В этом рассказе я сохранил без изменения имя Героя Советского Союза, Заслуженного художника России – Георгия Николаевича Москалёва (1925 – 2011), с которым когда-то был хорошо знаком и всегда высоко ценил его лучшие гражданские и человеческие качества. Желание написать достоверную историю одного дня из его жизни возникло во мне после того, как я узнал о смерти этого предельно скромного и замечательного во всех отношениях человека, воина и художника.
Имена других персонажей мной сознательно изменены, но остаются вполне узнаваемыми.
«Нам не следует бояться врагов – бояться надо своих», – так решил Георгий Николаевич Москалёв, недобро глядя на оратора. Не любил он Батиева и со своим чувством отторжения ничего не мог поделать. И не хотел. Занимая столь высокую должность, этот партийный прыщик существовал помимо сторонней воли, и средства против его самодурства не имелось. Дурь дустом не вытравливается. Остаётся только смиренно сидеть и терпеливо слушать «повелителя». Ненависти к сытому партийному феодалу не испытывал: ненависть и ярость осталась на войне, в далёком прошлом, когда среди крови и страха без них невозможно было выжить.
…За час до начала работы съезда в залах республиканского художественного музея открылась отчётная выставка. Георгий Николаевич больше года работал над большим полотном «Битва за Дунай». Долго искал композиционную точность и выразительность полотна. Изготовил массу рисунков, измучил натурщиков, два первых варианта случились выкидышами, и лишь в третьем нашёл дерзкое, но верное по форме решение темы, которое его почти удовлетворило.
Именно за форсирование этой реки при освобождении Венгрии в конце войны ему, молодому парню из забайкальской глубинки, было присвоено звание Героя Советского Союза.
Перекалённая памятью той страшной ночи с 4 на 5 декабря 1944 года картина получилась динамичной, бьющей по нервам, – мазки швырял точно, широко, пастозно. Фигуры солдат в широком баркасе выхвачены всполохами разрывов снарядов, лица напряжены, и вода на переднем плане холодна, как беда…
На открытие выставки художник пришёл в строгом чёрном костюме, с орденскими планками на груди и звездой Героя. Всякий раз он смущался своих наград, считал, что многие его боевые друзья заслуживали не меньшего уважения, что ему почему-то повезло больше, чем им, живым и мёртвым. Храбрых людей довелось встречать много, и в этом не усматривал нечто необыкновенное. На войне подвиг – это обычная работа. Потому Георгий Николаевич награды извлекал из шкатулки лишь на День Победы да ещё два-три раза в год в особых случаях. Нынче случай именно такой – съезд как-никак. Чуть выше среднего роста, крепкий в плечах, он был красив в своих летах. Силушка на убыль ещё не пошла, лишь седина слегка зацепила виски.
Батиев подкатил на «Волге» с некоторым опозданием. Без него открытие выставки не начинали. Важного гостя члены правления встретили у входа в почтительной стойке. Выполз из машины, неспешно, с ленцой, словно и не опаздывал, поднялся по широким ступеням, у входа поздоровался со всеми за руку. Ладонь слегка влажная, как у мертвеца, холодная. При маломерном росте, голову он откидывал назад, смотрел на каждого как бы свысока и насквозь, мутноватый взгляд в пространство проваливался. Круглому лицу розовато-поросячьего цвета тщетно пытался придать умное выражение, зато значительность и важность удавались вполне. В щелках заплывших глаз победно мерцал наполеоновский огонь.
Москалёва он не любил издавна: сияние золотой звезды на чужой груди будило глухое неосознанное раздражение. За собственную пустую грудь становилось обидно. Должность секретаря обкома партии по идеологии не сулила желанного золотого блеска с серпом и молотом, оставалась лишь чахлая надежда когда-нибудь занять кресло первого лица автономной республики.
После обеденного перерыва началось второе заседание республиканского съезда Союза художников. Ну, а на первом заседании, как и положено, избрали рабочие органы съезда, выслушали различные приветствия. Хрипя, как старый патефон, запинаясь и покашливая, председатель правления республиканской организации вымучил свой доклад. Теперь по регламенту наступило время обсуждения результатов работы за отчётный период. Скучное это занятие – сидеть и бездельничать, зная, что всё будет как всегда: прения прозвучат без трений, в меру суровой критики и разумной дозы самокритики пеплом просыплется на собственные головы при весьма показной партийной принципиальности. Вот только важнейшим вопросам творчества останется не очень-то много внимания. С носом по ветру дежурные ораторы непременно поблагодарят партию за неустанную заботу и решение насущных проблем творческой интеллигенции, кого-то похвалят, кого-то пожурят, чтоб знали своё место, а в конце заседания нескольким ветеранам присвоят звания, вручат грамоты и, конечно же, в заключительной речи прославят назначенных «классиков». Сие действо хоть и ритуальное, но к творчеству особого отношения не имеет. Впрочем, наличие «классиков» областного уровня наблюдается повсюду, вопрос лишь в значимости их величин. Далеко не всегда масштабом таланта они оправдывают своё величие, зато часто в холодной тени остаются истинные мастера, не вписавшиеся по каким-то показателям в систему ценностей царствующей в стране коммунистической идеологии.
Первым к трибуне вышел Окладов Александр Александрович – старейший художник и милейший человек. Он зачитал текст небольшого приветственного письма в адрес руководства художественного училища в соседнем областном центре по случаю юбилейной даты этого уважаемого учебного заведения. Большинство присутствующих делегатов съезда в разное время окончили училище, и, конечно, было особенно приятно направить в родное гнездо поздравление со столь знаменательной датой.
Вслед за Окладовым слово предоставили Батиеву – знатоку дежурных фраз, которые давно и прочно им выучены назубок.
Георгия Николаевича раздражал нравоучительный пафос его выступления, его победный взгляд, которым он накрывал делегатов съезда в паузах своей казённой речи. Оставалось вынужденно томиться, пока оратор суконным языком вещал про исторические решения съезда КПСС, про творческую ответственность художников, про строгое воспитание талантливой молодёжи.
И тут Батиев на свою беду вдруг припомнил о приветственном письме в адрес художественного училища соседней области и вознамерился напомнить известную истину, что талант художника оттачивается профессиональной выучкой. Недолго думая, но с очень умным видом ничтоже сумятише прошмякал пухлыми губами:
– Талант требует зачатия. Вы все родились из одного и того же места…
Столь великолепный перл не остался незамеченным.
– Точно!.. – воскликнул молодой художник Карпинский и громко хлопнул ладошами. В тишине зала хлопок прозвучал, как звонкая пощёчина. Он сам от себя не ожидал подобной выходки, но, услышав столь весёлую чушь, среагировал мгновенно и совершенно неосознанно. Зал на три секунды замер, и вдруг все захохотали, заёрзали на стульях, а потом долго не могли успокоиться.
Докладчик побагровел, растерялся. Намеревался изваять изящную мысль, а вышло нечто ужасно непотребное, пошлое. Холодною росою испарина выступила. Носовым платочком промокнул лоб и решил, что в столь каверзном случае ему тоже приличествует изобразить веселье. Выдавил из себя улыбочку, больше похожую на болезненную гримасу, а сам кипел: «Я ж тебя… Ты у меня наплачешься, щенок!..»
– Извините, товарищи, оговорился, – наконец произнёс он. – Но вы, надеюсь, догадались, об чём я э-э-э… хотел сказать. А теперь хочу поделиться тревогой об воспитании молодых кадров. Отчётная выставка в целом получилась хорошая. Но, товарищи художники, я обратил внимание на работы нашего весельчака Карпинского, – он скользко глянул на обидчика. – Взять хотя бы, к примеру (извините, фамилию не запомнил) портрет какой-то там пианистки. Здесь, понимаете ли, я вижу очевидность опасности непонимания природы социалистического реализма, его отрыв э-э-э от связей с простыми людьми, от живой, понимаете ли, действительности.
«Растуды твою туды!.. Батиев дал сигнал к началу травли, – догадался Георгий Николаевич. – Мстительность – удел мелких людишек. Затоптать парня угодники всегда найдутся. Обалдуй он, конечно, но по всем меркам художник талантливый. В генах вовсе нет лени – вкалывает, как шахтёр в забое».
– Ваша пианистка, – продолжал обиженный партийный сановник, – уж очень какая-то э-э-э… задумчивая или даже несчастная. Глаза опустила, на ветку цветущей яблони смотрит.
И тут его понесло в тёмный лес.
– Ещё неизвестно, об чём она думает, – выказал подозрение оратор.
«Ага, а вдруг в её голове антисоветские мыслишки копошатся! Надо бы в мозгах шмон устроить», – мысленно воскликнул Георгий Николаевич и горько улыбнулся.
– Зачем она ветку обломала? Тоже, понимаешь ли, большой вопрос. Это что – символ её неудавшейся судьбы? Советский человек не должен так выглядеть, – воскликнул Батиев и назидательно поднял над головой пухлый указательный палец. – Нашему зрителю нужен оптимизм, вера в будущее, вера в нашу родную Коммунистическую партию, возглавляемую верным ленинцем Леонидом Ильичом Брежневым.
Он сделал паузу, опять победно оглядел присутствующих художников, ожидая аплодисментов, но в зале стояла мрачная тишина.
– А если говорить, так сказать, об живописи этого молодчика, то я обратил бы ваше внимание на такой неприятный факт: очень он какой-то непохожий на остальных художников. Слишком манерный, что ли… Может, вы, товарищ Карпинский, гнилым западничеством заразились, так мы вас живо вылечим, на путь истинный поставим. И не таких вылечивали, понимаешь… Партия вам не позволит самовыражаться. Так и знайте, молодой человек: не позволит!..
Художники помрачнели, словно их самих утюжили бульдозером неправедной, бестактной критики. Такие угрозы безобидными совсем не выглядели – от них веял ледяной холод чиновной тупости. Совсем недавно, в середине сентября 1974 года, в Беляевском лесопарке столицы рычащими бульдозерами и поливочными машинами раскурочили выставку московских протестантов, из тех, кто в союз художников брезговал вступать. Свершилась жуткая глупость. Ославились, опозорились на весь мир!
«Как быть? – гадал Георгий Николаевич. – Промолчать – выгодно. Но подло! подло! подло!.. Высказаться – опасно… И всё же по совести надо, по совести!.. Иначе как потом сжиться с трусостью?!.. Ещё неизвестно, сколько нервных клеток сейчас потрачу, но много больше загублю потом. Сам себя загрызу, спать спокойно не буду, если на трибуну не выйду, если сподличаю.. Надо успокоиться, выступить с убедительными доводами и ни в коем случае не сорваться на повышенный тон».
Он знал наверняка, он предвидел: неприятности возникнут. Но звание Героя, репутацию честного человека надо подтверждать и в мирной жизни. Намотал нервы на кулак и встал, когда под жидкие аплодисменты Батиев сошёл с трибуны.
– Прошу извинить, – обратился к коллегам, – я пока ещё не записывался в прения, но выступление Николая Семёновича меня не оставило равнодушным. Две-три минуты мне вполне хватит. Регламент не пострадает.
Шепоток ветерком прошелестел по залу. Все догадались: Москалёв пошёл в атаку!
– Думаю, надо уважить просьбу Георгия Николаевича, – сказал председательствующий и смущённо глянул на Батиева.
– Надо, надо!.. – загудели художники.
«Спокойно, Гоша! Спокойно!.. – приказал сам себе, пока шёл к трибуне. – Не всегда можно истребить нечистую силу, но покорность свою ей показывать не в моих правилах».
– Дорогие коллеги, уважаемый Николай Семёнович! – произнёс с хрипотцой и на паузе обвёл взглядом знакомые лица. – Прежде всего, хочу поздравить всех вас с открытием выставки, с началом работы съезда. А теперь должен высказать то, что меня волнует. На выставке, где представлено искусство давно известных авторов, мы встретили много новых работ молодых художников, и это обстоятельство особенно радует и обнадёживает. В ряды творческой интеллигенции приходят талантливые люди, кому мы должны доверять и кому со временем передадим эстафету искусства социалистического реализма. Как следует взращивать молодую смену, сказано в Постановлении ЦК КПСС «О работе с творческой молодёжью». В этом документе не встречаются такие строгие слова, как «не позволим», «гнилое западничество» и прочее. Мы и не должны никому угрожать. Воспитывать – должны, передавать лучшие традиции социалистического искусства – обязаны, но казнить за творческий поиск, за самовыражение – грех великий. Самовыражение – главное достояние всякого художника и главная цель человека искусства. Непохожесть прежде всего указывает на наличие индивидуальности и яркого таланта. Эта истина знакома всем, спорить на сей счёт – глупо и невежественно...
Георгий Николаевич глянул на президиум съезда. Батиев сидел с пунцовым лицом, толстым задом ёрзал по стулу. Но не кровь вины ударила в голову, а гнев: «Да кто он такой, этот Москалёв, чтоб выставлять меня, секретаря обкома партии, на всеобщее посмешище!» Батиев ярился и грязно матерился про себя. В груди копился звериный рык, а возразить нечем: против Постановления ЦК не попрёшь…
– Социалистический реализм, – продолжил Георгий Николаевич, – к счастью, не имеет тесных рамок. Нашему человеку свойственна вся гамма чувств и переживаний. Нет таких эмоций, которые надо ставить под запрет, иначе правда жизни уйдёт из искусства, а без искренности оно зачахнет, измельчает. Не будем лукавить: художник Карпинский вне всякого сомнения человек талантливый, и портрет пианистки по всем меркам довольно удачен. Её печаль нельзя запретить, можно только сопереживать, хотя бы потому, что все мы по жизни умеем и веселиться, и печалиться. А ещё хочу обратиться к вам, уважаемые коллеги. Не принимайте выступление Николая Семёновича как указание, не спешите рушить бездушную критику на голову молодого художника. Такого указания, надеюсь, вообще не последует: в обкоме партии мелочных людей не водится. Карпинский, конечно, разгильдяй, не умеет глупые реплики держать за зубами, но художник-то талантливый, что отрицать нельзя. В этом зале, я надеюсь, нет ни одного человека, кто был бы не согласен с такой оценкой творческого потенциала художника Карпинского.
Под дружные аплодисменты коллег Москалёв занял своё место в последнем ряду.
Выводом, будто в обкоме партии нет места для мелочных людей, Батиев был обезоружен и повержен. После выступления Москалёва он сидел сумрачный и почти не слышал и не замечал то, что происходило на съезде художников. А вскоре, сославшись на занятость, покинул зал заседания.
Домой Георгий Николаевич вернулся затемно. Жена встретила в прихожей, помогла раздеться. По лицу угадала озабоченность.
– Ну что, командир роты, опять из окопа вылез? С кем на этот раз воевал? – спросила с мягкой улыбкой.
– От тебя, дорогая, не спрячешься. Воевал… с героями нашего времени. Во всяком случае, они себя таковыми считают…
– Это что же получается?! Выходит, ты – Герой не нашего времени? Не верю! Ты
– Герой на все времена! Понял – на все!..
Она обняла мужа, пригладила жёсткие волосы и поцеловала в колючую щеку.