки, но
потом эти земли перешли к тем, кто хотел на них работать. Село наше в самой глубинке района. От нас можно доехать и до Мелекесса, но туда мало кто ездит, дорог нет, поэтому считайте, привезу вас в самый край. Правда, далее, если поехать вправо, попадёте в Сосновку, село большое, но дороги от него к Мелекессу нет. Если влево, попадёте в посёлок Менжинский, но и оттуда в Мелекесс не добраться. Сказывали, да я и сам видел, люди здесь работные. Даже в колхозные годы здесь промышляли пильщики, они ловко справлялись с брёвнами, нарезая нужные людям доски.
Роман Николаевич помолчал какое-то время, всматриваясь в дорогу где уже во многих местах были проталины, скрытые лёгким, появившимся ночью ледком. Потом, не выдержав, сказал:
- Даже сказать не могу куда всё подевалось. Началось всё в тридцатые годы, когда  всех загоняли в колхозы. Люди шли в них неохотно, трудно было расставаться со всем нажитым прошлыми годами, да и неизвестность пугала. Вот люди и стали покидать насиженные места, да тут ещё эта война всё ускорила. Но если взглянуть глубже, то надо вспомнить, что ещё когда новая власть только начиналась, у нас крестьяне, обозлённые побором продотрядов, восстали, выдвинув лозунг: 
«Да здравствует советская власть, долой засилье коммунистов!».
Не участвовал в той драке, не то вас бы вёз другой мужик. А на следующий год, по-моему это был 1921, разразился голод и многие семьи, а это были настоящие труженики, покинули село. Таких было больше тридцати семей, они побросали свои дома и уехали. В селе тогда голодало больше восьмисот человек. Такие дела были в нашей Ташелке.
Роман Николаевич снова замолчал, сказав «но», легонько стегнул кнутом лошадь, сбавившую ход, вроде как она прислушивалась к его словам. Да и самому Жданову требовалось время, чтобы переварить сказанное и он, пропуская всё услышанное через своё сознание, всё-таки поглядывал с любопытством на окружавшие их заснеженные поля ещё не тронутые как следует весенним теплом. Наконец, он спросил:
- Ну а как сейчас идут дела в вашем селе? Я полагаю, что кроме МТС, у вас есть колхоз?
- Колхоз есть, да только дела идут не очень шибко. В те же тридцатые годы образовался колхоз, вернее артель «12 лет Октября», но не все жители сразу вошли в неё, потому что нас районные власти обвинили в правом оппортунизме. Это вроде как мы молча отрицали колхозный строй, но потом в артель вступили все, и я тоже, но дела у нас не заладились и нас всё время в чём-то обвиняли, артель переименовывали, да и сейчас, кажется всё идёт к этому.
- И в чем же причина такого положения, Роман Николаевич?
- Думаю не только в том, что люди на себя работают прилежнее, а и в том, что за труд начисляют палочки, называемые трудоднями. На них что-то дают по осени, но это что-то ещё надо привести в порядок. Зерно молоть, чтобы получить муку, пшено обдирать, гречку рушить. И не везде это делают за счёт того же зерна, проса и гречихи, кое где требуют и денежку. А где её взять? Сейчас, правда, стало немного легче, работникам МТС дают хоть небольшие, но живые деньги. А таким как я остаётся одно, что-то отвозить по осени в Ставрополь на рынок и продавать за бесценок. 
За разговорами они подъехали к Ташелке и Роман Николаевич  оживился, сказал:
- Вы не сердитесь на меня, Семён Митрофанович, я сказал вам всё, что накопилось у меня в душе. Мне показалось, что вы человек понятливый и правильный.
- Ладно, Роман Николаевич, - подвёл черту под разговор Жданов, - скажите, кем вы числитесь в  своём колхозе.
Роман Николаевич усмехнулся, сказав:
- Старшим куда пошлют.
Но через несколько минут уточнил:
-  По весне привлекают на обработку земли. В основном на бороновании, пахать я уже не могу как ранее, годы не те. Летом и осенью вожу воду по полям для работающих людей, а зимой ухаживаю за лошадьми, потому меня и посылают часто в город. Там я всё знаю и меня тоже уже знают все.
-А что, в МТС нет ездового?
- У них есть только летучка-полуторка. Но зимой её приберегают, да далеко на ней и не уедешь по нашим дорогам.
Приезду Жданова обрадовались все. Наконец-то у них появился грамотный главный инженер., он к тому же ещё и настоящий специалист, механик. В первый же день, обходя мастерские, где слесари готовили технику к весенне-полевым работам, он, задавая вопросы ремонтникам, насторожил многих своей грамотностью, а механиков поразил ещё и тем, что давал ценные указания по ремонту двигателей тракторов. Он наизусть знал размеры цилиндров, нужные допуски и это наповал сражало тех, кто считал себя корифеями ремонтных дел. Люди воодушевились, понимая, что с ним будет и трудно, и хорошо работать, потому как предстоит общаться на понятном им языке. Сам Жданов светлое время суток, кроме совещаний у
директора, проводил в мастерских. Старые сараи, приспособленные для ремонта техники, не давали никакого комфорта, кроме крыши над головой. И это было первым, на что он обратил внимание. Нужны капитальные сооружения, в которых можно спокойно работать в любое время года. Ну а вторым было его пристальное внимание к ремонтникам, вчерашним хлеборобам. Он изучал не только прилежание, но и умения каждого. Ещё когда-то, после окончания техникума, работая старшим механиком Средне-Икорецкой МТС в родном Лискинском районе, он заметил особенность, отличавшую людей друг от друга. У каждого было только присущее ему прилежание и направленность. Поэтому среди обычных слесарей-механиков и выявлялись специалисты по ремонту двигателей, трансмиссий, ходовой части и электрики. И здесь он особенно пристально присматривался к своим ремонтникам, понимая, что в посевную, когда в поле, замрёт трактор, на раздумье не будет времени. Нужно будет брать того или иного спеца и срочно выезжать на место. Весенний день год кормит и это не пустые слова. Сам он, приученный к технике с детства, мог засучив рукава гимнастёрки, встать вместо слесаря к двигателю или другому агрегату и выполнять нужную работу. Раньше, в родной МТС, были колёсные трактора марки ХТЗ. Их и сейчас было большинство, но появились и гусеничные СХТЗ-НАТИ. Они, как и лошади тяжеловозы, считались основным средством для перемещения 122 мм гаубиц и дивизионных пушек калибра 76,2 мм, которые вынесли всю тяжесть войны. В армии он тоже внимательно присматривался к своим ремонтникам, поручая ту или иную работу в основном умельцам, досконально знающим своё дело. И только к ним он добавлял других для того, чтобы и они могли, в случае чего, заменить ценного специалиста. Здесь он пошёл по тому же единственно правильному пути.
Жданов не походил на других руководителей. Днём, в световое время, он находился среди чумазых работников – слесарей и механиков, а вечерами подолгу засиживался в кабинете, изучая договора МТС с колхозами и делая пометки по каждому договору, где и в каких объёмах им предстоит работать в тёплые дни года, когда время диктует свои сроки.
Прошло ровно десять лет, как он покинул родную МТС в своём районе, а в работе МТС ничего не изменилось, более того, в Ташелке, было хуже, чем в Икорецке. Здесь не было помещений для ремонта техники в зимних условиях и это отрицательно сказывалось на её готовности. Правда, сейчас, по весне, во всю пригревало солнце и люди, как и всё окружающее их в природе, радовались и солнцу, и пробуждению жизни. Ремонтники, а их здесь все называли механиками, понимали его с полуслова и работа оживилась. В Жданове они увидели спеца, который всё видит, понимает и может, когда надо подсказать нужное решение. Ему потребовалось всего несколько дней для составления графика ремонта тракторов, сеялок, культиваторов и всех остальных прицепных орудий. Наконец, станция приобрела необходимый план, который легко контролировать даже непосвященному. И руководство, и рабочие, увидели в главном инженере
человека дела, преданного именно делу, а ни чему-то другому. Вскоре это поняли и почувствовали в районе. На стол в Управление сельского хозяйства легли заявки на поставку запчастей и оборудования без которых ремонт ускорить просто невозможно. Он требовал ещё один токарный станок, фрезерный, расточной, сварочное постовое оборудование, не говоря уж об инструменте. Понятно, что ничего этого в ближайшей перспективе обеспечить не могли, а Жданов не останавливался, требуя постройки капитальных зданий мастерских куда бы загоняли технику для ремонта в любых погодных условиях.
С приближением тёплых дней вся техника выстроилась на линейке готовности, а когда начались весенне-полевые работы, Жданов пропадал  на полях колхозов, обслуживаемых МТС, решая на месте вопросы эксплуатации техники и ремонта. Его энергия и непоколебимая целеустремлённость были не просто замечены, кое у кого вызывали внутренний протест. Жданов порой требовал невозможного сразу и сейчас. И кто знает, может именно поэтому ему вдруг предложили новое место работы в другом районе, с повышением, уже через два месяца с начала работы в Ташелке. Он прекрасно понимал, что это не простое повышение, а повышение с выбросом. Но это его совершенно не беспокоило, потому как он считал свои действия и правильными, и своевременными. Ну а подтверждением этой уверенности было то, что техника без остановок работала на полях закреплённых колхозов. Да и руководители соседних хозяйств, наконец, поняли. Что в МТС появился настоящий технический руководитель.
2. Елховка и Куйбышев.
В Ташелку к мужу Рая приехала только в середине апреля. На хлебозаводе её заставили отработать месяц пока искали достойную замену. На новом месте она обрадовалась комнатке в кирпичном одноэтажном домике, навела в ней порядок, создала мужу необходимый уют, но уже в начале мая вынуждена была уехать в Куйбышев, чтобы устроить уже повзрослевшего брата хоть на какую-либо работу. Она удивилась, увидев входившего в дом мужа с её и своими вещами, но сразу догадалась о произошедшем, потому спросила:
-Надолго?
-Уеду в Елховку, как только в управлении оформлю документы.
- Ну нет, сегодня ты никуда не пойдешь. Эти стены тебя давно уже не видели. В управление сходишь завтра.
Она подождала пока муж расставил по местам привезённые вещи, потом спросила, вопросительно посмотрев на него:
- Объясни, что произошло, я ничего не понимаю.

- Объяснить трудно, почти невозможно. Меня совершенно неожиданно повысили в должности и …
Тут он запнулся, как-то криво улыбнулся, затем продолжил:
- и перевели в Елховку исполняющим обязанности директора МТС.
Услышав, Рая засмеялась и только после произнесла:
- Без меня меня женили.
- Получается так, со мной даже не переговорили, как в армии.
Он привлёк Раю к себе, давая возможность осмыслить происходящее. Сам он в который уже раз с восхищением смотрел на жену с трудом представляя, как ей, юной и худенькой девушке в годы войны удалось одной держать на плаву семью при всеобщем дефиците всего. И он всё ещё мысленно спрашивал себя «как удалось» и продолжал восхищаться её непоколебимой настойчивостью и жизненной силой. В такие минуты он продолжал благодарить судьбу, что так случайно и неожиданно свела его с этой незаурядной личностью.
-Ты о чём-то задумался?
- Иногда мысли уводят меня к дню нашего знакомства. У меня создаётся впечатление, что всё это произошло не случайно, в этом есть какая-то непонятая нами закономерность.
Рая не дала продолжить мысль, сказала, не выпуская его из объятий:
- Иди, приводи себя в порядок после дороги, а я позабочусь об обеде. Ты небось проголодался.
За столом они переговорили о многом. Рая рассказывала о её отношениях с сёстрами и братом. А он, слушая, всё больше смотря на стены комнаты, прикидывал что здесь ещё можно подправить при ремонте или планировать делать капитальный везде и сразу. Он прекрасно понимал, что сама Рая сделать это не сможет, что новая работа, как впрочем и прежняя, не даст ему возможности сделать это такое нужное дело.
Рая заметила его задумчивость, сказала:
- Признавайся, о чём ты сейчас думаешь?
Семён Митрофанович усмехнулся, сказал:
- Представь себе, о ремонте.

- Ну он подождёт, хоть и устал ждать. Меня сейчас восхищает то, что на тебя не только я, но и другие обратили внимание. Не каждому человеку даётся такое. Главное, ты не затерялся, чему я очень рада.
В этот вечер они оба как-то по особенному смотрели друг на друга, понимая как они необходимы обоим. Но это единство не было неразрывным. Рая прекрасно понимала, что мужу нужно время для самоутверждения в новой, гражданской жизни.  И она поощряла его стремление приносить как можно больше пользы там, где ему отведено судьбой место приложения сил.
Утром он появился в облсельхозуправлении. В кадрах встретил ту же пожилую сотрудницу, которая, увидев его, сказала:
- Видите как вы прижились в механизации, вас так быстро повысили в должности. Чему лично я рада. Не каждому дано такое.
Она подала ему направление на работу в Елховку, сказав при этом:
- До неё 101 километр от нас, это немного ближе, чем до Ташелки, но добраться туда также тяжело, как и до Ставрополя. Я предупредила их о вашем назначении и просила выслать транспорт. Сейчас вам можно побывать дома, собраться в дорогу, а с обеда машина появится здесь. Подойдёте ко мне, я сообщу её номер, они подъедут к нашему зданию.
Водитель полуторки, молодой парнишка, внимательно вглядывался в дорогу. Всё-таки Куйбышев не Елховка и был настолько сосредоточен, что Жданов старался не отвлекать его разговорами. И только когда выехали за пределы города, поинтересовался его именем.
- Все зовут Серёжей. Мне это даже нравится. Не хочу раньше времени становиться взрослым.
- В армии ещё не служил?
- По росту не вышел. Дали отсрочку на два года, чтобы подрос.
Серёжа замолчал, думая о чём-то своём, а Семён Митрофанович даже обрадовался такому обороту дела.  Хотелось привести свои мысли в порядок, проанализировать произошедшее с ним, сделать хоть какие-то выводы. Но как бы он ни старался думать о работе, мысли всё время возвращали его к дому, к Рае. Уйдя со службы, он не мечтал о работе на селе, мало ли в городе предприятий, где может быть востребован труд механика. Но что-то сработало сверху и он оказался в МТС. Это был возврат к тому, с чего он начинал до службы в армии после окончания техникума. И даже две войны не поколебали того, кто направлял его по жизненному пути.
Сейчас он мысленно стремился не в незнакомую Елховку, а к любимой Рае. Неужели это так уж невозможно, спрашивал он сам себя и отвечал, что пока да. Обстоятельства стоят выше его разума и желаний. Но, зная себя, он понимал, что всё равно когда-то он разорвёт этот круг и они смогут соединиться с Раей в её уютном стареньком домике. Ведь семья тем и хороша, что люди живут вместе, строят свои планы на будущее и стремятся их реализовать, а тут кто-то невидимый вмешивается, лишая его инициативы и направляя по своему пути. И, чтобы разорвать этот круг мышления, сказал:
- Скажи мне, Серёжа, что-либо о своей Елховке.    
Серёжа оживился, ответил:
- А что о ней рассказывать. Село как село. Таких много вокруг. Отличает нас от них только то, что Елховка уже дважды становилась районом и кто знает, может нас и в этот раз к кому-либо присоединят. Ни у кого нет твёрдой уверенности, что это на постоянно.
Серёжа подумал немного, затем сказал:
- Поговаривают, что наше село древнее, потому здесь было две церкви, остов одной и сейчас возвышается на пригорке. Ещё была часовенка в честь спасения императора Александра II во время покушения на него в Париже. Её тоже разрушили. А для меня главной достопримечательностью является наша речка Кондурча. Спокойная, многоводная и рыбная. Для нас, мальчишек, она была всегда желанной. Я свою Кондурчу не променяю ни на какую Волгу.
Серёжа ещё что-то рассказывал о своей Елховке, но это были личные, детские воспоминания на которые Жданов не обратил особого внимания, они не вызывали интереса. Он понимал, что Серёжа старается задержать в своей памяти прекрасное детское время и ушедшие от него навсегда годы.
Уже на следующее утро Жданов взвалил на себя обязанности директора с приставкой «и.о.». Но он не обращал на это внимания. Главным для него было не название должности, а работа. Нужно было подтягивать под своё руководство все службы: инженерную, организационную и снабженческую. Главным сейчас было самоутверждение. Работники МТС должны видеть в нём настоящего руководителя: знающего, работоспособного и справедливого.
Лето было в самом разгаре, уже колосилась рожь и набирала спелость яровая пшеница. Пора, когда председатели колхозов всё внимание уделяли подготовке к обмолоту хлебов, готовили тока к приёму снопов с созревшей пшеницей, готовились к настоящей битве за урожай. В такое время года на ходу должна быть вся техника и Жданов внимательно следил за соблюдением
исполнения договорных обязательств с хозяйствами. Главным было вовремя оказать техническую помощь, потому как вся техника уже находилась там, где и должна быть. Он строго следил, чтобы у заведующего мастерской всегда были под рукой специалисты, способные оказать необходимую помощь трактористам в случае нежданной поломки, но при этом было и на чем к ним подъехать. Часто он и сам садился рядом с водителем и ехал к замершему агрегату. Как-то ему позвонил председатель ближайшего хозяйства с просьбой сделать что-либо, чтобы замерший трактор ожил и на ток стали поступать снопы для обмолота. Жданов выскочил из конторы, зашёл в мастерскую, взял с собой дежурного механика и летучка буквально за полчаса была на месте. Трактор и жатка грелись на солнце. Невдалеке, на свежесвязанных снопах сидели вязальщицы в ожидании работы, а тракториста и его помощника, отвечающего за жатку, не было видно. Подъехав, они увидели тривиальную картину: два механизатора полулежали в тени за трактором, пережевывая что-то. Увидев директора, подскочили, ожидая разнос. Но Жданов спокойно спросил:
- Отдыхаете?
- Да нет, движок перегрелся.
Подняв брошенную на стерню замасленную куртку, увидел бутылку с остатками мутноватой жидкости. Вытащив кукурузную пробку, понюхав, сказал:
- Опохмеляетесь!
Механизаторы молчали.
Выплеснув остатки самогонки на двигатель трактора, сказал:
- Самогон-то ни к чёрту, не воспламеняется.
Опять последовало молчание и Жданов спросил:
- Что с машиной?
- Движок перегрелся.
- Как перегрелся, если самогон не воспламенился?
Опять последовало молчание и Жданов подвёл итог встречи:
- Сейчас я не буду предпринимать к вам никаких мер, но если ещё раз повторится подобное, пеняйте на себя.
Через несколько минут трактор затарахтел и подкошенные стебли пшеницы ложились в ровные рядки. В летучке сказал Серёже:
- На ток.
Серёжа повернул машину, оставляя на стерне измятый след, спросил:
- Семён Митрофанович, вы хоть на Кондурче были? Сейчас время для купаний.
- Некогда мне, Серёжа, заниматься этим. Сам видишь сколько работы в поле. А жена как-то искупалась. Говорит хорошая речка, спокойная.
Серёжа помолчал немного, потом сообщил:
- Был в военкомате, измерили рост, сказали, что за год подрос на целый сантиметр. Если ещё вытянусь на столько же, то меня обязательно призовут на службу.
Жданов сказал сочувственно:
- Старайся.
Они подъехали к току. Жданову было интересно посмотреть как сейчас идёт обмолот хлеба. В детстве он видел и участвовал в этом важнейшем мероприятии. Но тогда было просто: мужчины косили, женщины вязали снопы. Кто-то свозил всё это в клуни, так называли постройки для складирования и сушки снопов. В русских деревнях их называли ригами. Здесь же всё происходило под открытым небом и потому так ценен был каждый день с хорошей погодой. На току стоял комбайн, от которого к трактору тянулся приводной ремень из транспортёрной ленты, приводимой в движение от шкива трактора. Когда привозили снопы, их развязывали и направляли в жерло комбайна, приводимого в движение этим ремнём. При этом на току стоял пульсирующий рёв, сопровождая каждую партию распущенного снопа. Но этот рёв никого не беспокоил. Люди радовались, что работа идёт, а это было сейчас самым главным.
Но Жданова интересовали не только сиюминутные дела. Он думал и о будущей работе МТС, особенно в зимнее время, когда все силы бросали на ремонт, на подготовку техники к будущей весне. Главного инженера попросил заняться вёрсткой плана работ, учитывающего возможности мастерской, её оснащения и расположения. Оказалось, что это был самый узкий участок. Здесь, как и в Ташелке, не было капитальных сооружений и спланировать ремонт в зимнее время было просто невозможно. Тогда возник вопрос что делать и главный сам предложил подготовить письмо в райсельхозуправление по бедственному положению МТС с помещениями и мастерскими, а заодно и с оборудованием, необходимым для ремонта. Главный посетовал, что и ранее они видели это, но в районе, а это было рядом , спустили этот вопрос на тормозах. Жданов потребовал подготовить письмо с необходимым обоснованием. Где-то подспудно чувствуя, что идёт по уже опробованному пути и сдав, как и в Ташелке, вскоре попадёт в опалу. Он этого не боялся, в конце концов кто-то должен был когда-то поднимать эту нужную проблему и не стоило
бояться последствий. Во всяком случае он сам ничего и никого не боялся.
За делами время летело незаметно, он его просто не замечал. И только когда Рая неожиданно уехала в Куйбышев, где что-то произошло с её братом, он стал задумываться о возвращении домой. О том, что там произошло, он знал только то, что сообщила сестра Раи, Вера. Брат ночью заснул в кочегарке, произошла авария и на него возбудили дело. Оставить Раю в беде он не мог, но и оставить МТС – тоже. Помогло то, что Жданов своей настойчивостью всполошил районное начальство и ему как-то деликатно и незлобливо намекнули, что при таком подходе он может навечно остаться с приставкой «и.о.». Но и это не остановило его. Он, фронтовик, понимал, что идя в наступление, останавливаться нельзя. И когда холода сковали землю, а ремонтировать технику пришлось под открытым небом, он вышел из себя и поставил вопрос ребром: так дальше работать нельзя. Его осадили, сказали, что есть пределы требовательности и попросили успокоиться и работать в тех условиях, которые есть. Жданов уже достал всех и решил успокоиться, понимая, что плетью обуха не перешибёшь и руководство, наконец, прислушается к его требованиям. Они не были каким-то бредом, а исходили из реальной обстановки. И буквально через месяц ему сообщили, что на его место уже подобран руководитель.  Жданов понимал, что его вариант не устраивал власти, привыкшие жить по принципу: тише едешь, дальше будешь. И написал заявление об уходе.
Увидев мужа с вещами, Рая поняла всё, но даже развеселилась, сказав:
- Не подошёл ко двору?
Он тоже засмеялся, ответил:
- В этот раз сам напросился. Не хочу оставлять тебя в беде.
Когда оба успокоились, Рая сказала:
- Ну вот что, Сень. Пока ни о какой работе не мечтай. Пусть всё уляжется, утрясётся. Побудь дома, отдохни, наберись сил, а работа всегда найдётся, коль есть руки и светлая голова.
С полмесяца он не появлялся нигде, кроме магазинов, где покупал материалы для продолжения начатого когда-то и неоконченного ремонта. Но шила в мешке не утаишь и через какое-то время о нём прознали друзья по службе в штабе округа и один из них, также как и он вышедший в запас, предложил перейти к ним на свою базу. Он долго не соглашался, понимая, что Рая, а она была уже в положении, опять останется одна со своими проблемами, потому как автобаза МВД. Это почти военизированное предприятие со своей дисциплиной и жёсткими порядками. Понимая состояние мужа, Рая сказала:
- Ладно, Сень, устраивайся. Автобаза здесь, а не в Елховке, посмотрим. Не понравится, без работы не останешься. Для меня главное – ты дома. Сейчас мы должны думать не о работе, а о нашем будущем.
Она положила руку на живот, сказала смущённо:
- Я чувствую в себе живое продолжение. В этом, а не в работе, и будет наше счастье и будущее.
И на автобазе Жданов отдавал работе всего себя, забывая обо всём остальном, даже о семье. И. как-то задумавшись о своём житье-бытье, он наконец понял, что с ним происходит что-то невероятное. Он, привыкший к дисциплине и постоянной, ежесекундной ответственности в армии, никак не может освободиться от этого состояния. К тому же работа здесь требовала решать вопросы в реальном режиме времени. За ним часто приезжали домой, когда что-то не ладилось на автобазе. Там, как и в армии, действовала дисциплина. Она требовала от всех максимального приложения сил и времени.
Поначалу Рая не особенно обращала внимания на частые вызовы мужа на работу, но когда начала подрастать дочь, появилась необходимость хоть в какой-то, но постоянной помощи. Понимая, что работая в системе МВД, он так и будет дёргаться   даже находясь вне службы, ожидая вызова, стал думать о новом приложении своих сил, где бы не было постоянных дёрганий.  Рае эта идея пришлась по душе и она как-то сказала:
- Сходи ка ты на станкостроительный. Механики везде нужны. Только не на автобазу, а в цех, тогда тебя может не будут так дёргать. Сейчас нам нужно успокоение для будущего нашей Верочки. В детстве малыши должны жить в радости и спокойствии, тогда и их взрослая жизнь будет гармоничной и целеустремлённой. Характер у детей формируется в раннем возрасте и мы должны позаботиться об этом. Работая механиком шестого цеха завода Жданов, наконец, почувствовал, что живёт так, как живут другие, может планировать свободное время по своему усмотрению. И хотя это звучит банально, он начал жить как все люди. Понятно, что Раю это вполне устраивало. Мужа перестали мучить вызовами на работу в неурочное время, да и работа ему пришлась по душе. Он спокойно справлялся с тем объёмом, который должен был решать повседневно:  эксплуатация всего, что обеспечивало функционирование всего сборочного цеха – водоснабжение, теплоснабжение, вентиляция и множество мелких работ, что обеспечивали работу сборщиков станков. Создалась не написанная никем идиллия – он со своей службой подходил как нельзя лучше серьёзному коллективу, помогая ему справляться с плановыми заданиями по выпуску так необходимых народному хозяйству страны станков.
Ощущение своей необходимости Жданов чувствовал не только на заводе, но и дома. Теперь у
них с Раей появилась возможность планировать и своё свободное время, уделяя внимание как отдыху, так и развлечениям, что было просто необходимо растущей Верочке. Но даже в этой идиллии появилась маленькая трещина. И он сам и Рая, понимали, что им пора уже подумать о собственном жилье, чтобы сестрёнки и брат стали чувствовать себя полноценными хозяевами дома. А вот эту их проблему завод не мог решить даже в ближайшей перспективе и Жданов стал подыскивать новое место работы, где могли гарантировать семье хоть какую-то жилплощадь. Человек всегда находит то, что ему нужно, если направляет свои усилия в нужном направлении. И вскоре, совсем неожиданно, ему удалось найти такое место на Бурмашзаводе. Та же должность, тот же объём работ и перспектива получения правда только малосемейного общежития, а позже и квартиры. Теперь у него появилась цель к которой стоит стремиться и эта маленькая цель на перспективу как-то скрашивала и воодушевляла их с Раей. Только теперь он окончательно понял, что добился в жизни всего к чему так неустанно стремился. И это успокоение не расслабило его. Более того, подвигло на новые, пусть и мелкие свершения. Он, наконец, понял, что ему следует всерьёз заняться приведением в порядок их уютного старенького домика. Требовалось приложить не только руки, но вложить и средства для серьёзного ремонта. Им придётся когда-то съехать на новое место, оставив дом младшему поколению. Их с Раей зарплаты недостаточно для всего, что требовало изменений. И тогда он нашёл простой выход в сложной ситуации – пришёл на железную дорогу и предложил свои услуги. Там с радостью приняли добровольца, сильного, аккуратного и, как оказалось, честного. Мытьё цистерн, уборка вагонов после выгрузки из них строительных материалов, просто разгрузка пульманов, приходящих на станцию. Всё это и многое другое, которое ему поручалось руководством станции, он делал аккуратно и споро и эта его деятельность не отражалась на основной работе, она выполнялась не в рабочее время. На заводе к нему по-прежнему относились как к надёжному  и перспективному специалисту и руководителю, и вскоре им с Раей вручили ключи от комнаты в малосемейном общежитии. Теперь Рая была совершенно независимой и могла заниматься в полном объёме воспитанием подраставшей дочурки. Маленькая Вера росла осмысленной и целеустремлённой в своей детской любознательности. И Семён Митрофанович, и Раиса Игнатьевна были довольны всем, а если просто, то были счастливы, что всё у них складывается как нельзя лучше. Но эта стабильность нарушилась самым неожиданным образом. Однажды Жданова пригласили в партком завода и предложили подумать о новой работе в другой, известной ему области. Обком партии призывал самых активных и неравнодушных членов партии на подъём сельского хозяйства. Без него невозможно было возродить страну после урагана военного лихолетья. Селу требовались квалифицированные кадры и Жданов подходил для этого по всем статьям. Член партии, офицер, прошедший две войны, механик по сельхозтехнике. Именно такие специалисты требовались обновлённым машинно-тракторным станциям.
Решение об очередном переезде в глубинку из областного центра, каким был Куйбышев, не обрадовало Раю, но она, привыкшая ко всему, сказала:
- Смиримся. Похоже это перст судьбы. Не пропадём. В первый раз, что ли? Жить на природе намного лучше, чем в городе.
3. Мусорка.
Жданову пришлось поневоле изучить расположение районов области. Где этот Новый Буян, а тем более Мусорка, он не знал и добираться туда в ноябре месяце, в холоде, не так-то и просто, особенно от Буяна до Мусорки, села, затерянного в заснеженных просторах. Здесь, на строящейся машинно-тракторной станции, давно ждали грамотного заведующего мастерской. Ему сразу пришлось включиться в работу и по строительству мастерских и по подготовке поступившей на станцию техники к новому сезону весенних полевых работ. Зима хороша тем, что даёт людям время на раскачку, но не на расслабление, потому что весна не любит не подготовленных.
В Мусорке Жданова встретили настороженно. Сразу же определили на постой к Титовым, потому что здесь не было вообще никаких служебных помещений. И уже на следующий день он приступил к исполнению обязанностей заведующего. Работ в мастерских было, что называется, выше крыши. В сараях, не приспособленных к ремонту и обслуживанию техники, было холодно и неуютно, но регламент не считался с метеоусловиями. Особого внимания требовали уже послужившие людям колёсники ХТЗ. Слесари-ремонтники относились к ним, как к старым знакомым и боязливо поглядывали на новенькие гусеничные СХТЗ-НАТИ. Так же настороженно отнеслись они и к новому заведующему, но вскоре, после того, как Жданов дал несколько дельных указаний по обслуживанию новой техники, к нему стали прислушиваться. А там, где ему казалось, что дело идёт не так, он брал в руки инструмент и сам производил необходимую работу. Это сразу расположило к нему местных ремонтников, считавших, что лучше них здесь никто и ничего не понимает.
Уже через пару месяцев он не просто обжился, но целиком вжился в коллектив, завоевав необходимый авторитет, без которого на селе невозможно чувствовать себя полноценным человеком. Ощущению своей необходимости и значимости помогало ещё и то, что теперь он был не один. Рядом была Рая с маленькой, но уже всё понимающей Верой, которой жизнь в заснеженной Мусорке казалась не хуже городской. Здесь была полная свобода во всём и приволье, чего не было в тесном городском общежитии. Да и самому Семёну Митрофановичу, привычному к труду с детства, работа в мастерской пришлась по душе и он, наконец, понял, что этот переезд полностью расширил горизонт его жизненного пути. Он не просто понимал, но и
чувствовал, что немаловажно для каждого человека, что эта работа именно то, что ему подходит и необходимо. Полная свобода и самостоятельность, что вообще всегда раскрепощает каждого руководителя, если у него есть желание не только творить, но дерзать.
Работа в мастерской ему действительно нравилась. С одной стороны техника, с которой он давно на «вы», с другой – люди, которые сроднились с ним, признав за своего. У него в душе торжествовала гармония. Он верил и в технику, и в людей, понимая, что один в поле не воин. На ремонте трудились настоящие мастера-умельцы, бывшие крестьяне-земледельцы. В МТС их привлекала не только техника, которую им хотелось освоить, но и деньги. В своих коллективных хозяйствах они работали за трудодни, а здесь им давали реальные деньги, что возвышало их в глазах односельчан. К тому же в мастерской у них был руководитель, лишённый апломба и зазнайства, простой и доступный. Он мог, если требовалось, когда поджимали сроки, засучить рукава и встать рядом с ними. Он ощущал и доброту, и великодушие, которые не каждый видит в крестьянских мужиках.  А по весне, когда вся техника была уже на полях и работала без остановок, кто-либо подходил к своему Митрофановичу и, извиняясь, приглашал в выходной поучаствовать в вылазке на природу. Рыбалка скрашивала их однообразную жизнь, давая возможность расслабиться и раскрепоститься. А порой и снять излишнее напряжение. И здесь, на лугу, около озера, собравшись вокруг казана с закипавшей ухой, они  действительно раскрепощались, становились такими, какими и сотворила их природа – добрыми и сердечными.
В своём Митрофаныче они души не чаяли и больше всего на свете боялись потерять такого руководителя-друга. Они видели рядом других, у которых главным было «я сказал». Таких шапкозакидателей они особенно побаивались, хотя и выполняли их указания бесприкословно. От них они не ждали добра, только наказания или неприятностей. Доверия к ним у них никогда не было. Другое дело, Митрофаныч, свой в доску к тому же технически грамотный и, что немаловажно, справедливый. Они прощали ему излишнюю требовательность, считая её продолжением цельной натуры.
Работа по ремонту и обслуживанию сельхозтехники нравилась Семёну Митрофановичу. Это видела и ощущала Раиса Игнатьевна, старавшаяся создавать мужу необходимый и спокойный тыл. А Верочка каждый вечер встречала папу на пороге дома, бросалась к нему на руки, обнимая огрубевшую от солнца и паров масел шею своими гибкими ручками-лианами. Рая наблюдала эту идиллию и её сердце проникалось особенной, непередаваемой любовью к мужу. Мысленно она благодарила судьбу, пославшего ей того бравого капитана, которого она чуть не оттолкнула от себя сообщением, что она не одна. У неё такой серьёзный довесок – две сестрёнки и братец, которых ещё придётся воспитать для вхождения в жизнь. И что её тогда больше всего удивило и поразило, его это не расстроило, не оттолкнуло, наоборот, приблизило и их отношения сразу
приняли серьёзный, почти семейный оборот.  Ещё до свадьбы он отдавал ей своё жалованье и это вконец расположило Раю к нему.
Конечно, она немного испугалась, когда обком партии снова направил мужа в село, но прибыв на место, удивилась не только красоте здешней природы, но и спокойствию и доброжелательности людей. Её радовало и то, что и Сеня быстро вникал в рабочий ритм станции, стал нужным специалистом, которым дорожили как рабочие-ремонтники, так и руководство.
 У Семёна Митрофановича появилось много идей по совершенствованию ремонтной базы, но тут что-то снова стало меняться в его судьбе. Занятый работой, он не знал и не чувствовал, что за ним наблюдают. И кто знает, то ли боязнь руководства растущего авторитета заведующего мастерской, то ли ещё что, ему вдруг стали предлагать возможные варианты смены работы. Но Семёну Митрофановичу никуда не хотелось уходить с Мусорки, хотелось достроить помещения мастерской, сделать кое-какие приспособления для ремонта двигателей. Да и Рая была при деле, работая здесь же инспектором по кадрам. Они оба видели, что всё у них получилось как надо. Хорошая, очень нужная работа, замечательная местность с переменными пейзажами, хорошо освоившая деревенскую жизнь, растущая дочурка. Они ничего не хотели больше. Но и здесь, как уже дважды случалось в его биографии, вмешался случай. На деятельность энергичного заведующего мастерской, хорошо разбиравшемся в ремонте сельхозтехники и строительстве, уже давно положили глаз в райкоме партии. Но пока присматривались, приберегая на случай какого-либо прорыва. Восхищало то, что Жданов умеет не только принимать и ставить перед собой и другими цели, но, что особенно важно, целеустремлённо и напористо, добиваться их исполнения. Срабатывало то, что в жизни случается с каждым. Слава, хорошая и плохая, обычно идут впереди человека, расчищая или притормаживая его путь. Понятно, что Жданов ни о чем не догадывался, продолжая работать и жить жизнью сельского труженика, которого больше всего волновала судьба закреплённых за МТС хозяйств.    
Раю здесь тоже всё устраивало и единственное, что её беспокоило, это странное название села «Мусорка». Будто они были хуже, не так опрятнее, как другие, соседние сёла. Но это продолжалось не долго. Прислушавшись, она поняла, что жители уже давно дали селу любовное, не имеющее к быту, название «Мусора». Да и Сеня считал, что село это имеет длинную, уходящую в века историю.
-Знаешь, Рая,- как-то сказал он, - когда подъезжаешь к плотине строящейся ГЭС, видишь, что в этом месте Волгу перегораживал остров. Гидростроители не тронули его, вписали в тело плотины. С нашей стороны они возвели шлюзы для прохода судов, а с другой, Жигулёвской, саму станцию с мощными генераторами.  Но мало кто задумывается, что происходило здесь в
глубокой древности. Мостов не было, а как монголо-татары преодолевали водную преграду? Сдаётся мне, они шли мимо нашего села, мусорили здесь, а дальше их путь проходил через Ташлу к Узюково и к Васильевке. Там меж озёр, в низине, они отдыхали, набираясь сил, подходили к реке близ нынешних шлюзов и переправлялись, держась за хвосты лошадей, сначала на тот остров, а затем, отдохнув и набравшись сил, перебирались на другой берег Волги. Преодолев небольшой косогор, они оказывались в сердце Жигулей, где слева и справа была вода Волги и Усы, а впереди – прямая дорога в пределы русских княжеств.
- Сень, ты это сам придумал? – спросила она, радуясь за мужа, - тебе бы стать историком.
- Ну нет, я выбрал землю и как видишь, не прогадал. Трактора и сельхозтехника облегчают труд селянам, а это не может не радовать.
4. Колхоз «Родина»
Но эта идиллия вскоре была нарушена самым неожиданным образом. Как-то вечером, вернувшись с работы, он сказал:
- Завтра утром я должен быть в Новом Буяне, в райкоме партии.
- По какому вопросу?
- Не знаю, скорее всего по работе.
Они забыли об этом разговоре сразу, как только услышали слова, уже нежившейся в постели Веры:
- Папа пришёл!
Далее всё шло как обычно бывает дома у любящих супругов. Ужин, приготовление ко сну, неизбежные ласки Верочки и глубокий, такой желанный и необходимый сон.
Утром к их дому подали сани и Семён Митрофанович уехал в Новый Буян, ещё не зная, что уезжает в новую жизнь.
Вызов в райком партии всегда настораживал своей непредсказуемостью. Хорошо, если приглашали на заседание, где рассматривались вопросы по пропаганде передового опыта или подготовки к встрече очередного революционного праздника с обязательными демонстрациями трудящихся, подтверждавших своим присутствием нерушимую связь с руководящей партией, а заодно и преданность марксизму-ленинизму. Хуже, если приглашают без темы. А это значит в лучшем случае снимут стружку, проработают до сердечных колик или, что было уже катастрофой на всю оставшуюся жизнь, объявят выговор с занесением в учётную карточку.  Приглашение Жданова в райком никак не аргументировалось. Да и то верно, он не входил в
состав категории руководителей над которыми висел дамоклов меч самой демократичной и человечной партии в мире. Туда, как правило, приглашали в основном уже состоявшихся руководителей основных звеньев района – председателей колхозов, директоров совхозов и небольших предприятий районного значения, но никак не заведующих мастерскими. Когда он, войдя в приёмную первого секретаря РК ВКП(б) вопросительно посмотрел на женщину-секретаря, та, поняв намёк, молчаливо пожала худыми плечами, подтверждая тем самым свою неосведомлённость. В кабинет первого входили члены райкома незнакомые Жданову. Новый Буян территориально располагался в стороне от местных наезженных дорог Кирилловка-Мусорка-Узюково-Васильевка-Ставрополь-на-Волге и никто из них прежде не засветился на территории новой МТС.  Он знал в лицо только первого секретаря Корнеева Евгения Дмитриевича, который как-то заезжал к ним, даже зашёл в мастерскую посмотреть как здесь ремонтируют сердца тракторов и комбайнов. Он молча прошёлся по участку, спросил только все ли люди проявляют прилежность в работе и получив утвердительный ответ, поспешил к ожидавшей его машине-вездеходу.
Жданова пригласили в кабинет после того как зашёл последний из членов райкома. Войдя, увидел, что в его сторону повернулись все присутствующие, сидевшие за длинным столом и ему, человеку не робкому стало как-то не по себе, хотя, мысленно пройдясь по последним месяцам своей работы в МТС, он не замечал за собой никакого нарушения.
Молчание длилось недолго. Секретарь сказал:
- Вот он наш неутомимый труженик-ремонтник сельхозтехники, так необходимой на полях хозяйств. Но мы пригласили его не по ремонтным делам.
Он сделал паузу, давая возможность Жданову хоть как-то сосредоточиться, может даже снять напряжение от необычности приглашения в райком.
Затем, обратившись к Жданову, сказал:
- Мы внимательно наблюдали за вашей работой, прислушивались к мнению людей, окружающих вас, ещё более внимательно изучили ваш послужной список и на службе в вооружённых силах, и в мирное время после ухода в запас. Нас восхитило то, что на фронте вы, участник двух войн, не изменили полученной в училище специальности. Руководя технической службой полка, находясь непрерывно на передовой, помогали огнём пушек ускорить разгром врага, следовательно и сохранить многие человеческие жизни. И в мирное время вы продолжаете идти не спотыкаясь по однажды выбранной вами дороге жизни. Проанализировав всё это, мы пришли к выводу, что вам следует подняться ещё на одну ступень по служебной лестнице. Вы родились в крестьянской
семье, окончили сельхозтехникум до призыва в Красную Армию и вам любой сельский труд знаком не понаслышке.
Он сделал небольшую паузу, давая возможность присутствующим осознать сказанное, затем продолжил:
- Мы хотим предложить вашу кандидатуру на должность председателя колхоза «Родина», который создан на базе двух довольно слабых – имени Молотова и Хрущёва, где дела идут не так, как нам хотелось бы. Скажу сразу: эти два колхоза организовывались на базе пяти хозяйств, которые никак не вписывались в число рентабельных. Но и эти два хозяйства, несмотря на обязывающие названия, продолжили ту убыточную линию. Это никак не согласуется с нашим подходом к сельскому хозяйству, не поднимали на должный уровень жизнь сельских тружеников, хотя в соседних сёлах Ульяновской области в подобных хозяйствах совершенно другие показатели. Там люди живут как и положено при социализме, где каждому всё даётся по труду. Мы хотели бы услышать ваше мнение по данному вопросу.
Вопрос Евгения Дмитриевича застал Жданова врасплох, он на несколько секунд ушёл в себя, представив, что сказала бы по этому поводу Раиса Игнатьевна и совершенно неожиданно для себя произнёс:
- Я хотел бы посоветоваться с женой.
Воцарилось молчание, которое нарушил Корнеев:
- Мы изучили биографию и Раисы Игнатьевны. Радует, что в своё время она была активисткой обкома партии, следовательно она просто не может не согласиться с нашим предложением.
Отступать было некуда и Жданов сказал:
- Можно попробовать.
Неожиданно все засмеялись. Присутствующим нужна была разрядка. И первый произнёс, улыбаясь:
- Попробовать хотят многие, но у нас нет времени на пробы. Мы хотим иметь достойного руководителя хозяйства сейчас.
Снова воцарилось молчание. Жданов понял, что его лишили выбора, поставили к стене.
- Хорошо, согласен. Но если у меня получится, как и у других, заранее прошу прощения.
- Прощения вы не получите. Нам нужен хороший результат, а он возможен только при хорошем руководстве.
Всё последующее время до общего собрания колхозников Семён Митрофанович провёл в бесконечных диалогах с собой и с Раисой Игнатьевной. Уже на следующий день, перед общим собранием, Рая сказала:
- Я много думала о твоём выдвижении, Сеня, и пришла к однозначному выводу: ты твёрдый, упрямый, но главное, разумный человек и руководитель. У тебя всё получится, если сам того захочешь. Мы с дочуркой благословляем тебя на этот подвиг.
Описывать каким бурным было собрание нет смысла. Кто общался с сельскими тружениками в те годы не понаслышке знает, люди всегда говорили о том, что думают, рубили вслух правду-матку не стесняясь присутствия высокого начальства. Главная мысль сквозила через все выступления, дела в хозяйствах шли плохо от того, что председатели больше думали о своём кармане, забывая, что надо прежде думать о людях.
Руководству не нравилась эта стихийность, но для них было главным избрать нужного, рекомендованного им руководителя, а дальше как получится. Вроде как сам народ избрал того, кого хотел и если что, то с него и спрос. Да и претензии следует предъявлять к самим себе, а это не так просто.  Не обошлось и без казуса. Когда Жданову предоставили слово, руку поднял какой-то древний старик в видавшем виды полушубке, спросил:
- А как насчёт воровства и самогонки?
- Я родился на Дону. У нас не принято увлекаться горячительными напитками, а если и употребляли, то по большим праздникам, на свадьбах, но пили в основном горилку с перчиком. И самое главное, я никогда не видел лежащих в траве мужиков. А насчёт воровства, скажу. Я никогда этим не злоупотреблял, но в народе не зря говорят:  с кем поведёшься…  Если вы мне доверяете, то будьте любезны запастись терпением, заставлю работать всех, даже тех кто от этого отвык. Иначе у нас ничего не получится. Не зря же говорят: не потопаешь, не полопаешь.
Жданов не мог обещать людям лучшей жизни, понимая, что им уже много раз обещали, но все обещания обращались в прах. Проголосовав за Жданова, люди уходили с собрания со смятением, понимая, что хуже того, что у них есть сейчас уже не может быть. Потому что это был самый край их жизни.
Утром он встал раньше обычного. Наскоро позавтракал, достал заброшенные в чулан валенки, надел ватные брюки и полушубок. Молча, не говоря ни слова, пошёл к двери.
Наблюдавшая за ним Рая, спросила только с чего он начнёт свой первый день.
- Со знакомства с хозяйством и с людьми. Буду смотреть, слушать и учиться деревенскому ремеслу.
Он посмотрел на жену тёплым взглядом, сказал тихо, чтобы не разбудить дочурку:
- Здесь как в армии, всё зависит от людей. Если они поверят в меня, у нас всё получится. Буду стараться, чтобы каждый специалист занимался своим делом, продумывал всё до мелочей. В армии говорили: каждый солдат должен знать свой маневр. Получается, что снова заступаю на службу.
Подходя к правлению, увидел сани с запряжённой лошадью. На лавочке сидел возница, одетый в старый кожух и валенки. Когда Жданов подошёл ближе, встал, представился:
- Зовут меня Вихрев Алексей Михайлович. Я отвечаю за упряжь для разъездов, а вообще-то я конюх.
Жданов назвал себя, на что Алексей Михайлович ответил:
- Мы уже всё о вас знаем.
- Хорошо, Алексей Михайлович, будем работать. Пусть лошадь с часок отдохнёт, потом поедем в Пески, на ферму.
- Далековато по зимней дороге.
- Ну что ж, так надо.
Он вошёл в контору, где уже находились бухгалтер и несколько членов правления, сказал, чтобы снять некую неловкость начала:
- Знаю, дела в колхозе плохи, но вы не убивайте меня цифрами. Рассказывайте, что плохо и почему. Дайте возможность хоть немного войти в курс дела.
Молча выслушивал каждого, что-то записывал в толстую тетрадь, вопросов не задавал и не подправлял. Члены правления, привыкшие к разносам и ценным указаниям, услышали только, с завтрашнего дня он будет приглашать к себе руководителей с конкретным анализом дел, а сегодня объедет все отделения и фермы, чтобы иметь полное представление обо всём, что лежит наплаву.
За день он объехал все отделения и фермы, познакомился с руководителями, назначил встречу с докладами о состоянии дел.   
Ферма в Песках произвела на него удручающее впечатление. Старое здание коровника,
сквозняки из щелей в давно не ремонтировавшихся дверях и крыше, неубранность не только стойл, но и общего прохода. Заведующий фермой понимал состояние председателя, молча наблюдавшего открывшуюся картину.
- Коров кормить нечем, - зачем-то сказал он.- Сейчас даём сечку из соломы, завезённую из Ульяновской области, вперемешку с остатками сена.
Голодные коровы мычали, словно подтверждая слова заведующего.
-  Почему мало заготовили кормов?
- А кто меня слушал? – в оправдание сказал заведующий.
- А почему плохо убрано в стойлах?
- Так и убирать некому.  Скотник, он же сторож, отоспится, придёт и уберёт.
Жданов не стал больше ни о чём расспрашивать заведующего, попросил передать зоотехнику, чтобы завтра была в правлении с докладом о работе.
Встреча с председателем заставила многих руководителей задуматься. Не было привычных криков с разносами и матом, не было и явного недружелюбия. Они понимали, что у этого председателя другой подход к работе и энергию он приберегает для дела. Это сразу настораживало, взывало к размышлениям о работе, о жизни. Что-то должно было произойти, если он так ставит вопросы.
Жданов присматривался ко всем, кто возглавляет ту или иную службу. От них многое зависит, прежде всего настрой руководимых ими людей, но и их самих следовало настроить в соответствии с требованиями времени. Этого и добивался Жданов. Работа каждого подразделения должна быть эффективной, тогда и в колхозе произойдут необходимые перемены.
Первый анализ показал удручающую картину: миллионные долги хозяйства, низкие доходы от всех форм хозяйствования. Везде, куда ни кинь, убытки. Но так же работать и полноценно жить нельзя. И это видение беспросветности стало не уничтожающим, а наоборот, подстёгивающим фактором, стимулом для самого руководителя. Он понял главное, надо сейчас, с самого начала, сразу, покрепче закрутить гайки. Дать возможность понять и осмыслить своё положение всем, что так дальше жить нельзя. Он продолжал встречи с конкретными людьми, малыми руководителями-бригадирами, специалистами малых звеньев в большой цепи, понимая, что перебираясь по ступеням управления, он в конце концов доберётся до истины, почему в хозяйстве всё обстоит так плохо. Он знал, что жизнь всегда выведет на нужную дорогу, если её сознательно и целенаправленно ищут. И он искал неистово, с какой-то маниакальной               
настойчивостью и постоянством. Закончив встречи с самым нужным звеном, со звеньевыми и бригадирами, он поднялся выше. Стал приглашать на отчёт руководителей отделений, главных специалистов. Выслушав, он задавал им один и тот же вопрос:
- Почему у нас всё так плохо, чем мы хуже соседей-ульяновцев?
И если следовал невнятный ответ, он долго молчал, обдумывая услышанное, давая понять собеседнику, что это он сам задаёт вопросы, позволяя взглянуть на себя со стороны. И, заканчивая разговор, просил подумать как сделать работу эффективнее, чтобы от неё была выгода хозяйству.
Закончив встречи со всеми, кто реально влиял на показатели хозяйства, засел за анализ главных направлений. Долг колхоза составлял девять миллионов рублей, при том, что покупательная способность рубля была очень высокой. Хорошо пообедать в той же столовой МТС можно было за рубль. Как возвратить долг и чем, он пока не знал. Знал только, что для этого необходимо приложить максимум усилий всем, кто здесь живёт и трудится. А пока здесь было то, что было. Коров кормили соломой, завозимой с хозяйств Ульяновской области. Коровы ютились в разваливающихся от времени коровниках. Урожай с собственных полей зерновых составлял девять центнеров с гектара. Вбросили в землю шесть, сняли девять, если учесть затраты на посев, уход за посевами, уборку, получалось, что работали себе в убыток. На фермах не хватало доярок, люди не хотели работать за палочки, так называли трудодни, на которые неизвестно что и когда могли получить по осени. Такое положение прочно установилось по всем направлениям хозяйствования. Он понял и ещё одно: мало требовать с людей по полной мере. Надо им ещё и помогать, чтобы они могли не только увидеть свет в конце туннеля, но и ощутить реально результаты своего труда. Хотя бы малые и как можно скорее.
Он внимательно выслушивал главных специалистов хозяйства: главного инженера, главного зоотехника, ветеринара и главного агронома. Выслушав, задавал им вопросы, которые многих ставили в тупик. Почему, например, на ферме в Песках, где ощущается дефицит доярок, до сих пор нет машинного доения, облегчающего труд и уменьшающего численность персонала. Почему в хозяйстве нет единой политики в отношении коров дойного стада. Оно беспородное, а это и удои, и жирность молока. Почему не продумывается вопрос о сбалансированном питании скота в зимнее время. Корм должен содержать не только привычное сено, но и силос, и различные вико-овсяные смеси. Этих почему было так много, что руководители, уходя из правления, в корне меняли образ мышления. Они, наверное, как и он, понимали, что сделать это сразу, вдруг, не получится, но к этому надо стремиться.
Его особенно порадовал разговор с агрономом Анастасией Петровной Соныгиной, хрупкой и застенчивой по молодости девушкой. Она изложила на бумаге всё, что делалось на земле,
начиная с севооборотов, посадки, ухода, уборки и хранения урожая. Особо подчеркнула значение чистых паров. На бумаге получалось довольно гладко, но почему тогда такой результат? Анастасия, стесняясь, ответила:
- Сама не могу понять. Вроде всё делаем правильно, а результата нет.
- Вспомните, какой урожай зерновых здесь был самым лучшим?
- Одиннадцать центнеров с гектара.
- Но это же мало.
- Я понимаю.
- И что надо сделать, чтобы преодолеть этот рубеж?
Анастасия задумалась. Она хотела сказать, что надо соблюдать все существующие приёмы зе6мледелия, которые она изложила на бумаге, но сразу сообразила, что может последовать контрвопрос «это вы уже проходили».
Анастасия Петровна всё ещё соображала, что можно предложить председателю, но он поторопил её.
- Какими семенами в зиму засеяны площади хозяйства?
- Районированными.
- И что мы можем ожидать в этом году?
- Максимум одиннадцать центнеров. Если погода не подведёт, то может и больше.
Сказав это, Анастасия вдруг вспомнила шуточное выражение, ходившее среди земледельцев, возможно  и Семён Митрофанович его тоже слышал: «Был бы дождик, был бы гром, нам не нужен агроном!». Она, глядя в глаза председателю, сказала то, что предлагала ранее прежним руководителям, но не находила поддержки:
- Нужно уходить от районированных сортов и внедрять передовые. Нужно съездить в Краснодар к великому селекционеру Лукьяненко Павлу Пантелеймоновичу. Кубань давно славится урожаями. Там нормой стало получать по тридцать и более центнеров с гектара на круг всех видов пшениц.
Семён Митрофанович ответил после некоторого раздумья:
-  Если надо, будем искать пути. Возможно это то, что нам необходимо.
Анастасия Петровна сказала, что это предложение не особенно поддержали в районе, оно потребует определённых финансовых затрат.
- Ладно, - сказал Семён Митрофанович, заканчивая разговор, - это мы обдумаем и постараемся решить.
Когда Анастасия уходила, он подумал, да не просто подумал а скорее позавидовал ей, хрупкой, молодой, взвалившей на себя весь груз агрономических работ в хозяйстве, где площади исчисляются не гектарами, а тысячами. Их следует постоянно держать в памяти, а следовательно, по ним надо ходить пешком. Иначе знать и понимать ничего не будешь. Он подумал о том, как же трудно ей справляться с такой непосильной ношей и сразу же поставил сам себе задачу, как-либо решить этот вопрос, найдя Насте достойного помощника.
Но Семён Митрофанович отличался от статистических руководителей не только знаниями, но и ещё чем-то, привитым ему в армейской жизни. Там в ходу был слоган: « Не можешь – научим, не хочешь – заставим».  И первым почувствовал это главный инженер Анатолий Николаевич Лапшов. На ближайшем совещании со специалистами, спросил как обстоят дела с механизированной дойкой в Песках.  Когда он задал этот вопрос, многие заулыбались, предчувствуя ответ, что пока никак. Но Лапшов обстоятельно изложил все трудности со снабжением, посетовал, что в районе к этому отнеслись с прохладцей. И услышал в ответ:
- C завтрашнего дня я сам поступаю в ваше распоряжение как слесарь-ремонтник. Я слышал, по первой специальности вы техник-электрик. Вот мы и потянем вместе этот воз.
Возможно многие восприняли это как шутку, но Семён Митрофанович никогда не бросал на ветер слова и действительно, на следующий день, как и обещал, с обеда, засучив рукава уже полинявшей гимнастёрки, работал рядом со сборщиками. Он заметил, что люди работают сноровистее, когда он рядом с ними. Почему-то сразу находятся и недостающие детали, все стараются не подвести друг друга. В селе разговоры и смешки утихли, когда система заработала и люди убедились, что их Жданов не пустослов, а человек дела.
 Ему казалось, что всё идёт как надо, он уже и сам замечал изменения, люди стали как-то сноровистее и основательнее работать, но ему и этого казалось мало. Он уже подумывал о персональной ответственности бригад и звеньев за исполняемую работу – хозрасчёт. Именно он позволит поднять эффективность труда, перейти от трудодней к денежной оплате, что явилось бы огромным стимулом и остановило возросшую тенденцию оттока людей на предприятия растущего Ставрополя-на-Волге. Мыслей было много, люди поддержали его и когда он предложил на общем собрании изменить название хозяйства «Родина» на «Победу». Они отнеслись и к этому серьёзно, понимая, что председатель ставит цель, которая может завлечь всех. Заглядывая вперёд он думал о том, чтобы выпускники местной школы связывали свою будущую жизнь с работой на земле. Для этого нужно организовать ученические бригады,
выделив школе часть земли. Нужно также производить обучение школьников на курсах механизаторов, а наиболее способных направлять на обучение в техникумы и ВУЗы за счёт колхоза, чтобы они потом, став специалистами, возвращались на родину. Он замыслил сделать Мусорку кузницей кадров не только для своего села, но и для всего района. Он уже видел Мусорку похорошевшей, с добротной школой, новым домом культуры. А главную улицу, что идёт вдоль взгорья, с домами мало чем отличающимися от городских квартир по удобствам. И это здесь, на первозданной природе, где воздух всегда чист и свеж, где всё родное и памятное с раннего детства, потому и самое дорогое. Но масштабные мечты пока сдерживались финансами, требовалось время для их осуществления. Он прекрасно понимал, что достичь поставленных целей можно только одним путём, подняв животноводство и полеводство.
Возвратившись с фермы, где всё же удалось, наконец, запустить систему доильных аппаратов, застал Раю в каком-то беспокойстве. Присмотревшись, сказал:
- На тебе лица нет, Рая.
Она внимательно посмотрела на него, сказала тихим, упавшим голосом:
- Выйдём во двор, Сеня. Верочка, не дождавшись тебя, уснула.
Во дворе они присели на лавочку.
- Ну, говори, что тебя так опечалило?
- Уезжать надо отсюда, Сеня.
- Почему?
- В Куйбышеве я чувствовала себя спокойнее.
- А здесь? Здесь такие простые люди, такая нетронутая природа, чистый воздух, живи и радуйся.
Вместо ответа Рая достала из кармана халата сложенный вчетверо листок.
- Сегодня доченька подняла во дворе, около почтового ящика. Я раскрыла и вот что увидела.
На чистом листе из ученической тетради в клеточку, корявыми буквами, изменённым почерком, начертано: «Круто берёшь, начальник, поостерегись!».
Прочтя, он сложил листок, сказал тихо:
- Сохрани для истории. Считай это моей первой трудовой наградой. Появились недоброжелатели. Значит я на правильном пути.
- И ты не боишься?
- А чего мне бояться? Бог не выдаст, свинья не съест. И ещё пожалуй главное: взявшись за гуж, не говори, что не дюж!
Он помолчал какое-то время, словно обдумывая и взвешивая случившееся, потом сказал:
- Если угрожают, то точно ничего не предпримут. Написал тот, кто сам не может предложить ничего другого. Но я уверен, в хозяйстве много людей порядочных, работоспособных и талантливых, вот на них я и буду опираться. А такие хлюсты сами отойдут в сторону.
Больше они ни о чём не говорили. Рая догадалась, что сейчас надо накормить мужа и предложила возвращаться в горницу.  Она мастерски готовила разные щи-борщи и всякие разности по сезону включая салаты и окрошку. Иногда Сеня, если не ездил в район, заходил домой и с удовольствием съедал всё, что жена ставила на стол. Голод был вынужденным. Вставая рано, завтракал на ходу. Напряжение, вызванное объездами полей, встречами с бригадирами, работавшими в поле, посещение ферм, решение всевозможных вопросов постепенно выматывали силы и ежедневные обеды дома становились нормой, своеобразной разрядкой. Иногда, во время уборки, он просил не ждать на обед, потому как на стане, где людей кормили сытным обедом, те, увидев председателя, делали всё, чтобы он остался с ними. Он садился за длинный стол и слушал всё о чём они говорили. Иногда разговор выходил за рамки уборки, больше всего людей волновали вопросы обустройства подрастающего поколения и тут ему приходилось раскрывать заранее все секреты подготовки молодёжи села к взрослой жизни. Радовало, что председатель видел перспективу и работал над её претворением.  Но сегодня он обещал быть дома и Рая ждала мужа, поглядывая на часы. Он мог задержаться на немного, но даже это было не в его правилах. Поэтому, когда он появился на пороге, спросила:
- Что-то случилось, Сень?
- По большому счёту ничего особенного, более того, даже приятное, потому что неожиданное. Я уже собрался идти домой, как вдруг открылась дверь, вошли двое. Он высокий, ладный и симпатичный молодой человек и она, застенчивая и тоже симпатичная молодуха, и, как мне показалось, в положении. Увидев меня, парень спросил каким-то стеснительным и тихим голосом:
- Вы председатель?
Я подтвердил его предположение и спросил встречно:
- Чем могу быть полезен?
Молодой человек протянул мне диплом, сказал:
- Я агроном. У меня было направление в соседний колхоз, но там, как мне объяснили, сейчас нет вакансии. Пришлось от Бинарадки к вам добираться. Может мы с женой пригодимся здесь?
- Она тоже агроном?
- Нет, она будущий историк.
- Историк подойдёт нашей школе.
Я не стал ни о чём расспрашивать юношу, спросил только имя. Он замялся, покраснел, сказал, стесняясь собственных слов:
- Сомов Джон Филиппович.
Я помолчал какое-то время, обдумывая, что Джон для села будет непривычным. Лучше было бы Иван и, может потому, спросил:
- А как жена вас зовёт?
- Любовь Михайловна называет Женей.
- Так и мы будем вас величать. А если когда-либо придётся представлять к награде, напишем так, как в паспорте.
Молодой человек улыбнулся, даже не пытаясь скрыть радость. Улыбалась и его миловидная, очень юная супруга. Я отвернулся, дал указание на оформление его агрономом, попросил подыскать им пристанище, сказал, чтобы Джон-Евгений повстречался с главным агрономом Анастасией Петровной Соныгиной.
- Входите в курс дел, а когда освоитесь немного, мы обязательно побеседуем.
- Знаешь, Рая, мне этот Джон как-то сразу приглянулся. Только настоящий мужчина может называть свою половину по имени-отчеству. Притягивала и его врождённая стеснительность. Значит он человек совестливый. Сдаётся мне, что из него в будущем выйдет толк и колхоз получит ещё одного хорошего специалиста. Агрономия ведь не простая наука и не каждому она даётся. Агроном на селе как никто другой должен любить землю-кормилицу.
5. Герой труда. 
Все первые годы правления Жданов не менял тактику, постоянно держал под контролем руководителей всех служб, отделений, ферм. Особое внимание уделял самым малым – руководителям бригад и звеньев. В зимнее время круг забот сужался, на очереди стояли подготовительные работы по ремонту техники. Весна любому земледельцу предъявляет самые высокие требования. А его настойчивость, постоянные требования ко всем, не всем нравились. Кто-то воспринимал их всерьёз и становился попутчиком. Кто-то всё ещё пытался ставить палки       
в колёса, заставляя повышать голос, порой переходя обычные, допустимые границы. И тут произошло то, что и должно было произойти. Состав руководителей всех звеньев постепенно, но неуклонно стабилизировался, протестанты отсеивались сами по себе, их место занимали те, кто мог и хотел работать. Положение в корне изменилось после передачи колхоза «Победа» в Ставропольский район. Секретарь райкома партии Александр Максимович Морозов сам приехал в Мусорку с этой вестью. Первое, что он произнёс при встрече, порадовало и настроило на деловой лад:
- Я давно присматриваюсь к вашему хозяйству, мы всё-таки соседи. Вижу, положение меняется в лучшую сторону. Ну а если по большому счёту, чтобы вы хотели изменить в ближайшее время?
Жданов поведал о двух проблемах, которые он пока не мог решить как хотелось бы. Нужно было поменять стадо коров, чтобы удои молока перешагнули рубеж 3500 литров в год. Нужно было как-то уйти от районированных сортов зерновых, дававших малую урожайность.
-  У вас есть предложения?
- Да, агрономы настаивают на поездке в Краснодар к академику-селекционеру  Павлу Пантелеймоновичу Лукьяненко. Там, в крае, урожаи пшеницы ежегодно дают рекордные для неё урожаи, по сорок с лишним центнеров на круг.
Александр Максимович задумался, потом задал сам себе вопрос:
- А как воспримут эту идею наши областные селекционеры? Ведь своя рубашка, какая бы она ни была плохая, всё же ближе к телу.
И, подумав немного, пообещал решить вопрос в обкоме партии.
- Риск есть, - сказал он, - но и выгода, если получится, стоит того.
Вскоре и Морозов и Жданов, и многие другие съездили в Краснодар в составе делегации области к Лукьяненко. Эта поездка стала возможной благодаря заботе Морозова, понявшего одного из руководителей хозяйства, желавшего в корне изменить положение дел с урожайностью зерновых. Непоколебимое желание Жданова преодолело сопротивление областных селекционеров, настаивавших на внедрении сортов местной селекции. Но оно несло в себе и огромную опасность, если новые сорта окажутся менее урожайными в сравнении с применявшимися повсеместно. Рисковали оба, и Морозов, и Жданов.
Но в колхозе «Победа» в новые сорта вложили душу многие, кто отвечал за зерновой план: агрономы, руководители отделений, бригадиры да и рядовые полеводы. И результаты вскоре
дали о себе знать. Посеянная на площади в 226 гектаров озимая пшеница «Безостая-1» вначале охладила пыл многих своим видом- низкорослая, поражённая сорняками, забивавшими стебли пшеницы. Что она принесёт хозяйству? Некоторые даже говорили, что овчинка не стоит выделки. Но эта безостая, даже забитая сорняками, дала неожиданный для Поволжья результат в двадцать семь центнеров с гектара. Таких урожаев «Победа» раньше никогда не имела. Люди воодушевились, поверили в упрямство и настойчивость председателя. И под урожай следующего года увеличили посев озимой и яровой пшеницы. Результат радовал и воодушевлял. Сомов Д.Ф. поехал в Краснодар с письмом обкома о помощи в выделении зерна перспективных сортов под урожай следующего года.
В районе многие председатели хозяйств подключились к работе по внедрению новых сортов и вскоре на полях Ставрополья рядом с безостой колосились «Степнячка-30», «Харьковская-46», «мироновская-808».
Потревожили и академика-селекционера Пустовойта В.С. по новым сортам подсолнечника и кукурузы. Наступление шло по всем направлениям растениеводства.
Казалось, нет предела совершенству, но Жданов настойчиво продвигал в хозяйстве хозрасчёт бригад и звеньев, заставляя всех учиться считать затраты, понимая, что вскоре они перейдут на денежную оплату труда и это умение считать деньги, ох как пригодится.
К этому времени в колхозе уже не было сомневающихся в пути, намеченном председателем. И только сейчас люди осознали, что тогда, в 1960 году, когда колхоз переименовывали, не придали значения смене вывески. Ну не мог Жданов допустить, чтобы «Родиной» называлось убыточное по всем статьям хозяйство. Не только ему лично, но всему колхозу нужна была только Победа.  И они уже находилась вблизи от намеченной цели.
Постепенно сложился работоспособный коллектив руководителей хозяйства. Главный агроном Сомов Джон Филиппович, главный инженер Лапшов Анатолий Николаевич, главный зоотехник Чапоргин Виктор Владимирович. Ветеринарную службу возглавляла Анастасия Романовна Романова. Комплексные бригады  возглавляли Бесчетвертев Андрей Иванович, Куклев Евгений Иванович, Куклев Виктор Яковлевич, Зулаев Григорий Фёдорович.
Урожай зерновых в следующем году радовал всех. На опытных участках сорта «Мироновской» и «Степнячки» дали по сорок центнеров. А безостая на поле второй бригады дала по двадцать пять с половиной центнеров  с гектара, её урожай с другого поля в восемьдесят га составил тридцать центнеров на круг. Все остальные поля порадовали хорошим урожаем и колхоз впервые полностью рассчитался с долгами государству, а колхозники, наконец, ощутили себя полноценными хозяевами и радетелями земли. В селе появился достаток, что незамедлительно
сказалось на жизненном уровне. Многие обзавелись личным транспортом, в основном мотоциклами. В отдельных домах появились стиральные машины и холодильники. Стали преображаться дворы. Соломенные крыши домов перестали быть визитной карточкой Мусорки.
Жданова уже трудно было остановить. Достаток позволял планировать и осваивать новые, задуманные им ранее, горизонты. На ферму в Песках завезли коров мясо-молочной симментальской породы, что позволило поднять надои, они до этого никого не радовали. На очереди были и масштабные проекты: началось строительство кирпичных индивидуальных домов, капитально отремонтировали участковую больницу, начали асфальтировать дороги, возводить здания животноводческих ферм взамен обветшавших. На очереди было строительство дома культуры с библиотекой и киноустановкой. Прорабатывались вопросы строительства здания детского комбината и средней школы на 320 учащихся. Он планировал провести и водопровод, что было невиданно для села. О нём люди даже и не мечтали.
Наконец, не только жители села почувствовали ощутимые перемены в жизни, эти перемены заметили и в районе. Руководители соседних хозяйств перестали злословить по поводу ждановских экспериментов, стали присматриваться, что же там происходит на самом деле. А руководство района посмотрело на происходящее в Мусорке глубже и внимательнее. Их интересовало как Жданову удалось настроить коллектив на столь эффективную работу и где он взял столько квалифицированных специалистов и помощников. Присмотревшись, стали выдёргивать отдельных спецов на руководящие должности в районные структуры. По району пошла молва о ждановских «выкормышах». Кто-то произносил это с долей сарказма, а сами «выкормыши» только улыбались и гордились строгой и целеустремлённой школой, которую им преподал их неутомимый руководитель, Семён Митрофанович.
В Мусорку зачастили журналисты, а когда в 1966 году Жданову Семёну Митрофановичу присвоили звание героя соцтруда, отбоя от желающих взять у него интервью не было.
Как-то Раиса Игнатьевна, после ужина долго смотрела на мужа изучающим взглядом и, наконец, не выдержав, сказала:
- Обычно мужчины хвастаются, что именно они выбирают себе спутницу жизни. Я же выбрала тебя сама. Не знаю до сих пор почему, но когда я увидела тебя, у меня всё вдруг внутри похолодело и я сказала сама себе: Это тот, с которым я смогу идти рядом по жизни.
Этот вечер был для них обоих откровением. Он тоже признался, что увидев её на хлебозаводе, запечатлел в своём сознании её облик и искал встречи именно с ней. Та встреча была случайной, но сейчас он понимает, что в жизни бал правят не случайности, а закономерности. Случайность
стала закономерностью в их  жизни  и они оба радовались этому. Работая в школе, Раиса Игнатьевна многое слышала о делах своего мужа. Как правило, передавали только хорошее, но иногда преподносили и то, что не устраивало людей. Но это подавалось не в форме критики, а в форме совета. Люди понимали, что Раиса Игнатьевна донесёт до мужа смысл их переживаний и он что-то изменит в своей деятельности. Иногда люди предлагали то, что Семён Митрофанович уже начинал осуществлять, но они или не знали, или не догадывались об этом.
Как-то Раиса Игнатьевна пришла домой непривычно задумчивая и серьёзная. Заметив это изменение, Семён Митрофанович спросил:
- Ты чем-то озабочена, Рая? Давно я тебя такой не видел.
Она помолчала какое-то время, собираясь с мыслями. Ей тоже хотелось сказать ему что-то важное, затрагивающее их жизнь, но вдруг расслабилась, улыбнулась какой-то тихой улыбкой, произнесла непривычным для неё голосом:
- Знаешь, Сеня, я сегодня прошлась по вновь отстроенной улице. Меня это путешествие радовало особенно. Люди получили новые, красивые, удобные для жизни дома. Но не это было главным, а то, что дома стоят у привычных людям огородов. Я задумалась и чуть было не прошла мимо старушки, сидевшей на лавочке у дома. Она окликнула меня, сказав: «Здравствуй, молодка!». Я ответила: «Здравствуй, бабушка».
- Знаю, ты жена Митрофаныча.
- Точно так, бабуль.
- И хорошо, что так. Благодаря ему я на старости вселилась в этот хороший и удобный домик, а то наш совсем развалился. А достатка на новый не было. Хорошо, что Господь дал тебе такого мужа.
- Не Господь, бабуль, я случайно встретила его.
- Это тебе так кажется. На самом деле Господь послал его тебе. Говорят он войну прошёл. На что-то Господь приберегал его.
- Не одну, а две. Финскую и Отечественную. Был ранен и контужен неоднократно.
- Вот я и говорю, Господь сохранил его тебе и нам.
- Спасибо, бабуль, - сказала я. Но она не отставала:
- Знаешь, дочка, о чём я думаю?  У нас сменилось за мою жизнь много председателей. Не знаю почему их меняли. И никто из них не делал так много для нашей Мусоры. А при Митрофаныче село преобразилось, стало другим. Мне немного осталось жить, потому я скажу то, что думаю. Надо наше село переименовать в Ждановку. Теперь здесь никто не станет мусорить
- Что вы говорите, бабуля. Разве так можно.
- Всё можно, если народ захочет.
- Как зовут вас, бабушка? – спросила я и она ответила:
- Степанидой меня величали, а сейчас многие и не помнят имени, зовут просто Ермолаевной. А я этому даже рада, по хорошему моего батюшку помнят.
Рая посмотрела на мужа тёплым, ласковым взглядом, cказала:
- Переименовывать село не надо. Наоборот, даже хорошо, что оно становится краше, а название напоминает о старых, былых временах. Так и должно быть, но мне приятно, что и так люди думают. Это, если хочешь, оценка твоего труда. В словах бабули есть доля истины. Люди ведь зря не скажут.
Семён Митрофанович долго молчал, раздумывая. Затем посмотрел на жену, спрятав проскользнувшую по лицу улыбку в свои шикарные казацкие усы, ответил спокойно и задумчиво:
- Это уважение людей к тому, что они сами сделали. Я был лишь их поводырём. Моя единственная заслуга во всём этом в том и состоит, что я поверил в людей так же, как верил во время войны, а они, почувствовав доверие, свершили всё то, что сейчас видят все.
Но Рая, обладавшая завидной настойчивостью, не забыла тот разговор и как-то, после очередного юбилея, когда гости разошлись, подсела к мужу поближе, сказала каким-то тихим, почти внутренним голосом:
- Сеня, я гордилась, как много людей приехали к нам, в Мусорку, чтобы поздравить тебя. Ты понимаешь, что всё это не спроста. Люди видят перемены: новая улица, новая школа, детский сад. Жители обзаводятся техникой, облегчающей жизнь. О тебе часто пишут не только местные, но и областные издания. Может пришло время тебе самому засесть за мемуары, сейчас это модно. Тебе есть что сказать о войне, о жизни в Мусоре, которую тебе удалось обновить, сделать жизнь людей более осмысленной и целеустремлённой.
Семён Митрофанович не дал жене продолжить мысль, сказав:
- Хорошо, Рая, что ты так думаешь. Но я не последую твоему совету. Ничего сверх- естественного я не делал и не делаю. Просто заставил людей работать для собственного блага. На каком-то этапе они поверили в меня. Видят, что я не страдаю накопительством, не склонен к излишествам, веду нормальный образ жизни.
Он долго молчал, что-то обдумывая, затем сказал как о чем-то давно осмысленном и решённом:
- Если я чего-то достиг в этой жизни, не для себя, а для людей, то люди в своё время оценят это и напишут обо мне. Ну а мне энергию надо тратить не на бумагу, а на дела,
коих в хозяйстве ещё много.
- Но, Сеня, - не сдавалась Рая, - люди по-своему могут оценить твой труд. Среди них есть хорошие, добросовестные, а есть и завистники, которые, сами не в состоянии сделать хоть что-то хорошее, а вот напакостить могут.
- Ладно, Рая, замнём этот разговор. Ты же знаешь, что в основной массе хороших людей большинство. На них я и опираюсь в своей работе. А о делах людей всегда судят не по книгам, а по свершениям.   
А дел ещё было достаточно как в самой Мусорке, так и на полях. Он прекрасно понимал, что в жизни нет предела совершенству не смотря на достигнутую в хозяйстве гармонию. Как-то к нему заскочил Морозов, сказал, напившись воды:
- Был в совхозе имени Крупской у Костина Михаила Николаевича. У нас с ним давние приятельские отношения. Бывая у них, я всегда прошу показать угодья. Знаешь, у них всё как-то получше, чем у нас. Не знаю чего больше, умения или культуры земледелия. Сам Михаил Николаевич был занят. Заменил его молодой, совсем юный главный агроном Голубков. Ему, как он сам признался, только двадцать четыре года. Что меня поразило, он отвечал на все мои, даже каверзные вопросы, с такой обстоятельностью и знанием дела, что я позавидовал Костину. Ну а поскольку поля колхозов нашего района по ухоженности уступают, я попросил этого агронома, зовут его Анатолием Ивановичем, встретиться с нашими специалистами. Учиться полезнее не на собственных ошибках, а на передовом опыте. Завтра же пусть ваши агрономы посетят совхоз, посмотрят, послушают, может что-то приобретут такое, что ещё не применяется у вас в хозяйстве. У вас очень толковые агрономы Сомов и Соныгина, но на достигнутом останавливаться нельзя. Нужно, чтобы и хозяйство, и они сами становились лучше, значительнее.
К словам Александра Максимовича нельзя было не прислушаться, он всегда видел перспективу намного вперёд других руководителей. Надо отдать должное Анатолию Ивановичу Голубкову, он не только принял специалистов колхоза «Победа», но сделал всё возможное, чтобы Анастасия Петровна и Евгений Филиппович сполна познали всю глубину подхода в этом хозяйстве к культуре земледелия и могли в любое время их опыт взять себе на вооружение.
В колхозе «Победа» всё шло как обычно. Люди работали как и прежде, экономика позволяла свершать задуманное, но вскоре не только для Семёна Митрофановича, но и для многих руководителей хозяйств наступили другие времена. Они начались когда в Ставрополе-на-Волге, переименованном в Тольятти, усиленными темпами воздвигались корпуса автозавода, а вместе с
ним и нового города на плодородных землях совхоза «Степана Разина». Поначалу были обычные человеческие радости, завод хоть как-то позволит удовлетворить потребности в легковом транспорте. Очереди на приобретение автомобилей были столь велики, что люди теряли терпение, а это грозило не просто напряжением, но и возможным взрывом, поскольку отечественные заводы спрос не удовлетворяли, а ввоз автомобилей из-за рубежа был закрыт. Вначале строители автозавода и Нового города остро нуждались в рабочей силе, а когда состоялся пуск завода, потребность в рабочей силе не закрывалась предложениями. И тогда её стали искать в ближайших сёлах и посёлках района. Автозавод к тому времени возвёл огромные корпуса трёх общежитий, а потом стал выделять нуждающимся малосемейные общежития, которые постепенно переводились в квартиры. Людей сдерживало притяжение земли, но квартиры с удобствами, гарантированная зарплата, брали вверх. В этой ситуации тяжело было всем, кто руководил сельхозпредприятиями, но все, начиная с первого секретаря РК КПСС Морозова Александра Максимовича и кончая последним председателем, делали всё, чтобы уменьшить этот неоправданный отток кадров. Жданову было легче, чем другим, он заранее, словно предполагал неладное, проводил целенаправленную работу по закреплению кадров, начиная её со школы.   Ему по-доброму завидовали руководители соседних хозяйств и брали пример, благодаря чему в хозяйствах ещё долгое время сохранялось равновесие. Морозов принял оправданные меры, поднял вопрос помощи хозяйствам трудовыми десантами предприятий города. К этому времени уже спал пик потребностей в рабочей силе на ВАЗе да и сельские жители стали осторожнее подходить к вопросу переезда в город, где кроме толчеи и загазованности их мало что привлекало. Но село ждала и ещё одна неприятность. Неожиданно ушёл на заслуженный отдых Морозов и этот уход взбудоражил не только руководителей хозяйств, но и рядовых селян. В Морозове они видели радетеля земли и прекрасно понимали, что его уход вынужденный, кому-то, но только не им, выгодный. Поговаривали, шила ведь в мешке не утаишь, как ни старайся, что это была тщательно продуманная, спланированная акция. Всё произошло после его выступления на совещании в ЦК КПСС. Кому-то, скорее всего Горбачёву М.С., не понравилось его выступление по вопросу улучшения дел в сельском хозяйстве. Видя реакцию генсека, обком партии сделал всё, чтобы Морозов ушёл. Уже после того, как он остался не у дел, Семён Митрофанович заехал к нему на огонёк в его скромный домик в прибрежной, лесной зоне. Они долго говорили о жизни, обо всём, что их всегда волновало и воодушевляло, а под конец Семён Митрофанович спросил:
- И всё-таки, Александр Максимович, почему ты ушёл, мог бы ещё работать и работать…
- Я стараюсь не особенно распространяться по этому поводу, не хочу, чтобы моя тень кому-то из вас повредила. Если по большому счёту, скажу, я дерзнул предложить в ЦК, Горбачёву, то, что у каждого из нас лежит под ногами – мы сами, в своих хозяйствах
небольших предприятиях, должны перерабатывать произведённое. Ну не гоже сдавать это всё государству, чтобы оно где-то залёживалось. Тогда и прилавки магазинов пополнились бы, да и люди бы перестали уходить в город на заработки. Я всегда думал, что земля даёт нам не только все богатства, она притягивает всех к себе, не отвергает. Но для этого надо создавать условия. Сдаётся мне, что наше руководство не понимает главного. Нельзя создавать условия для ухода тружеников-земледельцев с насиженных мест.  Государство не сможет перерабатывать всё, что выращивается на земле, если              от этого отстранить самих земледельцев.
Он помолчал, что-то обдумывая, затем сказал наболевшее:
- На меня начали писать письма в разные инстанции, понаехали разные комиссии. Я должен был всем доказывать, что я не верблюд. И тогда я сам написал заявление об уходе. Знаешь, я никогда не думал, что делая доброе дело, я наживаю себе и врагов. Сейчас я вижу, что ошибался. Но, как ни странно говорить это в моём нынешнем положении, мне есть чем гордиться. То, что мы сделали в районе будет ещё долго портить нервы последователям. Наши показатели будут говорить за нас. Я этим горжусь, но в то же время, боюсь за вас, моих помощников, свершавших то доброе, чем гордился район, показателями во всём. Боюсь, что по моим стопам уйдут, совершенно не заслуженно, многие из вас. И начнут с самых ярких и значительных, умаляя их вклад в достижения.
Пройдёт всего несколько лет и опасения Александра Максимовича подтвердятся. На Семёна Митрофановича пошли сигналы и письма в различные инстанции о якобы его неблаговидных делах и поступках, о его горячности. Вспомнили и о имевших место рукоприкладствах в самом начале работы здесь, когда ему приходилось пояснять кое-что таким образом наиболее непонятливым.
Раю всё это огорчало, как никто другой, она знала, что Сеня, её Семён Митрофанович, всегда отдавал всего себя работе, жил ею. Она понимала и другое: эти сигналы и письма – весомый показатель того, что её Жданов всегда был на правильном пути.   И этот путь не нравится тем, кто не может сделать ничего подобного. Это раздражало, но и возвышало мужа в её глазах. Она понимала главное, муж не свернул с однажды выбранного пути, а свидетельством того являются показатели хозяйства по всем категориям. Изменилась сама Мусорка, а вместе с ней изменились и люди, живущие издревле на этой благодатной земле.
Семён Митрофанович умер 22 января 1994 года. Раиса Игнатьевна пережила мужа на несколько месяцев и умерла в том же году.