Живые души эпохи застоя

Владимир Хмыз
  Жора.

  Как он умудрился и на какие деньги приобрести домик почти в центре города недалеко от проспекта Фрунзе, один Бог знает? Домик был небольшой с маленькой комнатой и комнатушкой-сенями, обогревающимися общей печкой. На её стене им старательно были выведены слова песни «Обратная Сторона Луны» Пинк Флойд, которую Жора очень любил.

  С виду домик был совсем уж неказистый, и, казалось, вот-вот развалится. Но всё равно это было своё жильё и нам, студентам университета, живущим в общаге и не имеющим в Томске ни кола, ни двора, было, где собраться и гульнуть вволю, не боясь комендантской проверки и того, что помешаем соседям.

  У этого домика была даже перспектива сноса и Жоре светило получение нормальной благоустроенной квартиры ещё молодым. Но он всё равно ругался и сетовал на то, что в Риге, у его бабушки  было три больших дома, которые отобрали при советской власти. Он рассказывал, как она водила его маленького по городу и показывала эти дома. Наверное, поэтому коммунистов он не жаловал и поругивал их частенько.

  Пожалуй, он единственный из нас не боялся это делать «громко» и открыто, не посмеиваясь над ними в анекдотах, а вот так, прямо, во всяком случае, в нашей компании. Довольно странно это было слышать от такого же, как и мы, советского студента. Хотя в то время за это спокойно можно было вылететь не только из университета, но даже получить срок. Наверное, бабушкино «наследство» и правильное воспитание сделало его таким независимым, с реальным и самостоятельным мышлением.

  Он чем-то неуловимо от нас отличался, внутренним аристократизмом, что ли? Общаться с ним было очень интересно. Всегда открытый, весёлый, умный, с живыми, смеющимися глазами. Но при этом с какой-то потаённой грустью. О чём он грустил, неизвестно, может быть, о потерянном наследстве, может быть, о несбывшейся мечте. Мне казалось, что он был намного нас старше, гораздо более зрелым.

  Будучи студентом 5-го курса, он подрабатывал ещё лаборантом на кафедре физиологии животных, и в один из праздников пришёл к нам в общагу, одетый в цветастый атласный халат -  позаимствовал его у девушек, держа руку за спиной и глядя на нас смеющимися глазами. Поздоровавшись и полюбовавшись  произведённым эффектом,  он вытащил руку из-за спины, и мы увидели большого живого кролика.

  Эффект стал ещё более неожиданным и потрясающим. Мы взревели и принялись расспрашивать Жору, откуда, мол, и что можно с ним делать? Вопрос был непраздным - мы были голодны и кролик оказался весьма кстати. Биологи, конечно, любят животных, но не до такой степени, чтобы их не есть. Этот лабораторный кролик был нами съеден.

  У Жоры была потрясающая предпринимательская жилка. Прослышав о том, что на Алтае можно добыть мумиё, он, недолго думая, собрался и поехал его искать. Один! Где искать, как? Он ведь ничего не знал. Вернулся недели через две и, что самое интересное, он-таки нашёл мумиё, привёз несколько килограммов. Это было ещё сырьё  и его надо было как-то выпаривать по специальному рецепту, что Жора и сделал, а потом продавал мумиё по рублю за грамм. Хвалился, что эффект от него очень хороший и даёт поразительные результаты.

  Наверное, и на север он после окончания университета поехал больше не для романтики, хотя романтиком он всё же был, а для того, чтобы заработать деньги. Устроившись там рыбаком-охотником, он проводил промысловый сезон, добывая песцов, ловя ценную рыбу, сдавая их в потребкооперацию за немалые деньги, а летом возвращался в Томск.

  Он был не первым и не единственным выпускником БПФ, поехавшим на север Красноярского края работать рыбаком-охотником. Кого-то манила действительно именно романтика, а кого-то, как Жору, и романтика, и деньги. Тем более что от гражданской жены у Жоры появился сын. И деньги ему были очень нужны.

  Приезд «северян» мы ждали с нетерпением, ибо рассказы их открывали нам суровый край, жизнь, лишённую обычных её радостей, но полную забот и тягот. Мы собирались у Жоры и слушали их рассказы, восхищаясь этим, пусть маленьким, негромким, но всё-таки подвигом.

  Собирались мы не только для этого, но ещё и поиграть в карты, на деньги. Сварить, что называется, ази. Скажете, студенты народ бедный? Естественно, бедный, но нередко на кону лежало по 300-400, а иногда и более рублей. В ход шли очередные стипендии, у кого они были, деньги за калым или за подработку.

  Часто ази снимал Жора. В карты он играть любил и умел. Да и деньги у него водились чаще других. Бытовало стойкое мнение, что большой кон снимает тот, у кого в начале игры, денег было больше всех. И наша игровая  статистика это неумолимо доказывает.

  В 1981г. летом, мы с ним калымили сопровождающими на баржах,  перевозящих промышленные грузы на север Томской области. Наши баржи застряли в Каргаске –речной посёлок почти на границе с Тюменской областью. Вода сильно упала – было начало сентября и груз с наших барж «двухтысячников» надо было перегружать на «пятисотки» - у тех осадка меньше и они могли пройти по р. Васюган.

  Грузы доставлялись в посёлок Катыльга нефтяникам. Должны были подогнать плавучий кран, который поднимал до 25 тонн – у меня на барже была тяжёлая ректификационная колонна. И пока его не было, мы ждали «у моря погоды».

  Ожидание пришлось на мой день рождения, и мы отмечали его на барже, под мерный плеск воды и лёгкое покачивание в тихую звёздную ночь, располагающую к откровениям и излиянию души. Именно тогда Жора и открылся для меня, как человек не только деловой и предприимчивый, но и романтичный. Наверное, тогда я и почувствовал к нему искреннее дружеское расположение.

  Жора утонул на Хантайке весной 1984г. Трактор, на котором он ехал с напарником, проломил лёд и пошёл под воду. Говорили, глубина там была метров 80. Потом оказалось, что только 20. Трактор достали, но Жоры в нём не было. Не было его и на дне – водолазы искали. Поговаривали также, что Жора не утонул, а инсценировал свою смерть, а сам ушёл по льду на Аляску. С погранцами там, говорят, можно было договориться. Зная Жору, в это можно было поверить.

 Алексашка.

  Худой, даже скорее, тощий, с сутулыми плечами, вечно заросший и вообще не следящий за своей внешностью, с большими линзами в очках и с такими же большими, умными и проницательными глазами, никогда не унывающий, вечно всем увлекающийся,  он был не от мира сего. Когда мы с ним познакомились, он уже был вечным студентом и постоянно сдавал долги. Но было ощущение, что чем больше он сдавал, тем больше их оставалось.

  Он был у нас в комнате шестым, то есть не числящимся, существовал на птичьих правах, и спал на полу, укрывшись, чем придётся, но никогда не жалующимся на свою судьбу. На какие шиши он жил, нам было непонятно. Иногда он, по-моему, вообще голодал, но никогда мы не слышали от него каких-либо жалоб и стонов. Казалось, его всё устраивало: быт, еда, люди, никогда он не проявлял агрессию, не качал свои права, хотя был старше нас и гораздо опытнее.

  Он был вечным студентом, не потому, что был глупым и ленивым. Нет, он был очень умным. Но немного не собранным и рассеянным, наверное, как и все одарённые люди. Он  был страстным в своей увлечённости герпетологией – наукой о пресмыкающихся, змеях. Страстным во всём, чем увлекался. Бесконечными спорами, игрой в карты, разговорами о жизни.  Он был превосходным рассказчиком.

  Один из его рассказов я помню до сих пор, как будто он рассказал его только вчера, ибо он пробудил мечту, которая, к сожалению, пока до сих пор не осуществилась - попасть на Глухое озеро. Оно находилось в Колпашевском районе, посреди огромного болотного массива, по которому, чтобы до него добраться по кочкам и гривкам, надо было идти три дня.

  Озеро было большое, чёрное, обрамлённое с одной стороны песчаной гривой, поросшей соснами. И водились в нём только огромные щуки и окуни. Другой рыбы не было вообще. В первый же день, по словам Алексашки, они с Шопеном, так прозвали его товарища-пятикурсника за то, что тот классно играл на ионике на дискотеках в общаге, оборвали все свои крючки и остались без удочек.

  И в нашем воображении рисовались огромные щуки, чуть ли не доисторические, которые могли проглотить даже крупную утку, не то что окуня. Мы бредили и этим огромным болотом, и озером со щуками и окунями, которых хотелось, конечно, переловить. Строили планы и страстно хотели на это озеро попасть. Тем более что в его окрестностях водилось очень много змей, собственно за ними Алексашка с Шопеном туда и пробирались. А поскольку герпетологией Алексашка успел заразить нас всех, то нам хотелось попасть туда вдвойне.

  Не останавливало даже то, что там водились не пуганные человеком медведи, одного из которых, друзья видели очень близко  и поначалу приняли за кабана. Точнее Алексашка увидел только холку медведя, который наклонился и поедал ягоды с кустарничков. Прошептав: «Шопен, смотри, кабан»,- он уставился на невиданного зверя.

  -В Сибири кабанов нет, - быстро ответствовал ему Шопен и застыл в шоке. Хорошо медведь оказался сытым и мирным, а то про Глухое озеро нам некому было бы рассказывать.

  Может быть, даже, он придумал это Глухое озеро и оно так и останется навсегда красивой и загадочной легендой, но про змей всё было сущей правдой, со змеями он был "на ты". И, увлечённые его рассказами, мы, первокурсники, пошли с ним весной 1979г. в Тимирязевский бор, что находится недалеко от Томска, на противоположной стороне р. Томи, чтобы наблюдать выход змей после спячки.

  Их зимовку они с Шопеном пометили ещё осенью, подвязав лоскуток материи на ближайшем кусте, нависающем над норой. Это было огромной удачей, найти змеиную нору, такое случается крайне  редко и им страшно повезло. Ещё бы, описывая её, они, будучи только студентами, попали со своей статьей во французский научный журнал, так как наблюдали первыми в мире выход змей через снег.

  Конечно, мы тоже захотели это увидеть. Проваливаясь по пояс в снегу, мы почти ползком пробирались за Алексашкой к зимовке, который никак не мог её найти -  по снегу ему ориентироваться было сложно, и, когда в конце концов нашли заветный лоскуток, стало понятно, что пришли рано. Снега, несмотря на раннюю весну и яркое солнце, было слишком много. Пытаясь ускорить процесс снеготаяния, мы прокопали в снегу до земли сплошную канавку вокруг обозначенных кустов, и пошли обратно.

  Пришли через неделю - снег в бору уже начал сходить и обнажились верхушки грив. Обнажился и южный склон гривы, прилегающей к болоту, буквально в  нескольких метрах от норы. На самом болоте снега было ещё сантиметров 40.

  Как они под снегом чувствуют, что им пора вылезать, не знаю. Но одна из них, самая первая, уже вылезла и успела погибнуть. Она лежала мёртвая в нашей канавке на сухой траве. Ей птицы расклевали голову, она ведь вряд ли была очень активной и уползти не смогла.

  А вот вторая лезла в отверстие в снегу прямо под нами. Мы стояли и смотрели на неё сверху. Интересное зрелище – чёрная блестящая змеиная голова в белоснежной норе, прямо в метре от наших лиц. Мы стояли, не шевелясь, затаив дыхание, и с опаской смотрели на этот зов жизни. Поначалу она тоже чего-то ждала, видимо, что-то её не устраивало, а потом медленно стала выползать из норы.

  Медленно-медленно по снегу проползла она к тёплому склону и там под ближайшей сосной, что называется, разлеглась погреться. Расплющилась на солнце и стала напоминать кожаный ремень. Стала, по-научному, как говорил Алексашка, инсолировать. Мы наблюдали буквально в паре метров. Потом выползла вторая. Затем третья...

  В тот день Алексашка выловил  22 гадюки. В основном, они были чёрные небольшие. Но были и серые обычные, с тёмным зигзагообразным рисунком на спине. Эти были гораздо крупнее: длиннее и толще. Алексашка говорил, что здесь в бору, ему попадались даже оранжевые гадюки, но в этот раз таких не было.

  Нам он ловить не предлагал, да мы и не просили, всё-таки силён был мистический страх перед змеями. А он управлялся очень ловко. Специальным длинным металлическим крюком, он прижимал голову змеи к земле, потом осторожно зажимал её пальцами и бросал головой вниз в толстый холщовый мешок. В мешке они вели себя довольно спокойно. Интересно, но друг на друга они там не нападали.

  Принесли мы их не куда-нибудь, а в общагу, и поместили в большой длинный пустой аквариум, который плотно закрывался толстым стеклянным листом. Их надо было измерить и поставить специальные метки. Они жили в комнате всю неделю и, несмотря на то, что аквариум закрывался очень плотно - на стеклянный лист сверху мы наложили тяжеленных книг и сдвинуть его они никак не могли - засыпать в таких условиях было довольно жутковато.

  Алексашка морил их эфиром – усыплял, потом делал все необходимые промеры, ставил им метки, особым образом надрезая у голов роговые щитки, а потом опять опускал в аквариум. Самой длинной оказалась серая самка - 83 см длиной, остальные были короче. А вот чёрными были исключительно самцы, примерно в среднем, 55 см длиной – небольшие. Через неделю мы отнесли их на место зимовки и выпустили на волю.

  Увлёкшись изучением змей, я захотел даже перевестись на кафедру зоологии позвоночных и Алексашка, заинтересованный в этом, уговорил свою научную руководительницу похлопотать за меня. Но экзамены на наших кафедрах отличались сильно, и замдекана не стала экспериментировать. Так что я не состоялся, как герпетолог, и теперь уже трудно судить, хорошо это или плохо, наверное, моя жизнь тогда приняла бы совсем иной оборот.

  А Алексашка, как-то неожиданно, университет всё-таки закончил и уехал, кажется, во Фрунзе, к Шопену, который уже работал в тамошней академии наук. До нас первые годы ещё доходили слухи, что они занимаются любимым делом. Однажды их кто-то из томичей встречал на научной конференции, и я был очень рад, что Алексашка передал мне привет – не забыл, значит.

  С тех пор много воды утекло, и жизнь разбросала нас не только по разным странам, но и по совершенно разным специальностям. Лет двадцать пять об Алексашке ничего не слышно. И глобальные изменения, произошедшие в нашей бывшей стране, могли привести к каким угодно изменениям в его жизни. Но мне почему-то верится, что он всё также занимается наукой и сделал в герпетологии много важных открытий.