LXII
Генерал Рузский и сам пал жертвой дезинформации. Он действительно был уверен, что власть в Петрограде перешла к Временному Комитету во главе с Родзянко. Он и понятия не имел о том, что в столице сейчас действуют два Временных Комитета, вторым, из которых, является союз рабочих и солдатских депутатов, и что власть постепенно переходит именно к этому второму Комитету. Родзянко же, на которого так полагался генерал, к данному времени, уже фактически был ни кем.
Однако ничего из этого Рузский не знал, чем и обуславливалась такая его самоуверенность. Он был твердо убежден в том, что за его спиной стоит могучая сила, но не знал того, что вместе с отставкой Государя будет смещен и он сам. Конец самодержавия означал конец и всему генералитету.
- Теперь вы понимаете, какое положение сейчас в столице? – холодно и надменно произнес Рузский, обращаясь к Николаю. - Произошла революция. Это все. Вашему командованию больше никто не подчиняется.
- Это мятеж, - отозвался Император. – Вы тоже принадлежите к числу мятежников?
Он смотрел открытым и прямым взглядом, который далеко не всякий человек был способен выдержать.
- Оставим мое личное мнение и мою позицию, - парировал Рузский. – В данный момент это не имеет никакого значения.
- А как же министры, как же правительство?
- Я уже сообщил вам, что правительства больше не существует. Дума разогнана, министры сняты с должностей. Им больше никто не подчиняется.
Государь замолчал. Он не знал, что говорить, и был просто потрясен. Дерзкий тон генерала, несомненно, свидетельствовал о том, что тот находится в стане его врагов. Безусловно, что и вся его свита, включая генерала Данилова, тоже. Николай оказался в руках заговорщиков. Теперь становилось ясным, как ловко все это оказалось подстроенным. Его специально заманили в эту ловушку. Вполне возможно, что и весть о том, что дорога на Царское село захвачена мятежниками, была заведомой ложью. Все было заранее запланировано, чтобы завлечь его в руки мятежного генерала. А ведь у Царя теперь не было с собой даже охраны. Он был полностью беззащитен перед лицом изменников.
Кричать, звать на помощь – было бы проявлением трусости, а Николай трусом не был. Тем более что он не хотел давать своим врагам лишний повод позлорадствовать над слабостью Императора. К тому же, он не знал, чего же именно от него добиваются изменники, которых представлял собой генерал Рузский.
- Что же вы от меня хотите? – спросил Государь, оглядывая откровенно враждебные лица свиты Рузского.
- Теперь уже поздно что-либо сделать, - с раздражением в голосе отозвался генерал. – Уже давно назревала необходимость реформ. Уже давно добивались этого и Дума, и оппозиция. Их требовала вся страна. Но вы не послушали, не пошли навстречу людям.
Государь горько усмехнулся. Опять заговорили о реформах. Понимал ли Рузский сам, что означали на деле эти реформы?
- Теперь время упущено, - безжалостно продолжал тот. – То, чего опасалась вся страна, все мы, свершилось. Возможно, единственное, что вам осталось – это сдаться на милость победителя.
«Вот как, - подумал Николай. – Уж не причисляешь ли ты и себя к разряду победителей?»
О, по лицу Рузского было видно, что именно так оно и есть. И он, так же как и многие другие, не понимал, что является лишь пешкой в чужой игре.
На мгновение в глазах Императора промелькнул гнев.
- Так что же вы предлагаете? – спросил он. – Каких действий вы от меня ждете?
Рузский выпрямился, и постарался придать своему лицу еще более высокомерное и непреклонное выражение. Он всем своим видом хотел показать всю важность роли, возложенной на него Временным Комитетом.
- Вам необходимо согласиться на «ответственное министерство».
Эти слова прозвучали почти с вызовом, отчего Государя невольно покоробило, а сама фраза возмутила. Генерал предлагал ему предать память своих предков, которые передали ему царскую власть по наследству. Он просто не имел права пойти на такой шаг. Тем более что это, фактически, означало разрушение государства, разрушение Российской Империи. В то же время Николаю не давала покоя мысль о том, когда же произошел этот переворот? И как он смог произойти? Когда и что упустил он, Император, и как теперь можно исправить ситуацию? И возможно ли это вообще?
Сдаваться на милость победителей, было предложено Рузским. Каким же унижением должно было быть это для Царя, такая полная капитуляция. К тому же, он очень хорошо знал, чем подобный шаг обернется для него самого, и для его семьи.
- Когда же произошел этот переворот? – обратился Государь к Рузскому.
- О, все готовилось уже давно, - ответил Рузский. – А осуществилось лишь после 27 февраля. Ваш отъезд из Ставки означал ваше поражение.
И тогда Николай понял, что надеяться больше не на что. Он понял, что Рузский все знал о готовящемся перевороте, и был вместе с заговорщиками с самого начала. В этот момент он понял так же и то, что вся его надежда на армию рассыпалась в пух и прах. Если весь генералитет оказался, в мгновение ока, на стороне революционеров, оказался в числе изменников, то, несомненно, что и вся армия будет на их стороне.
Рузский, увидев колебания Императора, вспыхнул.
- Поймите же, у вас нет выбора! – чуть ли не выкрикнул он. – Любое иное решение, любое промедление лишь усугубит положение! Уже ничего нельзя предпринять, только согласие на «министерство». Уже слишком поздно.
Рузский горячился, но чем больше он выходил из себя, тем досадней становилось Государю. Генерал требовал от него самого настоящего отречения, ибо согласие на «ответственное правительство» означало на деле не что иное, как добровольное снятие с себя всех полномочий. А в таких условиях, когда идет война, когда на фронте все еще не решенное состояние, создание такого «министерства» означало бы неминуемое поражение на фронте.
- Вы понимаете, что я просто не могу пойти на такой шаг? – спокойно сказал Николай.
- Почему это? – резким тоном спросил Рузский. Он не желал выслушивать противоречий, и был настроен решительно. Отказ был для него неприемлем.
- Вы, как я вижу, не понимаете, что такое царская самодержавная власть, - стал разъяснять Император. – Вы не понимаете всю ответственность Царя перед Богом, людьми и государством. Я ответственен за все, что случилось и случится. Мне безразлично, будут ли так же ответственны министры. Это их дело. Но я никогда не смогу спокойно взирать на то, что министры делают во вред России, и успокаивать себя тем, что это не моих рук дело.
Рузский стал кипятиться еще больше. Он действительно не понимал того, какая ответственность лежит на Царе перед Богом. Не понимал, что такое Божий помазанник, не понимал того, что с правителя будет огромный спрос за всю страну, за всю его деятельность. Рузский, как и все революционеры, отвергал Божий промысел, не верил в Бога, и просто не понимал, да и не в состоянии был понять, что же двигало Николаем, не желающим идти на такой шаг. Он видел в этом упорстве лишь нежелание делиться своею властью.
Рузский распалялся все больше и больше, спорил, стучал кулаком по столу, доказывал, приводил разные доводы, желая убедить Государя принять навязываемое ему решение.
В самый разгар этого спора принесли телеграмму от Алексеева, адресованную Императору. Присутствующие переглянулись. Николай, встревоженно приняв телеграмму и, бросив короткий взгляд на Рузского, принялся читать.
В телеграмме говорилось, что в связи с ежеминутно растущей опасностью распространения анархии по всей стране, из-за невозможности продолжения ведения войны по причине разложения армии, обстановка требует немедленного Высочайшего акта, который смог бы успокоить умы.
Государь понял, что и Главнокомандующий тоже находится в числе заговорщиков. Несомненно, что и он знал о готовящейся Царю ловушке, и не предостерег его. У Императора поникли плечи. Он понял, что его загнали в угол. Подписывать такой акт было нельзя. Это было равносильно тому, чтобы подписать Российской Империи смертельный приговор.
Но, в то же время, в его голове все настойчивей крутилась фраза, сказанная ему в 1903 году блаженной Прасковьей Ивановной: «Государь, сойди с престола сам». Блаженная говорила это очень настойчиво, утверждая, что если Николай будет бороться за власть, то крови прольется намного больше, и вина за нее падет на него самого.
Письмо Серафима Саровского тоже предупреждало об этом. Преподобный убеждал его не допустить того, чтобы народ пошел на клятвопреступление. Николаю необходимо было отречься самому, а иначе народ отречется от него. И тогда произойдет отступление от клятвы, принесенной народом Дому Романовых триста лет назад.
Государь невольно подумал об Иисусе Христе, добровольно согласившемся на смерть, чтобы искупить грехи народа. Преподобный Серафим и Паша Саровская требовали от него нечто подобного. Они хотели, чтобы он принес себя в жертву за весь русский народ.
Но разве же он Иисус Христос? Разве он способен вынести такой крест? Человек слаб, и силы его отнюдь не беспредельны. Разве его сил, и сил его семьи хватит для того, чтобы пройти такой страшный путь?
Затравленный, измученный, загнанный в угол, Император чувствовал, как на его плечи навалился гигантский непомерный груз, который он был не в состоянии сбросить. И этот груз должен был оставаться на его плечах до самой его смерти.
И он знал, какая это будет смерть. Все это было ему предсказано. И теперь вопрос стоял так, примет ли он этот крест, посланный ему Богом, или же попытается его сбросить, ввергнув, тем самым, Россию в кровопролитие за свою жизнь, за свой трон. Попытается ли за счет крови народной удержаться у власти или же добровольно переложит это бремя на плечи изменников и предателей, так стремящихся захватить власть над страною, и желающих ему гибели.
- Позовите мне Воейкова, - приказал Николай, обращаясь к своему камердинеру.
Тот скрылся за дверями, и Государь увидел, как на лице Рузского появилось выражение тревоги, и даже испуга. Мятежный генерал не мог понять, что задумал Император. Несмотря на всю свою уверенность в том, что ему удалось загнать Царя в угол, он все же подсознательно боялся, что Николай сможет предпринять какой-нибудь шаг, не предусмотренный им.
Воейков явился через минуту, и в ожидании остановился в дверях, не сводя вопросительного взгляда с Государя.
- Пишите телеграмму, - приказал Император.
Воейков приготовился заполнять бланк.
- На чье имя? – спросил он.
- На имя Родзянко, - коротко сказал Царь.
Воейков кивнул.
- В связи с создавшимся положением, считаю своим долгом объявить свою Монаршую волю и дать согласие на создание ответственного правительства, которое, тем не менее, должно сохранить ответственность лично передо мной, как Верховным Вождем армии и флота, военного и морского министров, а также по делам иностранной политики, министра иностранных дел.
- Передайте немедленно эту телеграмму с просьбой как можно скорее прислать ответ, а также сведения о том, что творится в Столице.