Зов далекой родины стал настойчивей на склоне его лет. В нем запечатлелось все и вызывало щемящую тоску: звон острых кос на подросых травах, жужжание пчел и шмелей в жаркий полдень на родных равнинах, громовый гул, обещающий свежесть и прохладу...
Джордж Саймс, он же Рашид Апшемафов, хандрил целый месяц, закрывшись на вилле в штате Калифорния на берегу Тихого океана. Через просторное окно ясно просматривалась водная гладь в океанском безмолвии. Из аэропорта в нескольких милях, поблескивая на солнце, взлетали «Боинги» и « Дугласы». Он не был сентиментален, но в эти дни, провожая их взглядом, расстраивался, как ребенок. Почему-то казалось, что все самолеты летят на землю, с которой доносился содрогающий душу зов.
В прошлом ностальгия изредка одолевала его, но тогда он не был стар, и она не так навязчива. Теперь же Саймс поддавался ей без ответа и строгого окрика, подобно некогда грозному, но ослабевшему мужу, которого легко пилит еще крепкая старушка-жена. Ностальгия мучила, требуя соприкосновения с тем, что могло утолить ее.
Ощутив некоторый озноб, он поправил на ногах теплый плед. Внизу скрипнула дверь и послышался голос ученика и коллеги по работе в разведке Джеральда Макдауэла, говорившего с экономкой. С выходом Саймса на пенсию этот молодой человек обязательно выкраивал время посетить его. Визиты делал обычно раз в месяц, вел теплые беседы. После них Саймс долго не чувствовал себя забытым и одиноким.
Джеральд поднялся по лестнице, приветствовал:
- День добрый, шеф!
По привычке кавказского человека, не изжитой даже за годы в разведке, когда приходилось быть и англичанином, и арабом, и датчанином, хозяин убрал с ног плед, поднялся в рост и только потом протянул руку.
- Рад тебя видеть.
- Ты нездоров? - поинтересовался Макдауэл, присаживаясь в кресло. - Экономка жалуется, что утром не завтракал, на прогулки перестал ходить.
Саймс отвернулся, посмотрел на океан. Он по-прежнему был спокоен.
- Я хочу домой, Джеральд, - грустно произнес старик, а Макдауэл поднял брови.
- Но, шеф, тебя не ждут в России, к тому же...
- Договаривай!
- Ты долго работал против нее.
- Это уже не в счет, - возразил Саймс. - В России новое мышление. ЦРУ и КГБ ездят друг к другу в гости.
- К тебе отнесутся по-иному, служил у нацистов.
Джордж усмехнулся:
- И это знаешь.
- Сам учил, что о коллегах нужно знать все.
- Что знаешь еще?
- На твоих руках кровь.
Саймс тяжело вздохнул:
- Но я не хотел их убивать!
Джеральда сильно потревожила пагубная прихоть бывшего шефа, отговаривать его от поездки он не перестал.
- Тебя опознают. Вероятно, на родине живут люди, что были очевидцами тех событий.
- Разве я был плохим разведчиком? - спросил Саймс.
- Нет!
- Значит, должен не дать опознать себя.
Саймс положил руку на плечо Джеральда, ища в его глазах поддержку.
- Я хочу домой! Не надо отговаривать, лучше помоги. Это в твоих силах, - тихо и твердо попросил он.
Джеральд ушел недовольным, а к Рождеству вернулся. Предчувствуя хорошую весть, Саймс, который сидел на том же месте, повернулся к двери.
- Хэлло! – сдержанно поздоровался Джеральд.
- Чем обрадуешь, коллега? – поднялся Джордж.
Гость выложил из дипломата на стол паспорт и кипу книг.
- Отныне ты швед, Карл Ларсен, мифолог, - пояснил он. - Весной в Адыгею из Парижа едет группа кавказоведов. С ней и отправишься. Эти книги - специальная литература из библиотеки Конгресса. Готовиться можно начать уже сегодня.
Он поблагодарил Макдауэла и, едва его «Мерседес» отъехал, раскрыл одну из книг. Это были сказания о нартах. В каждом слове, которое он читал, как бриллиант в обрамлении, ярко и полновесно был запечатлен дух его народа. Приторно и маняще потянуло родиной...
...Рождение нартского героя Саусоруко 1. Легендарный кузнец Тлепш закаляет его в горне. Саусоруко несет людям огонь...
Саймс давно не читал с таким наслаждением. Потом он прикрыл кажущиеся теплыми строки и задумался. Что он помнил из своего детства? Сколоченную наспех школу, где он, тощий и пучеглазый, неподвижно сидит за последней партой один, потому что никто не хочет сидеть с ним. Звенит колокольчик. Перемена. Мальчишки и девчонки класса бросаются к нему, жужжат, как назойливые мухи, щиплют за уши и бока, строят рожицы, дразнятся: «Кулак, кулачок, кулачина!». Устав отбиваться, он плачет. Одноклассники гурьбой высыпают в коридор. Он проголодался, но не прикасается к мешочку с сыром и лепешками бабушки Хаджет, всхлипывает от обиды. Потом он вспомнил отчий дом с длинной верандой, крытый свежим камышом. Он треплет за рукав бабушку, что мелет кукурузу в жерновах.
- Нана, а кто такой кулак?
Хаджет смахивает с лица пылинки, смотрит, уверенная в том, что говорит:
- Кулак, внучок, это тот, кто спит не на подушке, а на кулаке, чтобы рано подняться.
Он пожимает воробьиными плечами:
- За что же тогда деда и отца в тюрьму посадили?
- Аллах их знает! - грустно отвечает Хаджет и продолжает молоть.
Вечерами она рассказывает ему о подвигах Саусоруко. Совершает он их не где-нибудь за тридевять земель, а в местах, хорошо известных мальчику. Утром он бежит за околицу, находит на склоне длинную колею, что протянул, волоча меч, Саусоруко, спускаясь в аул свататься, поле, где бился с великаном. Сказка переплетается в волшебные кружева с реальностью, и уже не возникает сомнения, что она происходила на самом деле. Саусоруко, нарты с их мужеством, устремлениями будоражат кровь, закрепляются в душе. От осознания, что они жили когда-то здесь, охватывает волнение, земля приятно щекочет, щиплет лодыжки ног. И нет выше счастья, чем сопричастность к тому, что было и будет в родном краю, к великолепному действу, именуемому бессмертием жизни, вечностью...
Саймс откладывает книгу. Сквозь шум океанских волн в обволакивающих сумерках чудится голос Хаджет: «Враги коварством одолели Саусоруко, - вкрадчиво шепчет она, - и когда богатырь, истекая кровью, припал к земле, созвали птиц и зверье. «Кто будет пить кровь героя?», - ликуя, вопрошали их недруги. Прискакал заяц: «Не буду, - говорит, - пить кровь героя». Поднял голову раненый нарт и пожелал зайцу: «Будь таким же быстрым, как конь мой, стреноженный на передние ноги, мчись в гору стрелой, а с нее - катись кубарем». Так оно и есть! Прибежал волк и тоже не приложился к ранам. И отдал ему богатырь седьмую часть силы своей, свое бесстрашие при нападении, а коль сделает шаг назад, пожелал бегства со схватки, подобно трусливой женщине. Прилетела сова и напилась крови героя, и проклял он ее, пожелав, чтоб не видела света божьего и жила во тьме».
«Побежали злые нарты по стране, возвещая о победе над богатырем, - вздыхает Хаджет и продолжает: - А тем временем прародительница рода нашего собирала хворост в лесу и увидела окровавленного Саусоруко. Омыла его раны чистой водой, перевязала. Протянул он ей пояс свой и попросил: «Пусть хранит его старшая женщина в твоем роду. Он будет приносить вам удачу».
...Саймс открыл глаза. Да, да, именно так закончила повествование Хаджет, и он бросился к сундучку, где хранился отделанный серебром кожаный пояс нарта - священная реликвия его рода...
«Нет пояса в нем, не ищи, - остановила бабушка. - Каплан Хатуков и красноармейцы забрали, когда отца с дедом уводили».
Он тогда не спал ночь, вспоминая, с каким благоговением бабушка вручала пояс отцу, признанному наезднику рода Апшемафовых, отъезжавшему на игрища и свадьбы. Пояс обязательно приносил удачу. Отец возвращался с ореховым флагом или барашком.
«Они могли взять коней, плуг, телегу, но зачем было брать пояс? - недоумевал подросток. - Имеют ли право одни люди посягать на святыни других, целого рода?».
А тут еще аульский балагур и острослов Неджет пришел, посыпал солью рану. Утром он оперся грудью на их плетень и нашептал бабушке:
- А знаешь ли, Хаджет, что пояса Саусоруко среди вещей, сданных Хатуковым после раскулачивания, не оказалось. Себе, наверное, взял. На удачу!
- Пусть подавится им! - гневно и как-то беспомощно воскликнула бабушка.
Неджет удалился.
- Я обязательно верну пояс в наш дом, - решил подросток, коловший за плетнем дрова.
И он вернул его, но не в отчий дом.
Саймс достал из шкафа пояс Саусоруко, который все годы возил с собой по миру. Теперь он был далек от мысли, что эта вещь на самом деле когда-то принадлежала нартскому герою. И стал он судить себя и посчитал этот суд праведным, ибо человек никогда не бывает более искренен и правдив, чем в разговоре с собой. Пояс не принадлежал Саусоруко, но можно ли было сбросить с весов то, что в его роду связывали с ним. Он хранил тепло рук лучших его людей - мудрых, мужественных и бескорыстных. Пояс почитался ими. Джордж знал их поименно до седьмого колена. Несмотря на это, он не смог бы убить ради реликвии людей, хотя тогда был молод и оскорблен. Но все же, как это случилось? Была осень 1942 года. Он лежал с Антоном Федотовым и солдатами своей роты на скотном дворе одного из колхозов предгорья. Три дня лил дождь, и не было никакой надежды бежать из плена. Изредка со стороны гор доносились орудийные залпы. Красная Армия отступала с боями. Ночью дождь перестал, а под утро ударил мороз и шинель вмерзла в грязь. Рашид приподнялся, пытаясь оторвать ее, услышал окрик часового-полицая:
- Не двигаться! Лежать!
- Свой гад, а хуже фашистов, - глухо кашляя, сплюнул Федотов.
В полдень подъехала машина. Из нее вышли лощеный гестаповец лет сорока и полицай с бычьей шеей. Пленных построили.
- Говорите, Храпчук! - приказал офицер.
Полицай дернулся и начал:
- Господин Адольф Гитлер и германский рейх дают вам возможность стать на правильный путь и искупить вину.
Федотов, безнадежно захворавший к тому времени, опираясь на руку Рашида, съязвил:
- Гундосит, шкура, как наш хуторской дьячок.
- Желающие служить рейху, бить большевистскую заразу, будут записаны в русский батальон, - закончил Храпчук.
Несколько пленных вышли из строя. Федотов подтолкнул своего поводыря, шепнув: «Иди и ты, Рашид, спасешься, а там можешь бежать».
Он сделал два шага. Не пожелавших служить немцам и больных расстреляли тут же, на скотном дворе. Федотов упал одним из первых. Рашид бросился к нему, но полицай прикладом винтовки остановил его.
Их собрали в станичном клубе, помыли в бане, переодели. Потом, прихватив автомат, спрятанный под кучей валежника перед пленом, он бежал от немцев в родной Аджепсукай.
Каплан Хатуков сослал в Сибирь его деда и отца. В 1939 году написал заявление начальнику военного училища, в котором учился Рашид, и его исключили как сына кулака. Был прекрасный момент отомстить ему за все, однако желания такого в ночь, когда он спешил домой, не было.
«В том и была тайна властности большевиков, - припоминая свое состояние в часы побега, - подумал Саймс, - что им удалось ввергнуть страну в прошлое, в первобытно-общинное устройство общества». Он, как и многие другие, воспитанные в духе идеологии той поры, как дикарь, лишенный инакомыслия, не задумывался, упаси бог, о мести своим вождям, которые, как казалось ему, из достижения высших идеалов, исполняя неоспоримые заповеди, потянули на жертвенник его родных.
Он появился у Хатуковых утром. Каплан кормил скотину. Поправив на плече автомат, давая понять ему, что не хочет крови, Рашид протянул руку.
- Верни пояс!
Хатуков засуетился, поторопился в дом.
- Как же, обязательно верну.
Прошла минута, вторая, третья. Каплан не возвращался. Рашид пошел за ним. Из окна грохнул выстрел. Почувствовав, как обожгло левое предплечье, он ударил очередью из автомата туда, откуда стреляли. Дым рассеялся. В доме Хатуковых у окна лежали два брата Каплана, безусые юнцы Инвер и Халид. У первого, который так и не выпустил ружья, была прострелена голова. Халид метался в агонии с пробитой грудью. Свет почернел в глазах Рашида, его стошнило, и он пошел к двери, в которой уже стоял с топором старший Хатуков.
- Я не хотел их убивать, - опустошенно выдавил Рашид.
Каплан молча пошел на него.
- Ты слышишь, я не хотел!
Наступавший размахнулся, а он нажал спусковой крючок... Потом стал лихорадочно искать пояс, нашел и помчался по улице, будто желая сбежать от себя и кошмара.
Жизнь распорядилась по-своему, вернула к тем, от кого он ушел, - к немцам.
В июне 1944 года в Белоруссии он поднял по военной тревоге батальон, в котором служил, и в суматохе увел у Храпчука жену, черноокую Катю, полюбившую его. Они уехали в Америку. Катя стала наградой за лишения, наполнила смыслом его нелепую и набившую оскомину жизнь. У Рашида и Кати не было детей, и они любили друг друга так, как любили бы своих детей. А как Катенька встречала его после долгих лет разлуки! Они уединялись на этой вилле и не расставались месяцами. Им было до безумия хорошо вместе, одним. А потом Саймс опять уезжал и где бы ни находился, жил ожиданием встречи, чувствуя взгляд, надежду, легкое дыхание Кати. Она не дождалась его из командировки в Латинскую Америку. Саймс смог прийти на могилу жены только через два года...
Он тщательно подготовился к поездке на родину. И вот настал долгожданный день. Ах, Париж, Париж! Его великолепие и прелести вдохновляли не одного поэта, но он забыл о нем, едва вдохнул воздух отчизны, напоенный запахами весны. Мелетон Шерванидзе, американский кавказовед грузинского происхождения, как только ученые вышли из самолета, поднял горсть земли и вдохновенно прочитал строки Ильи Чавчавадзе:
Став гордым теменем- понтийских волн пределом,
И в Каспий врезавшись своим прекрасным телом,
Суровый Голиаф меж двух морей возник -
Кавказ, величием исполненный тайник.
Родина обрушилась на Саймса со всей неповторимостью прекрасных мгновений...
Кавказоведов разместили в городской гостинице. Отсюда до Аджепсукая было рукой подать, и он, надев спортивный костюм, вышел. Предгорье в горящем многоцветье и аромате трав, в размахе, опоясанное на горизонте голубой цепочкой гор, звало хор вдохновенных певцов, ибо только он божественным многоголосьем мог воспеть его красоту. С восхищением Саймс созерцал степенность и величие той силы, что миллионы лет назад, сотворив горы, пронеслась от них на север могучей волной, да так и застыла глубокими долинами и огромными валами. Хотелось лететь, внемля с высот сердцем этой красоте, ластиться к ней. От прилива любви он так и поглотил бы эту манящую, волнующую даль, чтобы всегда помнить ее сладость, носить в себе бережно, как мать дитя в утробе.
Саймс спустился к реке и долго наблюдал купание аульских ребятишек на перекате, завидуя их беззаботности. Потом совсем потерял бдительность, снял костюм и вошел в реку. Она подхватила его и, как прежде, понесла по течению. Он был неплохим пловцом и без больших усилий выплыл к прибрежному орешнику. Рядом на лугу старик лет семидесяти и парень, рослый и красивый, как античный полубог, копнили сено. Саймс любовался их ловкостью и сноровкой, телами в мареве распалившегося дня, пока молодой не отложил вилы. Парень приблизился к орешнику, запрокинул голову в черных кудрях, с чистой белой кожей на лице и стал пить из кувшина воду. Саймс, не отрываясь, смотрел на его вздрагивающее горло и поймал себя на том, что в мыслях жадно хлещет с парнем воду, и этот воздух, и солнце, и запах свежескошенного сена, с нетерпением ожидая насыщающего глотка. Но разве можно напиться родины...
Он поднялся по дороге, по которой спускался свататься Саусоруко. Родной аул внизу был как на ладони. Облик его за годы изменился. Вместо турлучных хатенок выросли кирпичные дома, узкие и крутые улицы сменили широкие и прямые. По ним била ключом, текла жизнь. С каким удовольствием Саймс окунулся бы в нее с головой, чтобы, как несколько минут назад в реке, быть подхваченным ее желанным потоком.
- Известь, покупайте известь! - зычно крикнул из кибитки в низине торговец, и к нему, подвязывая на ходу платки, устремились по улицам женщины с ведрами.
А потом он увидел в зарослях акации, в заброшенном дворе покосившийся и вросший в землю отчий дом. Над ним кружило воронье, и Саймс с горечью подумал, что никто никогда не услышит с этого двора звонкого смеха детей, не пойдет в него на запах пышек, которые печет бабушка Хаджет.
В гостиницу он вернулся вечером. Мелетон Шерванидзе в фойе через переводчика беседовал со стариком в высокой папахе.
- Карл! - окликнул его Шерванидзе.
Он подошел.
- Этот человек - местный сказитель, - пояснил Мелетон. - Интересные вещи рассказывает. Много тут материала и по твоей части.
- Ну, ну, - Джордж подал старику руку и представился: - Карл!
Сказитель окинул его беглым взглядом, на лице застыло удивление.
- Ларсен, - твердо продолжил Саймс, - мифолог из Швеции,- стараясь развенчать, рассеять удивление гостя.
Тронутый догадкой, старик задержал его руку в своей.
Саймс узнал человека в высокой папахе еще до того, как он представился. Это был Неджет. Начало паломничества на родину не предвещало ничего хорошего.
- Дорогой Карл, Неджет убеждает меня в том, что нарты на самом деле жили на этой земле,- с интересом, иронией и радостью открытия сказал Шерванидзе. - Он даже может показать места, где они совершали свои подвиги, где похоронены.
- Сказка оживает рядом! Я знаком с этим, - стараясь не выдать напряжения, хладнокровно ответил Саймс и, сославшись на головную боль, пошел в номер. Поднимаясь по лестнице, ощутил, что Неджет сверлит его спину с непроходящим удивлением.
Он разделся и лег. Пророчество Джеральда Макдауэла исполнялось. Неджет подозревает, что он не тот, за кого себя выдает, и вряд ли на этом остановится. Потом его возьмут. Что он потеряет? Жизнь, свободу - ценности, которые на своем веку достаточно использовал и которыми уже мало дорожит. Пусть отнимут их!
Подумав так, Саймс решил идти вперед, пока не остановят.
Он поднялся и открыл настежь окно. Город льнул к нему таинственными, тихими звуками ночи, теплым ветерком с родных просторов. «Разве они могут не дать надышаться родиной, исполнить то, зачем приехал, пока я не в их руках? Нет!» - одержимо заключил Саймс.
В номер, где их поселили вдвоем, вернулся Шерванидзе, вешая в шкаф костюм, спросил:
- Ну, как твоя голова, Карл?
- Спасибо, Мелетон, чуть лучше!
- Удивительный человек этот Неджет, - продолжил, укрываясь одеялом грузин. - Восемьдесят лет - память же отменная, клад. А как естественно, по-детски верит в то, что рассказывает. Кстати, Карл, завтра до рассвета он обещал провести меня с переводчиком к погребению Саусоруко, уверяет, будто нарт даже голос подаст. Может, пойдем вместе?
- Я бы с удовольствием,- откликнулся Саймс, - но как в таком случае другие члены экспедиции? Оставлять их неудобно.
- Я согласовал, они догонят. Потом все поедем в Аджепсукай.
- В Аджепсукай? - подавив волнение, переспросил Саймс.
- Да! Неджет из него родом. Обещает массу впечатлений.
Шерванидзе уснул, а Джордж долго ворочался в постели, размышляя о том, как быть завтра. Потом сон опутал его своими сетями, завладев телом, но не мозгом и душой. Они, в полудреме, как два художника, рисовали картины из прошлого и пережитого накануне - одухотворенные и красочные, одну ярче и притягательнее другой. Подростком он мчался по лугу, и дождь большими, теплыми, мягкими каплями сыпал в лицо, купая в неге. Он жадно пил колодезную воду в жаркий день, с горячечным нетерпением ожидая утоления жажды. Он катался по травам, стараясь объять душой небесные своды и земную твердь, быть их властителем и рабом, делить участь с живым и неживым под ними и на ней.
- Карл, - разбудил его Шерванидзе. - Если не передумал, нам пора идти.
Они быстро собрались и прошли вниз, где их уже ждали Неджет и коренастый переводчик Рубен Шнайдер. К удивлению Саймса, Неджет встретил его очень спокойно, без вчерашней пытливости. «Выжидает», - решил он и остался доволен тем, что старик вступил с ним в молчаливый поединок. Борьба устраивала Саймса, во-первых, потому, что он по опыту мог безукоризненно сыграть шведского мифолога, во-вторых, Неджет, сомневаясь, наверняка не станет торопиться сообщить о нем куда следует, будет копать сам. Конечно же, Саймс с легкостью будет путать его карты в этой борьбе и может даже одержать победу.
За несколько минут до рассвета они вышли на берег озера Брошенных кольчуг. По преданию, в далекие времена адыгейская конница наголо разбила в жестоком бою войска монгольского хана. Враг бежал с поля брани, а всадники, знаменуя победу, уверенные, что монголы теперь не скоро оправятся, сняли и бросили в это озеро свои разбитые кольчуги.
Историю названия озера знал каждый аджепсукаец. Поведав ее, Неджет метнул любопытный взгляд на Саймса, явно желая застать того врасплох, выявить, знал ли он о рассказанном. Изображая несведущего и внимательного слушателя, Джордж усмехнулся в душе: «Эх, Неджет, разве можно поймать на этом старого разведчика, если бы ты знал, какую школу я прошел, то начисто отказался бы тягаться со мной».
Он решил совсем запутать старика в его исканиях. «Я не имею представления не только об этой истории, но и о том, что ты собираешься рассказать, как погиб Саусоруко», - слукавил про себя Саймс и обратился к нему:
- Собственно говоря, чего мы ждем?
Шнайдер перевел его вопрос сказителю. Тот втянул дым из трубки, начал: «Сам я никогда не видел Саусоруко, но люди сказывали, что был он необычной силы и имел на теле только два уязвимых места, - колени , за которые держал щипцами, закаляя его на огне младенцем, кузнец Тлепш. Однажды злые нарты, решившие погубить богатыря, узнали эту тайну. Во время мужских игр они пустили с высокого холма, у которого стоял Саусоруко, джан-шерх - меч-колесо. « Эй, герой, если ты на самом деле такой, как судит молва,- крикнули недруги, - то ударь джан-шерх ступней». Он ударил и загнал колесо обратно на вершину. «А теперь ударь его грудью!» - не унимались нарты. И опять зловещая игрушка покатилась с холма к богатырю и вновь взлетела обратно. « Коленями ударь», - кричали, беснуясь, недруги. «Потаскушками рожденные, - разгневался Саусоруко, - вы узнали мою тайну! Но я все же выполню вашу просьбу, ибо нет ничего такого, что я не смог бы сделать». Поплатился богатырь за непомерную гордыню, джан-шерх отрезал ему ноги. Враги заживо похоронили Саусоруко у этого озера. Весной, когда расцветает природа, богатырь тоскует, стонет в земле перед зарождением дня».
Родной язык ласкал слух Саймса, трогал сердце потаенным смыслом и сочностью. Он с упоением прослушал Неджета, хотя рассказанное им знал давно.
На востоке показался край солнца.
- Уу-х! Ууу-х! - пронеслось над озером и холмами в предрассветной мгле.
Это был глубокий выдох земных недр, не уступавший по силе львиному рыку в саванне, похожий на громкий человеческий стон.
Все молчали, а Саймсу, как когда-то в детстве, чудился сквозь стенания голос нартского богатыря, стелившийся с лучами солнца по просторам: «Ах, коль мог я по весне вернуться на землю, расправился бы со злом, устроил бы на ней век царствия добра».
- Удивительно! - нарушил молчание Шерванидзе.
После непродолжительной паузы Шнайдер заключил:
- Ничего в этом удивительного нет. Просто озеро заболочено, газы выходят. Одно любопытно, почему только весной и на рассвете.
- Я совсем не о том, - произнес кавказовед, - а о таланте народа, подметившем явление, вдохнувшем его в эпос. Попробуй теперь не поверь в сказку.
- А по мне, что есть сказки, что нет их - без разницы. Надоела здешняя нищета,- недовольно сказал переводчик. - Летом эмигрирую в Америку. Два брата уже там, пишут: не жизнь, а рай.
- Не верь им, не может быть жизнь раем без родины! - горячо вмешался в разговор Саймс и, осекшись, смолк.
- Переведи, что он сказал, - тихо попросил Шнайдера Неджет, подозревая в тоне Джорджа подтверждение своим догадкам.
- Это мне. В Америку уезжать отговаривал, - ответил тот.
Старик многозначительно кивнул.
Аджепсукай встретил экспедицию кавказоведов разудалой свадьбой. Джигитовка, то искрометные, то грациозные танцы под переливы гармони в большом кругу, колкости и остроты, отпускаемые балагуром-распорядителем девушкам, - все это было для Саймса зрелищем, которым он грезил годы, быть участником которого мечтал. В круг стали зазывать гостей, и каждый танцевал, как мог. Позвали и его. И он понял, как трудно играть неумелого танцора, когда под ногами родная земля, а мир заполнила до боли знакомая музыка, что в крови.
- Э, Ларсен, да ты обнаруживаешь завидную способность к кавказским танцам! - похвалил его Шерванидзе, когда он вышел из круга. «Неужто чем-то выдал себя?» - обеспокоенно подумал Саймс и, поправив очки, под которыми спрятал глаза, прежде чем въехать в аул, стал осторожно искать человека, чье выражение лица обязательно ответило бы на этот вопрос. Неджета среди публики не было.
- А где наш сказитель? - поинтересовался он как бы невзначай.
- Давление поднялось. Домой повезли, - ответил Мелетон и добавил. - Жаль, замечательный рассказчик.
Предки не оставили аджепсукайцам ни каменных крепостей, ни храмов, но они никогда не считали себя обделенным потомством, ибо наряду с другими достопримечательностями имели в ауле яму, да-да, большую круглую яму, которая отличалась от обычных тем, что даже в самую дождливую пору ни на йоту не заполнялась водой. Была она примечательна и другим. Раньше, в годы юности Саймса, аджепсукайцы до хрипоты в горле, а если нужно и с кулаками готовы были доказать каждому, что яму эту, танцуя с воловьей упряжкой на плечах во время нартской пирушки, вытоптал великан Худимиж, который мог состязаться в кузнечном деле с самим Тлепшем.
После свадьбы гостей провели к этой достопримечательности, и гид скучно, без былого пристрастия аджепсукайцев рассказал о ней. Не обнаружила пристрастия и публика. «Конечно, яма Худимижа не Тадж-Махал и не Голубая мечеть, яма есть яма, - подумал Саймс, - но все же жаль, что с ее забвением могут умереть навеянные вокруг предания, оскудеет без их красоты мир».
Сославшись на желание посмотреть старую адыгейскую саклю, он оставил ученых и, пройдя два переулка, вступил во двор, в котором родился. Отчий дом, покосившийся под бременем лет, касался замшелыми стенами и съехавшей крышей зарослей бурьяна. Сарай перед огородом вопил разверзшейся стеной, над которой, как жидкий чуб, свисал клок прогнившего камыша. За ним возвышалась гряда акаций. К изумлению Саймса, около сотни ворон, высиживающих на них потомство, едва он открыл калитку, как от пальбы, с тревожным криком взмыли в воздух. Происшедшее потом превзошло все его ожидания. Птицы смерчем закружили над ним и вокруг. Большой черный ворон, сложив крылья, бросился на голову. За ним последовали и другие. Пораженный агрессивностью птиц, Саймс закрыл лицо руками, метнулся в дом. В нем было темно и сыро, пахло плесенью. Он перевёл дыхание.
- Я знал, что ты обязательно придешь. С возвращением, Апшемафов! - обожгли спину и затылок чьи-то слова.
Саймс вздрогнул и повернулся. В темном углу на старой скамье сидел Неджет. Они встретились в полумраке глазами, и Джордж, молча признав поражение, попятился к двери. Он быстро пошел по улице, как тогда, после убийства Хатуковых, торопясь покинуть Аджепсукай, стараясь уйти от себя - человека, который убил, не сохранил имени, пришел вором в отчий дом, наказанного родиной гневом воронья, его же любовью к ней.
Неджет нашел Саймса за аулом. Он сидел на кряже, брошенном в поле, свесив голову на грудь и тяжело дыша.
- Что ж ты сбежал? - поинтересовался Неджет.
- От себя не сбежать, - ответил Саймс.
- Возмездия боишься?
- Раньше боялся, теперь - нет.
Старик присел рядом.
- Почему вороны напали на меня? - глухо спросил его Саймс.
- Вороны-то? - неторопливо ответил Неджет. - Это старая история. После смерти Сталина твой отец вернулся в аул. Жадный до работы и порядка был человек. И вот в такую же весеннюю пору срубил в огороде несколько акаций, гнезда вороньи разорил. Потом ему всегда по весне не было покоя от них.
- Но при чем здесь я?
- Для ворон эти годы, что дни, обиду хорошо помнят. За отца тебя приняли, очень похож стал.
- Все равно, как-то странно,- ощутив спазм в горле, провел по нему рукой Саймс.
Скатившись с гор, прокравшись меж лесов, перелесков, подул свежий ветер. Он убрал с его лица мертвенную бледность, чуть ободрил.
- Живут ли в Аджепсукае Хатуковы? - задумчиво, издалека того мира, куда ушел по их вине, спросил Саймс.
- Живут, но не те, которых ты помнишь. Их дети,- уточнил Неджет.- Из пяти братьев в живых не осталось никого. Трех, сказывают, ты порешил, двух других-наши, когда немцев с гор обратно погнали.
- Их-то за что?
- Они топтали вождя.
- Как это?- не понял Саймс.
- После отступления наших, стараясь выслужиться перед фашистами, Хатуковы стянули с постамента у сельсовета бюст Ленина и всю оккупацию использовали, как ступеньку в свой дом. Когда же наши вернулись, они потащили памятник на место. Нурбий, тот, что младше Каплана, пытался уверить на допросе следователя, что они топтали вождя не по злому умыслу, а для отвода глаз, чтобы сохранить его. Ему не поверили и расстреляли вместе с братом.
- Вот оно как вышло! - воскликнул Саймс и, в очередной раз желая доказать, что стал жертвой обстоятельств, отрешенно произнес:
- Все равно я не хотел убивать их.
- Поди разбери вас через столько лет! - отмахнулся Неджет.
- Разве ты не веришь мне?
- Не надо об этом. Для тебя достаточно, что я буду молчать.
- Почему?
- Не имеет смысла.
Неджет повернулся и пошел. Окликнув его, Саймс расстегнул пиджак, снял спрятанный под ним пояс Саусоруко, попросил:
- Передай его старшей женщине в нашем роду.
- А вот этого я сделать не могу, - развел руками уходящий, - не живут более в Аджепсукае Апшемафовы.
- Как? Ведь не одна семья была, - вздрогнул Джордж.
- Кто в войну погиб, кто от голода. Жила до недавних пор одна старушка, да и ту в прошлом году схоронили, - ответил Неджет и ушел.
Саймс растерянно опустился на кряж и едва удержался на нем. Дыхание сперло, голова пошла кругом. Ветер оторвал с боярышника невдалеке спутавшийся с ним куст перекати-поля, и он покатился к нему, вырастая в воспаленном воображении до невероятных размеров. Саймс шарахнулся. Потом куст уменьшился с той же стремительностью, с которой рос, зацепился за ногу. Подозревая с ужасом, что в перекати-поле необратимо стекает его душа, он стал лихорадочно отбиваться от него... Впрочем, все эти движения Саймс делал только мысленно, ибо едва опустился на кряж, похолодели ноги, а сам он стал сумрачен и неподвижен, как буддийский идол в степи, на перекрестке ветров...
Намиловавшись с той, кого обожал, - родиной, он умер легко, без особых мук. Аджепсукайцы и ученые стали искать его, вышли за аул, обступили тело.
- Карл! Ларсен! Что с тобой? - трепал за плечо Саймса Шерванидзе.
- Не Ларсен это и не Карл, - к удивлению всех остановил его Неджет, - а Рашид Апшемафов, наш земляк.
Потом он повернулся к мужчине в сером пиджаке, сказал:
- Открывай ворота, Махил, горе пришло в ваш дом, Рашид - твой двоюродный дядя по матери.
1 Саусоруко - один из главных героев адыгского героического эпоса «Нарты».