Торговый путь
Гиблые места, так называли дорогу, по которой ездили здешние купцы из городища продавать товары. Не добрая слава шла о тех местах. Торговые мужики старались объезжать эту глухомань. Да не многим удавалось порой уцелеть от налёта татей. Бывало, пойдут искать и найдут повозки, а людей, словно леший в болото заманил. С тех пор и боялись по тем местам хаживать, а тех, кто отчаивался ехать, находили с проломленной головой топором. Вот мужики и острили по такому поводу: через лесные на дубы пошли, то жди беды…
- Антип, - закричал с порога бородатый Фома, - как думаешь, погода не испортится? Я на днях собираюсь в городище поехать, соболиные шкурки обменять, да зерна мешка три продать. Скоро праздники, так моим дочкам, да бабе моей материю купить. Чтобы не хуже купеческих жён были, - и он засмеялся.
- А что, можно, только чего бы в пути не случилось, - ответил Антип.
- Тьфу ты, - сплюнул Фома и перекрестился. - Язвить тебя, ещё чего накличешь беду,- возмутился Фома.
- Я что, - возразил Антип, - эвон мужики говорили из окрестной деревни, что кого-то забили до смерти и товар забрали. Лют стал мужик, по лесу шатающийся. Не жалеет никого, - закончил говорить Антип.
- Да, - вздохнул Фома.
- Помнишь, прошлый год, в начале весны, обоз с товаром пропал, что повезли Кузьма с Тихоном. Так его и не нашли, сколько не искали, - добавил Антип. - Сказывали, указ пришёл, боярский, чтобы изловить тех, кто не даёт спокойно торговать купцам. Да что тут скажешь, - продолжил он, - лес он для всех, вот и ведут себя, как хозяева эти разбойники. - А по мне, коль повстречаются, так не струшу, сам пострадаю, но и не одного с собой в сырую матушку заберу, - захорохорился Фома. - Ловки тати да мудры, - прогремел басом Фома. - Да на любого зайца найдётся капкан, - усмехнувшись соседу, сострил он.
***
Утренний рассвет рассеял ночную тьму, и первые тонкие лучи уже пробивались сквозь вековые дубы. Ночь распрощалась и постепенно уступала свои права восходу. Скрытая от нежелательного взгляда небольшая лачуга уже уловила первые весёлые ноты утренней песни. Пение птиц ознаменовало приход нового дня. Маленькие окна этого невзрачного жилища говорили о том, что хозяин этой, если можно так назвать берлоги, не очень-то жаловал гостей. Жил, но ни с кем дружбу не водил. У него были свои планы на тех, кого он встречал по купеческим дорогам.
В это утро Еремей, развалившись на самодельной кровати, лежал, запрокинув руки за голову. С густой бородой и длинными тёмными волосами он был похож на медведя. У него был грубый голос. Длинные и сильные руки представляли угрозу для тех, кто попадал в их объятие. Низко посаженный лоб, острый взгляд и густые брови говорили, что их хозяин хитер и коварен. Еремей открыл глаза, но продолжал лежать. Он перебирал в памяти свою жизнь.
Когда ему исполнилось тридцать годов, он мог мешки с зерном бросать на подводы, словно они были наполнены лебяжьим пухом. Он был не очень красивый и не многие готовы были отдать своих дочерей за Еремея, да только была у него Любава, о которой он мечтал дни и ночи. Да видать не суждено было сбыться мечтам, отдал отец Любаву за другого жениха, богаче да знатнее.
– Ну, какой он нам жених,- говорил Зосим дочери, что в слезах просила батюшку отдать за Ерёму. - Ни кола ни двора.
Зря проливала она слёзы, отец настоял на своём, назначив день свадьбы на осень.
Так и остался Ерёма с разбитою мечтой и раненым сердцем, со злобою на людской род. А с тех пор, как ушёл в леса, решил мстить да жить вольно, забыв о Боге и смирении. В народе говорили, что долго горевал он, да исчез в один миг. С тех пор и жил отшельником. Грабил, убивал. Много раз хотели его поймать, да чутьё было у него, или нюх татя. Ускользал в дебрях лесных. Не редко, чтобы показать силушку, вступал в борьбу один против десятерых. Силён был и изворотлив. Куда купчишкам да деревенским мужикам справиться с таким. Жилище прятал свое, чтобы, не приведи Господь, кто дознался о нём. Набеги да грабежи проводил в таких местах, где его меньше всего ждали…
Вот и теперь Еремей открыл глаза и потянулся. Одним махом, будто рысь, спрыгнул с постели и очутился на полу. Он почесал затылок и разгладил бороду. Согнулся и, пройдя по низкому жилищу, он прошёл к дверям. От сильного нажатия плечом дверь, заскрипев, открылась. Еремей вышел из своего «логова». От утренней свежести и запаха лесной дубравы он почувствовал прилив силы.
– Э э э эх, какая благодать! - подумал он, и ещё раз потянулся.
Пройдя босиком к ручью, который тёк между деревьями, он опустился на колени и, окунув голову в воду, умылся холодной водой. Сняв с себя остатки сна, и надев холщовую рубаху, Еремей возвратился к себе в жилище, шагая по росистой траве.
***
- Фома Егорович, телеги загружены товаром, когда думаете трогать в путь? - спросил работник Никита, ездовой на первой повозке.
– Погоди, сейчас тронем, - пробасил Фома, давая последние указания домочадцам.
Два его сына Фрол и Григорий суетились возле стоящих лошадей и поправляли упряжи коней. Фома простился с женой и подошёл к повозкам.
- Ну, что, мужики, трогаем, - взобравшись на третью повозку, скомандовал Фома Егорович. Он взял в руки вожжи и, взмахнув кнутом, тронул в дорогу. Жена Фомы, когда обоз тронулся, перекрестила его трёхразовым знаменьем.
- Хоть бы чего не случилось, - шептала она, провожая мужа в столь опасный путь. Многие деревенские мужики только качали головой.
– Коль задумал, то отступать не будет, - говорили они.
Чтобы не подвергать себя и товар опасности, Фома Егорович прихватил с собой в дорогу ещё троих работников. Они работали у него в хозяйстве, и в эту поездку он взял их для защиты от лесных разбойников.
- Цепки взяли? - крикнул он работникам, которые ехали на второй повозке.
- Да всё взяли,- ответили они, успокоив хозяина. - Пусть только сунутся к нам, быстро голову отсечём…
Гружёные повозки, выехав из деревни, ехали сначала по столбовой дороге, но чем дальше они удалялись от дома, тем больше менялся ландшафт. Вскоре дорога свернула в лес. Лошади, подгоняемые возницами, шли не спеша. Яркое солнце, светившее на дороге, теперь едва пробивалось сквозь густые ветви деревьев. Пение и щебетание птиц, в красивом и в то же время опасном лесу, притупили бдительность ехавших крестьян.
Мужики, погоняя лошадей, тихо говорили между собой о тяжёлом времени. Запах прелой травы и переплетения ветвей наделяли этот лес и волшебством и загадочностью. Кукование кукушки и хоры птиц наполняли надеждой на то, что всё будет хорошо. Фома Егорович успокоившись, отпускал шутки в сторону ехавших впереди мужиков. Те только отмахивались от любителя пошутить хозяина.
- Вам бы, Фома Егорович, только шутки шутить, а опасность может подстерегать нас на каждом шагу, - предостерегли хозяина работники.
Фома сплюнул и перекрестился.
- Ладно вам, - оборвал он разговор, - а то и, правда, накличете беду.
Где-то близко постукивал дятел. Своим стуком он напоминал барабанную дробь стрельцов ведущих злодея на казнь. Дорога, по которой ехал Фома Егорович, с работниками и сыновьями, петляла по лесу.
- Вот же дорога, - начал возмущаться Григорий, толкнув локтем Фрола, - не мудрено
и заблудиться. И тут же перекрестился. Дорога то выходила на простор, то опять углублялась в лесные дебри. Чувство тревоги поселилось в душах сопровождавших мужиков. Но никто из крестьян не проронил ни слова, понимая, что Фоме Егоровичу такие мысли не понравятся.
***
Какое-то горькое предчувствие тяготило последнее время Ерёму. Нет, это не была тоска по бабьему телу. И даже не сожаление прожитых им в одиночестве последних лет - это было что- то другое. Ему казалось, что между настоящим временем и прошлым, есть тончайшая нить. И эта нить, словно лесная паутина, которая даёт сигнал пауку о попавшей в сеть добыче. Как ни старался он отбросить навязчивые мысли, они вновь и вновь возвращали его к ним. Позавтракав, тем, что осталось у него из награбленных продуктов, он решил «поохотиться на дороге». Давненько он не выходил и не наводил страх на этих мерзких людей, что когда- то отобрали у него самое дорогое – любимую девушку. Она была жемчугом его юного сердца. Многие поплатились за обиду и оскорбление его чувств, вот и теперь эта месть не утеряла своего огня. Он знал, что рано или поздно ему придётся отвечать за свои злодеяния, но он старался не думать сейчас об этом.
- Моя жизнь в моём умении и силе, - не раз говорил Ерёма мысленно себе. Воля и свобода передвижения делали его страшным, словно потревоженным из зимней спячки медведем. И тогда, не дай Бог, кто подвернётся под руку. Вот и сегодня он идёт, презирая любую опасность и делая вызов самой владычице судьбе. Еремей взял топор, засунул его за пояс и вышел из своей хижины. Он закрыл плотно своё жилище и закинул ветками от деревьев вход, чтобы никто не мог его обнаружить, и пошёл в тайгу.
***
- Фома Егорович,- обратился Никита к хозяину, - путь ещё долог, а ночевать где будем?
- Вот найдём поляну удобную для остановки на отдых, - пробасил тот, погоняя лошадь, - тогда и остановимся.
Вечерний лес, с последними лучами солнца, надел мантию загадочности и пугал случайных путников непредсказуемой игрой теней. Проехав меньше версты, Фрол заметил между деревьями небольшую поляну.
- Батюшка, вот хорошее место, - окликнул Григорий отца, управлявшего одной из повозок.
- Хорошо, - ответил Фома Егорович и крикнул остальным, чтобы сворачивали к поляне, которая могла дать приют уставшим за день лошадям и ездовым.
Фома Егорович велел разнуздать лошадей и развести небольшой костер, чтобы отдохнуть и поужинать. После ужина решили отдыхать по очереди, чтобы кто-то сторожил да поддерживал небольшой костёр. Фрол и Григорий легли возле костра и сразу уснули. Фома Егорович и Никита остались сидеть да присматривать за лошадьми.
Тёмный лес и его ночные жители напустят страху, уханьем и криками и опять молчит загадочный и опасный лес…
Утро встретило обозников весёлой улыбкой и пением птиц. На месте костра остались только чёрные головни.
- Ну что, пора в путь, - подгонял Фома сынов, запрягающих лошадь. Вскоре все повозки снова колесили по лесной дороге.
- Батюшка, - обратился Фрол к отцу, - думаю, что на этот раз нам удастся проехать это разбойный край без происшествий.
- Если бы, - произнёс Фома Егорович, погоняя лошадь. - Смотри, сынок, в оба глаза, - предупредил он сына. - И цепок поближе к себе положи, - напомнил отец - да в случае чего, не плошай. И ты, Никита, поглядывай по сторонам, чай не мякину везём.
- Да смотрю я, Фома Егорович, не впервой с обозами ездить, - успокоил тот хозяина.- У меня и вилы припасены, - похвастал Никита, погоняя сбавившую шаг лошадь.
- Ну, коли цепок и вилы, тогда молодец, - похвалил хозяин Никиту.
- И не приведи Господ встать у меня на пути, - добавил тот и пригрозил кулаком невиданному злодею.
- Нам бы проехать это злосчастное место,- пробасил Фома Егорович,- а там уж сам Бог поможет, – сказал он и перекрестился.
Дальше ехали, молча, думая каждый о своём.
- Смотри, Григорий, - толкнул брата Фрол, - как отец наш переживает.
- Да, не легка доля купца, - согласился Григорий. - Нет, не пойду я по отцовским стопам, не по мне такая жизнь. По мне лучше с женой да с детьми жить в ладу. Знаешь, у Ефимовича дочь, вот приедем когда домой, попрошу отца, чтобы сватов к нему послал. Уж больно невеста быстра в работе и красотой не обделена, - и он пошевелил на голове волосы.
- Ну что же, ты старший тебе и просьбу сказывать,- ответил Фрол и подмигнул Григорию.
Лес становился гуще, и лошади не спеша бежали по лесной дороге. Ветви огромных деревьев склонялись над повозками, будто хотели заглянуть и узнать, что везёт торговый народ.
Вдруг из чащи леса послышался громкий разбойничий свист, и кони, встрепенувшись, попятились назад. Тут же перед первой повозкой, будто из-под земли, вырос огромный детина и, размахивая топором, схватил коня под уздцы.
- Стоять! - крикнул он властным голосом и, подскочив к спрыгнувшему с повозки Григорию, хотел нанести удар. Если бы Григорий не увернулся, то топор отсёк бы ему
полголовы. Оправившись от неожиданности нападения, Григорий нанёс ответный удар цепом. Удар пришёлся по предплечью, от которого нападавший вскрикнул.
Тем временем Фрол перемахнул через повозку и поспешил на помощь к брату. Но был встречен ударом в грудь и упал на землю. В то время Никита и Фома, бросив повозки, спешили помочь братьям.
- У зверь, - прорычал Никита и, держа в одной руке вилы, всадил их со всей силой в нападавшего Еремея. А Фома, обойдя с другой стороны, наносил, уже раненному Еремею, один удар за другим.
- Так его, - кричал Тимофей, работая цепом, будто выколачивал зерно из колосьев. Враг был повержен, но размахивал топором, пытаясь отбиться от наседавших братьев.
- Тащи, Григорий, верёвку ! - крикнул Фома сыну, – вязать этого зверя надо. Гляди, как размахался топорищем.
Вскоре, связанный по рукам и ногам, Еремей лежал на земле. Пока братья переводили дух, Фома и Никита решали, что сделать с татем.
- Дак надо к боярскому двору этого зверя вести, пусть боярский суд и решит. Не нам решать волю злодея, пусть Господь разберётся.
Они взвалили Ерёму на телегу, и Никита, приставив вилы к горлу, говорил: - Полежи-полежи, не долго осталось, скоро приедем, и пусть с тобой тогда разбирается топор палача.
Еремей лежал и смотрел зверем. Его глаза источали огонь гнева и беспомощность. Кровь затекала в рот, и он сплёвывал её на повозку. Он понимал, что теперь ему никуда не убежать. Лёжа на повозке, он смотрел затёкшими глазами на лес, который был ему и пристанищем и кормильцем. Единственное, что у него осталось от человека - это память о той, которую он когда- то любил. Но и это чувство с годами постепенно у него притупилось из-за разбойного образа жизни.
Лёжа связанным на повозке, Еремей думал, глядя на Никиту: - Попадись ты мне годков десять назад, не так бы всё было. И он закрыл глаза…
Вскоре Фома увидел вдалеке городище. Его стены были обнесены частоколом, чтобы не проникали на территорию незваные гости. Подъехав к воротам Фрол, сложил руки вместе, виде рупора, и крикнул, чтобы стража открывала ворота.
На окрик показался стражник и спросил: - Кто вы такие и откуда приехали?
- Купцы мы, - ответил сидящий Фома, - а это со мной сыновья.
Ворота открылись, и лошади проехали в городище. Стражник осмотрел воз и, указав на лежащего Еремея, спросил: - А это кто?
- А это подарок боярину. В лесу на нас напал, так мы его скрутили. Силён медведь. Пусть теперь боярин и разбирается, что с ним делать.
- Совсем от них житья нет, - проронил стражник, глядя на Еремея. - Везите вашего злодея прямо к самому Артемию Селивановичу, уж он знает, что делать с этими душегубами, - и, скривившись, закрыл ворота за въехавшими повозками…
- Где это тут у вас соловей - разбойник, - спросил вышедший на порог дома Артемий Селиванович.
- А вот полюбуйтесь, - ответил Фома Егорович, указывая на связанного Еремея.
Тот взглядом оценил звериное нутро лежащего перед ним человека-зверя.
- Что глазища уставил? - бросил Артемий Селиванович, почёсывая свою бороду.- Да не смотри на меня так. Отгуляла сермяжная твоя харя, - процедил сквозь зубы боярин. - Сегодня ещё поживи. А завтра помост сделаем, и отправишься в ад. Много видать за твоей грязной душой грехов водится. А тебе, Фома Егорович, и мужикам твоим особая благодарность от моей милости.
- Благодарствую, Артемий Селиванович, - отозвался Фома Егорович и поклонился боярину.
- А этого, - указал боярин рукой на Еремея, - заковать и в колоду. Да цепи на ноги и руки наденьте, - приказал он, уводившим разбойника, стражникам, - чтобы не сбежал.
Поликарп, - позвал боярин плотника, снующего возле хозяина.
- Чего изволите? - просипел тот.
- Собери мастеровых, да чтобы к вечеру было готово лобное место, да повыше, чтобы народ видел.
- Не извольте волноваться, Артемий Селиванович, к вечеру будет готово, ответил тот и побежал давать распоряжение.
***
До позднего вечера на площади стучали топоры да пилы, и к ночи было всё готово…
Весть о том, что пойман злодей, и что он предстанет перед Господним судом, облетела всех мгновенно, и к полудню народ стал сходиться к площади.
Юродивый сидел и выкрикивал слова, касающиеся казни. Он, то кричал благим голосом, то пускался в рёв, побрякивая погремушками. Бабы стояли и спрашивали друг друга, кого собираются казнить.
- Да кто знает, - отзывались другие, – говорят бандит.
- Много народа погубил окаянный, - подхватила разговор худая женщина, стоящая рядом.
Вскоре из толпы, что стояла подальше от лобного места, донеслось: - Ведут, ведут!
В народе зашептались. Само лобное место было устроено на столбах и возвышалось над площадью. На нём уже стоял палач и держал в руках огромный топор.
Чёрная маска скрывала его лицо от народа и от того несчастного, кто стоял перед ним, ожидая своей участи.
Услышав, что ведут разбойника, народ расступился, давая дорогу шедшему и звенящему цепями Еремею. Сегодня он шёл не так, как вчера, а с гордо поднятой головой. Он смотрел в народ и улыбался. О чём в это время думал Еремей, известно только Богу. Но подойдя к площадке, на которой стоял палач, он дёрнул плечом, показывая стражникам, что дальше пойдёт сам. Нет, в его взгляде не было просьбы о милости. В его сверкающих глазах струилась жажда жизни. Шагнув на первую ступень, он приподнял цепи и взошёл на вторую ступеньку, пока не очутился на площадке, где стояла огромная колода.
- Вот ты, какая, - подумал Еремей, оценив взглядом, место, на которое придётся уложить свою буйную головушку, и он улыбнулся. Палач подошёл и открыл цепи. В народе пошёл говор.
- Тут Еремей крикнул: - Да не зачем меня жалеть! Лучше помолитесь за меня, чтобы на ангельский хор мне успеть!
- Гореть тебе в аду! - крикнул бородатый мужик из богатых.
- А как тебя звать, горемыка? - крикнула одна старушка, стоящая ближе других.
- Да Еремеем меня зовут, - ответил он. - Коль сможете, помолитесь. И он подошёл к колоде.
- Ты не тяни только, - обратился он к палачу. Бросив последний взгляд на собравшихся горожан, он опустился на колени и положил голову на колоду. Вечерние лучи солнца осветили лезвие топора. Сильный взмах с протяжью сделал своё дело. Голова Еремея скатилась в корзину и, будто бы золотистый луч, смешавшись с кровью, стекал на пол.
Был слышен плач и вздохи. Старушка, которая спрашивала имя Еремея, перекрестилась и тихо произнесла: - Прими, Господь, раба твоего и успокой душу грешника…