- Дело было так, - сказал дядя Ваня, низенький смуглый пожилой человек. тёмные волосы, в которых причудливо вились серебряные нити, падали ему на лоб и лицо, закрывая жгучие чёрные глаза. Дядя Ваня был скуп на слова, говорил их трудно, шершаво, раскачиваясь и откашливаясь по причине контузии, полученной в Отечественную.
- Был я тогда в кавалерии. Взяли мы большой немецкий город – Кенигсберг называется. Стены – семь метров… толщины! Снаряды с… линкора не пробивали. Привезли орудия. А вот когда два в одну точку попадут, тогда – дыра. Намучились мы. Но дело не в этом… Город взяли. Красивый, хотя и здорово мы его подолбали. На второй день меня назначили в патруль. Обходим улицы, сами настороже... Вдруг фрау, тощая такая, к нашему лейтенанту и тянет. Мы за ней. Я автомат наготове держу, а лейтенант ничего, идёт смело…
И подводит она нас к разрушенному дому – большой, видно, дом был – и показывает что-то лейтенанту. Сама лопочет ему на германском. Лейтенант нам говорит: разбирать завал нужно, ребята, люди там, немцы…
Я бы тогда их всех на хрен закопал – сколько наших убили! – а тут откапывать. Но раз лейтенант говорит, значит надо. Уважали его. В общем, пробились мы в подвал. А как стали разбирать, так сразу загалдели немцы-то.
Дверь открыли, шагнул я туда – черно, ничего не видно! Лейтенант фонарик засветил. И прямо перед нами германцы – бабы, старики! Много их, все трясутся, лопочут на своём. Обходим мы их, лейтенант впереди. Они кричат:
«Официр!», «Официр!»… Вдруг меня тянет за рукав кто-то в сторону. Гляжу – старуха, маленькая, сухонькая, как былинка, и суёт мне что-то в руку. Смотрю – обожгло меня – ! Темно в подвале, а оно блестит, сверкает. Щупаю пальцами: круглый и тяжёлый такой… Медальон называется.
А старуха мне по-германски что-то лопочет, гладит мою руку, трясётся: «Данке, данке», - значит спасибо мне говорит. Разжал пальцы я свои. Как-то мне и противно и жалко сделалось. Особенно это её «данке»… Привлек её к себе, а она, худая, лёгкая, как птица, аж на грудь мне упала.
- Мутер, - говорю, - нихт, нихт, - и обратно ей медальон в руку. Она не берёт. Но, когда автомат опустил совсем, тут она его, всё ж, взяла и давай целовать мою руку. Сама плачет… Отдёрнул я руку и сам скорей за лейтенантом.
После всю Германию прошёл, а старушку эту, немку, всё вспоминал и до смерти вспоминать буду. Наверно, она уберегла меня от немецкой пули, с медальоном её.