ЛИЦА
Я часто убеждался, что внешне похожие друг на друга люди имеют и схожие характеры, и схожие привычки, и манеру поведения. А если у них ещё и одинаковые имена!.. Видимо, у Создателя было не так много вариантов, когда он положил начало человечеству… Об этом я подумал, глядя на одутловатое лицо известного телеведущего, с фальшивой искренностью всплескивающего ручонками, с истерикой в голосе подвывающего: «Хватит мямлить. Пора говорить - как есть!».
Моего институтского сокурсника звали Димой. Димой Румяновым. С некоторой осторожностью я бы даже назвал его своим приятелем. А почему бы и нет? Вместе сдавали зачёты и экзамены, вместе выпивали и болтались с портфелями по улицам после лекций. В то время мне на профильной кафедре в институте предложили перейти из студенческого научного общества на полставки лаборанта для продолжения студенческих исследований. Занимался я новой лазерной установкой. Димка же продолжал безвозмездно болтаться на кафедре, помогая подготавливать лабораторные работы для студентов. Деньги, по-моему, его особенно не интересовали. Его интересовала близость к начальству. Всегда аккуратно одетый, в галстуке, с кругловатым лицом и ранней склонностью к облысению, слегка суетливый, он при появлении зав. кафедрой или другого седовласого профессора вскакивал, отрываясь от какой-нибудь лабораторной поделки. С радостной улыбкой Дима либо здоровался, либо задавал ничего не значащий любезный вопрос.
– Что же Вы, Румянов, домой – то не идёте? Лекции давно уже закончились!
– Да я тут, Сергей Владимирович, помогаю собирать новую лабораторную работу, которую Вы недавно на лекции рекомендовали. Думаю, что студентам будет очень интересно!
Однажды, закончив свой трудовой день на кафедре, а днём мы сдали какой-то зачёт, я зашёл за Димкой в институтский комитет комсомола. Там Румянов довольно часто ошивался. Он делился впечатлениями от передовиц газет «Правда» и «Комсомольская правда» с секретарём и членами бюро нашей передовой молодёжной организации. Все прилюдно восторгались линией Партии, перебивая друг друга, и цитируя Генсека. Румянов явно стремился в Партию. – Димка! Пошли, погуляем, да заодно и выпьем за зачёт. А выпивали мы в баре на первом этаже ресторана «Москва», что на Невском проспекте. В моде был коктейль Медведь - коньяк пополам с шампанским и, по-моему, коктейль Северный олень – водка пополам с шампанским. Мы обычно заказывали Медведя. Сто пятьдесят коньяка и столько же шампанского. Помещалось всё в одном большом бокале. Иногда на одной порции мы не останавливались… Минут двадцать пешей прогулки - и мы были уже на месте. Неторопливо обсуждая наши студенческие дела, мы незаметно опустошили свои бокалы. Тем для разговоров было не так много – Румянов не был ни рыбаком, ни охотником. Да, пожалуй, и ни бабником. Но алкоголь провоцировал доверительную беседу.
– Дим, а у тебя хоть по какому-нибудь вопросу есть своё собственное мнение? То для тебя зав. кафедрой - Царь и Бог, то Генсек! Может, хоть мечта у тебя, кроме победы коммунизма, есть?
– Да, ты знаешь, есть. Вот выхожу я утром на крыльцо своего дома в имении, а у крыльца стоят мои крестьяне с окладистыми бородами. Они снимают шапки с косматых голов, кланяются мне в пояс и говорят: - Здравствуйте, барин, Дмитрий Михайлович! Доброго Вам здоровья! Я выслушиваю, так сказать, их просьбы и, благословив, отпускаю. А дома – кофе, сладкая наливочка, жена, детишки!..
- Димка! А как же с коммунизмом?
- Вот это и есть мой коммунизм!
– А что же ты тогда несёшь в комитете комсомола?
– Это так нужно. Так сказать, так положено, - отвечал потенциальный крепостник.
После первой порции Медведя мы вышли прогуляться на Невский проспект. Спокойное, ровное освещение, неторопливые прохожие, не то, что в Москве на улице Горького, немногочисленные рекламы: «Летайте самолётами Аэрофлота», «Храните деньги в Сберегательной кассе». Блеклые вывески магазинов... Гостиный Двор. Пассаж. Тихий вечер... Давно прошли те времена, когда здесь разгуливали вызывающе одетые стиляги с коками на головах и на толстенных белых каучуковых подошвах. Их и их подруг отлавливали скромно одетые граждане с красными повязками и бегающими глазами. Годы, про которые классик писал: - «…Невский пропах шахной. И трясёт его осклизлая дрожь рока, пляшущего на мостовой». Никто не толкается, люди доброжелательны, иногда доносятся обрывки иностранных слов. Как я понимал, - английских.
- Димк ! А как ты относишься к иностранцам? Не из нашего социалистического лагеря, конечно. Вон, смотри, идут. Раскованные, беззаботные. Нетрезвые, кстати.
– Я, так сказать, понимаю, что друзьями они быть не могут, - отвечал тоже не совсем трезвый Румянов.
Его постоянные «так сказать» вонзались в мой мозг как иголки.
– Там, на Западе, угнетение трудящихся. Трудящиеся к нам не могут приехать! Они борются за своё выживание. А это - гуляют дети эксплуататоров или сами эксплуататоры.
- Димка! Ты бы оставил эти свои бредни для комитета комсомола! Ты сам-то хотел бы так же погулять по Парижу или Нью-Йорку?
– Вообще-то хотел бы, но если я буду этим, так сказать, восхищаться, то не выпустят на Запад никогда. Да и нечего там делать, кстати. Самые счастливые люди живут в Советском Союзе. Правда, шмотки у них там неплохие!.. Но одежда, так сказать, не стоит Родины!
Его демагогия в сочетании с «так сказать» часто доводила меня до исступления. Как сейчас говорят наши дети – меня это выбешивало. Если в разговоре со мной он ещё позволял себе некоторую политическую вольность, то в присутствии третьего собеседника, особенно, преподавателя или комсомольско-партийного деятеля, патриотическое словоблудие лилось из Румянова рекой. Спорить с ним было бесполезно. Он заученно лепил цитаты из центральных газет.
– Пошли-ка лучше, зайдём снова в бар, - предложил я ура- патриоту.
В баре ничего не поменялось. Приглушённый свет, негромкие голоса. Даже наш столик у окна оказался свободным. Опять два Медведя. Сдвинув бокалы, выпили ещё раз за зачёт. Потом за будущее распределение. Я надеялся распределиться в одно ведущее НИИ в Ленинграде.
- А я хочу остаться в институте, - откровенничал Румянов,
– Неважно где: на кафедре, в комитете комсомола, в аспирантуре. Хотя, нет. В аспирантуру меня не возьмут – не тяну. Но я сделаю всё, чтобы остаться.
Широкий лоб с залысинами у Димки заметно вспотел. Подходил к концу второй бокал Медведя.
- Димка! А если тебе предложат стучать на студентов ради твоей будущей карьеры? Например, на тех, кто часто прогуливает, списывает на экзаменах или не сам пишет диплом?
– Ну и что! Пусть в деканате знают, кто достоин хорошего распределения. В Ленинграде должны остаться самые лучшие!
- И ты, например?
– Само собой!
Такое откровение я слышал от него впервые. Остатки коктейля мы допивали молча. После последнего глотка я попросил: - Покажи-ка мне свою зачётку. С некоторым недоумением Димка протянул мне свою зачётную книжку в синем переплёте. Пока он что-то пытался сообразить, на последней чистой странице я размашисто написал: - Румянов! Ты сволочь! И подписался. Потом, не прощаясь, покинул питейное заведение.
Он, действительно, остался в институте после распределения. Сначала в миниатюрном, по сравнению с нормальным НИИ, конструкторском бюро, потом возглавил институтский комсомол. Потом возглавил то самое КБ, куда его распределили. Через много лет случился у нас с ним разговор по телефону. Голос в телефоне, как известно, с годами не меняется.
– Привет, Дмитрий Михайлович! Ну, как ты там?
– Вот, возглавил институтский завод. Поднял его, так сказать!
Я когда-то давно, ещё до Румянова, видел это производство в начале перестройки. Человек двадцать рабочих, два цеха, два начальника цеха и директор завода – вот и весь штат. Когда я предложил им по договору изготовить комплект деталей для одного нашего прибора, где точность изготовления составляла одну сотую миллиметра, от меня тогда с ужасом отшатнулось всё руководство этого, с позволения сказать, завода. С тех пор «посыпались» многие, несравненно более продвинутые производства!.. А вот этот заводик Дмитрий Михайлович поднял на небывалую высоту. На него это было похоже. На словах он поднимет всё, что угодно… И отрапортует!.. И ещё он с гордостью сообщил мне, что стал воцерковлённым и соблюдает все посты. Да… Теперь КПСС у номенклатуры не в почёте! Тем более, есть с кого брать пример!.. Истово крестится всё руководство страны, все бывшие коммунисты, атеисты.
– А у тебя есть Государственные награды? – спросил меня Дмитрий Михайлович с торжеством в голосе.
– Нет, Дима. В науке медали и ордена дают только начальству. Остальные, кто может, награждают себя сами, защищая кандидатские и докторские диссертации. Правда, была про меня статья в «Московском комсомольце»…
– Я, так сказать, жёлтую прессу не читаю! И всё-таки, у тебя что, вообще никаких наград нет?! – с хорошо известным мне фальшивым огорчением в голосе спросил Дмитрий Михайлович.
– А у меня и такая медаль, и такая, и что-то там такое четвёртой степени! Как же ты без наград! Это же оценка Родины твоей работы!
– Дима! – ответил я ему,
- Если перефразировать реплику из известного фильма, то звучать это может так: - Да одна моя докторская диссертация перевесит чемодан твоих нагрудных украшений! На этом разговор мы закончили.
А на экране телевизора продолжал заламывать руки «правдивый» телеведущий, удивительно похожий на Дмитрия Михайловича и лицом, и жестами, и, похоже, всем остальным. С брезгливостью переключив программу, я увидел другого, такого же, «правдивого»... Тут я и подумал: - А я ведь знаю, что мог бы написать этим оракулам на обложках их документов!