Познакомился я с ней лет десять тому назад на почве моего позднего увлечения литературным художеством, а точнее – поэзией. Как говорится, седина в бороду, а поэзия в ребро...
Благодаря проснувшемуся у меня, как-будто после долгого сна, сочинительскому зуду, появилась тяга общения с себе подобными и я стал посещать литературные встречи любителей поэзии, проходившие в Штутгарте в рамках творческого объединения «ЛИРА».
Собирались мы, десятка полтора пишущих русскоязычных эмигрантов далеко не первой молодости, раза два в квартал (в три месяца), читали друг другу свои поэтические опусы, обсуждали их, стараясь не слишком задевать самолюбие авторов, беседовали на литературные (и не только) темы, в общем общались в непринуждённой дружеской обстановке, что и привлекало меня, и, полагаю других, в этих встречах.
Однако, поскольку жил я не в Штутгарте, а в другом городе, приходилось довольно много времени тратить на дорогу, до полутора-двух часов в один конец, да и стоимость проезда была несколько обременительной. Поэтому, когда кто-то из участников встреч, сообщил мне, что в моем городе проживает некая Елена Эткина, которая была бы не прочь посещать наши литературные встречи, я обрадовался – продолжительные поездки вдвоём не так скучны, да и обходились бы они значительно дешевле.
Через несколько дней позвонил по указанному мне телефону:
«Здравствуйте, вы наверное Елена Эткина?» - уточнил я.
«Да, Елена Михайловна Эткина» - поправили меня в ответ голосом приятного тембра . И далее так и повелось, обращался я к ней всегда по имени и отчеству.
Елена Михайловна была несколько старше меня и с детства страдала болезнью сердца, возможно поэтому никогда и не выходила замуж, и не имела детей. В России не осталось у неё никого из близких (родители давно умерли), естественно не было близких и в Германии, куда она приехала по еврейской линии, поскольку Отец её был евреем.
Однако в местной еврейской общине её не особенно привечали – Мать русская.
«Глава общины даже отказалась выдать мне справку, подтверждающую моё еврейское происхождение, необходимую для оформления пособия, хотя по паспорту я еврейка», - как-то пожаловалась Елена в разговоре со мной. - «И пришлось ехать в Штутгарт за справкой, где её, слава богу, немцы и выдали». Подобная разборчивость общины в вопросе о национальной принадлежности меня несколько покоробила.
Из её обстоятельных рассказов, сопровождавших наши поездки в Штутгарт, я узнал, что Папа её был хирургом и до войны они жили в Смоленске, а в начале войны эвакуировались в Саратов, где и обитала Елена Михайловна до своего переезда в Германию. В Саратове же окончила институт иностранных языков (изучала английский) и много лет проработала техническим переводчиком на каком-то промышленном предприятии в г Энгельс.
Она хорошо знала русскую (и не только русскую) литературу, любила классическую музыку и была человеком, я бы сказал, тонкой натуры и физически хрупким.
В характере её (возможно по причине того, что родители окружали своего, больного с рождения, ребёнка повышенной заботой), явно проглядывались инфантильность, некая наивность и беспомощность в поведении, требующие к себе снисхождения, внимания и опёки. По правде сказать, это несколько раздражало меня. Я и сам немало нуждался во внимании и участии, но, увы, даже близкие мне люди, не давали себе труда этого заметить.
В первые годы нашего знакомства, Елена Михайловна иногда звонила мне часов в 9 – 10 вечера и мы продолжительно беседовали с ней о чём-то, пожалуй малосущественном для меня, – о разных, ею когда-то прочитанных книгах, увиденных фильмах, пережитых событиях, впечатлениях...Это несколько утомляло меня, но похоже смягчало ей чувство одиночество по вечерам. Со временем, однако звонки её становились всё реже и реже, быть может она интуитивно ощущала моё неподходящее для таких бесед настроение... Но зато ей повезло с соседкой, жившей с ней на одной лестничной площадке – немолодой, но ещё бодрой немкой, которая по доброму опекала Эткину.
Несколько лет тому назад, Елена Михайловна оформила себе российскую пенсию, что давало ей возможность, примерно раз в полтора-два года, совершать поездки в родной Саратов, где ещё жили её старые подружки с юности. Скопившейся пенсии хватало, чтобы покрыть расходы на дорогу и проживание в гостях, а на остаток ещё и прикупить, уже в Германии, какую нибудь необходимую вещь для домашнего обихода. Однажды она похвалилась, что наконец то приобрела современный телевизор, а после второй поездки и диван...
Но года два назад её по какому то поводу пригласили в городской социаламт и заодно поинтересовались там – получает ли она в России пенсию.
«И я конечно призналась им, что получаю» - удручённо сообщила она мне.
«Ну и зря вы это сделали» - скептически прокомментировал я её поступок.
«Но не могла же я им сказать неправду» - беспомощно развела руками Елена Михайловна.
Законопослушные чиновники отреагировали незамедлительно и урезали Эткиной и без того небогатое социальное пособие на сумму получаемой российской пенсии, лишив тем самым её , быть может последней в жизни сердечной радости – хотя бы изредка совершать поездки в свой незабвенный Саратов.
На Новый 2015 год я позвонил Елене Михайловне и поздравил с праздником.
«А мне наконец то дали бесплатный билет с сопровождающим и теперь мы сможем совершать наши поездки в Штутгарт бесплатно» - услышал я от неё по телефону и конечно порадовался этому. Но, когда месяца через два предложил ей вновь совместную поездку на очередную литературную встречу, она, как мне показалась, холодновато отказалась: «Что-то неважно чувствую себя да и день рождения у меня накануне встречи, придут гости, а ехать сразу после этого дня мне будет утомительно». Я разочарованно положил телефонную трубку, вот и накрылась наша бесплатная поездка.
А в начале апреля мне неожиданно позвонила одна из её знакомых и сообщила, что Эткина в больнице и похоже уже не вернётся домой – по решению врачей и всвязи с тем, что присматривать за ней некому, её в ближайшие дни отправят в дом престарелых.
Надо же такому случиться, огорчённо подумал я, нужно будет обязательно навестить её и как-то подбодрить, пока она ещё в больнице. Вряд ли её поместят в городской дом престарелых, где содержание обходится весьма дорого. Скорее всего социальная служба подыщет для неё место, где подешевле, в какой нибудь отдалённой деревне. Но навестить Елену Михайловну, увы, не успел.
Она умерла через день, в пасхальную субботу. Говорят, у тех, кто умирают на пасху безгрешные души и они прямиком попадают в рай. Впрочем, пасха была православной, а Елена Михайловна считалась еврейкой, но скорее всего для Творца, если он есть, это и не имеет значения.
На похороны я пришёл с четырьмя белыми розами в руках. Собрались десятка полтора пожилых женщин и мужчин, похоже все из местной еврейской общины, но меня удивило то, что ни у кого из них не было цветов, не было и венков.
«У нас это не принято» - заметив и поняв моё недоумение, тихо сказал, стоявший поблизости от меня старичок, - «И лучше будет, если вы оставите цветы у входа в ритуальное помещение».
«Но я почему то уверен, что Елене понравился бы мой скромный букет » - не согласился я и прошел с цветами в небольшой зал, где стоял гроб.
Елена Михайловна лежала в легкой нежно-розовой блузке, прикрытая до пояса саваном и, возможно благодаря умело наложенному посмертному гриму, была похожа на белую алебастровую скульптуру. Я глядел на её спокойное с налётом усталости лицо, и какая то светлая грусть обволакивала меня.
Я бывал и не раз на похоронах близких и не очень близких мне людей, и вид усопших обычно производил на меня тоскливое впечатление, но здесь этого не было. Мои чувства были сродни тем, что испытывает человек, глядя на мраморные скульптуры надгробий, изваянные итальянскими мастерами.
Положив цветы у гроба, я вышел наружу.
«Здравствуйте, вы наверное господин Ванке?» - обратилась ко мне, последовавшая за мной, пожилая женщина. – «Я дружила с Леной и слышала от неё о вас и о ваших совместных поездках в Штутгарт», - продолжила она. – «Лена радовалась им, но в последнее время её всё сильнее донимало чувство одиночества, она сожалела, что у неё не было детей и всё чаще говорила о желании вернуться в Россию. Но к кому? Леночка, убеждала я её, мы уже нигде не нужны, но в Германии всё же лучше. За день до смерти она попросила, чтобы я сварила и принесла ей в больницу компот из сухофруктов, который она наверное когда-то готовила там, в своём Саратове».
Я молча слушал рассказ женщины. Процесс прощания завершился и люди неторопливо выходили из помещения...
Эткину кремировали, а урну с прахом отправили в Саратов, где и захоронят на местном кладбище рядом с могилой её Матери. Я надеюсь, хотя бы таким образом осуществится последняя мечта Елены Михайловны – вернуться на родину и она не будет там одинокой...
После неё остались стихи, немного, десятка два-три. Не могу точно сказать, когда и где они были написаны, возможно в Германии. Некоторые из них она читала нам на наших литературных встречах в Штутгарте, кое-что опубликовано.
Ниже я привожу наиболее понравившиеся мне стихотворения. Романтические, с тонким пониманием природы, такие светлые и изящные строчки наверное записывали в свои альбомы «тургеневские» барышни позапрошлого века. И ещё, – в них есть мечта о любви, которая так и не воплотилась в жизнь...
БАШНЯ
Построить башню из мечты
И в ней подолгу оставаться,
И не бояться высоты,
И смело грёзам предаваться.
Ключи от башни у меня,
Извне вторженье невозможно.
Но независимость ценя,
С гостями крайне осторожна
А гости тонки и умны,
Всё понимают с полуслова.
Они ведь жители страны,
Где здравый смысл всему основа
Недолго в башне погостив,
Они спускаются на землю,
Меня с собою пригласив –
Их приглашение приемлю.
О, этот старый здравый смысл,
Как ты нормален и практичен.
С тобою не подняться ввысь,
К романтике ты безразличен!
ОДИНОЧЕСТВО
Толпа шумит, как водопад.
Её страстей не разделяя,
Плывёшь ты с нею невпопад,
От одиночества страдая.
Едва ты выйдешь из потока,
Как откровенье озарит:
«Ты вскоре будешь одинока»,
Мне тайный голос говорит.
Ну, что же, лучше быть одной,
Свою мечту и боль лелеять,
Пытаясь выразить строкой
То, что нельзя другим доверить.
NOCTURNE
За окном колышутся ветви
В заколдованном свете луны.
Я прошу у ночи ответа –
Тени зыбкие тайны полны.
Ах, как хочется знать заранее,
Глядя глупой луне в лицо,
Что у нас ещё будут свидания,
Ты взойдешь на моё крыльцо.
Не понять о чём шепчутся ветры,
Не постичь выраженья лица.
Эта ночь не имеет ответа,
Эта ночь не имеет конца.
В ЛЕСУ
Ковёр из листьев золотых,
Твоё склонённое лицо,
Стволов безмолвное кольцо –
Вот, что заполнило тот миг.
Неясный шёпот, ласки бред...
Стволы смыкаются над нами
И я даю любви обет
Разгорячёнными губами.
*****
Перебирая в памяти, как чётки,
Твоей любви последние слова,
Любуюсь на закат печально-кроткий
И думаю – «Дописана глава».
Глава дописана. Ну, что же!
Не стоит больше тосковать.
Но боль осталась, сердце гложет.
Главы мне новой не начать.
Но, если встретимся случайно,
Не отведи приветных глаз:
Прекраснейшая в мире тайна,
Когда-то связывала нас.
ОПУС
Мельканье дней, прожитых без тебя
Бессмысленно и тускло.
Лишь при тебе рождаются:
Звук, радости и цвет...
Как много лет владела я искусством
Скрывать, что это так.
А ты – такой чудак –
Моей игре поверил...
НОЧНАЯ ГРОЗА
Гроза ночная за окном –
Какая мощь, какая сила!
Секунда вспышки осветила
Зелёный двор и старый дом.
И мечет в бешенстве Зевес
Из колчана златые стрелы,
Напрягши мышци до предела
Ломают боги свод небес...
Крушат его со страшным треском,
Пугая смертных диким блеском.
И мнится зрителю: вот-вот
На землю рухнет небосвод...
И блеск, и грохот – всё прекрасно,
Стою, притихнув у окна.
Мы – над природою не властны –
Над нами властвует она!