Посвящается 70 - летию Великой Победы
Папка, расскажи, за что ты Орден Красной Звезды получил на войне!
Славка прищуривает глаза и хитро смотрит на отца. Тот сидит за рулём и, поглядывая на дорогу, дымит папиросой. Стекло с его стороны приоткрыто, дым вылетает в щель синей прозрачной струйкой, на Славку почти не попадает.
Отцов ЗИС – 5 тянет исправно, плавно покачиваясь на неровностях грунтовки. Он гружен зерном с поля, тяжелый и неповоротливый для Славки, а то бы тот сам за рулём сидел сейчас. Точнее сказать, стоял бы, потому что с упругого чёрного сиденья до педалей газа и тормоза ему ещё доставать трудновато.
Так я тебе вроде рассказывал, - отец сбивает фуражку - сталинку на затылок и потирает взопревший лоб. Папироска дотлевает почти до бумаги, и он ловким щелчком швыряет её в окно.
Ну, это ты когда рассказывал, я еще тогда маленький был, плохо помню. А теперь мне нынче в четвёртый класс идти. Давай снова и подробно рассказывай, просит Славка. А я дома к твоему рассказу рисовать сражение буду. Новыми цветными карандашами, что ты мне привёз из города, знаешь, сколько их в той коробке? Сорок восемь, торжественно произнес Славка.
Раз такое дело, тогда слушай.
Весна 1944 года. Леса уже оделись в молодую зелень и мирно радовали глаз. Совсем неподалёку окаянным зверем рычала война, её отголоски то вдруг слышались почти рядом, за ближними борами, то улетали с теплым весенним ветром куда-то на север, застревая клочьями эха в непролазных лесах и топях. Штаб и тылы полка расположились в небольшой, каким-то чудом уцелевшей деревеньке, где-то на стыке Украины и Белоруссии.
Здесь, поодаль от передовой сизые дымки над печными трубами по-домашнему вкусно пахли едой, у дома через улицу паслась одинокая коза, обгладывая какое-то деревце. По улице туда – сюда сновали бойцы, изредка мелькали деревенские бабы и старики.
Тихон Егорыч, готовь машину, через полчаса выезжаешь с командиром в штаб дивизии, прокричал юркий солдатик - денщик с крылечка добротного деревянного дома.
Тихон Егорович, ефрейтор тридцати лет от роду, поднял голову, машинально поднял масляный щуп, с которого несколько капель масла упали на только что протертые детали мотора.
Ладно, махнул рукой, скажи полковнику, я уже готов! Мало погодя из дома вышел вечно хмурый и немногословный личный охранник комполка Фёдор, он потоптался у крылечка, нервно закурил. Не забыл угостить и Тихона Егоровича.
Курил Тихон Егорович много и часто. Дома курить ни-ни, а вот на срочной службе научился. Домой в Чалкар прибыл возмужавшим, с хорошей по тем временам профессией шофёра, так что и при родителях осмелев, бывало, покуривал. Знамо дело, в казачьей семье это не приветствовалось.
Погулять после службы, как следует, увы, не довелось, в конце мая 1941 прибыл из Армии к родителям, а через месяц грянула война!
Призвали Тихона в Красную Армию поздно, шел ему тогда уже двадцать третий год. На срочной службе Тихон Егорович четыре года шоферил, и теперь на фронте баранку четвёртый год из рук не выпускает.
С первых дней войны три с лишком года на полуторке, то на передовую боеприпасы и пополнение, то обратно раненых да убитых, кого успеют в кузов кинуть.
А «Мессеры» тут как тут, кружат, будто осы дикие. Карусели заводят, охоту начинают, им что колонна, что одиночная машина, знай, себе, небо прошивают очередями, землю утюжат бомбами.
Везло Тихону Егоровичу неимоверно, тыщу рейсов, небось, сделал, подсчитать немыслимо, а ему всё нипочем.
Вон Бог не даст соврать, Славка. Отец улыбчиво косится на мальца. За всю войну в моей полуторке, кого бы я и куда не возил, ни разу никого не зацепило ни пулей, ни снарядом. А вот меня всё ж однажды садануло осколком бомбы в одной такой поездке, в ногу ранило. Вот теперь на левую ногу и пританцовываю.
Мы тогда шли небольшой колонной на передовую, пара «Студебеккеров» и несколько наших машин, и тут на нас свалились штурмовики, то ли «Фоккеры», то ли «Юнкерсы». Кто их знает, разглядывать некогда было. Сразу первую и последнюю автомашины колонны вдрызг разнесло. Американцы – они неповоротливые, хоть и сильные, ни влево, ни вправо, раскорячились на дороге. Другим не проехать.
А я свою полуторку в кювет, благо, неглубокий был, так борозда тракторная вдоль дороги, да по полюшку, по колдобинам, а у меня там полкузова ящиков боекомплекта, да новобранцев человек пятнадцать, на передовую вёз. На дно кузова парнишки попадали, не ведаю, живы ли. А на меня, гляжу, тоже охота идёт. Гоняют меня фрицы по полю как зайца…
Как видишь, ушел я от них тогда.
Славка во все глаза и уши глотает из первых уст правду о той страшной войне с Гитлером.
Отец неспешно продолжает рассказ: ты ж знаешь, сынок, у полуторки кабина фанерная, а бомба рванула где-то рядом. Осколок сначала прошил дверцу кабины, потом сапог на левой ноге, да и в ногу. Так и приехал я в часть на передовую с полным крови сапогом.
Заглянул в кузов, молодняк ни жив, ни мёртв. Как вы, ребята, все целы? Поднимаются, лица белые, благодарят: спасибо, Тихон, все вроде целы. Хоть и побились маленько об ящики.
Сгоряча, сынок, я еще на ногу опирался, это уж потом меня в лазарет отправили. Потому, сказывают, она и срослась неправильно.
С тех пор отец на левую ногу припадает, но это нисколько не мешает ему лихо крутить баранку.
Из госпиталя вышел, ногу-то мне подлатали быстренько и снова на войну, но предложение сделали - начальство возить. С полуторки сняли, посадили на «Эмку», а комполка возить, пожалуй, ответственней будет, чем снаряды доставлять на передовую. Это я уж потом понял.
Отец некоторое время молчал, вспоминал, наверное, войну, нелёгкие дни, своих фронтовых друзей. Славка его не торопил, коль уж завелся отец, то до конца расскажет. Хотя отец очень не любил о войне рассказывать.
Порой, спросит его Славка, сколько ты фрицев убил? А он в ответ: не считал.
Славка опять пристаёт, сколько, да сколько.
Я же, сынок, на передовой не с темна до темна бывал, то в тыл за подкреплением и боекомплектом, то раненых в госпиталь, но всё же доводилось и в атаку с пехотой ходить, и в рукопашной случалось, то в наших окопах, а то и во вражеских.
Когда на передовой застревал по причине жестоких боёв, то командиры всех под гребёнку в окопы гнали, и нас, шоферов, бывало. Вот тогда и в лицо смерти доводилось смотреть, и фрицам в глаза. Мне ведь поначалу винтовка полагалась, а в окопной схватке ею особо не помашешь. Так вот своего первого фрица я саперной лопаткой разрубил.
Той самой, что ты с фронта привез, таращит Славка глаза.
Да, той самой, мне её как выдали в сорок первом, так она со мной две войны и прошла, а уж после Японской домой приехала.
А всего-то отец и привёз с фронта, что лопатку сапёрную, бритву опасную, ремень широкий офицерский, чтоб бритву точить, да плащ коричневый непромокаемый.
В нем Славка в сильный дождь выходит корову встречать из стада, тот хоть и по земле волочится, зато совсем не протекает. Отец сказывал, будто плащ ему командир роты подарил после одного боя. Но плащ тот явно не наш, заграничный, изнутри на этикетке под воротником слова непонятные написаны, этикетка большая добротная, намертво пришита к подкладке. Всё давно сгинуло во времени, а вот лопатка сапёрная до сей поры дома хранится, на ней заводская дата выпуска выбита - 1941, - память о Великой войне с фашизмом.
Отец вновь закуривает папироску «Север», помолчит, подымит, и снова рассказывает. Славка в минуты перекура ярко рисует в воображении картины жестоких схваток с врагом, представляет, как это он будет дома изображать на бумаге цветными карандашами.
В тот день мы с командиром с утра отправились в расположение штаба дивизии, слышится хрипловатый голос отца. Путь хоть и недалёкий был, километров двадцать, пожалуй, да большую часть лесом ехать пришлось. Задержались, однако, допоздна в штабе, стемнело уж, а мы только к себе в часть собрались.
Полковник мой едва дверцей хлопнул, кричит, трогай Тихон Егорыч, домой срочно!
Слышим, кто-то нам вслед от штаба кричит, руками всплескивает, а полковник отмахивается, давай, Тихон, жми на всю железку, утром дел будет невпроворот. Наступление готовится, чуть ли не всем фронтом.
Нас с Фёдором, конечно, загодя обедом покормили и с собой в дорогу кой – чего в машину бросили. Едем потихоньку, особо не разгонишься, во-первых, дорога вся в ухабах, к тому же и фары нельзя включить, демаскировка получится, так на подфарниках вслепую и тащимся.
Как уже после узнали мы, нас тем вечером, оказывается, остановить-то хотели, потому, что фашист парашютистов сбросил в тылы нашей части, то ли диверсантов, то ли разведчиков, и, чтобы мы, значит, до утра переждали, пока их не ликвидируют.
И надо же было нам на них нарваться, - отец внезапно остановил машину, отвернулся к окошку и, нервно закурив, продолжил. В лесу ночью далеко слышно, враги нас, видно, еще издалека услыхали, вот и решили языка взять. А, может, заведомо знали, что в машине непростой чин будет ехать.
Место фрицы выбрали со знанием дела, аккурат, в самой глухомани, на маленькой полянке и обложили. Ударили сразу с двух сторон, под углом, чтоб своих не зацепить.
Славка видит, отец вцепился в дверцу, аж рука побелела, память ворошит, будто, снова тот бой переживает.
И что дальше было, пап? Теребит отца.
А дальше всё произошло так: охранника Фёдора сразу наповал, едва он из кабины начал вываливаться, комполка тоже зацепило, а я упал на другой стороне машины, потом к командиру ползком добрался. Тот лежит, стонет, за пистолетом тянется.
Откуда у меня силы взялись, ползком подтянул я его и спрятал за телом охранника. А сам схватил автомат Фёдора, диск запасной снял с пояса, и с другой стороны своим телом комполка прикрыл. Сзади нас еще «Эмка» надёжно прикрывает. Давай отстреливаться. Наш ППШ не пример лучше «Шмайсера» в обороне, поливаю кусты огнём наугад, то спереди себя, а то суну ствол под машину и тех, что на другой стороне залегли, тоже бреющими очередями. Они мне не дают вздохнуть, а я им не даю головы поднять.
Фриц в 44-м уже не тот был, напролом не лез, то ли шкура им дорога была, то ли, не знали точно, сколько нас под машиной прячется, а идти напролом опасались. Но чую, долго не продержусь, патроны на исходе. Командир мой шепчет, пару патронов себе оставим, живым не дадимся, Тихон.
Тут, откуда ни возьмись подкрепление подоспело, это, как после оказалось, из штаба дивизии ребята подоспели, взяли диверсантов вражеских в клещи, ну, и положили всех. А, может, не всех, не упомню. Меня, вишь, в голову ранило, шальная пуля всё ж нашла, когда я на радостях голову от земли приподнял. Вскользь прошла фашистская пуля, по черепушке ударила, шкуру содрала, крови как с барана, к тому же контузило крепко.
Отлежался я, сынка, в госпитале, свою часть отыскал снова, а комполка к тому времени уже вернулся с лечения, Орден Красной Звезды мне перед строем вручает торжественно, за спасение командира и отвагу в бою перед превосходящим противником, получается.
Так мы с ним далее всю войну до конца и прошли, сначала до Праги, там фашист дольше сопротивлялся, чем даже в Германии. А потом нас перебросили эшелонами на Японский фронт. Самураи, хоть и злобно сопротивлялись, но против фашиста слабаки оказались. Хотя с войны я домой к отцу с матерью пришел почти на год позже многих солдат.
Тяжело груженый ЗИС-5 натужно заполз на увал, а, едва перевалившись, и, будто почуяв близость дома, покатился с горки резвее.
В свете фар тускло поблёскивало накатанное полотно дороги, а впереди уже светились огоньки моего родного села. Дома нас ждали.
Выписка из Военного билета МО СССР
Чуйко Тихон Егорович
Год рождения 1913
Призван на действительную службу Аиртавским РВК в 1935 году.
По мобилизации призван Аиртавским РВК 17 июня 1941 года !!!
Военно - учётная специальность № 26 шофёры
Участник Отечественной войны и войны с Японией (так и записано)
Правительственные награды
Медали: "За боевые заслуги"
"За отвагу"
"За победу над Германией"
"За победу над Японией"
"Орден Красной Звезды"
Объявлено пять! благодарностей Младшему сержанту Чуйко Тихону Егоровичу
За отличные боевые действия при прорыве долговременной,
глубоко эшелонированной обороны немцев, прикрывающей
границы Восточной Пруссии и в Восточной Пруссии;
за овладение городами Восточной Пруссии Алленбург и Фридланд,
за участие в боях при завершении ликвидации вооруженной группировки
немецких войск юго-западнее Кенигсберга приказами Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина
от 23 октября 1944 г., от 19 января 1945 г. №231,
от 26 января 1945 г. №255, от 31 января 1945 г.,
№267 и от 29 марта 1945 г. №317.
Командир части Бобрик (возможно Бобриков,- это лишь подпись!)
Были и другие благодарности, которые ценились солдатами
Великой Отечественной наравне с медалями, но не сохранились.
После Восточной Пруссии участвовал в боях под Прагой, затем был переброшен с частью на Японский фронт.
Отец
Он невысок был, скроен ладно,
Чуть припадал на раненную ногу,
Курил он “Беломор”, к тому же много,
Одну бросал, другой затягивался жадно.
Глаза в прищуре. Старая вельветка.
Да запах дыма, смешанного с летом.
С отцом я в рейсах пропадал,
Делил с ним хлеб с кусочком сала.
Водою родниковой запивал
Горсть ягод спелых на привалах.
Отец мне их в фуражку собирал,
А то и снопиком вязал, бывало.
По обе стороны тяжелые хлеба
Кивают мне как будто беспричинно.
Клубится пыль, врывается в кабину
И оседает серым пеплом на губах.
Летит вперед послушная машина,
А вместе с ней мальчишечья судьба.
Он мне свой “Газик” доверял,
А сам обочь, дремал на перегонах.
И, щурясь, незаметно наблюдал,
Как я проселок резво покорял,
Держа баранку пальцами фасоном.
Учился я водить прилежно и упорно.
Меня он многому неспешно научил,
Держать уверенно литовку и топор,
И насмерть слово данное держать.
Стремиться к цели, даже если нету сил.
Не отступать. Давать обидчику отпор.
И честью жизнь, поступки поверять.
Отец! Ты невысок был, скроен ладно,
Не хвастал подвигами боевыми.
Одет всегда был скромно, непарадно.
Любил с утра парное молоко.
А я храню твои награды фронтовые,
Отец мой, гвардии сержант Чуйко.