Рассказ
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
А.С.Пушкин
1.
У меня мало близких знакомых, и, признаюсь, по большей части это довольно скучные люди. Все они сотрудники Института и обычно говорят со мной о работе или о растущих ценах, о дефиците продуктов первой необходимости, о морозах и о прочих неприятных вещах, связанных с сибирским климатом и, конечно же, о прогрессирующим загниванием советской экономики. Но относительно недавно список моих знакомых пополнился, безусловно, яркой личностью — Колей Судаковым. Работал он в области генетики, весьма далёкой от моих интересов, поэтому наше знание друг друга ограничивалось лишь обменом формальных приветствий при случайных встречах. Но однажды (это случилось весной 86-го) Коля по ошибке зашёл в нашу рабочую комнату, когда мы пили чай и жарко спорили о своих делах. Он так красочно извинялся за невольное вторжение, что мы пригласили его к нашему столу. Судаков сел, с интересом нас послушал, удачно встроился в разговор и удачно несколько раз сострил, заставив нас рассмеяться. Когда на другой день он снова заглянул к нам, мы встретили его, как родного. Через какой-нибудь месяц Коля уже был посвящён во все детали нашей работы, наших бед и наших побед. И он делился с нами своими соображениями. Правда, обычно они не отличались оригинальностью, но нам было приятно, что человек со стороны так близко принимает наши заботы. Кстати, иногда его советы и замечания вызывали ожесточённый спор, и бывало, отвергая их, мы открывали для своей работы новые неожиданные продолжения. Ну а ещё через полгода Судак (так мы называли Судакова за глаза), фактически, стал членом нашего коллектива. Дошло до того, что мы даже сделали его соавтором одной нашей статьи.
Всем-то он нам нравился: весёлый, жизнерадостный, пересыпающий свою речь остротами и цитатами из классики. Всё было в нём хорошо, но одно обстоятельство я постоянно упускал из виду, а когда вспоминал, неизменно грустнел. Увы, Николай Иванович Судаков был членом КПСС. Мало того, он входил в состав институтского партбюро, где возглавлял отдел идеологической работы. А это означало, что обсуждать с ним дела, связанные с политикой Партии, не следовало. Но когда с тобой болтает такой милый, такой остроумный собеседник, разве устоишь, разве не брякнешь иной раз такое, от чего при Сталине на Колыму без разговоров бы угодил. Вся надежда была, что такой душка друзей не выдаст.
Летом 1988 года я подбил его провести со мною отпуск в Гаграх. Если бы не эта наша поездка на Юг, личность Судака оставалась бы для меня и поныне тайной за семью печатями. Но говорят же, что в конце концов всё тайное становится явным. Правда, я не слишком верю в истинность этого изречения. Кто знает, сколько ещё тайн хранила и продолжает хранить крупная Колина голова?
2.
Мы приехали в Гагры во второй половине августа и поселились в старом особнячке с изумительным видом на Гагринскую бухту. Я с семьёй однажды снимал комнату в этом доме, и у меня остались от того отпуска самые приятные воспоминания. Пожилой седовласый хозяин с удовольствием сдал нам комнату, ибо меня он помнил и, видимо, доверял. Оказалось, его супруга серьёзно занемогла и лежала в больнице Ленинграда. Получив от нас деньги за съём, старик сразу засобирался в Ленинград, передав нам ключи от пустого дома.
Наутро, едва продрав глаза, мы вышли на балкон, облокотились на белую балюстраду, увитую виноградом, и погрузились в созерцание роскошного пейзажа. «За такой вид, — глубокомысленно заметил Судак, — на Западе платят по сто долларов в день, а мы за такие деньги тут месяц проживём, и ещё останется».
Дом находился на горном склоне, круто сбегающем к морю. Метрах в тридцати ниже нас, в проёмах между кронами пальм и магнолий, краснела черепичная крыша знаменитого ресторана Гагрипш, в котором бывали царь Николай II, Сталин, Чехов, Бунин, Горький, и, где, говорят, когда-то ещё до Первой мировой выступал сам Фёдор Шаляпин. Судак внимательно осмотрел зелёный ковёр Приморского парка, заложенного принцем Ольденбургским, и перевёл взгляд на лазурное, как на картинке, море. «Видишь тот низкий мыс слева? — сказал я. — Там Пицунда». Коля прямо впился глазами в Пицундский мыс и негромко процедил: «Хотел бы я знать, кто из моих знакомых греет нынче там своё жирное пузо».
Умывшись и почистив зубы у крана во дворе, мы спустились в парк и зашли в чебуречную в тени развесистых кипарисов. Запивая непривычно острые насквозь промасленные чебуреки слабеньким кофе, я погрузился в воспоминания, с кем уже сиживал в этом сказочном месте. А Коля, быстро расправившись с экзотической пищей, откинулся на ажурную спинку пластмассового стула и со смаком закурил. Было видно, он доволен. К тому же за соседним столиком весело болтали и курили две молоденькие блондинки. Судак курил и боковым зрением следил, какое впечатление оказывал его интеллектуальный вид на симпатичных девиц. Пожалуй, он добился своего. Довольно скоро блондинки стали поглядывать на нас, и, судя по всему, уже приступили к обсуждению наших достоинств. Надо признать, что Коля хорош собой — высокий, белокурый с чертами лица породистого аристократа. Естественно, он не мог не привлекать молодых женщин.
— Как ты думаешь, Сергей, откуда у людей взялось их странное стремление к свободе и независимости? — несколько театрально изрёк Судак.
— Ты имеешь в виду индивидуализм?
— Нет, я имею в виду стремление небольших этнически однородных групп к самоизоляции с целью отгородиться от соседних народов государственной границей.
Я засмеялся:
— Твой вопрос, как говорят в американском кино, тянет на миллион долларов. Неведомая сила влечёт нас к людям, близким нам по языку и культуре. Наверное, в глубине души, мы опасаемся чужаков. Этот страх чужих, эта ксенофобия, видимо, сидит в наших генах. Мало кто сомневается, что в первобытные времена «чужой» значило нечто вроде «враг».
— Но если бы всё было так, как ты говоришь, то сейчас в мире были бы тысячи государств. И, к примеру, вместо единого и неделимого Советского Союза было бы штук 75 совершенно независимых стран. Отсюда следует, — гордо чеканил слова Коля, — что кроме стремления народов к размежеванию, есть ещё их стремление, их неудержимая тяга к объединению. Как ты объяснишь это? — эффектно заключил Судак, бросив быстрый взгляд на блондинок.
— Коля, ты заставляешь меня отвечать сходу на очень непростой вопрос. Я думаю, у наших далёких предков была гаремная система брака, то есть в племени с равным числом мужчин и женщин многие мужчины оказывались без жён. Но достать их можно было с помощью набега на соседей. Мужчины побеждённого племени просто уничтожались, а женщины и дети доставались захватчикам. Доставалась им и территория побеждённых. Понятно, что захваченные женщины и дети не могли существенно повлиять на язык и обычаи победителей. Через пару поколений численное равенство полов восстанавливалось, и племя снова приступало к захвату чужих женщин и территорий. Вот так ужасно в первобытные времена выглядела, как ты выразился, «неудержимая тяга» народов к объединению.
— Ну, в те незапамятные времена, наверно, что-то такое и могло иметь место, но теперь-то... — Судак картинно развёл руками.
— Во времена первых империй нравы людей слегка смягчились. Теперь покорённые народы нередко сохраняли свой язык, культуру, а стало быть, сохраняли и своё стремление к независимости. Вот тогда-то и обнаружилось, что государство, населённое разными народами, заражено бациллой распада.
— Верно! — громко воскликнул мой приятель. — Значит, главная задача этнически неоднородной империи состоит в том, чтобы изобрести какой-то защитный механизм от грозящего ей распада. В этот момент блондинки докурили, бросили прощальный взгляд на красиво говорящего Судака и ушли в сторону пляжа.
— Послушай, Коля, — взмолился я, — мы же в отпуске, сидим в этом прекрасном парке на берегу манящего лазурного моря. Идём купаться. Эти вечные темы от нас не уйдут, а вот наша привольная жизнь в этом райском уголке советской империи — через месяц уйдёт, кончится.
Мы встали из-за стола и двинулись по роскошной набережной вдоль моря, выискивая место для купания. Я думаю, Судак искал глазами тех блондинок, но они как сквозь землю провалились.
3.
Мы доплыли до красных шаровидных буйков, прицепились к одному из них, и, повернувшись к берегу, не могли наглядеться на роскошный горный склон высоченного Гагринского хребта.
— Ты видел в жизни что-нибудь живописнее этого пейзажа!? — вскричал я.
— Бедный Сергей, — ответил мудрый Судак, — как же мало ты видел!
— Ну, ты брат, силён! — только и мог я сказать. — Похоже, Гаграми тебя не удивишь. Где же ты видал пейзажи поярче?
— Например, на озере Иссык-Куль в Киргизии, да и отроги Заилийского Алатау в окрестности Алма-Аты выглядят ничуть не хуже.
Возможно, Судак был прав. Я же никогда не бывал в Средней Азии.
После купания мы решили скрыться от непривычно жгучих солнечных лучей в тени парка. Облюбовали одинокую лавочку под сенью гигантского платана и уставились на водоём с чёрными лебедями. И тут к нам подошла говорливая стайка цыганок, торгующих какими-то замшелыми бутылками со спиртосодержащей жидкостью. Я стал было отмахиваться от нарушительниц нашего покоя, но цыганки меня будто не видели, ибо нацелились они на Судака. К моему удивлению, он и не думал их прогонять, а внимательно, и даже придирчиво, приступил к осмотру цыганского товара. И всё-таки в конце концов брезгливо отверг все их изделия. Однако цыганки не отлипали от Судака. Одна из них — самая бойкая — предложила ему погадать по руке. Невероятно, но Коля протянул неумытой хиромантке свою белую ухоженную длань. Цыганка схватила её и сразу энергично залопотала, время от времени заглядывая в небесно-голубые Колины глаза. Она произносила стандартные слова про какую-то длинную дорогу, про какой-то казённый дом, про синеокую белотелую зазнобу и про бессердечную смуглотелую разлучницу, и завершила свои бессвязные бормотания, обещав Коле долгую безбедную жизнь. Судак распустил уши, что-то уточнял, в чём-то сомневался, но был явно удовлетворён финалом. Видя такой успех, гадалка заломила за свой непосильный труд три рубля. Коля полез в карман, но трёшки не нашёл и протянул вещунье пятёрку, рассчитывая на сдачу. Но цыганка мгновенно засунула пятёрку в свой просторный лифчик. Коля вскипел и стал требовать два рубля сдачи, а наглая гадалка только благодарила и с каждым словом отходила от него всё дальше и дальше. Но Коля догнал её — и о, ужас! — протянул свою руку к её декольте. Я засмеялся и сказал Судаку, что ему стоит плюнуть на пропавшие два рубля, не лезть же даме в закрома. Цыганки загалдели, а я потянул возмущённого Колю за рукав, приговаривая, что он, слава богу, не дал нахалке десятку.
После ужасного обеда в местной столовой я решительно заявил, что ужин мы приготовим сами. «А ты уверен, что у нас получится?» — спросил Коля и гордо признался, что не мог бы приготовить даже яичницу. Мы зашли в прокуренную закусочную возле железнодорожной платформы и выкупили там за немалые деньги пару жареных цыплят. В овощном киоске приобрели лук, подсолнечное масло и несколько картофелин. Ужин был обеспечен, но Судак был недоволен. «А вино?» — спросил он даже без улыбки. Всё это происходило в разгар лигачёвской антиалкогольной кампании. Вино на фешенебельном курорте можно было купить лишь в «Трёх бочках» — магазине, лицевая сторона которого была оформлена в виде трёх гигантских деревянных бочек. Магазин этот находился в пяти километрах от нашего жилья, и вино в нём продавали лишь с двенадцати дня до пяти вечера, по бутылке в одни руки. Коля взглянул на часы — было три часа дня. «Серёга, чем мы занимаемся? Бежим к Трём бочкам. Надо спешить». Мы побежали к автобусной остановке, никогда я не видел у Судака такой резвости. Выбор вин в знаменитом магазине был невелик, ничего выше 20 градусов. Мы решили взять самый крепкий напиток — портвейн «Карданахи». Когда подошла наша очередь, Коля попросил продавщицу выдать ему бутылку «Карабахи». Естественно, он изо всех сил пытался шутить, но грузинка-продавшица в ужасе замахала руками: «Какуй-такуй Карабахи? Не нужен нам никакуй Карабахи!» Она почему-то не видела ничего весёлого в этой забавной оговорке моего приятеля. Уже в пять мы были в своей потрясающей квартире над Гагрипшем. Поджарили картошку с луком, разогрели цыплят, и Судак внёс свой вклад в пищевое разнообразие нашего ужина — сбегал на хозяйский огород и сорвал несколько спелых помидорок.
4.
В шесть вечера мы сели за праздничный стол, предвкушая благотворный эффект 18-градусного Карданахи. Первая бутылка была осушена за какие-нибудь полчаса. Мы нахваливали портвейн, жареную курицу и даже хозяйские помидоры. Говорили о какой-то ерунде, в основном о внешних данных пляжных красоток. Особенно Судака взволновало их повальное увлечение сверхузенькими трусиками. Короче, разговор наш был вполне обычным разговором двух выпивших мужчин среднего возраста. Как-то незаметно мы перешли ко второй бутылке Карданахи. Коля непрерывно курил, блаженно похихикивал и с видимым удовольствием потягивал горьковатую жидкость. Вдруг, совершенно неожиданно, он сменил тему и снова стал добиваться от меня ответа на вопрос: каким образом могут сохранять свою целостность империи, населённые разными народами.
— Там в чебуречной мы пришли к выводу, — начал Судак, — что связать империю воедино мог бы какой-то специальный механизм, встроенный в систему управления государством. Ты мог бы проиллюстрировать эту мысль каким-нибудь историческим примером? Я знаю, ты любишь историю.
— Изволь. Возьмём серию арабских халифатов. Всего за одно столетие арабы завоевали огромные территории в Азии, Африке и Европе с многомиллионным населением. Причина такого невероятного успеха всего-то сорокатысячного арабского войска кроется в появлении у арабов новой религии — ислама. Основоположник ислама говорил: «Мусульманин мусульманину — брат, и вместе они образуют братство». Это тебе ничего не напоминает? И ещё говорил Мухаммед, что «нет преимущества араба над неарабом, или белого над чернокожим». Представляешь, Коля, обращённые в ислам сирийцы, персы, египтяне, ливийцы, берберы, испанские вестготы и масса других племён и народов вдруг стали братьями. Стали равными и родными! Несколько халифатов сменили друг друга, но всё закончилось, как всегда, — на их территории появилось не менее двух десятков независимых государств.
— Но почему? У них же была такая потрясающая религия!
— Как ни странно, но уже через полвека после смерти Мухаммеда ислам раскололся на несколько течений — увы! — враждующих друг с другом.
— Что же получается? Религия, призванная сплотить народы в единую семью, сама способствует их разъединению.
— Вот именно. Почему-то всегда находился религиозный деятель, который объявлял, что вера, принятая большинством, в каком-то пункте ошибочна, неверна. Сразу после этого новый вариант религии объявлялся вредной ересью, подлежащей немедленному искоренению. И начиналась религиозная чистка, нередко переходящая в войну.
— Серёга, ответь мне: отчего и почему любое религиозное учение со временем дробится? Какая сила порождает новых еретиков?
— Как ни странно, — ответил я, — но в основе ереси лежит неистребимое стремление человека к истине.
— О какой истине ты речь ведёшь? Тоже мне науку нашёл.
— Всякий религиозный человек хочет понять замыслы Бога и, вообще, он хочет получить представление о мире сверхъестественных существ, которые, по его мнению, управляют нашим бренным миром и, прежде всего, человеческими судьбами. Но картина мира, создаваемая любой религией, неполна и зачастую противоречива. Чаще всего она базируется на видениях пророков. Взять хотя бы творца того же ислама. Легенда гласит, что однажды Мухаммед уединился в пещеру для моления, там заснул, и во сне к нему явился ангел Джабраил, который продиктовал абсолютно безграмотному пророку первые пять стихов Корана. Так в течение последующих двух десятков лет были продиктованы ещё более шести тысяч стихов. Понятно, что текст, полученный столь странным способом, не мог дать читателю или слушателю ясную и непротиворечивую картину мира. То же можно сказать и о Ветхом завете и о Евангелиях. Короче, священные тексты — творческий продукт небольшого числа людей, зачастую малограмотных, не получивших, с нашей точки зрения, даже азов начального образования. Ясно, что такая ситуация давала простор для появления новых пророков, в чём-то отрицающих положения прежних.
— Отсюда железно следует, — прогремел Судак и ударил кулаком по столу, — что новое учение, призванное объединить жителей империи, должно быть не религиозным, а научным! Да здравствует марксизм!
— Браво, Коля! Но учение о бесклассовом обществе безгрешных людей, строящих коммунизм, тоже не выдерживает критики.
— Да ну?
— Сам посуди, на каких научных фактах базируется представление марксистов-ленинцев, что, все люди по природе своей беспорочны, а дурными их делают дурные условия жизни. Согласись, что и алчность, и властолюбие, и агрессивность, и трусость нетрудно заметить даже у кошек и собак. Ясно, что эти дурные свойства души имеют генетическую природу и не являются следствием пороков общества.
— Так что же получается? По-твоему, спасти нельзя даже нашу коммунистическую империю?
— А разве это не так. Ты разве не видишь, что не успела вера в коммунизм окончательно обанкротиться, как мы уже получили Нагорный Карабах.
— Ну, ты даёшь, Серёга! Ну, раз ты такой умный, то, может, что-нибудь предложишь для спасения империй?
— Один вариант я знаю.
— И какой? — Судак презрительно усмехнулся.
— Жизнь под угрозой смертельной опасности, которая не разбирает людей по национальности, вере, полу, возрасту, богатству и способностям. И угроза эта должна быть понятна каждому. Допустим, на империю напал враг, цель которого поработить всех её жителей. Ясно, что в обстановке грядущей катастрофы, все народы империи забывают прежние распри и объединяют свои усилия ради победы над агрессором. Или представь такую ситуацию: к Земле летит огромный астероид, падение которого приведёт к гибели человечества. Момент падения рассчитан с точностью до минуты. Также известно, что беды можно избежать, если все ресурсы планеты бросить на создание надлежащей системы защиты. Ясно, что тогда все земляне забудут о распрях и включатся в каторжный труд для предотвращения катастрофы.
— Ну, с астероидом ты, брат, перебрал. Я могу назвать тебе систему попроще и поэффективнее. Возьмём наш НКВД времён Иосифа Виссарионыча. Каждый гражданин дрожал, как осиновый лист, прислушиваясь к шуршанию шин по ночам. Никакой генерал, никакой партийный босс не был застрахован от ночного визита компетентных органов. Ясно, что при такой системе массового террора людям было не до карабахов
— И заметь, Коля, эта система была особенно опасна как раз для людей заметных и с положением. Естественно, именно сверху её и поломали. Только простой и пустотелый, как пробка, генсек Никита мог это сделать. И он сделал.
Тут Судак гордо выпятил грудь:
— Великий Ленин открыл нам другой путь. Он первым дошёл до гениальной мысли — создать передовой, отряд общества под названием Партия. Члены этой организации боролись не за места в парламенте, а за души простых людей, служа им живым примером. К сожалению, Сталин исказил цель Партии, превратив её в орудие террора.
5.
— А ты знаешь, Коля, кто первым в мире создал партию ленинского типа?
— Не понимаю, — обиделся Судак. — Первым в этом деле был и остаётся наш вечно живой Ильич.
— Но ты забыл о Пифагоре — уроженце острова Самос. В 530-м году до нашей эры этот гениальный грек разругался с местным тираном и бежал с родного острова в город Кротон на Юге Италии. Говорят, Пифагор так понравился кротонцам, что они ринулись отдавать ему на воспитание своих сыновей. Так возникла знаменитая школа Пифагора, а ученики её получили название «пифагорейцев». При поступлении в школу они принимали клятву хранить в тайне, как и чему обучались. А обучал их Пифагор странной философии, соединявшей воедино мистику, астрономию, космологию, музыку и главное своё детище — математику. Через несколько лет пифагорейцы заняли почти все ведущие должности в Кротоне. Город расцвёл. Апофеозом пифагорейского управления стала победа в войне с богатейшим и могущественным городом Сибарисом.
— Ну и чем всё кончилось?
— Банально. После захвата Сибариса кротонцы не смогли поделить награбленное. Переругались с пифагорейцами, и те бежали куда глаза глядят. Расселившись по всей Греции, они передали потомкам свои знания. Ввели в греческий язык три великих слова: философия, теория и космос. Представляешь, как смотрелись пифагорейцы на фоне безграмотного и тёмного населения начала шестого века до нашей эры!
— Да-а-а, — потянул Судак — добил ты меня этим Пифагором и его тайным обществом. Есть и у меня кое-что сказать по этому поводу, но вино-то кончилось. Ты тут посиди, а я схожу, у старичка по сусекам поскребу, может, что и найду.
Через несколько минут раздался радостный возглас «Эврика!», и тут же в комнате появился Судак, в руках у него была поллитровка водки.
— И тебе не стыдно воровать? — съязвил я.
— Честно скажу — не очень. Впрочем, я предлагаю положить под пустую бутылку старичка двадцать рублей, по десятке с носа.
— Ладно. Уговорил.
Так было найдено горючее для продолжения беседы.
— Спровоцировал ты меня, Серёга, этим Пифагором, — с лица Судака слетела его обычная добродушная улыбка. — Добавил ты мне уверенности в одном деле. Ведь Пифагор — это же гений из гениев, ошибаться он не мог. Давай примем по первой нашей русской водочки и к делу!
Мы приняли. Судак молчал и тупо глядел в стол. Мне пришлось его проактивировать.
— Ну, так говори, Николай Иваныч, коли начал. Не тяни кота за хвост.
— Видишь ли, Серёга, ты же знаешь, я довольно активный член Партии. А быть партийным в наши времена отнюдь не престижно. Того и гляди, шестую статью отменят. И тогда прости прощай единый и неделимый Советский Союз — надежда и гордость всего прогрессивного человечества. Я часто говорил в вашей компании, что был близко знаком с очень умными и очень высокопоставленными людьми, — Судак снова помолчал. — Видишь ли, Серёга, мой отец — генерал госбезопасности, всю войну прошёл в войсках НКВД. Не поверишь, в детстве я Берию видел, вот как тебя сейчас, — Судак плеснул в свой стакан водки и выпил. — И представь себе, в наше нелёгкое время, когда наше святое Отечество катится в тартарары, в Партии нашлись люди, готовые положить жизнь свою на алтарь единства великой страны... Так вот, старик, эти люди организовали внутри Партии тайную ячейку. И меня, представь себе, в неё пригласили, — повисла долгая пауза. — Цель этой тайной ячейки — спасти государство наше от неминуемого распада. И сделать это решено, не прибегая к тотальному террору. Ибо время террора прошло, современное общество его не примет, ... по мнению, нашего гроссмейстера, оно просто взорвётся.
И вот наш гроссмейстер, наш Карлыч, разработал пошаговый план спасения. План очень прост и потому выполним. Каждый год среди девятиклассников каждой русской средней школы отбирают пару самых способных учеников — мальчика и девочку. Их переводят в особые десятые классы, а в конце учёбы из каждого особого класса снова отбирают пару самых выдающихся выпускников. А потом этих одарённых молодых людей зачисляют в особые лицеи, способные выпускать ежегодно по тысяче гениальных универсалов, готовых решать любые задачи по управлению крупными людскими коллективами.
— А зачем для этого брать девушек? Управление не для них. Что? хотите этих талантливых переженить друг на друге? И вообще, как ваши гении-универсалы будут решать проблему спайки империи?
— Они станут директорами и парторгами всех более-менее значительных предприятий в проблемных районах страны. Но их главная задача не руководить, а гасить в зародыше все зарождающиеся конфликты. Директорство — это лишь прикрытие, лёгкий камуфляж.
— Не мог бы поконкретнее.
— Сергей Сергеич, не заставляй меня входить в подробности. Я сам знаю далеко не всё. Общая идея такова. Эти гениальные юноши и девушки направляются в районы с нерусским населением. Там им рекомендуют досконально изучить историю и культуру туземцев и даже вступить в брак с представителями наиболее уважаемых кланов и семейств. Нацмены будут уважать породнившихся с ними русских за знание фольклора, обычаев и вековых чаяний местного населения. Их будут слушать и слушаться, как религиозных пророков, потому, что блеск их горящих очей, убедительность и страстность их речей, короче, их харизма будет зачаровывать людей, … как когда-то Пифагор зачаровывал жителей Кротона.
— Ну и сколько лет уйдёт на создание этих гениев-универсалов? По моим прикидкам не меньше пятнадцати.
— Карлыч говорит, что можно и в десять уложиться, если очень постараться.
— Ой, Коля, боюсь, наш неуёмный Горбачик не оставил вам и десяти лет. А зачем ты рассказал мне эту страшную тайну вашего тайного общества?
— Ты ещё не понял? Пока молодые люди будут кончать свои особые школы и учиться в своих особых лицеях, кто-то должен подготовить точки для их внедрения. Карлыч говорит, что для затравки этого процесса нам нужно иметь несколько сотен интеллектуалов, преданных великой цели — сохранить Империю. Мне, например, поручено привлечь в организацию трёх человек из нашего Института. Я выбрал тебя, Серёга. Эта великая честь. Соглашайся.
— А кто другие двое?
— Извини, старик, но вы не должны знать друг друга.
Наутро (если 11 часов можно назвать утром) мы проснулись с мрачным настроением и мутью в голове. Судак вынул из чемодана зеркальце и внимательно осмотрел своё лицо. Помассировал кожу под глазами, сокрушённо махнул рукой и отправился умываться холодной горной водой. Минут через десять вернулся и ледяным голосом, стараясь не смотреть мне в глаза, заявил, что уезжает домой. «Как? — воскликнул я, — зачем? Ведь мы заплатили за четыре недели вперёд?» — «Нет, Сергей, вчерашний день показал, что я не могу себя контролировать. Честно сказать, я даже не помню, чем закончился наш вечерний разговор», — Судак внимательно посмотрел в мои глаза. Я сделал непонимающее лицо и сказал, что тоже смутно помню, чем всё кончилось, и что зря мы выпили ту водку старичка. Великий заговорщик заметно повеселел, собрал чемодан, и мы пошли к электричке на Адлер. Я предупредил Судака, что у него будут трудности с билетом на самолёт. «Не беспокойся, старик, — ответил он, — для меня на любом рейсе обязательно найдётся местечко».
Вот так и остался я один в особняке с потрясающим видом на море. Каждый день, после купания я забирался в малолюдный уголок парка, садился на осыпанную платановыми листьями скамейку и записывал в свой походный дневник мысли о судьбе моего больного отечества. Не скрою, идеи таинственного Карлыча завораживали меня. Я не верю в мистические ауры и энергетики выдающихся людей, но отлично знаю, как тянутся люди к своим одарённым собратьям. В основе этой тяги лежат огромные знания талантов и их способность дать быстрый и точный ответ практически на любой вопрос. Они ужасно редки, я в жизни своей видел только двоих таких людей. (К сожалению, Судак не попал в их число). И я верю, что такие замечательные люди, брошенные в очаги нестабильности, могли бы удержать местных лидеров от принятия скоропалительных решений. Увы, программу Карлыча нужно было принимать лет на тридцать раньше, сразу после смерти Сталина. Хотя лучше поздно, чем никогда.
А страна тем временем стремительно неслась к гибели. Наконец в августе 91-го (ровно через три года после нашего разговора в Гаграх) вспыхнул антиперестроечный путч. Однако путчисты оказались далеко не суперменами. Через три дня мятеж был подавлен, а его главари арестованы. В дальнейшем все они были освобождены. Лишь один из них — Борис Карлович Пуго — избежал ареста, выбрав самоубийство. На третий день после провала путча Украина объявила независимость. Советская империя распалась.