Больно! Очень больно!!! Веки не поднимаются. Каждая клеточка бунтует. И встать не могу. Надо, а не могу.
Неудачно приземлился, ветер сильный, размазало по сосне. Точнее - приземлился как сумел. Так, наверное, будет правильнее. Не знаю сколько болтался на парашюте. Время остановилось. Рассветает, значит, прошло часов 6 точно. Осмотрелся. До земли метр, не больше. Отстегнул парашют, не смог сгруппироваться, снова ушёл в бездну.
Пришло сознание. Солнце в зените. Надо как-то жить дальше. Сил, чтобы позвать на помощь, или хотя бы докричаться до моего недоумка, нет.
Постой-ка, а ведь я сейчас о себе – недоучил, недоговорил, а он недопонял, потому и спёкся. Но где же он? Как потом смотреть в глаза его матери? О, боже! Надо, надо что-то делать. Спасать надо парня. Трезво оценил свои силы. А что сейчас могу?! Я только что вывалился из парашюта...
Полежал немного. Вроде, полегчало. Пробую встать. Получилось, но с трудом. Сильно ушибся, очень сильно. Потрогал организм - переломов, вроде, нет. Теперь надо найти этого Ломакина. Кричать больно, пытаюсь крикнуть – один хрип из души. М-да... Если он меня ещё не нашёл, значит... Думать об этом не хотелось. Да, вот ещё что странно - нас вертолёт ПСС (поисково-спасательной службы, - прим. автора) не нашёл. Достал сигарету, закурил. А, вот! Слышу шум винтов. Нашли, братцы! Нашли!!! Опять куда-то проваливаюсь...
Обычный полёт на пилотаж. Сотни петель-полупетель сделал в жизни. Сижу в заднем кабинете и тупо смотрю как курсант, тоже тупо, пытается доказать мне, что станет моим братом по крылу. А я вижу, не вольётся он в ряды этих отважных парней никогда. Ну, не дано ему! Так бывает. Всё показал, замучался разбирать недочёты, объяснял миллион раз, осталось только сплясать канкан перед ним, что ли?!
Он взял из программы обучения все мыслимые и немыслимые дополнительные полёты, дальше - только полёт с командиром полка на списание. Его шансы влиться в наши ряды реально стремились к нулю.
Пока напоминал в очередной раз куда и на какие приборы нужно смотреть на нисходящей части петли, что первично, что вторично, Ломакин умудрился поставить РУД (рычаг управления двигателем, - прим. автора) на Стоп, а при выводе в горизонтальный полёт ещё и сильно дёрнуть ручку на себя. Да так, что у меня даже в глазах потемнело от перегрузки.
Не дремал в кабинете. Вижу, обороты двигателя падают. Когда нам станет совсем некомфортно, подскажут вылетевшие из бортовых часов секунды. Пока немножко времени есть. Сижу, размышляю - вывожу в горизонт, попробуем встречный запуск в воздухе (а там были свои нюансы, нужно выдержать ряд условий по скорости и высоте, учесть запас кислорода для запуска и т.д., а главное - время. Время!!! Двигатель запускался около минуты, которой у нас уже почти не было, - прим. автора)
Продолжаю плавно выбирать ручку на себя с тенденцией к небольшому набору, однако курсант, как уже знает мой читатель, снова опередил события - сильно дёрнул её на себя. Двигатель не работает, резкая потеря скорости привела к выходу на режим сваливания.
Сам впервые попадаю в эту ситуацию. Со мной курсант, он тоже хочет жить. Сегодня!!! Он ещё не осознал всего...
Макаренко в училище не изучали, потому мне так хотелось треснуть тогда по его башке!
Сваливание переходит в штопор практически моментально. И мы свалились, чудес в авиации не бывает. Вывести можно, но с высоты более 5000 метров. Сверхзвуковой истребитель-бомбардировщик - не учебный самолёт, на котором полёт на штопор входит в обязательную программу обучения. На нашем красавце-самолёте штопор - рулетка по сути. Вывел/не вывел - на трёх тысячах метров положено катапультироваться. Всё жёстко и грамотно. Инструкция Лётчику писана кровью испытателей. Если они так говорят - не надо дёргать судьбу за фаберже. У нас же было на тот момент около 1500 метров.
Эфир, как обычно, забит, сплошной курсантский гвалт, потому ничего не успел доложить руководителю полётов.
Кричу Ломакину:
- Катапультируйся!
Сидит, словно глухонемой. Повторил команду. Высота - меньше тысячи метров. Вертикальная скорость снижения стала увеличиваться, пошли на второй виток. Несколько секунд – и будет поздно. По конструктивным особенностям, сперва покидать самолёт должен лётчик из задней кабины, иначе фонарь может не сойти вследствие срабатывания пиропатронов кресла из первой кабины. Но я же не могу оставить курсанта одного! Не смогу потом смотреть в глаза его матери. Да и своим коллегам тоже. Хотя, по Инструкции Лётчику, буду прав. Даже Бог подтвердит мою правоту. С его смертью и моя мечта о небе закончится. Такой вот парадокс моей профессии.
- Прыгай, сука, мать-перемать!
Ух! Хоть тут прогресс. Пошёл вверх его фонарь, почувствовал запах пороховых газов пиропатронов, выталкивающих кресло, тут же потянул держки своего кресла. Реально думал, не успеваю. Успел. Секунда – это не миг. Это – вечность, поверьте мне на слово! Всё рассмотрел в деталях, словно в замедленной съёмке: вот, совсем не торопясь, выползают 4 штыря, подталкивающие фонарь (на самом деле они выталкивают фонарь за сотые доли секунды, - прим. автора), он недовольно отходит, ему без самолёта тоже некомфортно, потом взгляд долго, где-то 0,1 секунды, прощался с приборной доской, зачем-то напоследок запоминая показания стрелок всех приборов. Для меня тогда это показалось вечностью. Выходит кресло, вот я прощаюсь со своей уютной кабиной, в которой провёл не одну сотню часов. Сильный напор воздуха тут же срывает с меня маску, неплотно притянутую.
Высоты уже почти не осталось. Ещё не успел полностью наполниться купол, как услышал взрыв – это напоследок отсалютовал наш боевой конь. Своей смертью спас меня – взрывной волной купол успел наполниться, погасил скорость снижения и бросил меня на деревья. Ветки смягчили удар. Всё же лучше, чем быть анатомическим набором в полиэтиленовом мешке. Спасибо тебе, мой брат!
Один хрен – казни, не казни. Что толку?! Системные ошибки курсанта налицо. Однотипные, то бишь. Сделал всё возможное. Верю-не верю. Какая-то совсем не детская игра за жизнь. Словно сам себя успокаиваю. Да, моя ошибка!!! Или ... Виновата методика?! То есть я ??? Не смог, не понял, не научил????!!!
Раньше проблем не было. С каждым курсантом в результате находил общий язык. Да, признаю, иногда было непросто. Один курсант был сыном крупного военачальника, маршала, ракетчика. Поздний, балованный ребёнок. Маршал обещал уволить меня на пенсию без пенсии, если его отпрыск не сможет летать. Всё равно списал бы, если понял, что тому реально не светит в авиации. Дураки у меня не задерживались.
Сам тогда удивился, но сын маршала как-то внезапно начал показывать результаты, которые меня стали устраивать, сумел вылететь самостоятельно. Потом командир полка слетал со мной, ему тоже сверху "настучали", подумал, может, дело не столько в курсанте, сколько в его инструкторе? Я в полёте говорю, после пилотажа, ему понравилось, товарищ командир, можно РУС (ручка управления самолётом - прим. автора) на 5 минут? Показал пилотаж, после которого он только на заруливании очухался, говорит мне - ты бессмертный, что-ли?! Объясняю - однокашники летают в Жуковском (ЛИИ имени Громова, где находятся самые лучшие лётчики-испытатели нашей страны - пояснения автора), как-то в Крыму встретились, разговорились, предложили попробовать, сам не знал как выйдет...
Курсант всё сделал и отлетал довольно грамотно, показав устойчивую для его уровня технику пилотирования. Значит, так сильно хотел летать, вписавшись в результате в жёсткую программу обучения.
Я не боялся авторитетов, повторяю. И на преступление против собственной совести не ходил. Если не дано летать – значит, не дано. И точка! Это не цирк, где медведи катаются на мотоцикле, не понимая сути вещей.
Кстати, интересное продолжение истории с маршалом - его папаша, после того как сынок вылетел самостоятельно, прилетел на наш аэродром, долго поздравлял, в подарок привёз бочку коньяка. Забегая вперёд скажу, эта бочка на полевом аэродроме нам неплохо скрасила унылый досуг.
Так вот, маршалу тогда без обиняков заявил – меня не волнуют заслуги родителей моих курсантов – если хотите видеть его живым, пожалуй, увидите. Всё будет зависеть теперь от него. И вообще - мне плевать, что обо мне будут говорить! Маршал расчувствовался – теперь ты мне как сын, телефон оставил. Не звонил ему, но однажды всё же пришлось набрать номер его телефона...
Второму курсанту не давался пилотаж, не успевал отслеживать сумасшедший бег стрелок. Наверное, в сотый раз объяснил порядок распределения внимания (алгоритм действий лётчика - куда и на что смотреть сначала, а куда потом, чтобы гарантированно вернуться на аэродром. Без этого, поверь мой читатель, летать невозможно - стрелки разбегаются, паника усиливается пропорционально бегу стрелок - прим. автора). Когда он сам понял, что всё, в принципе, довольно просто, полёты у него пошли. И пошли успешно. Я ещё, помню, нервничал поначалу - ну ладно, не можешь, но ты же чьё-то место в училище украл! Конкурс при поступлении превышал 10 человек на место.
Тут, опять же, вопросы ко мне. Гордыня сработала - всё равно будет летать?! Для плана? Летал. Но недолго. Сбили его во время конфликта в сопредельной стране, даже посмертно Героя России дали. Что значит эта награда для лётчика в гробу? Признание заслуг? Нет, пожалуй. Ошибки инструкторов? Сложно сказать. Но я видел, не надо было ему вообще нажимать на кнопку "Запуск" при мне. Но не я принимал окончательное решение. Я имел только совещательный голос. Так было, признаю. И, вроде, снял с себя ответственность. А как с этим потом жить? Авиация - не лотерея. И был бы жив сейчас этот парень. Я не готов сказать - хорошо ли ему было бы на гражданке, плохо ли, этот вопрос находится за плоскостью нашего разговора. Здесь вы можете сами подумать.
Мы же, лётчики-инструктора, всё анализируем, понимаем, не надо было его выпускать из училища по лётному профилю. Лично я точно не хотел его выпускать в первый самостоятельный вылет. Уже повторяюсь, командир полка тогда взял ответственность на себя. А парень, я видел, не может ориентироваться в быстро меняющейся обстановке в истребительно-бомбардировочной авиации. Ему бы самолёт типа Ан-2...
Во время конфликта с Грузией Героя России давали тем парням, которые не выполняли боевую задачу, теряя по дороге боевого коня и выбирались к нашим войскам огородами. И они тоже для наших властей были герои. Ни в коем случае не умаляю достоинств этих смелых парней, но ведь так нам всё видится со стороны? Собственно говоря, какие власти, такие и герои. И здесь я тоже вижу перекос в отношении адекватной оценки обществом подобного героизма. Говорю без иронии. Да, ты рисковал. А отважный парень, выполнивший сто полётов на разгон и потолок - разве не рисковал?! (От автора: полёты на разгон и потолок - полёты, проходящие на предельных режимах работы лётчика и самолёта). Он, между прочим, боевого коня регулярно в стойло загоняет, не бросает в грузинских лесопосадках...
Возвращаюсь в своих воспоминаниях к этому парню, Герою России. Вдова его с детьми как-то заезжала к нам домой, мы немножко выпили вина, я тогда первый раз в жизни заплакал. Защемило сердце - опять же, моя ошибка, не надо было ему давать дорогу в небо! Очевидно, он просто опять немного где-то не успел - не успел сообразить, не успел продумать атаку (его сбили на выводе из пикирования), не смог учесть особенности рельефа. Да много чего там нужно было ещё учитывать! И парень был бы жив. И его дети не росли бы сиротами. С другой стороны - парень успешно проходит обучение, всё видит, программу училища усваивает, пусть даже и со скрипом. И вдруг здесь такой плохой дядька на его пути оказался, т.е. я, который утверждает, что тебе, брат, не дано поднимать истребитель в небо, ты всё равно убьёшься... Что с этим курсантом может случиться впоследствии? Крах мечты, о которой он, возможно, мечтал с пелёнок. Вот о чём мне ещё приходилось думать ежечасно.
Расстрельная профессия... Жизненно расстрельная. В ответе даже за тех, кто уже сменил несколько типов летательных аппаратов в боевых полках. Не могу ломать жизнь, но и не могу осозновать, что парень всё равно не доживёт до пенсии - у него нет других перспектив, потому как уже изначально просматривается тенденция к последнему полёту.
Да, научу курсанта, дам ему всё, что можно и немного даже то, что нельзя, но не вижу его будущего, что ли. Дать взлёт? Не дать взлёт? Дать жизнь? Не дать жизнь? Не дам - начнутся "наезды". Но это не страшно, если честно. Дам - парень благополучно убивается - все вопросы опять ко мне: зачем научил его летать?! А я, между прочим, сделан не из железа! И тоже хочу жить!
В полёте может произойти всё, что угодно. Кто из него возвращается - уже герой. И так ежедневно. Мы преодолеваем кого, как вы думаете? Да себя, господи!Запомнилась фраза знаменитого испытателя - "если лётчик, идя в полёт чувствует, что совершает героизм, значит, он к полёту не готов". Легендарный испытатель Анохин на вопрос о страхе отвечал - он у меня атрофировался. А у меня - нет. Степень ответственности другая. Испытатели за самолёт отвечают, потом за себя, а я - за людей. Живых людей. Пацанов, которые ещё вчера сидели за школьной партой. Пацанов, которые мне поверили. А потом буду думать как спасти самолёт.
Короче, гибель этого парня повесил на себя. Первый из моих курсантов. Какая-то странная жизненная арифметика, не находишь, мой читатель?
Третьего всё время тошнило в полёте, слабый вестибулярный аппарат. И так бывало, к сожалению. Советовал крутиться на лопинге почаще, так и привёл парня в рабочее состояние. Тошнота предшествует обмороку. Когда ты в кабине один на один бьёшься за право называться лётчиком-истребителем, но при этом твой организм бунтует и хочет жить отдельно от тебя, всё чревато полным ртом земли, как бы жестоко это ни прозвучало. Мог сказать доктору, и парень уехал бы домой с первым же поездом. Не сказал, продолжал верить в него. Он не подвёл, спасибо ему за это. Справился. Потом много раз садился на наш единственный авианосец, посадка на который сопровождается безумными продольными перегрузками. У него отслоилась сетчатка глаза, медицина списала на берег. Всё равно меня уважает. Он сам этот путь выбрал.
Все мои курсанты летают, осваивают новую технику, которую только на картинке в журнале и видел. Причём, заграничном. Мне бы на такой технике хоть разок слетать, полжизни готов отдать. Эх!
Ну, не знаю. Не знаю... Никого не списывал, всех доводил до выпуска. Сложная у меня профессия. И наставник, и нянька, и судья. Всё в одном лице. Были случаи в нашей эскадрилье, когда курсант разбивался сам или разбивал самолёт, тогда его лётчика-инструктора списывали с лётной работы. Ну, крайний ведь должен быть! И представьте моё состояние - я выпускаю курсанта, который может меня списать из-за одной ошибки! Потому что я его где-то не научил. А я буду думать, что научил, только у него ещё мало опыта и, возможно, он просто может растеряться. Все могут ошибаться. Навык - с опытом. Если летать "блинчиком" - здесь тоже немало нюансов. Я шёл к своей профессии через множество испытаний. Я готовил себя ко всему. И тут - тупая ошибка малоопытного курсанта. И всё. Ты на берегу. На вечном приколе...
Всех сложных ситуаций не угадаешь и не предусмотришь. Вот такая у меня профессия. Горжусь ей. Молодых парней научил понимать разницу между лётчиком и слесарем – лётчик может стать слесарем, а слесарь лётчиком – увы, никогда. Мы не экстрасенсы. Мы - лётчики-инструктора! По первым полётам можно определить перспективы, даже если курсант ещё ничего толком не может. У меня все летали, никто не ушёл к Богу в небесную эскадрилью до выпуска из училища. Тьфу-тьфу-тьфу! Постучал по дереву, которое меня размазало на закате.
Да, признаю, Ломакин - уникальный случай за мою длинную инструкторскую жизнь. Курсант с моего первого выпуска дивизией в Забайкалье командует, всегда помнит, благодарит. Прилетал недавно, обмывали генеральское звание на даче. Да и другие парни тоже не забывают. Сильные, опытные лётчики, многие с боевым опытом. Я вложил в каждого из них частичку себя. Наверное, скоро совсем закончусь, но всё равно горжусь ими! Реально горд своей работой! Почему же сейчас у меня с Ломакиным не сложилось?! Ну, в чём моя ошибка???
Жена – тонкий психолог, МГУ с красным дипломом. Умница! Я таких не встречал никогда. Собственно говоря, а где бы я их вообще встретил?! В казарме?! Работы в гарнизоне не было, но она не унывала. Дочь с трудом отдали в детсад, после чего сумела устроиться уборщицей в школе. Не потому, что денег не хватало. Я хорошо зарабатывал. Не хотела скиснуть, как она сама о себе однажды обронила. Терпит. Не знаю кого больше – меня или потерю своего уровня? Кандидат наук - только в гарнизонах можно встретить работающих не по специальности кандидатов и даже докторов наук. У командира эскадрильи жена - физик-ядерщик, работает в библиотеке. Моей жене в Москве предлагали работу в своём университете на кафедре, все условия готовы были предоставить. Но тут, блин, я – весь такой красивый, с погонами лейтенанта, однажды нарисовался, перехват провёл по всем законам военной науки. Закончил лучшее лётное училище мира. Справедливо считал, что теперь-то уж открою любые ворота. Все пока не открыл, но свою любовь нашёл. Завоевал сердце первой красавицы курса и увёз её в «медвежий угол».
Как мы познакомились – заслуживает отдельного романа. Как-нибудь расскажу потом. А тогда никакого романа не было. Она работала над диссертацией с мудрёным названием: «Психологическое обеспечение профессионального становления молодого летного состава истребительно-бомбардировочной авиации». Приехала с такими же молоденькими девушками-психологами, своими подругами, к нам в учебный полк. Анкеты, вопросы, беседы... Нельзя сказать, что тогда обратила на меня внимание, она со всеми держала дистанцию. Глаза её меня поразили – голубые, как моё любимое небо.
Собрав материал, через две недели уехала дописывать диссертацию. Подойти к ней тогда постеснялся, но рабочий телефон удалось раздобыть. Сам не знаю – зачем я ей, находясь в отпуске после выпуска из училища, позвонил?! Ведь я придерживался принципов, надо жить пока живётся, и к семейной жизни был совсем не готов. Да и скромный по натуре, если честно. Опасаюсь я как-то их. А встретились с Викой, и больше не расставались. Вот так психология положила на лопатки философию!
Секретов от жены не держу, как-то спросил – что мне делать с Ломакиным? Вкратце обрисовал ситуацию. Говорю – я бы ему даже танк не доверил, всё равно убьётся. Мой родной психолог советует:
- Тебе надо его просто понять. Уверена, летать могут все, только к каждому необходимо подобрать свой ключик.
- А фамилия? - Не сдаюсь я.
- Что фамилия? - Удивилась Вика.
Поясняю:
- Фамилия ведь зря не даётся...
Она мне:
- Господи! Какой же ты смешной!
Два месяца провалялся в госпитале, травмы были непростыми. В результате - лётная комиссия со скрипом, правда, и с ящиком армянского коньяка впридачу, признала всё-таки годным к лётной работе. Всё это время жена посещала меня почти ежедневно. Пришли к выводу, надо постараться дать Ломакину ещё один шанс. Поначалу я – в глухой отказ. Мол, даже если он вылетит самостоятельно, в чём я сильно сомневаюсь, он всё равно когда-нибудь убьётся, не хочу брать грех на душу.
Жена пришла в госпиталь как на смотр песни и пляски - разодетая, шляпку одела, что бывало только по большим праздникам, даже дочку прихватила. Понял, будет давить на жалость. Знает, что я сильный и слабый одновременно. Я растёкся на койке. Принесла фруктов, обменялись новостями, потом говорит:
- Пойми ты, наконец! Он – с глухого таёжного села где-то в Сибири! Там доехать до Большой земли подвиг! Это его единственный шанс вырваться из системы. Иначе совсем потеряет себя.
- Вика! Я - лётчик-инструктор! Я учу парней грамотно улететь от меня! И потом безаварийно летать всю жизнь. Я не воспитатель в детском саду и не учитель начальных классов! Назови хотя бы одну причину, чтобы я мог с ним возиться дальше.
- Я пообещала его матери, ты его не бросишь, дашь ему этот выстраданный шанс.
- ??
- Мне дали телефон матери Ломакина, я с ней долго разговаривала, скоро она приедет, это уже подвиг.
Буквально через пару дней пришёл Ломакин. Да не один, а с матерью. Простая деревенская женщина, скромная, зашла и сразу глаза в пол. В жизни, судя по всему, ничего счастливее, кроме рождения сына, не видевшая. Полная авоська с продуктами. Видимо, всей деревней собирали гостинцы. С порога:
- Большое Вам спасибо! Спасли сыночка-то моего.
Я лежал на койке, читал газету «Советский спорт», единственную газету, где писали правду. Сильно болела спина, кое-как уселся на кровати. Долго смотрел на них, не знал что сказать. Первым начал разговор курсант, выдохнул:
- Товарищ майор, спасибо.
Говорю:
- Угомонись! О чём речь? Такая работа.
Посмотрел на притихшего Ломакина, выдержал паузу:
- Что сам-то хочешь делать дальше?
Его ответ меня озадачил, словно в омут кинул:
- Да летать я хочу дальше, вот что!
М-да, думаю. Его, видать, тоже крепко долбануло о дерево. И, очевидно, посильнее меня. Но этого не было. После катапультирования его отнесло на другую сторону реки и он удачно приземлился на поле. Видел взрыв самолёта, думал, что меня уже нет. Хотел переплыть реку, но плавать почти не умел. В их колхозе только ручей протекал, который форсировали куры, не замочив, как говорится, свои окорочка. К Ломакину подошёл пастух, посмотрел - парень жив, налил стакан самогона, развезло пацана сразу. Предложил заночевать в деревне, курсант отказался, мол, меня здесь будут искать, покидать место приземления нельзя. Так и сидел, рыдая на берегу, пока вертолёт нас не нашёл.
- Ты это серьёзно?!
- Да. Хочу летать!
Эх! Послать бы всех к чёрту и закрыть за ними дверь, но если жена первый раз в жизни вмешивается в мою работу, значит, тут что-то явно не то. Спрашиваю:
- Есть сигареты?
- Да.
- Ну, пошли, покурим.
С трудом слез с койки, курсант пытался помочь, говорю – не надо, сам, не инвалид вроде. Его маму усадил на стул, ободряюще кивнул, мол, подождите, всего пара минут. Она опять в слёзы. Слёзы надежды. Хорошо - не скорби...
Доковылял до курилки, сел на скамейку, приглашаю его присесть рядом, не захотел. Прислонился к стене, смотрит на меня настороженно.
- Давай, - говорю, - сигарету, что ли? Или так и будем любоваться друг другом?
Я был очень зол. На себя, в первую очередь. Зачем вообще вышел из палаты? Кивнуть, поблагодарить, мягко послать и пожелать удачи в своём колхозе. Вот как надо было сделать. Вообще его видеть не хотел. Хотя... Спасибо ему, конечно, - секунду мне оставил, а я не сплоховал.
Я всегда боялся прыгать с парашютом. У нас положено делать 2 прыжка в год. Для меня очередной прыжок – как последний. И даже не знаю – отнести это к моей слабости? Боюсь прыгать – и всё! Боюсь не того, что парашют не раскроется. Боюсь, что при приземлении сломаю ногу и не смогу больше летать. Нога ведь может срастись по-разному, а я жив. И мечта перед глазами. Я жив, мечта рядом. Могу её даже поймать за хвост. Со здоровыми-то ногами...
Закурили. Знал, средства объективного контроля были уничтожены взрывом напрочь и воссоздать картину для командования мог только я. С курсанта взяли объяснительную, он ничего не смог внятного промычать. На его счастье, кстати. Отвечал что-то типа - двигатель остановился, потеряли скорость, инструктор приказал прыгать, я прыгнул. Потом и ко мне в палату приходили. Я сослался, что неважно себя чувствую, давайте, парни, позже все расспросы. Они временно отстали. Мне нужно сначала самому разобраться – что было на самом деле, что мы сделали не так и как этого можно было избежать? Ведь от этого и моя дальнейшая лётная жизнь тоже зависела.
Долго думал, размышлял, заново раскладывал этот крайний пасьянс по секундам. Чтобы не сойти с ума, иногда отвлекался на спортивные новости из газет. И тут как раз курсант с матерью нарисовался.
- Ты серьёзно? – Задал вопрос в третий раз.
- Да, товарищ майор.
- Обоснуй, если сумеешь.
Он закашлялся, подавившись дымом. Видимо, курить, как и летать, он начал одновременно. Хотелось казаться совсем взрослым? Я выпустил обнадёживающую струйку дыма к потолку:
- Ладно. Между нами не должно быть ничего недосказанного. Для чего двигатель на снижении выключил?
- Проскочил защёлку малого газа. Случайно получилось.
- А ручку зачем дёрнул?
Обескураживающий ответ:
- Вам хотел помочь, падаем же.
Вот тебе и Ломакин! Надо же! Лётчик должен быть тупой и храбрый?! Не паникёр, это уже лучше. Пусть неграмотно, но он реально включился в наше спасение. Эх, парень! Родиться бы тебе лет на сто раньше! Тогда скорости были другими, разворачивались блинчиком. На всё, для таких как ты, у тех отважных парней хватало лишних секунд... Сижу, размышляю – а делать-то что с тобой теперь? Профессия долго думать не приучила:
- Понял. Запомни схему – двигатель остановился сам, потеряли скорость, свалились. И никому ни слова. Я постараюсь сделать всё, чтобы ты летал. Главное – поверь в себя.
Когда выздоровел, опять прилетела комиссия по разбору лётного происшествия. Возглавлял её мой однокашник. Все четыре года в училище мы дружили и летали в одной эскадрилье. Встретились, обнялись. Отводит меня в сторонку:
- Всё-таки, что произошло на самом деле?
Рассказал ему честно, подсказал возможные варианты решения. Говорю, можно было попробовать запустить двигатель, если бы не свалились, высоты просто не хватило. Он мне:
- Понятно. Я в заключении о причинах ЛП (лётного происшествия, - прим. автора) укажу - движок встал в нижней точке, всё спишем на птиц. У вас же птицы летают?
- Обижаешь! Время перелётов.
- Ну вот, так и напишем. К тебе вопросов нет.
И на прощание пожелал:
- Давай, мой брат по крылу, учи своих двоечников настоящим образом!
- А курсант?
- Что курсант?
- Ну, Ломакин, который был со мной в спарке.
- А-а! Забудь про него. Ему в наших рядах тесно. Выпиши проездной, пускай радуется, что вообще живой остался.
Во мне тут что-то перевернулось:
- Да ты что говоришь?
Председатель комиссии жёстко ответил:
- Мне твои проблемы в Главкомате не нужны.
Вот так я потерял друга, но приобрёл беспомощного курсанта Ломакина. Вспомнил про маршала. Выпил стакан водки для храбрости, перекурил, плюнул через левое плечо три раза, набрал номер. Маршал будто ждал моего звонка:
- Слушаю!
- Товарищ маршал, это звонит лётчик-инструктор Вашего сына, мне нужно....
Он меня перебивает:
- Что с ним??!!
- С ним всё в порядке, поверьте. Речь идёт о моём курсанте Ломакине. Я хочу, чтобы он летал и дальше. - Тут я начал суетиться в разговоре, но маршал этого, судя по всему, не заметил. - У него большой потенциал. Его спишут, а я, его лётчик-инструктор, в него верю. Вот. Он такой же пацан, что и Ваш. И я обоих учу летать. Нужна Ваша поддержка. Извините, что вынужден позвонить. Ну, как бы, вот так...
Маршал, слегка охреневший от звонка, произнёс:
- Майор, этот парень будет летать! Слово маршала! Ещё раз скажи - как его фамилия?
После аварии в Ломакина вселился бес в хорошем смысле этого слова. Его полётная логика сначала начала радовать, но потом - настораживать. Курсант, одержимый авиацией. И как-то нереально, вплоть до фанатизма. Крайние формы подобного поведения меня тоже не устраивали. Опять пытаю жену:
- А теперь-то что с ним делать?! Он снова становится непредсказуемым.
- Пригласи его к нам домой. У нашей дочки завтра день рождения, если ты ещё не забыл.
Я ушёл в себя, не дослушав супругу:
- О, Боже, 2 месяца до их выпуска! Выпускать? Не выпускать?
- О чём ты?!? Я про нашу дочь, любимый!
Смутился, мыслями растворившисьв своей лётной группе. И днём, и ночью о них думаю. Мои курсанты. Красавица жена нервно бы курила в сторонке, если б курила. Чёрт! На самом деле, как же я забыл про дочь?!
У меня, кроме Ломакина, в лётной группе было ещё три курсанта, но всё основное время я отводил только ему. Вижу, какие-то непонятки в группе начинаются. Да не просто начинаются, уже идут полным ходом! Хотя до этого всё было нормально. Лётная группа – одна семья. В семье не принято любить кого-то одного. Пошли косые упрёки. Однажды, пока Ломакин в одиночку гнул петли над Кубанью, я собрал остальных курсантов в курилке на аэродроме. Начал без предисловий:
- Парни, никаких обид быть не должно. Он слабее вас, ему нужно повышенное внимание. А вы уже почти состоявшиеся лётчики, через полтора месяца выпуск. И будете славить наше легендарное училище дальше. Ну, вы меня понимаете? И вы знаете - я вами горжусь! Мне хочется, чтобы я себе мог сказать после вашего выпуска – я сделал свою работу полностью и качественно. Понимаете? Сделал! Качественно!!!
Очередная лётная смена была похожа на все предыдущие. Пока шли на завтрак, разведчик погоды распугал воробьёв, пройдя над казармами, и едва не сбивая телеантенны. Всё, как всегда. Ломакину с разлёта нужно было выполнить полёт на полигон. Под крыло подвесили две бомбы П50-75. Накануне я слетал с ним на полигон, он попал бомбой прямо в крест, который стоял посредине круга. Я, к своему стыду, ни разу в него так и не умудрился залимонить! Понятно, что это случайность, но какая-то она ... запрограммированная, что ли.
Это было во втором контрольном полёте на полигон. Особенно мне понравился вывод из пикирования после бомбометания. Грамотно вкручивая самолёт в горку и не допуская просадки, перевёл в набор, доложил:
- 722, работу закончил, оружие выключил, отход на точку.
Руководитель полётов на полигоне:
- 722, отход разрешил. Прямое попадание, молодец!
Сижу в задней кабине, думаю – ну, Ломакин! Ну, головастик!!! Молодец! Курсант спокойно набрал эшелон выхода, перешёл на другой канал радиосвязи, связался с РП, получил высоту подхода, условия, ему дали заход с рубежа (т.е., посадка сходу, без построения предварительного манёвра над аэродромом, - прим. автора), вышли на дальний привод, через 40 секунд посадка. И полёт закончится. Тут меня словно ужалила змея в одно место! Наверное, так сильно порадовала удача курсанта. Говорю РП (руководитель полётов, - прим. автора), запрашиваю своим позывным:
- 720-й, разрешите с проходом от ближнего к третьему (здесь имеется в виду, что запрашивается выполнение прохода от ближнего привода, находится на удалении примерно 1 -1,5км от ВПП, к третьему развороту круга полётов - прим. автора).
РП, после паузы:
- Разрешаю, круг свободен.
Понимаю, РП тоже понимает - сейчас будет действо!
- Смотри, студент! Учись! Взял управление.
- Готов, товарищ майор! Отдал управление!
Убрал всё, что успел выпустить курсант - шасси и закрылки. На кругу к третьему снижаюсь до 100 метров. Выполняю третий разворот с небольшим снижением, в процессе разворота выпускаю шасси, а после выхода из него - закрылки. Выпускать закрылки в развороте опасно, только на прямой без крена. В случае их несинхронного выпуска проще понять что делать дальше и можно добавить себе к жизни ещё пару секунд на размышления. Оставляю ближний привод справа, круг полётов левый. Четвёртый разворот выполняю на сорока метрах с дальнейшим снижением, после вывода даже выравнивать не надо, просто прибрал обороты, и тут же мы покатились прямо по осевой линии, по скорости выпустил тормозной парашют. Чертовски доволен собой. Чем я хуже Ломакина?! Срулил, доложил РП об освобождении полосы, спрашиваю курсанта:
- Понял вкус жизни? Славно, правда?! Бери управление, заруливай на стоянку, дружище!
В ответ мне прошипела кнопка СПУ (самолётное переговорное устройство, предназначено для переговоров экипажа, - прим. автора), вздыхая. Изумлённый РП:
- 720-й, а ну-ка, зайди ко мне!
Ломакин запустил двигатель, проверил все системы, запросил выруливание. РП разрешил. Сверхзвуковой красавец медленно и достойно порулил к взлётной полосе. Туда, где заканчиваются земные проблемы и всегда начинается новая жизнь. ВПП – черта между прошлым и будущим. Можно выполнить тысячи полётов, но никогда не будет двух одинаковых.
Истребитель, словно конь, припал на переднюю ногу, всем своим видом показывая - хозяин, порву любого, только свистни! Разжёгся форсаж, толчок. Конь понял задачу, поднял голову, передняя стойка распрямилась, и начал разбегаться по полосе, всё быстрее и быстрее пытаясь унести своего седока к небесам. Отрыв. Едва успев убрать шасси, тангаж растёт, высота уже 150 метров, Ломакин убирает закрылки. В этот момент форсаж самопроизвольно выключается и двигатель останавливается. Грохот неожиданно прекратился, на аэродроме стало неприлично тихо. Тишина, за которой всегда начинается подвиг. За счёт инерции самолёт выносит ещё выше метров на сто.
Я находился на стоянке самолётов, готовился к полёту с другим курсантом, по привычке проводил Ломакина взглядом, вижу – погас форсаж! Впереди по курсу взлёта – детский оздоровительный лагерь, пансионаты, дома отдыха, санатории, городской пляж. Прыгать сейчас – значит, погибнут люди. Десятки, сотни людей. Ломакин это тоже понимал. Самолёт плавно переходит на снижение. Отворачивай!!! Долго думаешь, Ломакин! Долго!!! Я тебя к этому не готовил!
Остаться в самолёте? Вечная ненависть родственников погибших. Влево нельзя - весь город под тобой. Видимо, это тоже промелькнуло в молодой курсантской душе. Ломакин принимает единственное верное решение - полностью выворачивает РУС вправо. Там находился новый жилой массив. Многоэтажные дома, как грибы, выросли буквально за год. Приморский городок, юг, все хотят тут жить. Ломакин выкручивает ещё правее, там поле. Высоты почти нет. Тяги тоже, самолёт не может лететь, он падает с огромным креном. Ломакин перекрутил, крен уже перевалил за сотню градусов. Вообще нет ни малейшего шанса. Потом часто думал - зачем он так сделал? Ты же себе для жизни вообще ничего не оставил... Ломакин, прекрасно понимая, что в кабине больше делать нечего, истребитель упадёт в безопасное место, катапультируется с большим креном, но купол не успевает наполниться...
На панихиде командир полка, вручая матери погибшего курсанта орден Красной Звезды, едва сдерживал слёзы. Его мать вообще не могла стоять, её держали за руки. Зачем этот орден?? Сына верните... Истерика у неё была. Не дай Бог такое видеть...
Жена тихонько дёрнула за рукав, заглянула мне в глаза. Предательская слезинка, отвернулся, смахнул, говорю:
- Зачем нам всё это было надо? Твоя долбанная психология! Зачем???!!! Жил бы сейчас этот парень в своём колхозе. Единственный сын у матери.
Она мне:
- Не рви душу, ты всё сделал правильно. Ты его ... вернул ... к жизни. И теперь он всегда будет с нами. Понимаешь?!
На следующий день я написал рапорт об увольнении... Не мог я больше находиться в кабине со своей мечтой...