Роскошь юга гарцует на полу торфяных болот растрепанной юбкой.
Земляной вал, что то дает течь и орлиный нос летит ниоткуда.
Былое опьянение, о вульгарная густота мечты, больше снадобья в этот сосуд.
Она знает - одиночество священно.
Даже на дне реки в отразившихся глазах утопленной Девы, протоптанном кротовом ущелье; еще, еще заветно-пугливая Иродиада.
Одиночество священно - и в этом всегда счастье исключать сотворение, поголовно проходить пути водорослей и алмазов. Тела скрипят,
а расстояния неопределимы точками. Глупое вожделение сбесившегося огня прихотливых небес. На корабль или одиозный мыс, с какой-то темной глубиной внутри пороховой бочки.
Хотелось бы исключить кровосмешений горб в совсем разных направлениях сразу и одновременно, попадая с А на Н.
Гавань раскрылась пеленой тумана, на "завет" бросили петлю, получилось оголовастенное, грудное молчание.
Но одиночество священно.
Разбивать ноготки о лед бутылки будет карлик солнца и волшебства,
брутальный квакающий немец-жаб и мускулинности горгулья, рот только посмеет раскрыть свой портал
в скалообразном готическом храме и... вот-вот здесь почему то... руками только не забыть выставить знаки птичьего языка.
Властелин властелинов, грубый мост, городовой гривенный.
Фавн полуслепой, тратуарный дикий гонитель.
Дростически осознавший терн, вся тщета точки исключительности.
Уход не только в цифрах, а на самой сущности предела совиного или кошачьего.
В глазах вод зеленых, они там касаются и это только лишь кажется касательной скромного...
Страх, утопший до последнего края неба, обезумевший Прометей.
Вихрь, а за ним никакого аполлинического жеста.
Зарубленный стон, ты чей-то неведомый бог, и до чего же прекрасно твое великое самоотрицание.
Созвездие лиры сошло в ртуть.