Побеги древа Византийского - роман
Глубинный разлом. Книга первая
Часть первая. Перед грозой.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. НА ПОРОГЕ ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ
Там, за дальней далью,
В алых парусах,
Отцвело с печалью
время на часах.
Там, за поворотом –
Снова поворот,
Знать бы изначально,
Что меня там ждёт...
Инна Костяковская
Попасть на свидание с сестрой Михаилу довелось не скоро. Кроме верховой езды, которой в расписании занятий будущим кавалерийским офицерам уделялось в последнем году обучения значительное время, имелся плотный график придворных церемоний. За последние два года Михаил значительно вырос, раздался в плечах и производил впечатление на окружающих. Что в сочетании с блестящей успеваемостью, успехами в военных науках, языках и выездке предопределило его назначение к Государю. Теперь ему приходилось принимать участие во многих службах. Только лишь после праздничного выхода на Новый год и в Богоявление Господне, а потом и большого бала в Высочайшем присутствии, появилась возможность посетить Смольный в субботу, когда девушкам разрешалось видеться с родными.
Михаил вошёл в большую залу и не сразу разглядел среди стоящих кучкой девушек Катю. Она очень изменилась за последний год, подросла, формы округлились, на юном нежном лице играл румянец. «Как хороша сестрёнка», отметил про себя Михаил, когда Катенька бросилась к нему.
– Мишель, — Катя крепко обняла брата и начала рассматривать ладно сидящий на его фигуре парадный мундир с двумя нашивками на погонах, галуны на карманах, шпагу, — ух, какой ты стал!
– Ну, а ты, Катюша, просто красавица! — не остался в долгу Михаил, — пойдём, присядем где-нибудь.
– Я хочу познакомить тебя со своей подругой, — Катя взяла Михаила под локоть и повела в сторонку. Только сейчас он заметил симпатичную девушку, стоящую в углу и напряжённо смотревшую на брата и сестру.
– Знакомьтесь, — Катя повела рукою в сторону девушки.
Михаил отметил про себя, что девушка очень смутилась. Она сделал книксен и едва слышно прошептала:
– Даша.
Михаил щёлкнул каблуками и, склонив по-военному голову, назвал своё имя.
– Ну, как ты, Мишель? — тормошила брата Катя, — Что дома? Как родители?
– Хорошо, — машинально отвечал Михаил, не сводя глаз с Даши. Тонкие черты бледного лица с маленькими подростковыми прыщиками. Зелёный омут глаз, чаще опущенных долу, прикрываемых длинными ресницами. Распущенные в нарушение правил тяжёлые тёмные волосы, спадающие сверкающими в свете ламп волнами. Точёная фигурка, угадываемая под белым форменным платьем, с синим передником и пелеринкой. Разве можно было смотреть куда-либо ещё.
– Катюша, я вам, наверное, мешаю? — Неожиданно спросила Даша, — тогда я пойду.
Михаил, слегка оторопевший от нежного тонкого мелодичного голоска девушки, сейчас же, опередив Катю, ответил:
– Что вы, что вы? Вы нам не мешаете нисколько, — и, помолчав, добавил,— даже наоборот.
Катя едва улыбнулась краешками губ:
– Может быть, лучше мне уйти, Мишель?
Наступила неловкая заминка, которая прервалась вошедшей в залу классной дамой. Она строгим, даже как будто ненавидящим взглядом оглядела присутствующих и металлическим голосом произнесла:
– Всех, к кому не приехали родственники, прошу покинуть помещение.
Даша сразу же заторопилась, видимо, не ожидая ничего хорошего от строгой дамы. И тут, острый взгляд остановился на девушке.
– Это что ещё такое? Почему волосы распущены? Вы думаете, Новосельская, что в старшем классе можно вести себя свободно и не подчиняться порядкам? — Даша молчала, опустив голову. — Слышишь, негодница. Сколько раз уже можно делать вам замечания, дубина, давно наказаний не получала? Марш в дортуар!
В зале воцарилась тишина. Все воспитанницы прекрасно знали, что возражать и, тем более, оправдываться нельзя, это может грозить строгим наказанием, что прекрасно вписывалось в казарменные порядки Смольного. И хотя в старшем выпускном классе контроль классных дам за воспитанницами был ослаблен, но порядки нарушать никому не дозволялось. Дородная дама грозно надвинулась на худенькую, невысокого роста девушку.
– Кто это? — шепотом спросил Михаил у Кати.
– Классная дама Марья Александровна, «немка», — так же тихо ответила Катя, — злая, ужас!
И тут случилось неожиданное — высокий, широкоплечий камер-паж в парадной форме быстрым, но чётким шагом приблизился к классной даме и встал перед ней, загородив собою девушку.
– Мадам, — строгим, но грубым и низким мужским голосом произнёс Михаил, — прошу вас не употреблять брань в присутствии посторонних.
На минуту Марья Александровна опешила, но сейчас, же взяла себя в руки. Она не могла показаться такой растерявшейся перед воспитанницами.
– Что вам здесь надо, сударь? Кто вы такой?
– Я — князь Комнин — камер-паж Государя. А кто вы, мадам?
– Комнин, Комнин, — как будто что-то вспоминая, и игнорируя последний вопрос, повторила фамилию Михаила классная дама. — Вы, случайно….
– Да, вы совершенно правы, мадам, я здесь не случайно, — не давая ей закончить фразу, оборвал Михаил. — Я завтра же доложу Государю о вашем негодном примере поведения, который вы подаёте воспитанницам. Не думаю, что Его Величеству это понравится.
Последний довод, непривычный для всех присутствующих в этом месте, поверг «немку» в смятение. Лицо покрылось красными пятнами, она поджала губы и покинула залу.
Михаил оглянулся в поисках Даши, но она уже убежала. Государь, конечно, знал в лицо Михаила, но заговорить с Августейшим по своей инициативе, ему, практически, было невозможно.
– Ты, что, действительно пожалуешься Государю? — испуганно спросила Катя.
– А если и пожалуюсь, так что же? — спросил Михаил, ища глазами Дашу.
– Мне могут не дать закончить учёбу, вот что. Эта «немка» злопамятная, найдёт, за что взъестся. Я и так никогда примерным поведением не отличалась. Столько раз наказывали ни за что. Ты не знаешь, чего мне стоило все годы выдерживать эти порядки.
Михаил имел представление со слов Кати о строгих порядках в Смольном, но знал и о характере своей сестрёнки. Её ничто не могло усмирить. Он, конечно, не думал о том, чтобы пожаловаться Государю, это не было принято — самому заговаривать с Августейшей особой. Однако для того, чтобы припугнуть классную даму и как-то защитить девушку, которая ему сразу понравилась, использовал эту призрачную возможность.
– Знаешь, Мишель, Даша Новосельская из дворянской семьи, — рассказывала Катя, когда они с братом присели на стоящую у стены скамейку, — но отец её обеднел, живёт где-то в селе, в Черниговской губернии. Очень любит дочь, однако за всё время учёбы не приехал в Смольный ни разу, не смог из-за отсутствия средств. И она ни разу не была на каникулах по той же причине. Представляешь, с младых годов не видеть родителей. А ещё написал он ей, что слепнет. Не знаю от болезни ли, иль от горя.
Она — такая тихая скромная, но ей больше всех наказаний доставалось. Особенно в младших классах. А девушка замечательная. Она меня однажды от наказания спасла, а я её от смерти.
– Как это — сразу оживился Михаил, — расскажи.
– Графиня Бурден вела у нас французский язык. Русский знала намного слабее, но ругаться обожала только по-русски. Причём, словами, которых и в солдатских казармах не часто употребляют. Многому мы у неё научились, кроме французского. Квартира её была при институте, для уборки и обслуживания ей служанка полагалась. В тот день, к ней в гости какой-то чин должен был приехать, а служанка то ли ушла, то ли она её выгнала. Вот и приказала мне и Даше квартиру прибрать. Сейчас бы она не осмелилась потому, что это делать нельзя, мы — дворянки. Но тогда ещё маленькими были.
Прибрались мы, вечером к ней гости приехали, а на следующий день она вызвала нас и спрашивает:
– Кто из вас десять рублей взял?
Посмотрели мы с Дашей друг на дружку и головами замотали:
– Не брали мы ничего.
– Вы лучше признайтесь, тогда может быть и прощу.
Мы отрицаем всё, ведь не брали же.
– Если не признаетесь, получите наказание самое позорное.
А наказание было такое — снимали с девочки передник, прикалывали к платью на груди грязную бумагу с надписью – «воровка» и ставили в столовой за чёрный стол. Там она целый день стояла.
Я не выдержала, это я потом сдерживать свои эмоции научилась, говорю «француженке»:
– Вы нас хотите несправедливо наказать за то, что мы не совершали. А, может быть, вы всё это выдумали.
Она как сверкнёт глазами:
– Я так и знала, что это ты, Комнина.
Говорю ей:
– Чтобы я ни сказала, вы всё равно будете твердить, что это я.
– Ты себя выдала, Комнина, на воре шапка горит.
Тут Дашка выскочила вперёд:
– Это я взяла!
Графиня Бурден посмотрела на неё так внимательно:
– Молодец, что призналась, но наказание принять всё-таки придётся, сразу надо было отвечать.
Дашка целый день с этой бумагой простояла. Все ходили и презрительно так на неё смотрели. Я спрашивала:
– Зачем ты неправду сказала?
А она мне отвечала:
– Я тебя знаю, ты бы постояла – постояла, да и тарелкой в эту графиню запустила. Потом бы из института исключили.
Девчонки её сторониться начали, никто рядом на уроках не садился. Только я. Однажды кто-то плохим словом обозвал, смотрю, она сама не своя, вскочила и вверх по лестнице побежала. Меня словно током ударило, я — за ней. Она лёгкая быстрая, пока я добежала, Даша уже в слуховое окно наполовину высунулась, перевалилась и вот- вот на крыше окажется. Ты видел высоту здания нашего, крыша в тот день скользкая была, снежком припорошенная. Схватила её за ноги и давай тянуть назад. Не хотела Дашка, упиралась, но всё-таки мне удалось вытащить её на лестницу. Долго потом сидели, плакали обе. С тех пор мы неразлучны. И когда вместе, никто нас обидеть не смеет.
– И что, так никто и не узнал? — спросил Михаил, напряжённо слушавший эту историю.
– Насмелилась я, однажды, к великой княжне Ольге подойти, она у нас занималась, иногда. Ну, и всё высказала. После этого графиню Бурден сразу убрали. Да что это я всё о себе, как ты, что дома?
– Дома скучно, папА в Италии, маменька всё болеет, Буцефал хромает, но Фёдор обещал к следующему приезду выправить ему ногу. А когда мне удастся приехать в имение, пока не знаю, в этом году выпускаюсь. Да и ты тоже. Что впереди, только гадать можно.
– У нас выпускной бал скоро, папА, наверное, не сможет приехать, а ты? Приедешь?
– Я приеду обязательно.
– Товарища своего прихвати, о котором рассказывал, чтобы было с кем танцевать.
– Павла, что ли? Он скромняга.
– Скромный — это хорошо, смелых у нас самих хватает, — заявила Катенька.
И весело рассмеялась.
Роскошная, богато украшенная карета, запряжённая тройкой гнедых, подкатила к главному подъезду Зимнего дворца. Нарядно одетый кучер слез с козел, откинул подножку. Дверца распахнулась, из обитой красным бархатом, шёлком и кожей кареты выскочил молодой высокий камер-паж в парадном мундире, подал руку полному, с небольшою бородкою мужчине, в безукоризненном костюме с бабочкой.
– Осторожно, батюшка.
– Ну-ну, Михаил, — улыбнулся князь, — я ещё сам могу, — однако от руки сына не отказался.
В последние два года князь сильно сдал — не ладились дела на службе, тяжёлая болезнь жены, оставшейся в России, отсутствие привычной обстановки в Италии, что при его консервативном характере постоянно угнетало, всё это отрицательно сказывалось на здоровье. Однако пропустить выпускной бал любимой дочки он не мог и потому приехал, не побоявшись дальней дороги. В петербургском особняке к приезду хозяина навели порядок: сверкал начищенный паркет, сквозь прозрачную ясность окон виднелись аккуратно убранные дорожки сада. С портретов в золочёных рамах строго смотрели предки, изящные изгибы дорогой мебели в двадцати комнатах дома прекрасно сочетались с мягкой, расшитой узорами глубиной персидских ковров.
Слуги подновили карету, которая использовалась лишь для торжественных и важных выездов, остальное же время пылилась в дальнем углу каретной.
Отец и сын не торопясь вошли в Зимний, Павел уже ждал их.
С самого утра смолянки готовились к праздничному выпускному вечеру. Кто-то тренировался в музыке, ещё раз исполняя, казалось, уже навсегда вбитые в голову мелодии, кто-то вальсировал, упоённо кружась по дортуару меж кроватями, но большинство гладило свою одежду, распрямляя каждую складочку. Из рук в руки передавались мази и французские духи, расчёсывались и укладывались волосы. Сегодня они — героини дня и должны выглядеть перед родственниками и многочисленными приглашёнными как можно лучше.
– Дамы и господа, прошу рассаживаться! — прозвучал голос распорядителя. Сразу послышался шум отодвигаемых стульев. Михаил с Павлом сели рядом, князь нашёл кого-то из знакомых, чья дочь тоже была в выпускном классе, и пристроился около семейной пары. Зал пестрел от разнообразия костюмов приглашённых. Парадные офицерские мундиры соседствовали с фрачными парами, кадеты и юнкера сидели кучно, им предстоял танцевальный марафон. Строгость и суровость одеяния мужчин разбавлялась высокими причёсками и обнажёнными плечами дам. Присутствующие притихли, ожидая начала, лишь в ложе, где сидела августейшая семья, о чём-то переговаривались.
На сцену вышла высокая прямая, как жердь, дама в зелёном платье из панбархата и, глядя поверх голов сидящих, объявила:
– Начинаем наш концерт. Глинка, «Ноктюрн ми бемоль мажор». Исполняет на рояле Дарья Новосельская.
Михаил выпрямился и застыл. Из-за портьеры выбежала Даша, тоненькая, порывистая, смущённая. Поклонилась и уселась за рояль. Минуту сидела, молча, прислушиваясь к себе, словно рождая внутри звуки, которые сейчас должны прозвучать. Вдруг легко коснулась клавишей длинными тонкими пальчиками. Чистая светлая мелодия заполнила зал. Она, то взлетала высоким аккордом, то мягко струилась журчащим ручейком. Музыка обволакивала каждого, и хотелось взлететь вслед за лёгкими чарующими звуками. Пальцы пианистки порхали по клавишам. Вверх, вверх, ещё выше, до надрыва, до слёз… и сразу вниз, на равнину, медленным грустным упокоением.
Михаил сидел, не шевелясь, казалось, он даже не дышал. Павел повернулся к нему, хотел что-то сказать, однако увидев неподвижное лицо друга, только покачал головой. Но вот прозвучал последний аккорд, Даша встала, окинув зал невидящим взглядом, поклонилась. Взрыв восторга потряс зал. Михаил вскочил, ему показалось, что Даша заметила его. От хлопанья покраснели ладони. Девушка поклонилась ещё раз и исчезла. Зал нехотя затихал.
Вновь на сцене появилась высокая дама – конферансье и объявила:
– Чайковский. Французская старинная мелодия. Исполняет Екатерина Комнина.
Катенька выскочила на сцену. Улыбаясь, сделала залу книксен и подлетела к стоящей около рояля арфе.
– Твоя сестрёнка?! — спросил Павел, хотя и так было понятно, что это Катя.
– Да, она, — улыбаясь, ответил Михаил.
– Симпатичная. Познакомишь?
– Конечно.
Раскованная, свободная, независимая, Катя резко отличалась от своей скромной подруги.
Тихо зазвучали струны, и полилась плавная, волнующая мелодия. Вместо холодных Петербургских каменных громад возникли перед взором Михаила родные тёплые просторы Полтавщины, усадьба, конюшня, мягкие и влажные губы Буцефала, когда он брал с ладони горбушку. И так захотелось ему туда, в имение, побродить по окрестным лугам и рощам, ускакать далеко-далеко на Буцефале, спешиться на скошенном поле, броситься в стог, и зарыться лицом в духмяное сено.
Очнулся Михаил от грохота аплодисментов и толчка в бок.
– Ты, что заснул, Мишель?
– Да так, навеяло что-то, будто Катюшка перенесла меня в наше имение на Полтавщине.
– Здорово играла, молодец у тебя сестра. Красивая, да ещё так играет, — с восхищением произнёс Павел.
После концерта Катя сначала бросилась на шею отца, потом схватила за руку Дашу и подвела к молодым людям. Михаил обнял сестру, повернулся к Даше, взял её тонкую руку и прижался к ней губами.
– Вы замечательно играли, Даша.
Девушка смутилась, но сейчас, же нашлась:
– Это вы замечательно слушали, Михаил.
– Да, нам так редко выпадает сейчас слушать музыку, вы доставили мне несравненное удовольствие.
Даша смутилась окончательно и теперь не знала, что и сказать. Положение спасла неутомимая Катенька:
– Мишель, а что ты нас со своим другом не познакомишь?
– Ах, да, прошу прощения. — Михаил повёл рукою сначала в сторону сестры — Катя, — девушка, состроив любезную улыбку, присела в книксене, — Павел, — камер-паж щёлкнул каблуками. — А это Даша, — девушка сделала книксен, опустив голову, видимо, не оправившись ещё от смущения, — Павел, — юноша щёлкнул каблуками.
– Господа камер-пажи! — звонко крикнула Катя, — а не угостить ли ваших дам чем-нибудь вкусненьким! Буфет ждёт, — и, показала рукой в сторону боковой гостиной. Такого обилия закусок и напитков девушки никогда не видели. Питание в институте было мало сказать скудным, воспитанницы всё время мечтали о лишнем куске хлеба, а ложась вечером в холодную постель, плакали от голода. В посты случались голодные обмороки, в лазарете иногда и мест для больных не хватало. А тут мясные деликатесы, сыры и колбасы всех сортов, вкусные пирожки, копченый угорь, зернистая и паюсная икра, консервы из омаров, паштет из дичи, шоколад, нарзан, лимонад, водка, коньяк и даже заграничное шампанское.
Через пять минут девушки уже наслаждались важным тёмно-коричневым балычком, пробовали тонкие ломтики буженины, румяно-копчёную телятину, запивая всё это лимонадом в запотевших бокалах.
Даша потянулась было за аппетитными конфетками с печеньем, но тут Катя опомнилась:
– Дашутка, скоро танцы, а мы ещё не готовы, бежим, пока нам не досталось!
Девчонки убежали, оставив камер-пажей в задумчивости.
– Сестрёнка твоя — необыкновенная девушка, — произнёс Павел, — в ней какая-то энергия неудержимая. И всех вокруг заряжает.
– А Дашенька — такая милая и скромная, такая тихая и приветливая, что хочется защитить её от всех напастей, — ответил ему Михаил.
Друзья посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Михаил подошёл к отцу:
– А вы знаете, батюшка, какой здесь буфет богатый, мы сейчас там были с Катей и её подругой?
– Константин Михайлович повернулся к сыну, оторвавшись от разговора со знакомыми:
– А знаешь ли ты, на какие средства буфет этот организован, да и весь выпускной?
Михаил недоверчиво смотрел на отца, догадываясь уже но, не желая в этом признаться.
– Неужели вы, батюшка?
– Да, да. Я пожертвовал крупную сумму, — и уже тише добавил, — чего не сделаешь ради любимой дочери.
– Бал, бал, — провозгласил распорядитель, и Михаил с Павлом ринулись в огромный танцевальный зал, где вдоль стен выстраивались в линию молодые люди в чёрных тройках и кадеты, юнкера, офицеры в мундирах. Кучками стояли родители, преподаватели, приглашённые гости. Все замерли, ожидая выхода воспитанниц. Откуда-то сверху с антресолей донеслись приглушённые звуки оркестра. Музыкантов не видно и казалось, что музыкой наполнены высокие белые колонны, гудят и вибрируют стены.
Под торжественный марш полонеза открылись тяжёлые двери и, плавно скользя по паркету во всём белом, одна за другой вошли девушки, словно в сказке возникли из обрамлённого тяжёлыми шторами проёма.
Грациозные лебеди с гладко причёсанными головками плыли по поверхности сверкающего паркетного озера. Они остановились напротив взволнованных юных мужчин, горящими от нетерпения глазами разглядывающих нежные создания, с которыми предстоит соприкоснуться в танце.
Полонез сменился вальсом. На мгновение получилось нестройное движение перед застывшими в ожидании воспитанницами — кавалеры выбирали дам.
– Прошу разрешения пригласить вас на танец, — Михаил остановился перед Дашей, слегка склонив голову, но глядя ей прямо в глаза.
– Я согласна, — произнесла тихим голосом девушка совсем не ту стандартную фразу, которой их учили отвечать на приглашение. И сделала реверанс Михаилу, отчего оба смутились ещё больше.
Юноша подал даме правую руку, Даша ему — левую и они двинулись в центр зала.
Павел пробрался через снующих кавалеров, пытающихся пройти побыстрее к выбранной даме и остановился перед Катей:
– Позвольте мне иметь удовольствие пригласить вас на вальс.
– Катя озорно улыбнулась:
– Позволяю, и желаю разделить с вами удовольствие.
Павел никак не ожидал такого ответа, не принятого на балу даже если приглашает знакомый. Он растерялся, покраснел, на лбу выступила испарина. Катя, видя замешательство кавалера, взяла его под руку и повлекла туда, где уже кружились пары.
Ах, как изящно этот непокорный завиток, совсем не желающий находиться в причёске, лежит на шее. Ах, как бьётся эта едва заметная синяя жилка рядом с ним. И как великолепно смотрится тонкая нитка жемчуга на белой коже. Лишь самая крупная чёрная жемчужина в середине, в самом низу открытой груди, как старшая, допущенная до ложбинки, чтобы возглавить драгоценный ручеёк, стекающий туда, куда не смеет заглянуть влюблённый паж.
Михаил осторожно вёл девушку, едва касаясь её талии. А когда руки их соединялись, внутри него всё дрожало и трепетало, и он боялся, чтобы Даша не заметила этого. Но девушка всё замечала, хотя и старалась не встречаться с Михаилом взглядом. Она никак не могла объяснить себе, почему этот высокий красивый молодой человек, Катюшкин брат, так неудержимо влечёт её.
– Какое у вас красивое ожерелье, — наконец решился произнести Михаил.
– Это от покойной маменьки подарок, я первый раз его надела.
– Вам очень идёт, — подтвердил Михаил, не зная как продолжить разговор. — А где проживают ваши родные?
– На Черниговщине, — после некоторого раздумья произнесла Даша.
– Там красивое имение у вас?
– Красивое, — нехотя ответила девушка.
– А здесь нет никого из ваших родных?
– Нет, — снова кратко, не считая нужным говорить более подробно, подтвердила Даша.
– Так что, никто и не приедет за вами?
– Не знаю, — уже резче ответила Даша, показывая, что продолжать эту тему ей совсем не желательно.
Больше до конца танца Михаил разговора не заводил. Лишь только он довёл Дашу до места, подлетели Катя с Павлом.
– Ух, здорово! — Катя была как всегда весёлая, задорная, раскрасневшаяся. — Жаль, Государь и Государыня не присутствуют, а Великий князь тут, вот бы пригласил!
– Покажи ему, что танцуешь лучше всех, вот он тебя и пригласит, — подшутил над сестрой Михаил.
– И покажу, — сразу нашлась Катя. — Сударь, я объявляю следующий танец для себя белым и приглашаю вас, — поклонилась она брату.
– Да ну, тебя, Кэт.
– Нет, правда, Мишель, мы с тобой целый век не танцевали, пусть Великий князь позавидует!
– Тише, болтушка, — оглянулся по сторонам Михаил.
Но когда объявили кадриль, поклонился сестре, шаркнул ножкой и торжественно вопросил:
– Мадмуазель Кэт, позвольте мне иметь удовольствие пригласить Вас на кадриль.
– С радостью, месье Мишель.
Брат и сестра, действительно, были прекрасной парой, великолепно танцевали. Это, видимо и послужило причиной того, что через несколько танцев Великий князь и в самом деле пригласил Катю.
Танцы сменяли друг друга: полька – бабочка, па-де-катр, венгерка, снова кадриль. В какой-то момент помощники распорядителя вынесли на шпагах разноцветные ленты – перевязи и короткие узкие с бубенцами. Михаил передал перевязь Даше, и она немедленно надела её на плечо. Потом попросил девушку подать ему руку и осторожно повязал на неё узкую ленточку с бубенчиками. Взглянул в глаза своей партнёрше, задержав руку, наклонился и поцеловал, вдохнув чарующий аромат французских духов, которые воспитанницы – выпускницы уже могли свободно использовать. Это означало нечто большее, чем простая любезность.
Даша сильно смутилась, не нашла ничего лучшего, как сделать книксен и прошептать:
– Благодарю вас.
Подошла Катя под руку с Павлом и пригласила всех в буфет. Это предложение все приняли с восторгом, поскольку присутствующие уже немного устали, а в буфете красовалось так много привлекательных яств.
Была уже глубокая ночь, когда объявили последний танец — мазурку. Михаил стоял с Дашей, держал её руки и никак не хотел расставаться.
– Даша, мы с вами обязательно встретимся. Сейчас мы с батюшкой заберём Катю и поедем в наш дом. Вас тоже кто-то ожидает?
– Я не знаю, — прошептала девушка.
– Как же так, — попробовал высказаться по этому поводу Михаил, но тут появилась Катя.
– Даша, поторопись, нам надо переодеться и собраться.
– Пардон, Мишель, — сразу встрепенулась девушка, высвободила свои руки из рук Михаила и ускользнула.
У парадного подъезда выпускниц ожидали экипажи. Здесь можно было увидеть и богато украшенные кареты, и простые коляски, и лёгкие пролётки, и элегантные ландо. Воспитанницы, на протяжении девяти лет не отличавшиеся друг от друга ни одеждой, ни пищей, ни средствами гигиены вдруг в один миг превратились в богатых наследниц знатного рода или скромных дочерей разорившихся дворян.
Март выдался холодным, и долго стоять на выходе из Зимнего дворца было нежелательно для девушек, мечтающих поскорее сбросить надоевшую форменную одежду из камлота. Одних раззолоченные ливрейные лакеи облачали в соболя, другим подавали меха подешевле — рыжие лисьи, сурковые, а кому и заячьи.
На широком крыльце остались только Катя и Даша, вышедшие последними.
– Пошёл, — приказал князь кучеру, — подъезжай.
Парадная карета Комниных подкатила к крыльцу. С запяток соскочил лакей, набросил на Катю роскошную горностаевую шубу, помог подняться в карету.
Кучер тронул лошадей.
Даша стояла одна, низко опустив голову. На ней было простенькое на вате пальто, купленное на выходное пособие. Это пособие выдавалось выпускницам на первое время после окончания учёбы.
– Постой, — крикнул кучеру Михаил, смотревший на девушку из окна. Карета остановилась. Поддерживаемый поводырём к Дашеньке подошёл старый человек, одетый по-крестьянски. Он накинул на её плечи подарок — платок, вязанный из толстых шерстяных ниток. Сунул в руки несколько аршин красного ситца, чтобы сшила себе дочка столичное платье.
Слепой разорившийся дворянин, оставшийся без денег и семьи, пришёл, ведомый мальчишкой поводырём, пешком из Черниговской губернии, чтобы встретить дочь. Дрожащими от волнения руками обнял девушку и в растерянности всё целовал, целовал её, плачущую от жалости к нему и к себе, к своей горькой судьбе. Она знала, что он снял номер в дешёвой гостинице, едва отличавшейся от ночлежки, на самой окраине Петербурга. Сейчас они должны были найти извозчика, чтобы доехать до того места.
Катя, бывшая в курсе всех бед подруги, быстро рассказала это отцу и брату, внимательно наблюдавшими за Дашей из окна. Михаил вопросительно посмотрел на отца, тот понял сына и кивнул.
– Разворачивай, подъезжай, — крикнул Михаил кучеру.
Карета развернулась и подъехала к крыльцу. Из-за плеча отца Дашенька с ужасом наблюдала, как выскакивает из дверцы Михаил, а вслед за ним поспешает лакей. Она считала, что Катя с братом уже уехали, и готова была умереть на месте от стыда. «Боже, Боже, пусть разорвётся моё сердце, пусть я умру сейчас, только бы он не увидел меня в таком положении», лихорадочно молила она Господа, пряча заплаканное лицо.
– Даша, покорнейше прошу простить меня. Мой папА, Катя и я приглашаем вас с вашим батюшкой отужинать сегодня у нас.
Испуганно и непонимающе смотрела Даша на Михаила, ей уже было всё равно. Апатия и равнодушие, так часто сменяющие огромное нервное напряжение, сделали её безучастной.
– Дашенька, мне кажется можно принять предложение этого прекрасного молодого человека, — спас положение слепой отец. — И, повернувшись на голос Михаила, добавил, – мы благодарим вас за доверие и доброту.
Михаил взял Дашу под руку и осторожно повёл к карете, за ним лакей и мальчишка-поводырь вели отца её.
После ужина, несмотря на приподнятое настроение, все отправились почивать. День выдался трудный, чувствовалась усталость. Катя увела подругу в свою комнату, отцу Даши выделили отдельное помещение для гостей, а мальчишку отправили ночевать в лакейскую.
Устроившись спать рядом, как привыкли в дортуаре Смольного, девушки долго ещё беседовали, перебирая события такого важного в их жизни дня.
– Катюша, мне кажется, я влюбилась в твоего брата, — с каким-то отчаянием призналась подруге Даша, привыкшая доверять ей свои девичьи тайны.
– Это пройдёт, Дашутка, ты же помнишь, как мы восторженно относились к любой особе мужского пола. Неважно кто — священник, учитель, император. Дарили предмету любви подарки на праздники, испытывали ритуальные мучения, чтобы быть "достойной": вырезали ножиком, даже выкалывали булавкой инициалы «божества», ели в знак любви мыло или пили уксус, пробирались в церковь ночью и там молились за благополучие обожаемого. Боже, какие мы глупые были!
– Да, Катюша, но это давно прошло, здесь совсем иное. Это уже взрослое. Мы выросли и те восторги, когда превращались из девочек в девушек, давно позади. Мишель — необыкновенный! — закончила Даша. Однако спустя некоторое время спросила: – А как тебе Павел?
– Ничего, симпатичный, — слегка улыбнулась Катя и зевнула, — давай спать, поздно уже.
Зная подругу, Даша поняла, что Катя совсем не испытывает к Павлу тех чувств, которые владеют ею самой.