Вольноотпущенник

Вячеслав Иотко
      Древний Рим обожал не только официальные государственные празднества, но и прочие увеселения, где можно было пощекотать жестокостью свои и чужие нервы. Подобные зрелища было принято именовать – играми. И в это утро, в заново отстроенном огромном цирке, начинались очередные игры, каковые должны были растянуться на несколько дней. Еще с рассвета по Тибуринской, Аппиевой, Остийской, как, впрочем, и по всем другим дорогам, ведущим в Рим, шли разрозненные толпы народа из пригородов столицы. Всем хотелось порадовать, повеселить свою душу.
      Амфитеатр был заполнен до отказа. Даже на ступенях ведущим вниз, к арене, стояли приставные скамьи, на которых тоже сидели припозднившиеся. В передних рядах находились патриции – именитые и богатые граждане города и их белые тоги высветляли белой полосой нижние ряды по всему кругу амфитеатра. Далее шли плебеи – чернь, которые, впрочем, составляли основную массу зрителей. Отдельным гигантским бирюзовым пятном на некотором возвышении выделялся веларий – тент, защищающий от раскаленного солнца римскую знать: сенаторов, преторов, дворцовых и государственных чиновников, консулов, жрецов различных храмов, весталок и знатных дам. Возвышение, на котором находилась знать, плотным кольцом окружали статные преторианцы в легком вооружении.
      Посредине возвышения, в отдельной ложе на позолоченном троне, украшенном инкрустацией из золота, перламутра, черепаховых пластин и драгоценных камней, восседал император с золотым венцом на голове. Вокруг него располагались ликторы и приближенные, друзья и прославленные военачальники. Все сверкало золотом, разноцветными перьями и драгоценностями. Рядом стояли золоченые подносы с экзотическими фруктами. Между столбов висели гирлянды из роз, плюща и винограда.
      Подошло к концу первое отделение. Зрители были довольны. Они весело обсуждали только что закончившиеся бои гладиаторов. Зрелище было упоительным. Гладиаторы сражались друг с другом с яростью диких зверей и это была не просто наигранная беспощадность – это была их жестокая сущность, извергающаяся наружу. Многие зрители были знакомы с гладиаторами и, если те побеждали, восторгались своими любимцами и поносили поверженных. Народ подзадоривал своих кумиров, кричал, свистел, вопил, упивался смертью, наслаждался ее видом, насыщался запахом крови. Здесь не было места жалости и слабости. Сострадание было недоступно развращенным жестокостью сердцам. И вот первая часть представления завершилась. Тут, в этом амфитеатре все было пропитано жестокосердием: люди, звери и, даже, казалось, воздух был напитан злобой. В этом замкнутом пространстве бесстрашные гладиаторы покидали бренный мир и уходили в легенды. Здесь совершалась кровавая оргия, и легкой стопой прогуливался безусловным владетелем ангел смерти, собирая свою обычную дань.
      И вот первая часть представления завершилась. Между распростертыми телами еще ходили в маске Харона те, кто должны были добить еще не умерших неудачников и делали свое жуткое дело. Служащие арены убрали трупы и засыпали песком места залитые кровью погибших гладиаторов. Спорившие и проигравшие (а пари заключались на значительные суммы) с сожалением расставались со своими сестерциями. Делали ставки почти все: сам император, жрецы, весталки и народ, поэтому монеты резво перемещались из рук в руки. Рабы разносили между рядами жареное мясо, фрукты, прохладительные напитки. Довольные острыми ощущениями зрители отдыхали перекусывая. В разных местах цирка были слышны споры, смех, громкие разговоры.
      Во втором отделении намечалась казнь вольноотпущенника-христианина. Ожидалось, что его растерзает лев. Ему вменялось в вину, что он, бывший раб, убил своего благодетеля, который отпустил его на волю и назначил своим управляющим по имению. Предполагалось, что дело было так: по поручению императора, консул, его хозяин, был направлен в Африку с государственными делами. Там, как показали рабы, каковые были в подчинении управляющего, и свершилось преступление, после чего рабы и сам управляющий сбежали. Пойманные через некоторое время все они и предстали перед судом. Сегодняшнюю жертву обвиняли по трем пунктам: за убийство своего благодетеля, за побег, но главное за то, что христианин. Убийство – было под сомнением, поскольку не было прямых доказательств его провинности, так как рабы, находясь ранее под властью бывшего управляющего, скорей всего, оклеветали его. И если бы он не был христианином, ему даже не вменили бы сомнительное убийство в вину. А побег – ну что ж, он свободный человек, волен поступать как хочет. Но вот принадлежность к вредной, изуверской секте, нельзя было прощать. И так этих христиан развелось слишком много, потому неправедные судьи и постарались взвалить на него побольше обвинений.
       Все это темпераментно обсуждалось зрителями, и справедливость наказания не подвергалась сомнению. Ставки на обреченного, естественно, не ставились. Какой же глупец будет это делать, если даже сам Юпитер со всем пантеоном римских богов не в состоянии будет избавить его от роковых клыков льва. Тем более Бог вольноотпущенника, Которого вообще никто не знал; разве в силах Он заградить бывшего раба от острых когтей и зубов? Одиночная казнь привлекала зрителей даже больше, чем групповая – меньше распыляется внимание. Когда оно сосредоточивается на одном, то намного увлекательнее наблюдать, как лев расправляется со своей единственной жертвой.
       Но вот приготовления завершены, и трубы возвестили начало второго отделения. Корнелия, так звали жертву, вывели на арену и его ногу цепью приковали к кольцу, которое было вмуровано в манеж. Отношение зрителей к провинившемуся выражалось враждебным гулом. Все присутствующие порицали его и заинтересованно ожидали, с чего лев начнет его терзать. Загремела цепью тяжело поднимающаяся над тесной клеткой дверь-забрало, выпуская из своего чрева огромного льва. Он стремительно выскочил, как ему показалось, на волю, сделав при этом несколько больших прыжков, разминая свои застоявшиеся мощные конечности; вслед за тем припал головой на передние лапы, выпустил когти, потянулся, зевнул, и грандиозный амфитеатр огласился громогласным ревом засидевшегося в тесноте, некормленого несколько дней для злости, льва. Это был лев-красавец. Когда он потягивался, все зрители видели и любовались, как играли его рельефные мышцы под кожей светлопесочного цвета. Слегка вьющаяся длинная черная грива свисала чуть ли не до земли. Это был великолепный беспощадный зверь, отменно подготовленный для убийственного дела – живая машина смерти. Лев-душегуб.
       Одобрительно-радостный гул прокатился по амфитеатру. И вновь установилась тишина. Все с нетерпением ожидали, что будет дальше. Растерзание обещало быть увлекательным. Лев поворачивал высоко поднятую гордую голову из стороны в сторону, выискивая предмет на котором могло бы остановиться его внимание. И вот, наконец, его широко открытые желтые глаза, не ведающие страха и жалости, остановились на легкой добыче, на Корнелии. Хищник насторожился, уши его прижались к голове. Приникнув к земле, крадущимися неслышными шагами он приблизился на расстояние двух-трех больших прыжков к предмету своего вожделения, лег на песок, пригнув голову. Хвост с черной кисточкой волос на конце, нервно бил по песку. Запах еще не до конца высохшей человечьей крови, пролитой накануне гладиаторами, голодание несколько дней, природный инстинкт убийцы и легкодоступная жертва – все это возбуждало охотничий азарт зверя. Он готовился к последнему, решающему прыжку.
      А в это время жертва стояла на коленях, и последняя отчаянная молитва срывалась с его пересохших, дрожащих губ:
      - Господь Иисус, Ты знаешь, что я не виноват в том, в чем меня обвиняют. Моя совесть чиста перед Тобой. И если я в чем-то невольно согрешал, Ты прости меня и приготовь сердце мое к встрече с Тобой. Я знаю, Ты силен сделать все, и защитить от пасти льва – тоже. Но я не прошу об этом. Прошу сейчас о другом. Дай силы выдержать страдания, которые мне сейчас предстоят. Пошли мне быструю смерть. Я счастлив, что был до сих пор с Тобой. И ныне хочу и надеюсь увидеть Тебя. – В эти несколько мгновений перед Корнелием промелькнула вся его недолгая жизнь. По щекам прокатились две слезинки, но они мгновенно исчезли – видимо Бог послал за ними Своего ангела, ибо перед лицом Всевышнего они были драгоценнее самых наилучших бриллиантов.
      - Он молится своему Богу, – пробежал разрозненный ропот по рядам зрителей.
      - Но, какой Бог в силах остановить смерть, глядящую прямо в глаза. – Со смехом, потирая руки от предстоящего удовольствия, говорили другие. – Сейчас даже цезарь не в силах остановить то, что предначертано виновному судьбой.
      - Да теперь ему не помогут и боги всех народов, против такого льва они просто бессильны, – согласно отвечали им.
      Злополучье уже начертало зловещий знак на челе жертвы. Лев был готов к прыжку, но он будто ждал, когда обреченный закончит молитву, когда кончатся пересуды зрителей; он ждал какого-то интимного мгновения, своего побудительного мотива.
      Но вот что-то переменилось. Хвост перестал бить по песку, уши поднялись, тело зверя расслабилось, он поднял голову, встал во весь рост. Пропала боевая стойка льва. Никто ничего не понимал. А потом случилось невероятное: лев медленно подошел к жертве, понюхал его и: о ужас! – лизнул руку вольноотпущенника, обошел его, непрерывно глядя на всех окружающих: цезаря, сенаторов, патрициев, чернь и всех сидящих по кругу амфитеатра, как бы приглашая всех убедиться в том, что: «да, это случилось, я так решил», опять подошел к жертве, еще раз лизнул его и лег рядом в совершенно мирной позе, словно сфинкс, охраняя своего господина.
      - Бывший раб – заговоренный. – Послышались голоса. – Он колдун.
      - Он чародей.
      - Это еврейский Бог его спас.
      Первое впечатление было – разочарование: такого зрелища лишены. Но позже, в толпу, в души оробевших зрителей постепенно начал закрадываться страх – обыкновенный животный страх. Если этот незнаемый еврейский Бог так силен, что может укротить в последнее мгновение готового к прыжку дикого льва, то, что же Он может сотворить с простым смертным, с каждым из них, слабых и немощных – ведь они все желали смерти обреченному. Страх все больше овладевал зрителями.
      Император вопросительно повернулся к своему другу, тот подошел ближе и наклонился:
      - Слушаю тебя, мой господин.
      - Ты что-нибудь понимаешь? – спросил цезарь.
      - Божественный, я думаю, в этом повинен их Бог.
      - В какого Бога он верит?
      - В Христа, Сына еврейского Бога, и Бог, по-видимому, помогает Своему Сыну, а Тот поддерживает Своих последователей.
      Толпа сначала робко, затем все увереннее скандировала: «свободу!», «свободу!» и почти все зрители подняли перед собой вытянутую руку с поднятым вверх большим пальцем, что означало – «жизнь». Недалеко от императора стояли полуобнаженные стройные черные нубийцы с натянутыми луками, готовые поразить стрелой жертву, как только император даст знак. Император встал, но вытянутую правую руку держал большим пальцем вбок. Он еще не решил, как быть.
      - А почему наши боги не имеют такой силы? – продолжал он разговаривать со своим другом.
      - Потому что для этого у нас есть ты, божественный. – Польстил приближенный.
      - Что же ты посоветуешь?
      - Дай свободу ему, мой господин.
      - Но, он же христианин. – Не уступал цезарь.
      - Стоит ли, государь, из-за какого-то бывшего раба ссориться с могущественным Сыном еврейского Бога. Возможно, твой сын болеет сейчас, оттого что ты прогневил этого Сына Бога. Отпусти бывшего невольника, божественный, и сын твой выздоровеет. К тому же чернь не поймет тебя, если ты ей не уступишь. Видишь, как они вопят за этого вольноотпущенника?
      И действительно, зрители стояли с поднятыми руками, скандировали: «свободу» и глядели на императора, какое примет решение он. И после недолгого раздумья цезарь резко поднял большой палец вверх – «жизнь». Все присутствующие одобрительно зашумели, громко выкрикивая заискивающие здравицы: «Да здравствует император». Нубийцы опустили свои луки….
                * * *
      Корнелий и сам не знал, что подумать. Он благодарил Бога за спасение, но не понимал, за что ему оказана такая милость. Бог, в присутствии многотысячной толпы сотворил явное чудо. Он готовился умереть, а Бог его оставил жить. «Вероятно, у Христа по отношении ко мне есть какие-то планы. Значит нужно быть готовым», – подумал он. Сознание не покидал вопрос: «За что»? Попытался вспомнить свои добродетели, которые, конечно, имелись, но не столько, чтобы на нем, недостойном, Бог проявлял Свои чудеса.
      И тут он вспомнил, как полтора года назад, когда он сбежал из-за подозрений в убийстве, и стремясь избежать лишних и нежелательных встреч, оказался подальше от людей – в пустыне. Как-то, поймав в силок зайца, он увлекся, снимая с добычи шкурку, чтобы приготовить себе пищу на костре, что и не заметил, как подошел к нему невзрачный, облезлый и худой молодой лев. То, что он молодой, Корнелий определил по тому, что грива у льва еще не отросла полностью. Зверь хромал на правую переднюю ногу, вернее не хромал, а вообще не мог наступать на нее. Что-то там у него было.
      Беглец оторопело смотрел на своего недруга и не мог пошевелиться. Страх парализовал его. Бежать не было смысла. Зверь одним прыжком мог догнать его. Корнелий знал инстинкт хищника – догонять убегающую жертву. Он боялся пошевелиться, не знал, что делать. А «стреноженный» лев, лег на землю, ползком приблизился вплотную к нему и остался лежать, повернув кверху больную конечность. Немного отойдя от ужаса, Корнелий посмотрел на лапу зверя и увидел там большую колючку акации, вонзившуюся в стопу, которая была еле видна из большой гнойной опухоли, и видимо, лев не в состоянии был извлечь ее сам. «Неужели он пришел ко мне за помощью?» – со слабой надеждой подумал невольный пленник. – «Что же делать, он не стерпит боли, разорвет меня, если я прикоснусь к колючке?» – подумал он. Лев, видимо почувствовав, что страх сковывает могущего помочь человека, и отвернул голову в сторону, как бы уговаривая – «ну, хоть что нибудь сделай, помоги! – я даже смотреть не буду».
      Корнелий, набравшись храбрости, осторожно, давно не стрижеными ногтями крепко захватил колючку и резко выдернул из гнойника. Накопившийся гной струей выстрелил из раны. Лев с коротким, но сильным рыком инстинктивно отдернул лапу, но вытекший гной унял боль и он успокоился. Чтобы не искушать судьбу Корнелий с радостью отдал хищнику свой обед, только бы задобрить зверя. Отощавший, с выпирающими ребрами лев – по-видимому, он не мог охотиться – с удовольствием полакомился добычей своего спасителя.
      И вот нынче состоялась их вторая встреча. Долг платежом красен.
                * * *
      Порой обыкновенный смертный, не зная планов Всевышнего, ропщет на судьбу, да что там говорить – и Богу иногда высказываются обиды. Но, рожденный женщиной не может подняться на высоту намерений Творца, потому что пути Господни неисповедимы, и наши пути – не Его пути. Создателю было угодно, чтобы чахлый и больной дикий зверь, повзрослевший и превратившийся в великолепный экземпляр убийцы, понадобился именно сейчас, здесь, для исполнения Его планов.
      Злоключения раскрывают тайные богатства человеческой души. Бог вразумляет человека через страдания. И Корнелий, уже попрощавшийся с жизнью, на каком-то уровне сознания постигнул в полной мере, что жизнь человека – это мгновение, падающая звезда по сравнению с вечностью, и он обязан использовать это мгновение для радости, для счастья, а они бывают только с Богом.

                04. 2011г.