Рассказ
Наша жизнь – это то, что мы думаем о ней.
Марк Аврелий
Сергей проснулся в холодном поту. «Слава богу, это был просто ночной кошмар. Но что со мной? Почему на мне этот намордник?» Из глубин сознания прозвучал ответ: «Твоё время кончилось». — «Очнулся!» — обрадовался здоровенный парень в медицинском халате и поправил кислородную маску на лице больного. «Где я?» — прошептал Сергей. Едва ли найдётся на земле человек, доживший до 73, который бы ни разу не задавал себе этот сакраментальный вопрос. По движению губ парень в халате понял его: «Мы едем в больницу. Вот она нас вызвала».
Сергей повернул голову и увидел на переднем сидении рядом с водителем её — родную Зою… и вспомнил, как закашлялся, как перехватило дыхание, а дальше он ничего не помнил.
В больнице, в приёмном покое, его осмотрели, обкололи, сделали массу анализов. А через три часа комната опустела, и вошла Зоя. Она подбежала к нему с милой доброй улыбкой.
— Ничего страшного, Серёженька. Мы ещё поживём. У тебя был приступ отёка лёгких. Сердце твоё подкачало, но мы его подлечим.
Ему было легко смотреть на неё, любоваться ею, но говорить он не мог. Подошёл озабоченный медбрат и впрыснул какое-то успокаивающее средство. Сергею стало хорошо, даже приятно, и он задремал. «Он спит, — услышал Сергей голос медбрата. — А вы поезжайте домой, отдохните, а после обеда приходите. Мы перевезём вашего мужа в терапевтическое отделение. Там вы найдёте его. Держитесь».
Первый раз Сергей внимательно посмотрел в зеркало в день своего пятнадцатилетия. Почему-то он хорошо запомнил этот момент. Он пришёл из школы домой, как всегда, около трёх дня и, как всегда, был в квартире один. Мать приходила не раньше семи вечера. В комнате (она же была и кухней) было не слишком светло — дело было в конце октября. Он взял материно зеркало размером с книжку, отодвинул деревянную ножку и поставил чудесный инструмент на середину стола, накрытого потёртой клетчатой клеёнкой. В зеркале отразилось юное, почти детское лицо. Он с интересом, будто впервые в жизни, всмотрелся в своё отражение и нашёл, что его нос не мал и не велик, губы пухловаты, но не безобразны, подбородок можно назвать даже волевым. Но глаза не понравились — небольшие и сероголубые, почти серые. Всё это было не так уж плохо, но красавцем он не был. Вспомнил слова матери: «Серёжа, ведь тебя даже хорошеньким не назовёшь. Твоё счастье, что ты не девочка». Вдруг он подумал: «И в это лицо я обречён всматриваться всю свою жизнь, — и вздрогнул: — Скоро я начну находить в нём изменения». Но взглянув на своё отражение на следующий день, никаких перемен не обнаружил. Не обнаружил он их и через неделю, и через месяц.
Интерес Сергея к зеркалу случился потому, что за неделю до того в его классе, в его девятом А, появилась новенькая — Лена Проскурякова. Нельзя сказать, что она была красавицей — невысокая, бледная, корзиночка из не слишком густых косичек, среднего размера серые глаза, русский небольшой носик с прогнутой спинкой, тонкие плотно сжатые губы, довольно крупная тугая грудь. Держалась она скромно, сдержанно, но в ней чувствовалась сила, характер. Оказалось, она дочка второго секретаря городского парткома. Большая шишка по тем временам. Её посадили на первую парту в среднем ряду, сразу перед учительским столом. А на второй парте, того же ряда сидел он со своим ближайшим другом Сашкой. Сашка — прямо за нею, Сергей — наискосок. Вскоре выяснилось, что Леночка прекрасно успевает, особенно по математике, это обстоятельство ещё выше подняло стоимость её акций.
Она появилась совершенно внезапно. Просто в одно заурядное осеннее утро Сергей пришёл в класс и увидел за первой партой незнакомую девочку в красном вязаном жакетике поверх школьной формы. Около неё вился, паясничал и балагурил его хороший приятель Игорёк. Вечером того же дня Сергей неоднократно вспоминал её. На следующий день в школе он уже подсматривал за новенькой и снова думал о ней весь вечер. «Неужели это любовь? — спрашивал он себя. — Неужели я способен любить?» Следует заметить, что Сергей никогда не был уверен в своей полноценности. В младенчестве (во время войны) перенёс тяжёлую форму дизентерии. Дошло до того, что бабушка уже собиралась его обмывать. Говорить научился крайне поздно (в три с небольшим), и все школьные годы сильно отставал от сверстников в физическом развитии. Слава богу, с умственным всё было в порядке.
Примерно через неделю после появления новенькой Сергей признался своему ближайшему другу, что она ему нравится. А дальше начался эффект домино: Сашка тоже стал анализировать своё отношение к Леночке и вскоре сам влюбился в неё. Забавно, что присмотревшись к одноклассникам, друзья обнаружили ещё не менее троих мальчиков, тянущихся к ней, и первым среди них был, конечно, Игорёк.
После школы, вернее, после обеда, который следовало разогреть, а то и сварить, в пустую квартиру Сергея приходил Сашка, и начинался их упоительный разговор. Каждый делился наблюдениями текущего дня: с кем она разговаривала, на кого больше смотрела, как ведут себя конкуренты. Более других их волновал Игорёк.
Игорьку повезло: во-первых, у него был отец, и, во-вторых, его отец был большим человеком — главным редактором местной газеты. Это был крупноголовый интеллектуал, высокообразованный и прекрасно воспитанный. Играл на фортепьяно, знал на память «Евгения Онегина» и сам что-то пописывал. Правда, характер его был тяжеловат. Своего сына держал в ежовых рукавицах, требуя от него высоких оценок. Конечно, Игорьку часто приходилось нелегко под гнётом такого умного и властного человека. У Сергея и Сашки отцов вообще не было — не вернулись с войны — и жить им, в определённом смысле, было легче, но система, царившая в семье главного редактора, была эффективнее. Игорёк был абсолютным отличником первые восемь классов, но в девятом у него стали возникать проблемы с точными дисциплинами. Конечно, он не опускался до троек, но четвёрки всё чаще появлялись в его дневнике. Не особенно блистал он и в немецком, зато русский язык и литература были его безоговорочной вотчиной. Все диктанты он писал только на пять, и даже почерк его был на загляденье — ровный, чистый — все буквы, как солдатики в строю, и с правильным нажимом, и с правильным наклоном. Игорёк был весёлым, общительным мальчиком. Знал массу анекдотов, читал всё, что положено читать, и даже был членом драмкружка. Но главное его преимущество заключалось в месте проживания. Его семья обитала в самом центре города, в просторной квартире на третьем этаже трёхэтажного недавно восстановленного дома, а Леночка жила в соседнем таком же добротном доме, и окно комнаты Игорька смотрело в упор на окно Леночки. Так что Игорёк видел, чем она занималась после школы, и Лена могла видеть его. Они вместе шли в школу и вместе возвращались домой. Они могли встречаться после уроков, могли вместе решать задачи по математике… да они могли делать всё что угодно — даже обсуждать поведение Сергея и Сашки. Вот так Сергей и влюбился впервые в жизни — то ли из-за самокопания, то ли из-за привлекательности новенькой, а, вернее, оттого что просто пришло его время любить.
Открыто бороться со своими конкурентами Сергей не стал. Все они, особенно Сашка, были красивее и мужественнее. «Что же мне делать?» — спрашивал он себя, в очередной раз глядя в материно зеркало? И тогда впервые в жизни он почувствовал в себе ещё нечёткие признаки зарождения в глубине его души нового захватывающего явления — зарождения личности. Время подражательной жизни кончалось, с этого момента, примерно с ноября 1954-го, он стал превращаться в человека, делающего сам свою жизнь. В тот же день, Сергей поставил перед собой цель — стать в четвёртой четверти круглым отличником. Как ни странно, эта амбициозная, плохо продуманная цель оказалась ему по плечу.
Во-первых, он заставил себя найти интерес в каждом школьном предмете — от математики до немецкого, чем превратил учёбу в получение удовольствия от новизны. А во-вторых, — приступил к планомерному чтению художественной литературы, которую рассматривал как учебник по психологии человека. Прочёл русскую литературу от Кантемира и Ломоносова до Горького и Маяковского, но позднесоветскую читать не стал. Потом перешёл к зарубежной — к Шекспиру, Гёте, Диккенсу, Стендалю, Гюго, Бальзаку. И только на летних каникулах добрался до Гомера. Вот автор, который его воистину потряс. Дня три после прочтения Илиады звучал в его голове архаичный язык Гнедичева перевода, и он должен был подавлять в себе непроизвольное желание говорить гекзаметром.
Новая жизнь довольно скоро стала приносить плоды. Уже к концу третьей четверти его цель была достигнута. С гегемонией Игорька было покончено.
Вдруг он вспомнил себя осенью 1955-го. Ему только-только исполнилось шестнадцать. Он выходит во двор. Его руки в брюках, какой-то жалкий свитерок облегает тело. Он идёт по тропинке, засыпанной багряными кленовыми листьями, и впервые ощущает себя умным оригинально мыслящим человеком. И странные слова вертятся в его голове: «Я обладаю аналитическим мышлением». Откуда взялись эти слова, непонятно, но с тех пор понемногу он стал убеждаться, что действительно обладает этим даром. Именно тогда, не смея никому в том признаться, Сергей захотел стать учёным, чтобы думать, анализировать и делать открытия.
В десятом классе он строил микроскопы и телескопы, и тогда же пробудилось в нём страстное желание проникнуть в сознание окружающих людей: понять их и попытаться манипулировать ими. Первым подвернувшимся объектом оказался его одноклассник — Володя Беляков. Это был добрый, искренний, плохо обеспеченный и объективно несчастный мальчик. Он жил в интернате, ибо его дом был в далёком посёлке на берегу Финского залива. Выглядел Беляков этаким приблатнённым, разудалым рабочим пареньком. Называл он себя не Володя, а Ллободя, растягивая начальную букву «л», это казалось ему более лихим. Учился слабо. Особые неприятности доставлял ему немецкий, точнее, учительница немецкого, которая всем видом своим выражала брезгливое отношение к плохо одетому и не умеющему себя вести юноше. Сергей не знал, откуда и почему пришла к нему вера в равенство людей вне зависимости от их классовой и национальной принадлежности, но он негодовал, ставя себя на место жалкого и несчастного Ллободи. И вот он решил повысить статус Белякова и тем заставить класс и учителей уважать его.
Сергей просто предложил Ллободе делать уроки вместе. Тот с радостью согласился. Главное внимание было уделено немецкому. Сначала Сергей тщательно разбирал все слова и грамматику заданного текста, а после заставлял Белякова читать его вслух столько раз, пока скорость и качество не достигали уровня, приемлемого для Сергея. Бедному Ллободе приходилось потеть, но Сергей ни разу не слышал от него ни слова неудовольствия или негодования. Результаты не заставили себя ждать. Барыня-немка, скрепя сердцем, начала ставить ему тройки, хотя все видели, что она несправедлива. В конце концов немка сдалась и стала ставить четвёрки, а иногда даже пятёрки. Это была победа Сергея. Но и Беляков не остался в долгу, широко распахнув перед Сергеем свою душу.
Оказалось, Ллободя писал стихи. Однажды он написал стих прямо в присутствии Сергея. Качество его было не ахти, но с какой энергией, с каким вдохновением он писал. Поглядев на всё это, Сергей понял, что Беляков и на самом деле поэт, но поэт необразованный, не вкусивший плодов европейской культуры. Наконец, Ллободя настолько разоткровенничался, что признался в том, что влюблён в ту же Леночку Проскурякову (Он, конечно, называл её Лленочкой). И что более всего поразило Сергея, «бедный и несчастный» Беляков оказывается, подкидывал ей свои творения, и она должна была ломать голову над тем, кто их писал. Сергей попросил прочесть ему хоть одно такое послание, и тот, особо не ломаясь, продекламировал:
Твою юбку и красный жакет
Узнаю я за сотню шагов,
Только ты не увидишь в ответ
Моих грязных матросских штанов.
Как-то через год после окончания школы, Беляков зашёл к Сергею и рассказал, что успешно поступил в какое-то учебное заведение, выпускающее товароведов, и более всего потряс экзаменаторов своим немецким. Он уверял, что поступил благодаря Сергею. Вот это было замечательно. Эксперимент с Ллободей показал, что человеческая личность, даже изуродованная полу-уголовным бытом, может быть развита. Сергей подумал, что, попади Беляков в другую семью, из него мог бы получиться поэт не хуже Есенина, но … в реальности получился заурядный и неприметный товаровед. Примерно через десять лет Володя Беляков трагически погиб. Изба, где он спал, загорелась, и он, безусловно, пьяный, не нашёл ничего лучшего как забраться под кровать. Узнав эту историю, Сергей был страшно опечален. «Какой нелепый конец! — снова и снова повторял он и задумался: — Почему же так важен для нас конец жизни». Тогда он уже прочёл «Историю» Геродота, где мудрейший грек считал, что главное в жизни — её конец. Сергей вдруг подумал, что концовка жизни важна нам так же, как концовка в любом творческом процессе. Даже в коротком рассказе концовка важнее начала, как тут не вспомнить поговорку: «Конец — делу венец». Наверное, и жизнь свою мы рассматриваем как творческий процесс, цель и смысл которого хотим раскрыть незадолго до смерти».
«Ну и чем же кончилась та история с Леночкой», — спросил себя Сергей, и удивился, как мало он знает о женщине, сыгравшей столь важную роль в развитии его личности. Вспомнил, что боялся проиграть в соперничестве за Леночку, и чтобы не испытывать горечи неминуемого поражения, напряг волю и вытравил из своей души несвоевременное чувство. Формальным победителем вышел красавец и умница Сашка. Но когда победитель после выпускного бала признался Леночке в любви, то вместо ожидаемого «Я тоже тебя люблю» услышал невразумительное: «Я ещё не разобралась в своих чувствах».
«Да, — усмехнулся Сергей, — а я тогда струсил и вообще в конце десятого класса много трусил. Мне казалось, мои знания малы, что мой городок — глухая провинция, и на уровень Ленинграда я не тяну. По-видимому, так во мне срабатывали мамашины гены с её тягомотиной: «Запомни, Серёжа, мы только винтики. Как говорится, «суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». В итоге, катастрофическая ошибка с выбором института. Имея золотую медаль, я поступил в медвуз, а ведь мечтал об университете».
В медвузе он сразу проявил свою высокую обучаемость. Легко справился и с костями, и связками, а после сдачи зачёта по мышцам впервые услышал лестные слова в свой адрес. Преподавательница анатомии назвала Сергея самым способным в группе, и добавила, что он мог бы стать учёным. Удивительно, что параллельно с этим преподавательница немецкого языка сказала о нём то же самое. Так закончился его первый курс. Дальше было лето на казахстанской целине, потом болезнь и удивительный сон, который он увидел на больничной койке. Ему приснилось, что он — здоровый, сильный и какой-то невесомый — шагает-летит по ярко освещённому длиннейшему университетскому коридору, а идущие навстречу улыбающиеся девушки дружелюбно его приветствуют, и на душе его праздник. Посреди коридора он сворачивает направо и входит в большую очень светлую аудиторию. И вот он уже стоит у огромной доски и пишет мелом какие-то формулы. К нему обращены восторженные лица слушателей. Похоже, он что-то открыл, он счастлив.
Естественно, ни в какие вещие сны он не верил, но понял, чего хочет его душа. Он ушёл из медвуза и поступил в университет.
Огромный внешний мир манил его. И где-то в том мире его ждала она — его Зоя. Но увидел он её лишь через долгие четыре года.
Он вспомнил, как впервые увидел Зою. Сергей приехал в Институт генетики Новосибирского научного центра для прохождения дипломной практики и ждал встречи с завлабом. Итак, он сидел и ждал, поглядывая на новых для него людей, выполнявших свою работу. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вошла девушка со штативом пробирок в руках. Он увидел её и испытал такое сильное переживание, которое никогда до этого и никогда после во всей жизни своей не испытывал. Она излучала красоту, энергию и радость. Целых два месяца он старался ей понравиться. Можно сказать, из кожи лез, и наконец ему это удалось. Она влюбилась в него, влюбилась навсегда. Да, она была красавицей-смуглянкой, черноокой и чернобровой, с шикарным классическим носом, с мягкими волнистыми волосами, с пухлыми яркими губами и щеками цвета созревшего персика. И тело её было под стать лицу. Тонкое и гибкое. Небольшая грудь, точёные руки, умопомрачительные лодыжки и ступни. Когда она обувалась, ему неизменно вспоминалась Золушка, примеряющая свою уникальную туфельку.
Приступив к научной работе, он вступил в новый этап своей жизни. Масса времени ушло на погружение в проблему и создание адекватных методов. Серьёзный успех пришёл только через семь лет. Далее с изумительной скоростью пошел процесс восхождения ко всё более крупным свершениям. И уже к своим пятидесяти он решил все задачи, которые поставил перед собою в тридцать. И всегда рядом с ним — и ночью и днём, и дома, и на работе — была она — его прекрасная и энергичная, великодушная и упорная, нежная и ничего не боящаяся Зоя. Удивительное дело: она старела, на её лице появлялись морщинки, но сквозь покров, наброшенный старостью, он продолжал видеть её молодой. И без конца повторял: «Боже, какая же ты красивая!»
— Вот и пришёл заключительный отрезок моей жизни, — вздохнул Сергей. — Вроде бы пришло время подумать о вечном. Сначала человек хочет иметь то, что имеют все. Потом — что имеют немногие. Стать академиком, чемпионом, парламентарием, директором, председателем, президентом, заслуженным деятелем искусств. ... Но всё это не то. Меня не оставляет неразумная мысль, что что-то должно стать итогом моей долгой и сумбурной жизни. Смешно. Что ещё нужно сделать 73-летнему старику? Сколько ему осталось? — Год, два или даже три? А если моё время уже кончилось? Что тогда? — Сергей задумался: — Тогда надо подвести итог. Пожалуй, главное, что я сделал в этом мире — я учил слабых, неуверенных в себе людей не раскисать, не прогибаться под начальством, не поддаваться развращающему давлению быта, бороться с философией премудрого пескаря — «плетью обуха не перешибёшь» — и постоянно совершенствовать свою душу. И люди тянулись ко мне, многие брали с меня пример.
Стоит лишь немного подумать, и нам откроется, что так называемая жизнь — это течение во времени нашего внутреннего, виртуального, мира. Внешний, реальный, мир живёт по законам природы. Глядя на него, мы видим лишь то, что пред нами сейчас, в данный момент. Но в нашем внутреннем мире в любой момент настоящее сосуществует с прошлым и даже с будущим в нескольких вариантах. Если для каждой вещи реального мира приходит момент её исчезновения, то во внутреннем мире, в принципе, ничто не исчезает. Внутренний мир богаче мира внешнего, ибо к объектам, взятым из внешнего мира, мы добавляем бездну сущностей, создаваемых нашим воображением. Любой ребёнок без труда творит кентавров и химер, не существующих и не могущих существовать во внешнем мире. Внутренний мир первобытного дикаря едва ли уступал нашему, ибо был населён бесчисленными духами, богами и вечно живыми предками.
Наша смерть — это просто исчезновение выстроенного нами виртуального мира.
Мы отличаемся друг от друга не богатством внутреннего мира, а тем, к чему мы в нём движемся, и какую роль мы в нём играем. За время своего существования на Земле каждый человек постоянно строит и перестраивает воображаемое здание своей жизни. И более всего каждого из нас волнует концовка этого строительства, ибо именно в ней проступит смысл всей жизни. Мы часто говорим: вот пойму что-то, вот увижу что-то, вот добьюсь чего-то… тогда и помирать можно. Иными словами, каждый из нас хочет завершить свою жизнь на высокой ноте. Выходит, наша жизнь — это неукротимое стремление нашей души ввысь.
— Он всё ещё спит? — услышал Сергей голос Зои.
— Да, слава богу, его сердце работает, — сказал медбрат.
Она с тревогой спросила:
— Но ведь самое страшное уже позади?
— Молитесь, чтобы приступ не повторился. Идёмте в другую палату, я покажу вам пустую койку. Попробуйте немного поспать.
Они ушли, и Сергей тоже попробовал заснуть. Проснулся от приступа кашля и булькающих хрипов доносящихся из глубин его лёгких. «Новый приступ, — понял он, — это конец». И эта мысль не испугала его. В этот миг он уже не думал о себе. Последнее, что сотворило его сознание, было: «Бедная Зоя! Кто теперь скажет тебе, что ты — красавица, что ты — лучшая на свете».