Поколению моей бабушки посвящается...
Тихая стояла погода. Такая погода может быть только в ясные дни июня, после сквозных утренников. Запах металла и смазки трёхлинейки щекотал сладко ноздри. В окуляр прицела хорошо легла лысина фашиста на другом берегу реки. Сорока вдохнула свежий утренний воздух и после выдоха сдержала дыхание. Ударник легко послал пулю из ствола винтовки. Сработала отдача. Сорока забросила вещмешок за спину, скатку шинельки на правое плечо, на левое плечо неразлучную подругу – трёхлинейку и соскользнула с насиженного места на старой ветле.
Бежать до расположения части, после отхода сквозь заросли осоки, было далековато. Позиция теперь была раскрыта, можно было немного отоспаться и перейти на новую. Сапоги не самая удачная обувь для маршброска, но выбирать не приходилось. Парусиновые туфли пылились в маменькином сундуке до лучших времён. Сорока бежала навстречу восходящему солнцу, стараясь создавать как можно меньше шума. Прибрежные заросли, кусты калины и малины, ельник по правую руку: всё это было так похоже на места её детства.
Сорока вспомнила, картинку недавнего довоенного прошлого. Башкирская деревня, где она русская, шестнадцатилетняя девчонка из спецпереселенцев назначена заведующей детским садом. Башкирский язык она понимала, да вот знала два-три слова.
- Она у меня ещё будет, как кошка на раскалённой сковородке плясать, - заливисто засмеявшись, сказала по-башкирски толстуха - повариха, при виде новой заведующей.
Сорока, уже тогда острая на язык, ответила по-русски:
- Ещё посмотрим, кто будет плясать на сковороде.
Управляющий леспромхозом - пожилой башкир только ухмыльнулся в усы, но ничего не сказал. Он решил главную для себя проблему – нашёл грамотную, энергичную, говорящую по-русски и понимающую по-башкирски заведующую детским садом, а дальше как-нибудь всё сладится.
Хозяйство Сороке досталось беспокойное. Три группы детей по двадцать человек, шесть человек персонала и две поварихи. Сорока была и за бухгалтера, и за завхоза.
Детский сад содержал леспромхоз. Средства выделялись скудные, их едва хватало на хозяйственные нужды. Сорока никогда в своей жизни не держала в руках столько денег. Большие, размером в две её ладони купюры, показались Сороке неожиданным богатством. И первое, что пришло ей на ум: «Куплю в городе парусиновые туфли и платье, какие видели с мамонькой в прошлый раз!»
Отправившись в очередной раз в город – небольшой, бывший уездный городишко, теперь районный центр, Сорока купила и платье, и туфли. Туфли были лёгкими, с перемычкой на подъёме, пристёгнутой большой пуговицей. Сорока уже представляла, как она будет лихо отплясывать на танцах в сельском клубе.
- И на что Вы потратили средства, выделенные на хозяйственные нужды? – устало спросил проверяющий, пожилой мужчина, видно из «бывших», глядя в упор на Сороку.
Сорока глупо молчала и хлопала ресницами, вспоминая дорогую сердцу покупку.
Проверяющий написал длинный отчёт по итогам проверки, к которому приложил предписание об удержании растраченных средств из зарплаты Сороки. Он подошёл к ней и сказал:
- У меня дочь, такая же дурёха, как и ты, - и окинул её тоскливым взглядом.
Потом тяжело вздохнул, глядя на высокую худенькую фигурку, с косами в ширину ладони. А на что там было смотреть! Из под белого халата, не по росту, выглядывали старенькие, не раз видевшие корыто блузка и такая же юбка. Проверяющий застегнул потёртый кожаный портфель, и в тот же вечер уехал в город.
Сороку не арестовали и не посадили. Ни через неделю, ни через месяц. Она три месяца вкладывала всю свою зарплату, чтобы покрыть растрату.
Парусиновые туфли были первой самостоятельной покупкой Сороки. И первым жизненным уроком. Надевая туфли, Сорока чувствовала и счастье, и чувство вины за то, что поддалась искушению. Но на танцах она забывалась и становилась острой на язык заводилой всех проказ.
Закадычная её подруга – Лиза, как-то раз заметила ей:
- А Петька-то наш сегодня говорит мне: «Лизка, погладь мне рубашку!», а сам от зеркала не отходит вертопрах, всё вихры приглаживает!- и подмигнула Сороке. Хотя какая она тогда была Сорока. Татка, Татуська – так называл её отец. Прозвище Сорока к ней приклеилось на фронте по фамилии, доставшейся от бывшего мужа, Петра.
Сорока села на небольшой пригорок за большой куртиной калины. Села так, чтобы хорошо был виден берег реки и ещё одна позиция, подготовленная заранее. Она хотела ещё раз проверить пути отхода. Локон каштановых волос выбился из-под пилотки и полыхнул огнём в лучах солнца. Поймав боковым зрением движение, от неожиданности девушка вздрогнула, но быстро опомнилась и приступила к осмотру позиции. Сорока сорвала верхушку зелёной травинки и взяла её в рот. Если белёсый кончик травинки медленно разжевать, то на языке появляется еле заметная сладость. Девушка пожевала травинку, передвинула её языком из одного уголка рта в другой, а потом выплюнула. На этот раз в новой позиции близко к берегу реки её всё устроило, она встала и постаралась побыстрее скрыться в ельнике, через который можно было скрытно выйти к расположению части и обойти мины.
Косы Сороке пришлось обрезать ещё в первый год работы в детском саду. Так проще было избавляться от вшей – спутников бедности и голода. Девушка ещё раз поправила непослушный локон, и уже пройдя патрули, спокойно подошла к маленькой деревушке, где расположилась часть.
На дымок полевой кухни подтягивались бойцы. Вот и боевая подруга Сороки – Капка, Капитолина Земскова, бежала с котелком.
- Сорока, давай котелок, я и на тебя возьму, - предложила рыжая, как весеннее солнышко Капка.
- Давай, - согласилась Сорока, - Капка, а я отсыпаться.
- Поняла, - ответила Капка, - беги, я скоро подойду.
Сорока подошла к завалившемуся на один бок, но чудом спасшемуся деревенскому домишке, где разместили их вдвоём с Капой. Она оставила скатку, вещмешок и винтовку в доме, взяла ушат и ведро воды, вышла во двор и разулась. Девушка мечтала об этом последние двое суток – вот так снять сапоги и опустить ноги в воду, почувствовать после выполненной работы блаженство.
Ветер ласково гладил лицо и снова растрепал непослушный локон. Сорока, блаженствуя на завалинке, прикрыла веки и почти задремала на солнышке, но встрепенулась и открыла глаза. Взгляд девушки встретился с синим взглядом молодого лейтенанта. Сорока смутилась и стала спешно вытирать раскрасневшиеся ступни. Потом она быстро выплеснула ушат и скрылась в доме. Лейтенант находился довольно далеко от неё, но и с такого расстояния, она почувствовала словно ожог на всём теле. Такого она не помнила, когда ещё женихалась с бывшим мужем.
Петра, бывшего мужа, она знала с детства, с тех времён, когда её десятилетнюю, вместе со старшей сестрой Софьей, младшим братом и матерью отправили на спецпоселение далеко от дома, в лесной край. Как-то незаметно с Петром они повзрослели и только тогда обратили внимание друг на друга.
На танцы Сорока всегда ходила со стайкой подруг. Над парнями они всегда подтрунивали и громко смеялись в голос. В один из таких вечеров Татку - Сороку стал силком тащить танцевать парень из соседней деревни. Татка сопротивлялась, но тот не сдавался:
- Чего ты ломаешься, не убудет! – громко смеясь, говорил он и тащил её за талию в круг.
Парень был ей неприятен. Худой, щербатый, с белыми ресницами и бровями, он был похож на поросёнка. Подруги не решились заступиться за Татку. Но в этот момент в клуб пришёл Пётр с друзьями. Он быстро оценил ситуацию, подбежал к Татке и заслонил её от неприятного парня.
- Чего ты цепляешься к моей девушке, - угрожающе произнёс Пётр, наступая на противника.
Парень убрал руки с Таткиной талии, и, определив, что силы не равны, произнёс:
- Пардоньте, кто ж знал-то, - криво ухмыльнулся и исчез из поля зрения.
В тот вечер Пётр впервые провожал Татку до дома. Они сидели на жерди хлипкого забора и весело смеялись, когда Пётр вдруг неожиданно спросил:
- Татка, а товарищи могут стать близкими друзьями?
В этот момент жердь подломилась, и они дружно ухнули на траву в палисаднике. Татка громко захохотала. Но с тех пор с Петром они провожались каждый день.
Вспоминая бывшего мужа, Сорока села на кровать в домишке и задумалась. Пётр был высоким, стройным зеленоглазым брюнетом. У него были большие ладони и длинные, цепкие пальцы. Он легко управлялся с лошадьми, работал конюхом в леспромхозе. И также легко без особых затей захватил Таткину душу. Татка согласилась жить со свекровью, хотя за неуживчивый, тяжёлый характер свекровь презрительно называли в деревне Сорочихой.
Пётру удавалось своим спокойным, мягким голосом уладить противоречия между строптивой Таткой и придирчивой к юной снохе матерью. Хотя если честно, придраться было мало к чему. Татка умела буквально всё: и гвоздь вбить, и гладью вышивать, и готовить. Всё у неё блестело и сверкало, как на показ. Делала она домашние дела легко, не задумываясь и не вздыхая над своей тяжёлой участью, как многие молодые хозяйки. Одно у неё не получалось: в Сорочихиной печи ржаной хлеб. Этим Сорочиха попрекала Татку усиленно и постоянно и в присутствии мужа и в его отсутствие. Неизвестно как бы сложилась Таткина жизнь со свекровью дальше, если бы Петра не посадили. Нехорошая история случилась. Якобы попался он на том, что продавал лошадей цыганам, а деньги пытался скопить на новый дом для своей семьи. На самом деле воровал кто-то из начальства, а Петра просто заставили взять вину на себя, списали на него, в общем. Случилась вся это накануне войны.
Татка полгода разрывалась между домом, работой и свиданиями с Петром в тюрьме. Но Сорочиха её окончательно уела. И она пошла военкомат, чтобы записаться добровольцем.
Татка легла не раздеваясь, положила руки под щёку и вспомнила, что ей недолго пришлось обивать пороги военкомата. В районе её знали. Знали её по работе, знали семейную историю, и что она была хорошим стрелком.
История с волками была у всех на памяти. Татке часто одной приходилось ездить в город. Специально для неё детскому саду выделили лошадь. Лошадь была из списанных не то артиллерийских, не то ломовых. Зубы у неё сильно поистёрлись, но она ещё могла послужить. С широкой спиной, мощными копытами и с подходящей ей кличкой «Широкая», лошадь очень полюбилась Татке, за спокойный, основательный нрав, и та отвечала взаимностью хозяйке. Они понимали друг друга с полуслова. Да иногда Широкой и не нужно было ничего говорить, она сама прекрасно знала, что лучше сделать в той или иной ситуации. Так произошло и в начале холодной зимы сорок первого. Татка возвращалась из города уже затемно. Широкая захрапела и прибавила шагу.
- Что ты, Широкая, что ты, - похлопывая тихонько лошадь по холке, пыталась успокоить её Татка, но тут сама заметила светящиеся во тьме точки волчьих глаз. С голода волки всё чаще нападали на деревни и резали не только скот, но и деревенских собак. Вот и сейчас они преследовали одинокую спутницу верхом на лошади. Широкая пошла рысью, а потом перешла на галоп. Татка с трудом удерживалась в седле. От страха у неё словно все мысли замерли в голове. И тут Широкая решила взять небольшое препятствие и сделала прыжок. Татка не удержалась в седле и упала на пень, который перепрыгнула Широкая. Дикая боль пронзила колено и Татка вскрикнула. Широкая вернулась к хозяйке и протяжно заржала, обращая на себя внимание. Татка с трудом, взобралась на верную лошадь, но волки были слишком близко. Оставалась одно.
Винтовку Татке выдали ещё осенью сорок первого - время беспокойное. Стрелять её научил отец, и ей нравилось, сжимая двустволку лихо попадать в цель. Ей словно от природы была дана способность - чувствовать цель, и улавливать любые особенности окружающего мира в момент выстрела. Вот и сейчас Татка понимала, просто выстрелом волков не испугать, они шли стаей, и это вселяло в них уверенность. Татка взвела курок, прицелилась и выстрелила дуплетом в бегущего первым волка. И попала. Волк покатился кубарем и смешал волчью стаю. Татка, не оборачиваясь на волков, шепнула на ухо, еле сдерживавшейся под ней лошади:
- Давай, Широкая! – и та припустила галопом, унося девушку от волчьей стаи.
Утром в деревню вернулись охотники, которые и рассказали о кровавой находке в лесу, о разыгравшейся драме. Поскольку вечером из леса вернулись только Татка с Широкой, всем стало понятно, кто метким выстрелом уложил вожака стаи - матёрого волка.
Из военкомата быстро пришла повестка, и Татка отправилась сначала в школу снайперов, а затем на фронт, в состав действующей армии.
В части Татка прижилась легко. Умудрялась поддерживать со всеми приятельские отношения. Над бойцами, распускавшими руки, подшучивала, но и тут же пресекала любые поползновения в её сторону. Она добилась признания и уважения, но не с кем особенно не откровенничала. Лишь с Капой – снайпером и боевой подругой Татка могла говорить о своих чувствах. Так получилось и с синеглазым лейтенантом. Сорока понимала, что неспроста лейтенанта в упор и без смущения наблюдает за ней. Ей нравилось внимание этого молодого человека. Но в его присутствии Сорока теряла уверенность в себе. Но вот как тогда у колодца. И всего-то, пошла набрать воды, а он вырос, как из-под земли, подхватил тяжеленное ведро и обратился к ней с вопросом:
- Помогу донести?
Сорока потеряла дар речи и могла только кивать бестолково головой в знак согласия. У крыльца лейтенант поставил ведро на ступеньку и пристально посмотрел на Сороку. Татка смутилась, а он неожиданно протянул к ней руку и дотронулся до волос правой рукой, на которой были часы:
- Паучок, - спокойно сказал лейтенант и что-то бросил в сторону. Татка снова кивнула головой, так и не смогла ничего сказать.
- Всего доброго, товарищ сержант – обратился к ней синеглазый лейтенант, поправил свою гимнастёрку под ремень.
Татка снова кивнула, и так и осталась, молча стоять у крыльца. Она смотрела ему вслед, безмолвная и обездвиженная какой-то неведомой силой. Только когда на крыльцо вышла хозяйка и спросила Сороку:
- Принесла воды? – Татке будто сказали, отомри, и сняли заклятие.
Сорока знала, что лейтенанта зовут – Алексей Маслов, что он командир взвода связи и родом со Смоленщины. Ей никогда не нравились такие парни, как лейтенант, слишком красивые, худощавые с небольшими руками интеллигенты. Но рядом с ним она чувствовала себя кроликом перед удавом. Когда он говорил и что-то показывал руками, Сорока заворожено наблюдала за движениями его рук и кровь внутри её тела как будто независимо от неё начинала двигаться быстрее по сосудам. Сороку бросало в жар, и у неё начинало сладко ныть внизу живота.
Капка, после таких признаний Сороки, тяжело вздыхала и начинала, как маленькую гладить её по голове, прижимала к себе, и тихо, как мама, выдыхала: «Эх, девка…»
Сорока провалилась в сон. Спала она тяжело, лишь иногда всхлипывала, как обиженный ребёнок. Вдруг проснулась и быстро села, отгоняя тяжёлые видения.
Татка посмотрела в окно: солнце уже было в зените. На столе стоял заботливо прикрытый рушником котелок с кашей. А на подоконнике…
Татка протёрла кулаками глаза, не веря им. Украшенные маленьким букетом лесных фиалок на подоконнике открытого окна стояли парусиновые туфли. Нет, они были не такие, как оставшиеся в маменькином сундуке, но очень на них похожие. Татка, не помня себя от радости, схватила туфли, сняла с них букетик фиалок и аккуратно положила на табурет, стоящий у кровати. Туфли оказались точно по её ноге.
Татка поднялась в них на цыпочки и стала вальсировать с воображаемым кавалером по комнате. В комнату вошла Капка, и Сорока подхватила её в танце, закружила, и они, хохоча, вместе упали на кровать.
- Сорока, откуда это, - глядя на туфли, спросила Капа.
- Ой, Капа, не знаю, - ответила, смеясь, Сорока.
- Ах, значит, у нас тайный поклонник образовался, - хитро подмигнула Капа Сороке.
- Нет, - протянула, дурачась, Сорока, - добрый волшебник.
- Ой, Капа, так это может тебе подарок, а я присвоила, - растеряно заявила Сорока.
- Сорока, смеёшься над девушкой? Ты посмотри, где мои ножки и где твои туфли!
Нога Капки была почти крошечная, да и сама Капка была маленького роста. Так что выходила туфли предназначались Сороке. И тут неожиданно Сорока обняла Капу и спросила с потемневшим лицом:
- Капа, как ты думаешь, скоро война закончится?
Вопрос получился риторическим. Девушки, думая каждая о своём, смахнули слёзы с глаз, и, не сговариваясь, встали с кровати.
- Капа, я к командиру, разведка, наверное, уже вернулась, - сказала деловито Сорока, быстро собралась и вышла.
В штабе было тихо. Командир части встретил Сороку радостно.
- Разрешите войти, товарищ подполковник?
-Заходи, заходи Сорокина. Можешь ещё зарубочку на прикладе сделать. Наконец-то, сняла снайпера, а то на передовой никакого покоя. Сегодня донесли есть ещё одна «кукушка», думаю, ты с ней в ближайшие дни справишься, - закончил утвердительно командир.
- Есть, товарищ полковник, - ответила Сорока и собралась развернуться и выйти. Но за её спиной раздался знакомый голос:
- Разрешите, товарищ полковник, - вошёл в комнату и поравнялся с ней синеглазый лейтенант. И тут Сорока буквально остолбенела. На правой руке лейтенанта не было часов, осталась не загоревшая, тонкая полоска и всё.
- Входите, лейтенант, - ответил полковник, - а вы сержант Сорокина, свободны.
Сорока едва державшаяся на ногах от осенившей её догадки, развернулась и увидела, как хитро подмигнул ей синеглазый лейтенант, развеяв последние сомнения.
Сорока буквально летела на крыльях из штаба и точно знала, что закончится эта война скоро, и что она обязательно выживет, обязательно! И непременно в день победы станцует в тех самых парусиновых туфлях с синеглазым лейтенантом …