Освобождённый

Освобождённый
(повесть)
1. Освободители
Первое лето войны было жарким. Печь начинало с утра. Город просыпался с первыми лучами солнца. Спать дольше было невозможно.
Люди спали коротко и тревожно.
Сначала грохотало за окраинами. Били по близлежащим сёлам. Где-то кто-то говорил, что бомбить город не станут. Всем хотелось верить и до последнего момента все верили. Пока не ударили. Сначала по шахте, потом – по поликлинике, детскому саду, супермаркетам.
Морги были переполнены трупами. С линии фронта их вывозили грузовиками.
Несмотря на страх, к обстрелам люди привыкли. Обстрелы стали обыденностью. Число погибших, пара-тройка человек в день, уже казалось сухой статистикой.
Город был большим. Война шла монотонно. Люди перестали передвигаться мелкими перебежками. На улицах снова гуляли молодые мамы с детьми. Смеялись дети.
Полупустой город пытался жить обычной жизнью.
Страх перед внезапной смертью от шального осколка начал притупляться, уступая место чувству голода.
Сначала центральное правительство перекрыло все денежные потоки в охваченный войной регион. По телевизору объяснили, что, в противном случае, деньги попали бы к местному ополчению – террористам, как внушительно говорили дикторы, - и до людей бы всё равно не дошли.
Иван Владимирович рассудил, что это – здраво. Однако легче ему от этого не стало.
Его шахтёрская пенсия была почти в три раза выше, чем, например, у сестры, протрудившейся всю жизнь в школьной столовой. Однако устоявшаяся привычка получать от гнетущего своей серостью быта одинокого мужика под шестьдесят хотя бы такие маленькие радости, как сигареты, пиво и немного, совсем чуть-чуть, водки, в итоге, не позволили ему отложить на чёрный день. То, что он наступит, никто, в том числе Иван Владимирович, предположить не мог.
В то, что денег вдруг не будет, продукты станут дефицитом и вырастут в цене, не верилось даже после того, как началась война.
В первые дни почти никто и не заметил, что в городе сменилась власть. Когда в новостях сообщили о приходе военных, Иван Владимирович прильнул к телевизору, не отрываясь от него весь вечер. Рассказывали ужасы:  убит начальник милиции, похищен мэр. На противоположной окраине, в двух десятках километров, шли перманентные уличные бои с милицией.
На следующее утро, озираясь с опаской, Иван Владимирович вышел из квартиры. Ярко светило весеннее солнце. Было тихо. У подъезда на лавочке курили соседи сверху. Он коротко поздоровался. За последние годы жильцы в их доме сменились более чем наполовину. Многие квартиры пустовали. Ивана Владимировича злило и то, что оплату за центральное отопление временно бесхозной жилплощади разбрасывали среди тех, кто остался. Злясь, он, тем не менее, не жаловался, убеждая себя, что такими делами должны заниматься другие – молодые.
- Если им плевать, мне больше всех это тоже не надобно, - угрюмо думал Иван Владимирович.
Соседи лениво проводили его взглядом. Иван Владимирович повернул за угол дома, где располагались два продуктовых магазина, за которым начинался небольшой рынок.
Время тянулось к полудню. На улице было немноголюдно. Торговля шла в обычном режиме.
Он зашёл на рынок, принявшись неспешно бродить среди сидевших за прилавками и прямо на земле торговками, прислушиваясь с внутренним надрывом, будто боясь услышать что-то страшное. Стрельба шла далеко, а это, новое, могло касаться именно его.
Но, ничего такого никто не говорил. Торговки щурились в холодном свете, лениво предлагая куриц, яйца и мороженую рыбу. Иван Владимирович купил полкило куриных крыльев. Подумав, он взял ещё пару пачек сигарет и литр светлого пива.
- Что, дождались освободителей? – спросил он небрежно, стараясь не смотреть на молоденькую пышную продавщицу.
- Хуже всё равно не будет, - буркнула она, враз прекратив улыбаться.
Иван Владимирович быстро сложил покупки в целлофановый пакет. Он отошёл в сторону. Руки у него дрожали. Иван Владимирович убеждал себя, что не от страха. Хотелось курить. И пива. С трудом открыв пачку, он достал сигарету и затянулся. Желание поболтать уже казалось ему неуместным.
Небо затянуло тучами. Иван Владимирович прошёл два квартала к конечной остановке автобуса, идущего через шахту в центр города. Всё было тихо. Ни солдат, ни бронетехники, о подходе которой сообщали вчера по новостям.
Чуть поодаль на повышенных тонах дискутировали мужики.
- Нужно будет – трассу перекроем, бетона хватит! Никто не пройдёт! – едва не кричал возбуждённо один.
- До одного места твой бетон, когда техника пойдёт, - не соглашался другой.
Не дожидаясь, пока его заметят, Иван Владимирович пошёл домой.
Первые люди с оружием появились через несколько дней. Преимущественно – молодые ребята. Многих он раньше видел у них на районе. Чуть позже подтянулись мужики постарше. Некоторые были его ровесниками.
Иван Владимирович наглухо закрыл окна, задёрнул шторы и затаился. Два дня он не выходил на улицу. Он ждал, но ничего не происходило. Никто не приходил. По телевизору рассказывали о стрельбе в городе, мародёрстве и насилии, но ни выстрелов, ни других характерных звуков приближающейся опасности слышно не было.
Наконец, собравшись с духом, когда подошли к концу продукты, закончилось спиртное и сигареты, Иван Владимирович вышел из квартиры. Вокруг, на первый взгляд, ничего не изменилось, но он чувствовал, что эта безмятежность – обманчива. Он был в этом уверен.
Улицы были всё так же немноголюдны. Ни танков, ни БТР не наблюдалось. Иван Владимирович быстро засеменил к магазину и облегчённо вздохнул, только оказавшись внутри.
За прошедшие первые дни полки наполовину опустели. Иван Владимирович взял пачку пельменей, алкоголь и сигареты. Расплатившись, он собирался выходить, когда заметил через стеклянную дверь идущих в его сторону двух солдат с автоматами наперевес. Оцепенев буквально на несколько секунд, Иван Владимирович с ужасом понял, что они уже поднимаются по лестнице, а он – беспардонно таращится на них. Дверь раздвинулась, и солдаты остановились. Один из них жестом пригласил Ивана Владимировича выйти. Тот сделал несколько тяжёлых шагов.
- Документы ваши можно? – вежливо, но настойчиво поинтересовался у него солдат.
У Ивана Владимировича задрожали ноги. Перед глазами встало серое марево. Он пошатнулся словно пьяный и, чтобы не упасть, ухватился за металлический каркас двери.
- Что с вами? – парень заботливо твёрдо взял его под локоть.
- Голова закружилась, - коротко выдохнул Иван Владимирович, принявшись машинально шарить по карманам легкой спортивной ветровки и брюк. Наконец, он достал пенсионное удостоверение и протянул его солдату.
- А паспорт? – бегло изучив документ, спросил тот.
- Дома забыл, - пробормотал Иван Владимирович.
- Что? – не расслышал солдат.
- Дома забыл, - повторил он громче, испуганно фальшивя.
- Вам нужно отдохнуть. Вас проводить? – поинтересовался молодой ополченец.
- Нет, спасибо, - глухо выдавил из себя Иван Владимирович и поковылял прочь, боясь даже ускорить шаг, чтобы оставшиеся у него за спиной солдаты, не дай бог, не подумали, что он собирается бежать. Что у него что-то на уме. Чтобы они не выстрелили. Отойдя на пару десятков шагов к углу своего дома, Иван Владимирович, набравшись смелости, обернулся через плечо – у магазина уже никого не было. Ребята ушли.
Война набирала обороты. С каждым днём у них на районе появлялось всё больше солдат. Они суетливо сновали туда-сюда, будто не обращая никакого внимания на терзаемых неопределённостью местных жителей. Иногда слышались выстрелы. Звучали они далеко. Однажды стрельба случилась где-то по соседству – на параллельной улице.
Иван Владимирович старался не выходить из квартиры без надобности, выбираясь за продуктами, алкоголем и сигаретами раз в три дня. Всё остальное время он смотрел телевизор, спал и думал. Он потока информации и мыслей к ночи у него начинала болеть голова.
Глядя однажды утром на себя в зеркало, Иван Владимирович с грустью отметил, что совсем поседел. Лицо его обострилось и потемнело. Тонкие, контрастно бледные руки безвольно болтались тонкими верёвками вдоль тощей, с выпирающими рёбрами, груди. Ремень застёгивался уже на последнюю дырку.
У него исчез аппетит. Потом начались перебои с продуктами, не стало денег, после чего у Ивана Владимировича практически пропал сон.
К лету на город упали первые снаряды. Совершенно неожиданно. В полдень. Бомбы падали бессистемно – в центре и на окраинах. К горизонту из города тянулись грузовики с солдатами и военная техника.
По телевизору говорили, что ополченцы обстреливают себя сами. Бьют по мирным жителям. По заложникам. Всё это звучало несколько дико, но чувство страха, успевшее устояться и немного притупиться в Иване Владимировиче, теперь находило выход в ненависти. И он верил. Верил всему.
Ненависть порождала новый страх. Осознав это, Иван Владимирович понял, что пропал, оказавшись среди врагов.
Большинство окружавших его людей, даже сестра, отказывались верить новостям. Они их даже не слушали, с возмущением думал Иван Владимирович. Некоторые и вовсе призывали отключить город от центрального телевидения.
Это было каким-то наваждением. Молодые парни брали в руки оружие и шли умирать. Иван Владимирович отказывался понимать, за что.
О происходящем люди говорили крайне редко. Неохотно.
Да и самих людей становилось всё меньше. Город стремительно пустел. Первыми уехали дети, после – женщины. За ними потянулись мужчины. Их Иван Владимирович ненавидел больше всего. Он был уверен, что они вернутся при первой возможности. Пересидят – и приедут.
В итоге в городе остались почти одни старики и солдаты. Остались те, кто так и не сумел уехать. Или не захотел. Иван Владимирович относился к первым. Вторых он не понимал и оттого боялся.

2. Услада Ивана Владимирович
Все тут были заодно. Против него. Иван Владимирович был в этом уверен.
На первых порах, на семейных встречах, в кругу своих, выпив, набравшись храбрости, он начинал осторожно, с болезненным упорством, доказывать всем, что они неправы. Что они глубоко заблуждаются. Не ведают, что творят. А прав - он. Он всё знал точно. Наверняка.
- Давно было пора погнать всю эту камарилью. Сколько уже годков они нам кровь пьют. Баста! Теперь пускай получают за всё, - начинал пьяно куражиться Андрей – муж его племянницы, дочери сестры.
Андрея Иван Владимирович не любил. Презирал. Говорил тот много, знал мало. Его разглагольствования на тему «ополченцев» и «карателей» действовали ему на нервы.
При этом Андрей хорошо зарабатывал.
Всё это казалось Ивану Владимировичу несправедливым. Отработав восемнадцать лет в шахте, и ещё пятнадцать лет разнорабочим - и охранником, и курьером, - он постоянно твердил себе и людям, что никогда не воровал. Жил честно. Андрей же, по его понятиям не то, чтобы жил по лжи, но кроме ставки в забое брался и за всякую халтурку. Таксовал, возил грузы. До начала войны Иван Владимирович всё это ещё как-то терпел. Тем более что Андрею нужно было кормить жену и двух малышей – его внуков. Однако после начала войны, когда работа на шахте приостановилась, Андрей начал работать водителем на взявшую под контроль город армию. Иван Владимирович считал это предательством, но обвинить Андрея открыто, сказать ему всё в глаза, боялся. Свою нерешительность он оправдывал тактичностью, но в глубине души знал, что это не совсем так.
Над ним посмеивались. Иван Владимирович замечал это, отчего злился ещё больше.
В тот раз он буквально задыхался, с трудом глотая воздух. Его позицию все знали, но всё равно говорили ему в лицо эти ужасные, глупые вещи. Издевались. Ничтожные люди. Иван Владимирович сжал под столом кулаки. Андрей разлил ещё по одной.
- На фронт то ты не идёшь, - сказал он. Иван Владимирович хотел, чтобы в его голосе звучал металл. Чтобы его поняли. Чтобы сказанное им произвело эффект.
Но, всё было впустую.
- Я и так каждый день на фронте. Война – дело решённое. Ещё месяц, и всё – победят наши, - спокойно ответил Андрей.
- Кто это – наши? – процедил Иван Владимирович.
Все вокруг рассмеялись. Даже сестра. На глаза ему навернулись слёзы. Иван Владимирович встал из-за стола, быстро откланялся и вышел.
- Стой, - догнала сестра его сестра уже на этаже.
- Предательница, - с болью отмахнулся Иван Владимирович, и сбежал по лестнице пролёт.
Молчание длилось несколько дней. Иван Владимирович ничего не ел, ещё больше пил и курил. Страдания были его отрадой. Его последней усладой. Он с остервенением слушал новости. Почти не спал и всячески мучился. Пока, в итоге, не сдался и не позвонил сестре. С ней всё было в порядке.
Если недавно застойный быт духовного вакуума разрушал отношения, то сегодня жизнь, стремительно несущаяся в неведомую бездну, в которой одни видели светлое будущее, а Иван Владимирович – крах, наоборот – сближала людей. Забывались не только ещё свежие склоки, но и давние ссоры. Люди начинали говорить друг с другом даже после многолетнего молчания.
С каждым днём интенсивность обстрелов росла. Иногда они затихали на несколько часов, бывало даже на полдня, но после, к наступлению темноты, обязательно возобновлялись. По городу били с остервенением.
Однажды снаряд залетел в дом напротив, но, к счастью, не разорвался. Бомба аккуратно торчала из оконного проёма, начисто снеся раму, разбрызгав вокруг стекло. Сам дом, впрочем, не был повреждён. Вокруг места происшествия начали неспешно собираться люди. Прибежали горлопаны мальчишки. Иван Владимирович, глядя на происходящее за свалкой через пустырь, в какой-то сотне метров, ужасался их безумству, с замиранием сердца ожидая, что вот-вот рванёт. Вскоре подъехал военный джип. Через громкую связь людей попросили разойтись. Солдаты занялись снарядом.
Канонада отступила, нестройно звуча откуда-то издалека.
Неделю же назад город пережил настоящий ураган. Даже сестра, всегда подающая пример другим, демонстрируя не женскую стойкость, сорвалась на истеричный плач. Потом отключилась мобильная связь. Целые сутки Иван Владимирович не знал, что с ней.
Рассказывали, что на следующее утро трупы вывозили со всех районов.
В первые дни обстрелов люди регулярно прятались в бомбоубежища, оборудованные военными в подвалах домов. Там было холодно и тесно. Мобильная связь не ловила. Внизу плакали даже быстро привыкшие к войне дети. Иногда в бомбоубежищах приходилось ночевать. Бывало, что тревогу объявляли по несколько раз за день. Люди ругались на плохо организованную связь. Об очередных обстрелах передавали по радио, но приёмники были далеко не у всех. Информация же в Интернете зачастую была диаметрально исключающей. Большинство людей узнавало о тревоге от соседей и родственников. Бывало, что тревоги оказывались ложными, и люди, в очередной раз спустившись в бомбоубежище, сидели пару часов, прислушиваясь к тишине, после чего расходились по домам. Некоторые даже разочарованно ворчали.
В происходящей суматохе Иван Владимирович видел скрытый смысл, а в том, что ополченцы обстреливают мирных жителей, одновременно бездарно имитируя беспокойство о них, из-за чего до сих пор ежедневно гибли люди, - особый цинизм.
Сидя в подвале, он с ужасом осознавал, что окружающие его люди всего этого не понимают. В этом, рассуждал Иван Владимирович, не было ничего удивительного: большинство из тех, кто остался в городе, не смотрели центральное телевидение. Не знали того, что знал он – правды. О том, как солдаты и непонятные штатские, агитируя за свободу, на самом деле методично обстреливают город. О том, что против всех несогласных ведётся жесточайший террор. Всех, кто выступал против новой власти, просто расстреливали. Без суда и следствия. Об этом постоянно говорили по телевизору, показывая и фото, и видео. Так искусно врать было просто невозможно, думал Иван Владимирович. Ему было страшно, поэтому, он предпочитал молчать. Одновременно с каждым днём в нём росло презрение к тем, кто его окружал. Не желающим даже знать страшную правду. Какой бы ненормальной она ни казалась на первый взгляд.
Со временем люди практически перестали прятаться в бомбоубежищах, предпочитая пересиживать удары по городу в квартирах. В подвалы не спускали даже детей.
Одной из проблем стали кодовые замки на дверях подъездов. Сначала людей увещали отключить их, чтобы во время обстрелов прохожие могли спрятаться в ближайших парадных. Жители реагировали неохотно. Тогда, не став дожидаться, военные массово выбили замки практически во всех подъездах самостоятельно.
Война, как и страх, приедались. Люди продолжая жить. На смену обречённости приходила какая-то непонятная Ивану Владимировичу, граничащая с безумием лихость. Он с ужасом наблюдал, как буквально через считанные часы после прекращения очередной атаки, на улицу начинали сначала понемногу, а потом всё более массово, выходить люди. Они высыпались отовсюду. Открывались магазины, разбивался стихийный рынок, мамы с колясками выгуливали детей. Люди спешили на работу. Будто и не было ничего. До очередного обстрела.
Последней ночью было на удивление тихо, однако Иван Владимирович снова плохо спал. Он допоздна смотрел телевизор. Центральные каналы отключили ещё в прошлом месяце, но Ивану Владимировичу удавалось ловить их через «тарелку». Смотрел телевизор он с выключенным светом. По новостям пугали, что за такое тут, у них, тоже расстреливают. После чего показывали сумбурную архивную съёмку.
Всё это вселяло в него ужас. Ужас порождал ненависть. Среди своих Иван Владимирович чувствовал себя совершенно чужим. Думая о своём страхе душными часами изо дня в день, он приходил к выводу, что боится одного – ареста и смерти. За то, что он не такой. За то, что он – против. Сдать могли все. В первую очередь, соседи. Даже Андрей.
О расстрелах у них в районе, где проживали несколько десятков тысяч человек, Иван Владимирович не слышал. Впрочем, ещё до начала бомбёжки взяли его соседа. Это казалось Ивану Владимировичу зловещим предостережением.
Сосед долгие годы гнал самогон. К нему ходили со всех окрестных домов. Сначала кто-то пытался жаловаться. Заявляли даже в милицию. Однако никакого результата не было. Сосед продолжал гнать самогон, собирая вокруг их дома соответствующий контингент. Зачастую алкоголь употреблялся тут же. Правоохранительные органы бездействовали. Ивана Владимировича это бесило. Но, он предпочитал не вмешиваться.
Когда в городе начались перебои с продуктами и алкоголем, опьянённый перспективами быстрой наживы сосед быстренько поднял цены. Торговля шла ещё бойче. Разве что теперь, забрав свою пластиковую бутылку из-под лимонада, счастливый, но трепещущий клиент старался побыстрее скрыться. Несмотря на то, что ничего не происходило, среди людей росла тревога.
На первых порах снующим туда-сюда военным, казалось, не было до самогонщика никакого дела. Люди даже поговаривали, что торговля находится под «крышей» у местных ополченцев, которые имеют со всего этого свою долю. Ну, кто бы сомневался, злился Иван Владимирович.
Кое-кто, в свою очередь, утверждал, что в скором времени военная комендатура и вовсе объявит в городе сухой закон.
На самогонщика уже смотрели совершенно другими глазами. Снизу вверх. Так продолжалось пару недель. Пока, неожиданно для всех, в разгар рабочего дня, спугнув парочку желающих отовариться местных обитателей, в квартиру к соседу не вломились крепкие молодые ребята в камуфляжной форме.
Иван Владимирович заметил их, куря в приоткрытую форточку. Солдаты шли с другой стороны дома. Их походка показалось ему развязанной. Их пышущая молодостью наглость напугала его. Он поспешно закрыл окошко, задёрнув шторы. Иван Владимирович прильнул к тонкой щели и с ужасом от неё отпрянул, увидев, как один из них, единственный, у кого был автомат, отделился от остальных и быстро через лужайку двинулся к его окну. Иван Владимирович бросился на пол. Прикосновение холодного линолеума и дикий, разливающийся по всему телу, набухающий животный ужас вызвали в нём озноб. В окно глухо стукнули прикладом.
- Кто дома? – послышался звонкий голос ополченца.
У Ивана Владимирович мелко застучали зубы. По телу пошла дрожь.
За окном было тихо. Вздувшейся на виске веной предательски медленно стучали секунды.
- С другой стороны! – крикнул кто-то, но парень под окном не уходил. Ивану Владимировичу казалось, что он улавливает его глубокое ровное дыхание. Вдох и выдох.
Наконец, изощрённая пытка прервалась, и Иван Владимирович услышал, как зашуршали по обожженной жарой траве тяжелые ботинки. Какое-то время он продолжал лежать, чувствуя, как на смену накрывшему его с головой могильному холоду после, как он был уверен, смертельно опасной минуты, когда жизнь его висела на волоске, пришёл липкий тошнотворный жар. Ему нечем было дышать. Иван Владимирович встал на колени и с трудом дополз до туалета. Его вырвало.
На лестничной площадке раздался звонок в соседскую дверь. Иван Владимирович вновь почувствовал пробирающую до костей дрожь. Хватаясь за косяк, он тяжело поднялся. Превозмогая страх, с трудом передвигая обессиленными конечностями, он прильнул к глазку, жадно вдыхая успокаивающий запах теплого дерматина.
Он услышал, как невнятно ответил через дверь сосед.
- Открывай, иначе будем ломать, - сказал солдат с автоматом. Оценив толщину двери, он угрожающе передернул затвор.
После секундного промедления, зашуршал замок и дверь приотворилась. Парень двинул её плечом, и быстро шагнул в квартиру. Сосед что-то истерично затараторил. Оттолкнув его, ополченец зашел в квартиру.
- Иди сюда, - позвал самогонщика другой.
- Сашенька, я ведь тебя ещё вот таким помню, - заискивающе сказал тот, показывая дрожащей ладонью, каким был солдат в детстве.
- Отец тебе три дня назад последние деньги отнёс. Явился только сегодня, принялся на мать кричать. Я предупредил, что пристрелю, - сказал парень.
- Я отдам деньги, - пообещал самогонщик.
Ополченец коротко ударил мужика кулаком в живот. Тот скрючился и захрипел. Взяв его под локоть, солдат потащил его во двор. Остальные вынесли из квартиры коробки с самогоном и сам аппарат, после чего заперли дверь на все замки и ушли.
С тех пор прошло уже несколько месяцев. Сосед с того дня так и не появлялся. Квартира стояла запертой. Больше сюда никто не приходил. О самогонщике сначала старались не говорить, а потом упорно сделали вид, что и вовсе забыли.

3. Смерть Бориса
Вчера умер его двоюродный брат Борис. Он был старше Ивана Владимировича почти на десять лет и был уже стариком, но те, кто не знал его возраста, наверняка подумали бы, что они ровесники. До последней зимы Борис буквально пыхнул здоровьем. Потом обострилось всё и сразу. Всё это время Иван Владимирович даже не вникал в его проблемы, узнавая скудные новости о том, что Борису ещё плохо от сестры, будучи на подсознательном уровне полностью уверенным, что ничего плохого случиться с ним не может. Пока утром не позвонила сестра, сообщившая о его смерти.
Иван Владимирович почувствовал, как внутри на секунду всё оборвалось. Однако подзабытая за три десятка лет со дня инфаркта отца горечь утраты, буквально тут же сменилось каким-то ядовитым, напугавшим его злорадством. Ситуацию спасла остававшаяся на связи сестра, сказавшая, что сейчас едет к Борису.
- Я не поеду, - отказался Иван Владимирович.
- И не надо, я всё сообщу. Приходи к Маше сегодня. Помянём, - пригласила она его к дочери.
- Я не пойду, - упёрся он. Ивану Владимировичу уже было стыдно – и за свою позорную злость, и за то, что ведёт себя сейчас вот так. Бросает сестру одну. Когда и так тяжело. Но, иначе он не мог.
- Зря ты так, - сказала сестра укоризненно.
- Ты же знаешь – я такой человек, - пробормотал он сердито, кривясь от отвращения. Да, они никогда не были близки с Борисом, у него была своя жизнь и свои дела, причём, не всегда праведные, но дело было не в нём, а в сестре. Её голос звучал слабо и устало. Борис жил в центре города. Несмотря на то, что в последние дни город бомбили уже не столь яростно, в центре, как говорило и центральное телевидение и сами люди, всё ещё регулярно падали бомбы. Сестра его, он знал, не бомб боялась, но ей было важно, чтобы Иван Владимирович сейчас находился рядом. Он слышал это и без её слов.
Злясь и закрываясь, Иван Владимирович чувствовал, как внутри, по голодным кишкам и натянутым жилам, его вновь гложет пламя ужаса.
- Я заеду после, - мягко ответила сестра. Не настаивая и всё понимая.
Бориса Иван Владимирович тоже недолюбливал, оправдывая свою зависть тем, что всё, чего тот добился, было нечестно. И первые большие деньги в начале 1990-х, и сеть собственных точек по продаже алкоголя. И несколько квартир. В то время как он ютился в однокомнатной комнатушке.
Куплена она была не без помощи Бориса в те же годы после развода с женой. Та, забрав сына, быстро вышла замуж и уехала в Турцию. С тех пор они даже не общались. Иван Владимирович сделал вид, что и вовсе забыл об этом.
Вспоминать всё это Ивану Владимировичу было неприятно. Как и считать себя должным старшему, пускай и двоюродному брату.
Когда на шахте перестали платить деньги, Иван Владимирович, привыкший жить с горняцкой зарплатой на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая, тоже подался в бизнес, который он столь рьяно презирал и тогда, и сейчас, пытаясь оправдаться тем, что ненавидимое торгашество – вынужденная мера.
Впрочем, бизнес продолжался недолго. Купив крупную партию шедшего в городе на ура заграничного ширпотреба, Иван Владимирович поддался на уговоры одного из своих ситуативных компаньонов, и решил немного обойти закон и понятия, не заплатив требуемый процент государству в лице местных чиновников. Ночью к Ивану Владимировичу пришли с обыском. В камере местного отделения милиции он успел провести всего два часа, после чего приехал Борис и обо всём договорился. Однако с товаром, как и с бизнесом вообще, Ивану Владимировичу пришлось распрощаться.
Через месяц был развод. Квартиры в городе стоили тогда совсем недорого, сущие гроши и, если бы всё пошло, как планировалось, Иван Владимирович заработал бы на жилплощадь за год. Даже быстрее. Борис же зарабатывал. Причём, гораздо больше, чем Иван Владимирович вообще мог себе представить. Возможно, после сеанса унижений, ему бы и дали деньги снова, но болезненная гордость не позволяла Ивану Владимировичу просить о втором шансе.
Борис, впрочем, родственника в беде не бросил, купив ему нынешнюю жилплощадь. Иван Владимирович был уверен, что гребущему деньги лопатой Борису это ничего не стоило. Мог бы купить квартиру и побольше. Тем обиднее ему было настоятельное пожелание Бориса по возможности вернуть деньги. Когда ему будет удобно, конечно. В глазах Ивана Владимировича он оказался человеком, не способным на большие поступки. Широкие жесты. Несмотря на то, что вернуть все деньги он так и не смог, в результате чего Борис сделал вид, что забыл о долге, Иван Владимирович искренне возненавидел его чёрной завистливой злобой.
Общались они редко, встречаясь, от силы, два-три раза в год на торжествах и похоронах. Созванивались на праздники. О старшем брате Иван Владимирович старался не думать, надеясь утопить разъедающую его изнутри зависть в неведенье.
Как слышал Иван Владимирович от сестры, на первых порах Борис, насколько позволяло здоровье, тоже сотрудничал с новой властью, пристроив, в частности, Андрея. Однако вскоре, что-то не поделив с военными, он лишился практически всего бизнеса. После того же, как кто-то заявил, что в перспективе одной семье будет положена одна квартира, доселе злорадствовавший Иван Владимирович буквально возликовал. Старшему брату воздавалось по заслугам.
- Бедный, всё это его совсем подкосило, - наоборот, жалела его сестра.
- Да, отняли всё, нажитое непосильным трудом, - язвительно огрызался Иван Владимирович.
Поговорив с сестрой, ему стало стыдно за ту вспышку злой радости. Обессиленный, он рухнул на неприбранную несвежую постель, забывшись в тяжелом сне.
Его разбудил звонок ехавшей обратно сестры. Она зашла, грустно улыбаясь.
- Как ты? – спросила она. От неё едва уловимо пахло алкоголем. Иван Владимирович вновь почувствовал, как его гложет глупая детская обида. Но ничего с собой, кроме как неосознанно презирать, поделать он не мог.
Не отвечая, тяжело моргая заспанными глазами, он поставил чайник.
Сестра достала из сумки пластиковую коробочку с двумя поджаренными до черноты, как он любил, котлетами.
- Вижу, у них всё хорошо, - буркнул Иван Владимирович, понимая, что сказал глупость, но чувствуя, что был не в силах удержаться.
- Были только близкие, - сестра начала перечислять жену и детей Бориса.
Иван Владимирович бережно взял котлеты и  спрятал их в холодильник, не решаясь, несмотря на обострившееся от подзабытого запаха мяса гнетущее чувство голода, есть при сестре. Будто боясь, что она не откажется, когда он предложит ей из вежливости. Зная, что всё было бы наоборот.
Хоронить Бориса решили завтра. Иван Владимирович снова принялся отказываться, не желая и боясь ехать на кладбище.
- То, что ты не любил его – твоё личное дело, Ваня. Но он – твой брат. Люди не поймут, - твёрдо сказала сестра, сказав, что зайдёт за ним с утра.
- С чего ты взяла, что я его не любил? Какие глупости, - насупился он.
Когда сестра ушла, Иван Владимирович достал котлеты и, подумав, взял одну, спрятав вторую обратно в холодильник. Он принялся жадно есть, давясь сухим холодным мясом, жалея, что у него нет хотя бы немного пива.

4. Сестра
Ивану Владимировичу как никогда страстно захотелось выпить и покурить. Ни того, ни другого не было уже почти как неделю. Когда он встретил на улице Андрея. Тот тащил с рынка две куриные тушки. Просить ничего Иван Владимирович не хотел, рассчитывая, что ему сами всё дадут, поэтому он, преисполненный трагизмом, просто многозначительно молчал, а если и говорил что-то, то коротко, выдавливая из себя слова, словно нарыв. Особого желания общаться с родственником у Андрея не было. Иван Владимирович, сам того не желая осознавать, пронзительно давил на жалость.
- Держи, у меня дома ещё есть, - Андрей протянул ему начатую пачку сигарет.
- Спасибо, - сказал Иван Владимирович сквозь зубы, беря курево после паузы. Позволяя себя уговорить.
Они помолчали.
- Машка спрашивает, когда к внукам зайдёшь? – наконец, спросил Андрей, улыбнувшись.
- Не с чем заходить, - ответил Иван Владимирович. Его улыбка действовала ему на нервы.
- Не говори глупости, приходи, - тот похлопал его по плечу.
- Не с чем, - повторив, не меняя тон, он слегка подался назад, глядя на Андрея униженно, но гордо одновременно.
- У тебя еда есть? – спросил Андрей, чтобы прервать смущавшую паузу.
- Картошка, капуста, - ответил Иван Владимирович. В его глазах появился нездоровый блеск. Он украдкой перевёл взгляд на выглядывающих из полупрозрачного целлофанового пакета куриц.
- Держи на пиво тогда, - Андрей протянул ему двадцатку.
- Прекрати, - ответил Иван Владимирович, позволяя насильно всунуть ему мятую купюру в нагрудный карман тенниски.
Когда Андрей ушёл, он пошёл в магазин и, немного поколебавшись, добавив к полученной двадцатке имеющуюся мелочь, взял два литра самого дешевого пива. О мясе оставалось только мечтать. Он с неприязнью подумал об Андрее и его двух тушках.
Питался в последние дни Иван Владимирович особенно скудно, перебиваясь с жареной картошки на тушеную капусту. Этого добра у него было с лихвой. С месяц назад сестра позвала его съездить на дачу, оставшуюся им от отца.
Небольшой фанерный двор с клочком земли находился за городом. Военные начали стягивать туда технику и артиллерию, предупредив, что в ближайшие дни небольшой посёлок вдоль узкой полоски реки окажется под огнём прорывающейся с Запада армии.
Дуга фронта постепенно огибала город. Солдаты поспешно строили оцепления. Подогнали пару танков. Пушки расположили чуть поодаль за лесопосадкой. Дачный посёлок оказался в эпицентре будущего противостояния.
Ехать Ивану Владимировичу не хотелось. Он даже намекнул сестре, что ей вполне может помочь и Андрей, однако когда оказалось, что тот слишком занят – Иван Владимирович снова скривился, чтобы сдержаться и промолчать. Когда сестра пообещала поделиться припасами, он согласился, вновь позволив себя уговорить.
- Мы уже всё на выходных вывезли, там кое-какие продукты остались, не пропадать же им. А машину гонять и Андрея от работы отрывать нет смысла, - примирительно сказала сестра.
Чувство голода с каждым днём становилось всё более гнетущим.
Иногда у них на районе раздавали гуманитарную помощь. Иван Владимирович наотрез отказывался брать продукты из рук, как он говорил сестре, оккупантов, будучи уверенным, что вместе с консервами и крупами в город подвозят оружие.
Давали, к тому же, мало, Иван Владимирович слышал по телевизору, что большую часть продуктов воруют и перепродают.
Сначала сестра с ним спорила и ругалась, потом махнула рукой, однако не переставая делиться гуманитарными продуктами с братом. Тот продолжал брать, успокаивая себя, что ей всё равно помогут Андрей и Маша. А вот ему помочь было некому, жалел себя Иван Владимирович.
На даче, как и на могиле родителей, он не был с начала войны. По телевизору, да и сами люди, говорили о минах, специально заложенными военными. К тому же, повсюду были неразорвавшиеся снаряды. Тем более – за городом. Сестра вела себя беспечно, иногда даже ночуя на даче, и уже дважды с начала войны, в отличие от Ивана Владимировича, съездив на кладбище. Оба раза он находил для себя какие-то оправдания. Она всё прекрасно понимала и, любя, жалела его и молчала.
Выехали они пораньше с утра. За месяцы боёв Иван Владимирович ни разу не покидал пределы своего микрорайона, из-за чего заметно нервничал. Сидевшая рядом сестра сжала его большую мозолистую ладонь своей маленькой рукой. Он отвернулся в окно. Старенький автобус проехал несколько кварталов. Некоторые дома чернели пробоинами.
Они подъехали к блокпосту и остановились.
- Сейчас поедем, - спокойно сказала сестра, когда Иван Владимирович быстро посмотрел на неё с немым тревожным вопросом.
Водитель показал солдату какие-то документы. Другой, совсем молодой парень, заглянул в салон и, пробежав взглядом по пассажирам, ни на ком не задержавшись, вышел и махнул рукой.
Город остался позади. Автобус поехал вдоль полосы частного сектора. Разрушения тут были куда большими, чем в жилых массивах. Несколько домов превратились в развалины. В некоторых, с распахнутыми воротами и слепыми окнами, уже никто не жил.
Но, кое-где упорно продолжалась жизнь, пробивающаяся назло приближающейся войне. Люди оставались на своей земле, не в силах оторваться от неё.
Вдаль за тянущимися нескончаемой чередой по трассе домами уходили худые, преимущественно заброшенные поля. Горизонт обрамляла кажущаяся чёрной гряда леса. Где-то за ним шла война.
От остановки они минут пятнадцать шли вдаль от шоссе к садам, а потом ещё немного – через жидкий березовый лес – прямо к речушке. Помня о минах и бомбах, Иван Владимирович боязливо смотрел под ноги. Поймав насмешливый взгляд сестры, он покраснел, постаравшись больше не думать о них. Пыльная дорога, по которой они ходили сюда ещё подростками, казалась идеально утрамбованной миллионами следов нескольких поколений. Она выглядела надёжным монолитом. Главное, подбадривал себя Иван Владимирович, не сходить в придорожную траву.
За всю дорогу они встретили всего несколько местных жителей. Сестра поздоровалась. Иван Владимирович их уже и не помнил.
Подойдя к даче, они увидели за участком солдат и редкую технику.
Иван Владимирович с непривычки запыхался. Дыхание сбилось. В кармане оставалось две сигареты и несколько бычков. Стыдливо, когда никто не видел, он подбирал те, что можно было худо-бедно покурить, и прятал в дежурную, как он говорил, пачку, которую всегда носил с собой.
Отойдя за дом, глядя на ополченцев и их машины, он яростно закурил. Солдаты не обращали на них никакого внимания, продолжая заниматься своими делами.
Иван Владимирович осмотрел дачу. При желании, отсюда можно было вывезти немало вещей – и плиту, и небольшой холодильник. Стол, стулья, кровать. Всё это было уже никому не нужно.
Несмотря на то, что впереди был ещё целый день, а солнце лишь шло к зениту, не сговариваясь, они понимали, что всё нужно делать как можно скорее.
- Жаль дачу, - сказала сестра.
- Разбомбят, - предрёк Иван Владимирович.
- Даст бог – уцелеет, - сказала она с оттенком надежды, будто на самом деле веря в это.
Иван Владимирович усмехнулся, думал смолчать, да не сумел.
- Точно не уцелеет. А не разбомбят – сами разнесут, или захватят, - отрезал он.
К своему разочарованию, Иван Владимирович не нашёл ничего стоящего – ни тушёнки, ни сала в банках. Ни спиртного.
- Так съели давно, - извиняясь, сказала сестра.
Пришлось довольствоваться картошкой и капустой. Иван Владимирович паковал овощи в два огромных пакета, швыряя их с показушной обидой.
Чувствуя вину, даже не задумываясь за что, сестра старалась не смотреть на брата. Она складировала в хозяйственную сумку остатки консервации – огурцы, помидоры и компоты.
- Возьми, - протянула она ему ассорти солений.
Иван Владимирович не ответил.
- Вань, всё давно съели. Честно, - сказала сестра. Её голос дрожал.
Упёртая обида подавляла в нём нерешительные ростки раскаяния. Понимая, что сестре и так тяжело, намного тяжелее, чем ему, потому что, кроме себя самой, ей приходилось ещё нести крест ответственности за дочь и внуков, Иван Владимирович всё равно, как ни старался, не мог избавиться от мысли, что с ним поступили несправедливо. Вот он бы поделился последним. Да было нечем.
Возвращаясь на автобусную остановку, они не разговаривали. Иван Владимирович тащил свою картошку с капустой, сестра – консервацию.
Было тихо. Иван Владимирович понял, что не слышал ударов с ночи. Вдалеке запели птицы.
Солнце начинало припекать сильнее. Под ногами тихо шуршала пыль. Идти было тяжело. Ломило спину. К ней прилипала мокрая футболка. Грязный солёный пот горохом катился по седым вискам и со лба, иногда закрывая глаза дрожащей хрустальной пеленой. Стисну зубы, Иван Владимирович продолжал молчать. Он принципиально решил не жаловаться. Лишь останавливался на секунду, делая вид, что хочет переменить руки, протирал, не снимая очков, глаза, и шёл дальше.
- Парит, будет дождь, - прервала молчание сестра, когда они подошли к остановке.
Через минуту у них за спиной раздался короткий раскат. Иван Владимирович тревожно обернулся. Из-за леса ползла грозовая туча.

5. Прошлая жизнь
Ночь выдалась тихой, но Иван Владимирович всё равно не выспался. К утру, взмыленный, он заворочался мокрой постели. Съеденная котлета тяжко давила на желудок. Лежать дальше было ему отвратительно.
Ивану Владимировичу захотелось кофе. Его вкус защекотал кончик языка. Не то, чтобы он был его большим знатоком, но, тем не менее, Иван Владимирович считал себя кофеманом. Что, если разобраться, было нелепо. Однако его самоуверенность в отдельных вещах переходила некую грань разумности. Зачастую, она попросту шла вразрез объективности, которую он так любил на себя примерять. Кофе Иван Владимирович пил растворимый, в гранулах, отлично понимая, что никакой это не кофе, а так – кофейный напиток.
Снова протяжно тянуло в травмированном на производстве несчётные годы назад колене. Не лучше обстояли дела и с надорванной когда-то спиной – за ночь она онемела, и сейчас у него было ощущение, будто он лежит не на старом, но всё ещё вполне мягком матраце, а на крупных, давящих отовсюду, как ни повернись, булыжниках.
Поморщившись, Иван Владимирович перевернулся на правый бок, уставившись в наглухо закрытое гардиной окно.
Полежав так ещё с минуту, он заставил себя встать. Умывшись, Иван Владимирович пошёл на кухню и выглянул через занавеску. Залитая солнцем улица была пуста. Поразительной глубины чистое, без единого облачка, небо расцветало утренней сиренью. Он осторожно приоткрыл форточку, впуская тёплый мёртвый воздух. Дышать всё равно было нечем.
Иван Владимирович достал дежурную сигаретную пачку и бережно вынул из неё оставшиеся два аккуратных окурка, найденных накануне. Испытав секундное чувство брезгливости, он включил газовую плиту и осторожно провёл фильтрами над низким голубым пламенем, чувствуя, как оно едва уловимо обжигает толстые грубые пальцы.
Поставив чайник, высыпав в чашку немного заварки и полторы ложки сахара, не дожидаясь, пока вскипит вода, Иван Владимирович чиркнул спичками и с наслаждением закурил. Первая глубокая затяжка слегка успокоила нервы. Тяжесть внизу отошла.
Ощущение общей разбитости, в которую однажды переросло состояние лени и бесцельности его существования, было присуще ему всегда, и появилось отнюдь на фоне нагнетаемой телевидением безнадёги войны. Совершенно неожиданно для Ивана Владимировича где-то после пятидесяти оно переполнило его до краёв, став хронью, избавиться от которой он не мог. Да и не хотел уже.
На собственное здоровье он никогда не обращал внимания. Врачей он не любил и попросту боялся, стараясь посещать медицинские учреждения лишь в случае крайней необходимости. После того же, как смерть стала в их жизни повседневностью, думать о таких мелочах ему и вовсе было смешно.
Вода пошла рябью. Иван Владимирович снял чайник. Он отхлебнул горячий голый чай, с грустью думая, что будь у него сейчас хотя бы те деньги, которых ему не хватало ещё несколько месяцев назад, он бы зажил. Да и тогда, думал Иван Владимирович, жалея, затягиваясь вторым окурком, не оставив ничего на потом, он жил очень даже ничего. На сигареты уходила пятая часть пенсии. Если брать пиво – ещё столько же. Две пачки и два литра в день было его нормой. Иван Владимирович относился к своим привычкам весьма ревностно, твёрдо стоя на том, что эти маленькие радости, не считая телевизора – едва ли не единственные в его весьма серой жизни. Работать же он уже не хотел и, как сам решил, не мог по состоянию здоровья, требуя после долгих лет в забое и прочей трудовой деятельности соответствующего к себе отношения, отчего нехватка денег раздражала в нём болезненную обиду.
Иван Владимирович был уверен, что пьёт он вовсе не много. Пиво он любил, но, в отличие от молодости, когда легко мог убрать десять бокалов за один присест, теперь просто смаковал хмельной напиток, растягивая содержимое пузатой пластиковой бутылки на весь день, попивая его маленькими глоточками. Плюс, он мог позволить себе грамм сто, может, сто пятьдесят, но не больше, водки. Потому что у них, у людей, так повелось, что пиво без водки – это несерьёзно. Иван Владимирович был уверен, что пьёт не больше остальных, даже меньше. Пускай и каждый день.
Другое дело были сигареты. Курил Иван Владимирович по две пачки в день, хотя и понимал, что это – чересчур. Однажды он даже придумал способ сократить потребление сигарет: на неделю вперёд он купил четырнадцать пачек, через неделю – тринадцать, а потом – двенадцать. Таким образом, Иван Владимирович надеялся дойти до показателя пачка в день и остановиться. Однако на четвертой неделе эксперимента у него закончилась пенсия, и он был вынужден курить одну пачку два дня, после чего, получив деньги, сорвался. С тех перебороть себя он больше не пробовал, понимая, что это бесполезно, упёрто отказываясь признаваться в собственном безволии, оправдывая его тяжелой жизнью и оттого расшатанными нервами.
Сестра зашла за ним к девяти, подав придуманный Иваном Владимировичем знак, три раза коротко постучав по стеклу с улицы.
Он допил чай, решив не завтракать перед поминками.
По утренним новостям крутили вчерашние вести. Интенсивность огня снизилась. Впервые за долгое время никто не погиб. Так говорили по телевизору.
Но ехать всё равно не хотелось. Иван Владимирович вспоминал о минах на кладбищах. С другой стороны, рассудил он, Бориса будут хоронить на центральном кладбище. Там их не должно было быть. Или снаряды долетали и туда? Почему бы и нет? Сомнения Ивана Владимировича были мучительными. Тем не менее, он понимал, что отказываться в ситуации, когда соберётся вся родня, было нельзя. Все придут, а он нет – это было не по-людски. Наконец, ему просто хотелось есть. И выпить. И покурить. И как бы ни были ему неприятны до отвращения дальние родственники, семья Бориса, его друзья и коллеги, воры из воров, как был уверен Иван Владимирович, сидеть в душном склепе квартиры и ждать непонятно чего, ему хотелось ещё меньше.
Иван Владимирович сдался и немного расслабился. К тому же, он давно не видел внуков.
Двухлетний Сашка – плотный и сверхактивный мальчишка, ещё толком не научившись ходить, выбрал себе жертву в лице старшего брата Артёма, принявшись дубасить его с недетской силой, не гнушаясь запрещённых приёмов, кусая Артёма, когда тот, любя и не смея бить младшего, пытался заблокировать этот рвущийся комок здоровой человеческой энергии, не знающей усталости и покоя.
Сашка ещё плохо понимал, что происходит. Увидев раз проезжающий по их улице танк, он радостно расхохотался и едва не бросился под его траки – Маша вовремя успела перехватить неугомонное любопытное существо.
Война его нисколько не пугала. Казалось, наоборот – всячески веселила. Сашка не унимался, продолжая доставать старшего брата и от души чему-то радоваться, даже когда они прятались в коридоре, подальше от окон, обложившись матрацами, скрученными одеялами и диванными подушками во время очередного обстрела.
Пока не началась война, Маша отдавала Сашку в ясли, и спокойно ехала на центральный рынок, где вот уже почти пятнадцать лет, едва получив диплом экономиста по окончании учёбы в городском университете, торговала полуфабрикатами. Во всяком случае, говорила всем Маша, семья была накормлена. Теперь же с этим возникла проблема. Каждый день невыхода на работу, особенно сейчас, грозил оставить её семью не только без денег, коих становилось всё меньше, но и без пропитания. Даже в их семье с ним случались перебои.
Как правило, Сашку забирала бабушка. Брать младшего внука к себе Иван Владимирович откровенно боялся, обижаясь при этом, что Маша и сама его об этом ни разу не попросила. Значит, не доверяла, думал Иван Владимирович. Он бы всё равно отказался. Но, тем не менее, тот факт, что она сама ему не предложила понянчиться с внуком, помочь ей, был для него важен. Как и многие другие вещи, на которые остальные, в том числе и его родня, казалось, не обращали никакого внимания. У Ивана Владимировича было достаточно времени для того, чтобы обдумывать всё это.
Например, Ивана Владимирович мучила одна нравственная дилемма. Он знал, что Маша подворовывала, обвешивая, как и все торговцы, покупателей. Пускай и работала она на частника, по его понятиям - торгаша и оттого тоже вора, но обманывала Маша простых людей. Таких, как он. А Иван Владимирович очень не любил, когда его обманывали. С одной стороны, она делала это для детей и матери. В то же время она выносила для себя и Андрея. В их годы, вновь принимался рассуждать про себя Иван Владимирович, он работал на шахте. Жил честно.
При этом, когда Маша заходила к нему, передавая, как он догадывался, втайне от Андрея, небольшой пакет с варениками или бендерками, он не отказывался. Брал каждый раз.
На этой неделе, как и на прошлой, племянница к нему не заходила. Значит, дела были совсем плохи. Или о нём просто забыли. Всё это сводило его с ума.

6. Перелом
Тринадцатилетний Артём, раньше едва ли не ежедневно заходивший к деду после школы и тренировок, на каникулах, если не исчезала мобильная связь, сидел дома в Интернете. В последнюю неделю они даже созвонились всего два или три раза. Иван Владимирович нахмурился. Артём был сыном Маши от первого брака, и при таком отчиме как Андрей, считал Иван Владимирович, по сути, жил без отца. Поэтому, он пытался быть образцовым дедом. Насколько это он сам себе представлял.
Артём рос слабым, высоким, но тонким парнем. Иван Владимирович посоветовал ему заниматься спортивной гимнастикой. Отжиматься. Весной Артём впервые сумел несколько раз подтянуться на турнике.
Когда Артём приходил в гости, Иван Владимирович жарил его любимые куриные крылья с картошкой. Маша раньше была только рада, когда старший сын коротал время у деда, а не в пустой квартире или шатаясь по улицам. Бывало, заходила сестра с Сашкой. Они играли в карточного дурака. Или в лото – по копейке. Артём часто выигрывал и слишком радовался выигрышу. Иван Владимирович считал, что азарт в его возрасте – не к добру. Как и такая страсть к деньгам. Он принимался назидательно ворчать. Внук делал вид, что слушает.
Они много беседовали, и хотя Иван Владимирович не был уверен, что до Артёма всё доходит так, как он бы хотел донести, сам процесс общения вдыхал в него жизнь. В такие минуты Иван Владимирович редко улыбался.
Сейчас всё это будто осталось в прошлой жизни.
Когда они виделись в последний раз, Иван Владимирович решил поговорить с Артёмом о происходящем в городе, посчитав, что тот достаточно взрослый, чтобы понять его. Думая о предстоящем разговоре, он долго сомневался, стоит ли его вообще начинать.
Артём рос тихим и безынициативным парнем. Происходящее в городе интересовало его, разве что, с позиции безопасности и быта. Война, в силу юного возраста, пугала его не столь сильно, как взрослых. Но пока его одногодки играли в «ополченцев и карателей», Артём, и без того необщительный – друзей в школе у него никогда не было, теперь целыми днями просиживал дома. От греха подальше.
Иван Владимирович и раньше пытался узнать, что думает тот о войне, в душе огорчаясь пассивности внука. Несколько раз в присутствии Артёма он начинал пересказывать сестре почерпнутые из телевизора знания. Сестра была единственным человеком, который пускай и не разделял его позицию, однако, как минимум, выслушивал его. Иван Владимирович просто не боялся говорить в её присутствии, что уже было немало. Ему нужно было выговариваться. Иначе, я с ума сойду, думал он. Это чувство даже перекрывало осознание того, что сестра слушает его лишь из вежливой любви, не столько отрицая его позицию, сколько не понимая её в принципе. Как и Артём.
Подобные разговоры в присутствии внука сестра старалась пресекать на корню. Это нервировало и раззадоривало Ивана Владимировича. Но, как правило, он осекался и замолкал, понимая, что если об этих беседах узнает Маша или, ещё хуже, Андрей, их общение ограничат. Или вообще прекратят.
Тот факт, что они стали меньше общаться с Артёмом, Иван Владимирович связывал как раз с последним разговором.
В тот день было относительно спокойно. Лишь с утра где-то далеко за городом немного гудели канонады. К обеду небо почернело, заморосил мелкий свежий дождь. Дышать стало легче. В голове просветлело, отчего даже ненадолго отступило чувство голода. На обед Артём отпросился к деду. Иван Владимирович нажарил ему картошки. Капусту внук не любил. Балованный, думал Иван Владимирович. Больше есть было нечего.
Когда Артём с аппетитом пообедал, они начали играть в лото.
- Тебе папка, Андрей, то есть, рассказывает, что происходит? – осторожно спросил Иван Владимирович.
- Вчера он пельменей привёз, завтракали, - ответил Артём, не отрываясь от игры.
- А в Интернете там у себя ты читаешь? Что пишут о нашем городе? – спросил он.
- Нет, дед, не читаю, - равнодушно ответил внук.
Они продолжали играть. Иван Владимирович не знал, как начать. Он вновь сомневался.
Артём выиграл. Иван Владимирович отсчитал внуку положенную мелочь. Тот попросил добавки.
- Ты мой внук, и должен послушать деда, - снова начал Иван Владимирович, с тихой радостью любуясь тем, как Артём уплетает постную картошку.
- Я слушаю, дед, - кивнул тот, не отрываясь от тарелки.
Он знал, что Артём его не слушал. Иван Владимирович никогда не повышал на внука голос. Тот мог пожаловаться Андрею. Конечно, думал он, вряд ли, но мог. Иван Владимирович собрался с духом.
- На наш город напали, - наконец, начал он.
- Я знаю. Но, в последнее время, меньше бьют. Мама даже говорила, что скоро мы поедем на море, - не отрывая всё ещё голодных глаз от тарелки, сказал Артём.
- Какое ещё море? – вздрогнул от неожиданности Иван Владимирович.
- Андрей говорит, наши остановили наступление. Произошёл перелом. Мы идём в наступление. Войне скоро конец, - радостно посмотрел на него внук.
Иван Владимирович помолчал, вновь тревожно подумав, что обсуждать войну с внуком не только бесполезно, но и опасно. Они ничего не понимали, верили всей этой лжи. От отчаяния он сжал кулаки.
- В новостях говорят совсем наоборот. Война не прекратится, пока нас не освободят, - Иван Владимирович чувствовал, как возвращается опустошающий его страх.
- Я не знаю, может и так, - равнодушно ответил Артём, отодвигая пустую тарелку и прося чаю.

7. И снова война
На кладбище они приехали раньше всех. Не было даже вдовы с детьми и внуками. Маша всю дорогу твердила Андрею, что нужно заехать к Борису домой, а уже оттуда отправляться вместе с телом на кладбище. Сделать всё как положено. Но Андрей не захотел делать крюк, рассудив, что они могут подождать и возле кладбища. Выпить кофе. Услышав о нём, у Ивана Владимировича вновь защекотало кончик языка. Он незаметно сглотнул слюну. Внутри снова, просачиваясь пятном в каждую пору, разливалось чувство голода.
По дороге сестра принялась ворчать на дочь, что та потащила на похороны внуков. Ладно бы Артём, рассуждала она. И то, делать ему там, среди взрослых, было нечего. Тем более, несмотря на продолжающееся затишье, город в любой момент могли снова начать бомбить. Брать же Сашку и вовсе было глупостью, заявила она дочери, после чего они коротко поругались и несколько минут не разговаривали.
Иван Владимирович сидел спереди рядом с Андреем. Сестра с Машей уселись сзади, зажав между собой худенького Артёма, упёршегося головой в низкий потолок и, несмотря на то, что максимально согнулся, едва не касаясь лицом коленей. Маша держала на руках Сашку.
- Мама, бай-бай! – радостно захлопал в ладоши тот, когда они проезжали первый на их пути блокпост, возле которого дежурили несколько солдат и бронетранспортёр.
Чтобы прервать молчание, Андрей принялся пересказывать уже сочащиеся по городу слухи о том, что ополчение сумело сломить наступление национальной армии, разбить несколько добровольческих батальонов, одержав ряд стратегически важных и кровопролитных побед, и теперь само наступает на всех фронтах. Говоря, он то и дело хитро поглядывал на Ивана Владимировича.
- Вас просто обманывают, - не выдержал тот, сосредоточенно глядя в окно, но видя в залитом солнцем стекле лишь отражение уже широко улыбающегося Андрея.
- Кто же меня обманывает, если мне вчера об этом наши же и рассказывали? – удивился тот.
- Их тоже обманывают. Наши не сдаются, - не отрывая невидящего взгляда от проносящегося мимо города, монотонно повторял Иван Владимирович.
- Да кто же обманывает? – похоже, искренне удивился Андрей, даже сбавив ход.
- Сами себя и обманываете. И воюете вы – за деньги, - злобно отрезал он.
- Я, например, воюю, чтобы жила моя семья, - спокойно ответил тот.
Иван Владимирович не ответил, не решившись сказать Андрею, что тот не воюет, а так – на подхвате, потому что воевать у него – кишка тонка. Побоялся.
Дожидаясь остальных возле ворот кладбища, Андрей угостил Ивана Владимировича кофе и сигаретой.
- Ты, если нужно, обращайся. Родные, всё же, - примирительно сказал он.
- У тебя есть, за кого переживать, всё хорошо, - насупился Иван Владимирович.
- Сказали, скоро деньги будут выдавать на освобождённой территории, - сказал Андрей.
- На освобождённой? – ухмыльнулся тот, будто ему не было никакого дела до возобновления пенсионных выплат. Будто ему было всё равно. В Иване Владимировиче вдруг как никогда взыграла гордость. Пускай даже так безосновательно, но он радовался, что сумел поймать Андрея.
- Ну, у них, - он назвал соседний город в двух десятках километров.
Некоторое время они курили, ничего не говоря.
- Я могу вас туда с тёщей на машине возить, на блокпосте я договорюсь – тут ты не переживай, - осторожно тронул его за локоть Андрей.
Иван Владимирович демонстративно, самоуверенно вздёрнув небритый подбородок и поблёскивая стеклами очков, лишь коротко кивнул.
Новость о том, что им, дай бог, скоро будут выплачивать пенсии, оказывается, знала и его сестра.
- Не успела рассказать, - извиняясь, улыбнулась она, когда они отошли чуть в сторону.
- Это же теперь и за прошлые месяцы выплатят? – спросил Иван Владимирович, стараясь не выказывать охватившее его возбуждение.
- Обещали, - ответила сестра с надеждой.
- Ездить туда, наверное, небезопасно, - сказал он после короткой паузы, боясь показаться в её глазах трусом.
- Думаю, безопасно, - несколько неуверенно ответила сестра, но тут же жизнеутверждающе улыбнулась. В глазах её, впрочем, оставалась тревога.
- Что? – спросил он.
- Не всё так просто. Сначала нужно поехать туда и перерегистрироваться. Потому, пока всё по бумагам сделают, пройдёт ещё время. Месяц, может два. Может, больше. Вот так нас твоя дорогая Родина любит, - грустно сказала она, понимая тут же, что сболтнула лишку.
- И что же это вы у врагов деньги берёте? Так не бери пенсию! – распыляясь, зло ухмыльнулся Иван Владимирович, спрашивая сестру о том, о чём не посмел произнести вслух Андрею, понимая, что ещё несколько, даже один месяц, он вряд ли протянет. И тогда ему придётся идти на поклон к ним. К Андрею.
- Иди ты к чёрту, - выругалась сестра.
Иван Владимирович понял, что перегнул, и устыдился. Стыд был ему сладок, он будто отпускал грехи.
- Я всю жизнь проработала на твою любимую Родину и не надо мне тут рассказывать. Они мне по гроб жизни должны. И эта нищенская пенсия - это большее, что я от неё получила. Так и её не платят! Так что, уймись, старый дурак, и не лезь к людям со своими бреднями, у всех и без тебя своих проблем хватает, - резко холодным тоном сказала она, выплеснув на Ивана Владимировича всё скопившееся за последние месяцы раздражение. Развернувшись, сестра быстро зашагала к родне.
У Ивана Владимировича кольнуло сердце. Мысль о том, что вскоре он получит свою пенсию, причём всю и сразу – огромную сумму! – уже не грела душу. Наоборот, большие деньги, рисуемые в воображении несколькими аккуратными, туго перетянутыми банковской бумагой крест-накрест пачками, вдруг показались ему чем-то до того далёким и нереальным, что он, оскорблённый только что сестрой, не помня, когда та в последний раз так высказывалась ему в глаза и высказывалась ли вообще, едва не заплакал.
Нужно молчать, подумал он. Нужно молчать! Он повторил это про себя три раза.
Подъехал автобус с гробом. Из него вышли родственники и знакомые. Некоторые приехали на своих автомобилях.
Борис был большим человеком, проводить его в последний путь прибыли с полсотни человек. Ивану Владимировичу подумалось, что на его похороны не будет и десятой части, несмотря на то, что жизнь его была честнее.
Внутри давила тупая боль, пульсируя нарывом. Держаться ему было всё труднее.
Преисполнившись горем, его несколько надменное, как правило, даже злое выражение лица, вдруг стало подходяще страдальческим, благодаря чему Иван Владимирович произвёл хорошее впечатление не только на выглядевших равнодушными вдову и детей, но и на остальных собравшихся. Кажущаяся горечь утраты, неподдельно демонстрируемая Иваном Владимировичем, была искренней и безудержной, лицо его выражало столько праведных страданий, что многие были тронуты, и не преминули лично подойти к Ивану Владимировичу, чтобы поздороваться и разделить столь разную, зачастую непонятную для них скорбь.
С большинством из приехавших на кладбище Иван Владимирович был знаком, пускай и не видел многих по десять и больше лет. И, несмотря на то, что в другой ситуации, если бы он просто, как обычно, продолжал стоять где-то в уголке, забившись и, будто стесняясь, стараясь не афишировать собственное присутствие, его заметили бы, разве что, случайно, наткнувшись буквально лоб в лоб, Иван Владимирович принял их участие за радушие. За чистую монету.
Иван Владимирович в последний раз приободрился. Некоторых родственников, даже не столь далёких, он не узнавал, из-за чего постоянно уточнял личность того или иного лишь смутно знакомого ему человека у сестры, решив делать вид, что между ними ничего не произошло. Из-за густого человеческого потока, в водовороте которого вдруг оказался обескураженный Иван Владимирович, многие, даже после уточнений, так и остались для него лишь призраками из прошлого.
Бориса хоронили в красивом недешевом гробу. Над могилой начали произносить речи. Люди рассеяно слушали. Уставшие родственники мечтали, чтобы всё скорее закончилось. Но нужно было соблюсти церемониал.
Одному из последних дали слово Ивану Владимировичу. Хотя он и не рвался. Но сказать, как кровному родственнику, было необходимо. И за себя, и за сестру. Вообще, за их семью. Он преодолел себя и заговорил.
- Борис был хорошим человеком, и его утрата – это тяжелый удар, - врал он, стыдясь собственных слов – чересчур официозных, неискренних. Неправдивых.
Иван Владимирович окинул взглядом собравшуюся толпу: никто даже не смотрел на него. Всем на всё было плевать. Он взглянул на лежащего в гробу Бориса. Единственное умиротворённое лицо тут, подумал Иван Владимирович. Он силился вспомнить о покойном двоюродном брате что-то хорошее. Из молодости. Из детства. Но не мог. Будто и не было ничего. Будто и не было Бориса.
Иван Владимирович нахмурился и окончательно замолчал. Никто и не заметил.
Гроб опустили в яму и засыпали землёй.
- Сделаем хороший памятник, - пообещала вдова, машинально гладя простой деревянный крест с табличкой.
Поминки проходили в ресторане. Для полуголодного военного времени стол буквально ломился от яств. Людей разместили за длинными столами в конце зала спинами друг к другу.
Иван Владимирович предусмотрительно держался сестры. Они сели рядом. Та разговаривала с братом подчёркнуто вежливо и холодно, демонстрируя непогасшую обиду. За столом напротив сидели абсолютно незнакомые ему люди их возраста. Иван Владимирович подумал, что, должно быть, непременно здоровался с ними за руку на кладбище. Наверняка, они даже общались. Но те, похоже, напрочь забыли об их коротком знакомстве. Или же не узнали Ивана Владимировича без его маски.
После короткой речи вдовы и ещё каких-то людей, уже не заботясь о тактичности, люди набросились на еду и алкоголь. Выпив с непривычки несколько рюмок и быстро захмелев, Иван Владимирович принялся жевать пирожок с капустой, колбасу, селёдку и отбивную, быстро поняв, что ест не только без удовольствия, но и попросту без аппетита. Он выпил ещё рюмку водки и, заметив, что несколько гостей с другого конца стола вышли на крыльцо и закурили, последовал за ними.
На жаре после прохлады ресторанного зала его быстро развезло.
- Угостите сигаретой, - развязано попросил он. Ему протянули пачку. Сигареты были дорогие. Иван Владимирович одобрительно и, в то же время осуждающе, переполняемый желанием курить и порицать всех за этот пир во время чумы, поднял брови.
Незнакомцы, уже пенсионного возраста, но здоровые, мордастые, с которыми, возможно, он едва не лобызался ещё совсем недавно, думал Иван Владимирович, не обращая на него никакого внимания, обсуждали наступление.
- Сомнений никаких нет – у них за ночь сотни трупов. Наступление идёт по всем фронтам от моря и аж до границы, - неспешно, но, как показалось Ивану Владимировичу, самодовольно рассказывал один.
- Поделом им, фашистам! – удовлетворённо сказал другой.
Они сладко улыбнулись.
- Это – наша страна! – не выдержал Иван Владимирович.
Сначала казалось, что они даже не услышали его, и лишь после небольшой паузы дружно глянули на Ивана Владимировича своими маленькими спокойными глазками, изучая его. Убедившись, что тот не представляет никакой опасности, они разом напустили на себя добродушие. Иван Владимирович видел их насквозь, и то, что перед ним сейчас начинали ломать комедию, оскорбляло и буквально выворачивало его.
- Извините, а за что вы так любите вашу страну? Что хорошего за все эти годы она вам дала? – спросил один из них с откровенной, ничуть не прикрытой издёвкой.
- Люблю, потому что это - моя Родина! – едва не сорвался на крик Иван Владимирович, чувствуя себя беспомощным растерянным ребёнком, который вынужден отчитываться перед большими серьёзными взрослыми. Которые всё знают наверняка.
- Ну, это не ответ, - ухмыльнулся его собеседник.
- Ваша Родина убивает своих же граждан, - уже совсем не ласково, угрожающе сказал второй, и сделал полшага на Ивана Владимировича, заставив его попятиться.
- Посмотрите, какое сегодня чистое мирное небо. Вы только прислушайтесь, - ласково потрепал его по плечу первый.
На секунду они демонстративно прислушались. Вокруг них шумела жизнь.
- Уже целый день не стреляют. А знаете почему? – спросил он, глядя на Ивана Владимировича, благодушно щурясь на солнце, разговаривая с ним будто с душевнобольным. Парализованный извечный страхом, он мелко затрясся от возмущения.
- Почему? – с трудом спросил Иван Владимирович.
- Потому что наши ребята выбили национальную армию из-под города, - радостно ответил тот.
Они расхохотались и ушли.
Иван Владимирович остался один. У него закружилась голова, и он присел на гранитный бордюр цветника. Через минуту, неся на руках плачущего Сашку, вышла Маша. За ней шёл Артём.
- Вот же морока чертова. Увидел в аквариуме золотых рыбок и себе таких захотел. И ни в какую. Спать хочет, - растерянно сказала она. Иван Владимирович погладил внука по большой голове. Тот замолчал.
Следом вышел Андрей.
- И зачем я только машину взял? Ни выпить, ни отдохнуть, - принялся ворчать он, садясь за руль.
- Мы поедем, - извиняющимся тоном сказала Маша.
- Я с вами, - сказал Иван Владимирович.
- Оставайся, маму потом завезут, - сказала она.
- Я поеду, - упрямо повторил он, садясь в автомобиль.
На обратном пути Сашка снова раскричался. Высадив Ивана Владимировича возле его дома, они даже толком и не попрощались.
- Пока, дед! – только и крикнул вдруг улыбнувшийся Артём, и помахал ему в открытое окно рукой.
В квартире, несмотря на полумрак задёрнутых штор, было словно в духовке. Иван Владимирович открыл форточку, но воздух оставался неподвижным. Он тяжело лёг на кровать, забывшись.
Время тянулось медленно. Остаток дня казался бесконечным. На закате ему почудилось, что в окно, подав привычный знак, постучала сестра. Иван Владимирович, не просыпаясь, прислушался. Всё было тихо. Стук не повторялся.
К полуночи он встал, чтобы напиться воды.
Его тяжелый сон озарили короткие обрывки видений, через которые проносилась вся его жизнь. Такая бессмысленная, подумалось ему на мгновение.
К первым блеклым пятнам рассвета Иван Владимирович в последний раз тяжело вздохнул, повернулся на левый бок, едва не упираясь носом в тёмную гладь стены, и умер. Через полчаса по городу ударила авиация. К вечеру дня наступление было остановлено.
Апрель-май 2015