Фоторамка взорвалась волной осколков, радостно разорвавших тишину своим немелодичным звоном. Безупречная поверхность выплеснулась на траву грудой неаккуратных стекляшек, тут же вспыхнувших десятками солнц. Какой же в этом всём смысл? Отражавшие солнце, небо и меня самого, столь ярко и близко, они утопали в океане зелени так, как звёзды тонут в черноте ночного неба. Дурацкий покосившийся квадрат, из выкрашенного в красный цвет дерева, обрамлял теперь лишь пару одуванчиков, затесавшихся среди острых, плоских стеблей. Самые первые и самые невинные жёлтые всполохи, не изуродованные ни человеческими ногами, ни экологией. Твой снимок, твой единственный снимок был желанным для ветра, не менее чем для меня. Сиюминутными порывами он поднимал листок всё выше, насмехаясь над моей беспомощностью. Хлестал по щекам. Выбитый из колеи окончательно, я устало сгребаю осколки стекла, складывая их в носовой платок.В то же время аккуратность и здравомыслие медленно скрываются за плотной завесой удушающей тоски. Я мечтаю о том, чтобы мир, радостный и солнечный, окрасился тёмно-фиолетовой дымкой. Рассыпался сонмом сверкающих и хрустящих осколков, под гнётом моей бессильной злобы. Глупой, наивной, но такой давящей. Поэтому внезапный порез меня ничуть не удивляет. Лишь только загоревшиеся на земле багрянцем кляксы от первых щедрых капель крови кажутся такими неестественными. Чуждыми этому зелёному ковру, редким одуванчикам-звёздочкам и этим пушистым белым облакам над головой. Я лишь чужак, у которого из-под носа увели что-то драгоценное. Раненый зверь с перебитой лапой.
Теперь, говорить с тобой будет ещё глупее, верить в тебя ещё труднее, а удерживать образы-пылинки всё утомительнее. Как жаль, что я вновь и вновь не могу сказать тебе о том, как же мне порой всё-таки хочется... Выпить небо.