Сентябрь. Хутор Лаймас

Белый Налив
                Не бойтесь кого-то потерять – вы не потеряете
                того, кто нужен вам по жизни. Теряются те, кто
                послан вам для опыта. Остаются те, кто послан
                вам судьбой.
                В.Фракл   


                1. Как всё начиналось


    В Энгурском крае, который раньше был частью Тукумсского района, проехав несколько километров на северо-запад от границы Юрмалы, вы обнаружите на шоссе крупный рыбацкий посёлок Рагациемс, который, правда, в наши дни остался рыбацким только условно, но рыбаки жили в нём исстари. Некоторые потом уезжали в Ригу, работали там на заводах и фабриках, другие не хотели больше выходить больше в море и переключались на выращивание цветов, пользующихся неизменным спросом как в столице, так и у гостей Юрмалы. Но всё-таки большая часть обитателей Рагациемса, как когда-то их отцы и деды, выходила в Рижский залив за его дарами – кто ежедневно, кто временами, потому что рыба всегда была хорошим подспорьем для содержания семейства, особенно многочисленного.
    Рыбка из Рагациемса и ныне, в первой четверти 21 века, имеет большой успех на рынке, и не только в Латвии. Её везут в Ригу, другие города, местные копчения добираются до Москвы, Стокгольма, Петербурга и даже подальше.
    Я, ваша покорная слуга, и сама не прочь подойти к прилавкам на колёсах из Рагациемса, которые можно встретить в Риге там и тут, и с удовольствию выбрать золотистые кусочки: немного «ройского деликатеса», пару скумбрий, селёдочку особого посола, похожую на давно забытую здесь иваси, кусочек лососины для засолки, немного копчёного угря. Правда цены стали кусаться в последнее время, но всё же иногда можно побаловать себя или гостей подобными яствами. А минога, а корюшка!.. – пальчики оближешь! И если сравнить это всё с изделиями из других мест, то рагациемсские превосходят по вкусу своих собратьев с других участков побережья. Рыбные базарчики  Рагациемса – вот куда зачатую направляются гурманы и туристы, посещающие Ригу и Юрмалу, вот где идёт дегустация, а потом купля-продажа и веселье на полянках с пивком местного домашнего производства.
    Так что, дорогой читатель, будучи в Латвии, не упустите возможность заглянуть в Рагациемс и побаловать себя и близких чем душа пожелает.

    Вот в таком рыбном раю и жил-поживал Олаф Озолиньш. Дом его родителей стоял за дюнами, совсем недалеко от моря, но он хотел построиться ещё ближе, чтобы море было видно прямо из окон.
    - Ну, что ж, - сказал его отец Кристап, стареющий мужчина, всю жизнь отходивший в залив и в Балтику, а то и подальше, - будем что-нибудь думать.
    Два года тому назад ушла его жена, и он, потрясённый её ранней смертью, стал быстро сдавать и всё реже выходил в море: напарник находился не всегда, а одному было тяжеловато: было ему уже шестьдесят восемь.   
    Шёл 88-й год, во всю разгоралась Атмода*. К осени сформировался Народный фронт.
    - Дождались-таки! – радовался Кристап, отец которого умер в Сибири.   
    Олафу в 1988 году было уже тридцать пять лет.
    - Женись, сынок! – говаривал отец ему. – На Дзинтре женись. Мы с её отцом дружили. Она работящая, да и на тебя посматривает, тоже в девках засиделась, тридцать лет скоро, зато для семьи – в самый раз. А что толку двадцатилетнюю брать? Крутанёт хвостом – и видали вы её! Хозяйство вести, детей рожать – не дождётесь! Ты как хочешь – с молодой ветродуйкой или с девушкой постарше?
    - Да второй тип и предпочитаю, батя, чтобы тыл надёжным иметь.   
    - Молодец, сын! Правильно мыслишь. А раз так – начинаем дом у моря строить, как ты и хотел, на пригорке, чтобы море из окон было видать. У дома огород разобьёте, цветники, теплицу смастерим, а за забором сразу и пляж. Вот где внукам моим раздолье будет! И, Олаф, сразу троих планируй. Ты вот у нас один – и это плохо, надо больше. Это мама твоя болезненной была, поэтому так и вышло.
    Он нагнулся к сыну и добавил:
    - У тебя брат есть, мой сын. Его мать уехала отсюда, от любви моей ненасытной сбежала к старому другу в Ригу, а сына воспитывала бабушка. У него семья уже есть, в Тукумсе живут. Я езжу к ним иногда. Юрисом зовут парня. Мать его была наполовину русская, вот гены свою роль и сыграли – он тоже на русской женат, а детишек двоих родили. Я тебе как-нибудь адрес дам: если что – будете знать, что не одни вы в мире этом.
    Кристап плеснул себе и сыну ещё по рюмочке и продолжил:
    - Ты меня, Олаф, не осуждай. Любил я твою маму. Но мне больше нужно было, таким уж меня Бог сотворил, да и сила была, выхода требовала, а Наталья сильная была – вот так и получилось…

    Дом построили к весне, но Олаф хотел сразу всё – и сад посадить, и теплицы наладить, и огород засеять. Только входи – и живи.
    Заслали сватов. Потом пошли сами. Дзинтра разневестилась: Олаф её уж времечко, как не видел, а тут взглянул – хороша! Статная, с большой косой, голубоглазая, в скромном, но ладно сидящем платье с белым воротничком. Сговорились, что свадьбу осенью, в сентябре сыграют, когда столы от всего ломиться будут. Заодно и новоселье справят.
    - Проводи, доченька, Олафа да возвращайся. А мы тут о житье-бытье поговорим.
    Пошли Дзинтра с Олафом к берегу, но было прохладно, хоть был уже конец мая.
    - Давай под навес, там теплее.
    Они укрылись от ветра, и Олаф спросил:
    - Можно, Дзинтрочка, я тебя поцелую? Мы же, вроде, обручены теперь.
    - Целуй, Олаф.
    Прильнул Олаф к её губам да так оторваться и не смог. Отдалась ему Дзинтра с восхищением и любовью.

    Когда домой пришла, встретился в сенях подвыпивший отец.
    - Ну, что, доченька, бабою стала? Не горюй, - хотя дочь и не горевала вовсе, - сходитесь уже и живите.
    Но они всё же дотерпели до свадьбы. И никто на свадьбе не знал, что невеста ребёночка ждёт: Анну, первую, они тогда, под навесом, и зачали. А потом уже другие пошли. Жизнь вошла в свою колею. Как у всех, впрочем…

* Атмода – по-русски «Пробуждение» - название процесса возрождения национального самосознания латышей после «спячки» в рамках Советского Союза, в политике очень быстро перешедшего в национализм и русофобию. 


                2. Мать большого семейства 


    Хозяйка хутора, стоящего примерно в трёхстах метров от побережья, Дзинтра Озолиня встала, слегка пошатываясь, подошла к окну и посмотрела во двор. Третий день лил дождь. Пасмурно. Сыро. На море неспокойно. На пляже пусто: никого не выгонишь в такое время любоваться красотами прибоя. Ветрено: разве что чудак какой-нибудь осмелился бы, но, к сожалению, чудаки нынче повывелись, кроме её мужа Олафа.
    По молодости он был ещё ничего, а потом, после сорока, как к «горькой» пристрастился, стал на умишко слабоват, и прозвище «Чудак-человек» закрепилось за ним надолго. «Каким ты был, таким и остался…» - вспомнилась ей русская песня, которую в детстве часто пела мама. Это была песня из какого-то старого советского фильма, который и она сама ещё успела посмотреть в детстве по телевизору. Дзинтра только и запомнила, что фильм был про казаков, но название позабыла, как и русский язык, уже хорошенько выветрившийся из её женской памяти. Да и какая память может быть у не слишком здоровой пятидесятишестилетней женщины, обременённой семьёй, хозяйством да ещё мужу всю жизнь помогающей с сетями – и не только на берегу.
    Часть улова шла на продажу, другой питалась семья, в которой росли три девочки. Олаф, помимо того, что слыл в посёлке чудаком, оказался и «бракоделом», как прозвали его в шутку соседи. «И зачем ты только вышла за него? – не давал Дзинтре покоя один из них, Янис Гобиньш, - а вот у меня три сына – Эгил, Эрик и Родриго, за меня выходить надо было!»
    Дзинтра знала об этом, знала и о том, что Янка жену свою не шибко баловал и налево похаживал регулярно. Зато её «Чудак-человек» налево не ходил, ибо не баб любил, а водку. И долюбился до того, что стал алкоголиком. Одно утешение: тихим и спокойным был в подпитии. Но когда рождались девочки, он пил ещё мало, а сейчас, когда шёл ему шестьдесят второй год, без выпивки не мог обойтись и дня. Хозяйкой в доме с самой его постройки всегда была она, Дзинтра.
    Первой родилась у них дочь Анна, ей нынче было уже 24. Пошла старшенькая, видно, в мать, так как замуж не спешила, зато вторая дочка, Эмма, хотя и была моложе на два года, в девках не засиделась: замужем не первый год. Младшей Дайге недавно только двадцать отметили, и она тоже уже замужем за своим  преподавателем в университете. Над матерью их смеялись не только из-за того, что мальчиков не рожала, но и за периодичность появления на свет дочерей: все три дочери рыбака Олафа родились в конце февраля, с интервалом в два года, и по гороскопу, соответственно, были Рыбами, что тоже было предметом подтрунивания знакомых и близких.
     Добавим, что у Дайги с Имантом уже есть трёхмесячная дочка, которую воспитывают в основном родители Иманта в Риге. Сама же Дайга вместе с мужем погружена в науку: он преподаёт, она учится. Имант старше жены на шесть лет, он обожает жену, да и как не любить такую красавицу! Когда-то самой красивой из трёх сестёр была старшая, но с годами красота Анны как-то потускнела. «Ох, - думает Дзинтра, - пора девке рожать, чтобы вновь расцвела. Пусть пример берёт с младшей! Та, как родила в девятнадцать, всё краше и краше становится. Вот на днях прикатила из Риги день рождения справлять, так все мужики окрест пялились – оторваться не могли. И то правда – не худышка, всё при ней: и грудь высокая, и бёдра широкие».
    Неожиданно эту мысль в голове Дзинтры сменила другая: «А может, она опять на сносях?» Нет, ответим ей мы, в положении Дайга не была. Только что вошедшая во вкус юная женщина с очаровательной улыбкой, она была удостоена вниманием со стороны высокопоставленного чиновника, который дорогими подарками и изящными манерами добился того, что Дайга стала его любовницей. Он был на 12 лет старше Дайги, то есть молодым мужчиной, много достигшим в карьере, который своим темпераментом и настойчивостью разбил все препоны в их отношениях, снял  дорогую квартиру для встреч в тихом местечке центра города (и там есть такие), где в любую часть рабочего дня можно было приятно провести пару часов не в ущерб службе одного и учёбе другой.
    Всего этого Дзинтра, конечно же, не знала. Она отошла уж было от окна, как вдруг взор её привлекла маленькая девочка, появившаяся со стороны моря и шедшая прямо к её дому. «Кто же отпустил малышку в такую погоду на улицу? Она же замёрзнет!»
    Девочка подходила всё ближе и ближе, и вдруг Дзинтра закричала и стала оседать на пол. «Олаф! – успела крикнуть она. – Там, там!.. Ой, не к добру это», - и потеряла сознание.
    А дело было в том, что в девочке, прильнувшей к её окну, Дзинтра узнала себя маленькую – в рваном платьице и стоптанных башмачках. По лицу девочки стекали капли дождя, и складывалось  впечатление, что она плакала.
    Олаф, которого позвала Дзинтра, падая, ничего не слышал: его просто не было дома: ещё днём он пошёл в сарай готовить сети. Приготовил и пошёл к лодке, а тут непогода накатила. Где ж тут в море выходить? Он спрятал сети под брезент, сам заполз под него, как в палатку, и отвинтил пробку у фляжки с бренди. Один глоток, другой… Олафу много и не надо: после третьего он прикорнул прямо в лодке. Крепко заснув, он и не заметил, как лодку, отвязанную им же самим, подхватила особо крупная волна – и вот она с пассажиром уже в море.
    Очнулся старый рыбак у какого-то берега. «Где это я? Что-то на Рагациемс не похоже!» - Олаф не мог понять ничего. 
   А Дзинтра очнулась сама и себе же сказала:
   - Ой, что-то грудь теснит, тревожно мне…      


                3. Три дочери


    Наутро рыбаки, которые вышли в море смотреть свои сети, поставленные на ночь, заметили, что лодки Олафа на месте нет. Кто-то вспомнил, что он, ещё до непогоды, шёл к берегу с большими свёртками – может быть, одну из мерёж чинил. Кто-то другой вместе с ним ставил промысловую сеть вблизи побережья. Проверили это место – рыбы у Олафа полно, прибой нагнал. Вытащили рыбаки Олафову сеть и понесли несколько корзин рыбы его Дзинтре на хутор «Лаймас», но хозяйки, к их удивлению, на обычном месте у окна не обнаружили.   
    - Ни хозяина, ни хозяйки! Что стряслось у Озолиньшей?
    Войдя в дом, ответ на один вопрос получили: Дзинтра неловко лежала на полу.
    - Она же у него больная. Скорую надо вызвать.   
    Машина из Тукумса примчалась быстро. Сделали Дзинтре укол, поставили капельницу. Минут через сорок ожила хозяйка. Все разошлись, лишь один Гобиньш остался подле неё. 
    - Эх, Дзинтра, Дзинтра, как я жалею, что не повернул тогда ситуацию себе на пользу. Не случилось бы теперь с тобой такое.
    - О чём ты говоришь, Янис? Жизнь-то прожита. Видно, так Богу было угодно. Ему виднее. Не ропщи на судьбу – грех!
    Растопил Янис печку, поставил картошку варить, вскипятил в чайнике воды из колодца. Из погреба принёс огурчиков и капусты, морс сварил из клюквы, копчёной рыбы из кладовой нарезал.
    - А что твой-то? Где он? Бывало, что он застревал где-то?
    - Разве что на сутки загуливал, не более. Стареет Олаф. Может, где прикорнул «под мухой» да и спит себе?
    - Мы тебе тут рыбы натащили из его сетей. Я её водой залил и в погреб снёс. Через пару часов приду, если Олаф не явится, помогу. А ты пока в себя приходи.
    - Погоди, Янис. Ты вот что… Чует моё сердце – не беда ли с мужем стряслась. Возьми на столике блокнот, там телефоны дочерей, позвони всем, пусть кто сможет, срочно на хутор приезжает. Рига не за горами, машины у всех есть.
     Гобиньш отзвонил всем, и девчонки пообещали прибыть - кто раньше, кто позже.   
    - Маму не оставляйте, дядя Янис, пожалуйста, - попросила Дайга.
    Тот пообещал, сбегал домой, потом вернулся, накормил соседку и начал рыбу сортировать. За этим занятием и застала его Анна, первой примчавшаяся в родительский дом с каким-то высоким мужчиной, представив его матери в качестве будущего мужа по имени Петерис.
    Судя по изменившейся внешности дочери – она посвежела, похорошела, – мать поняла, что Анна живёт уже с этим Петерисом, а по особому блеску её чёрных глаз подумала даже, не в положении ли она. Да и пора ведь, двадцать пятый год пошёл.
    Мужчина показался ей значительно старше дочки – лет на восемь-десять.
    Анна подсела к матери, а Петерис, надев резиновый передник, пошёл помогать Янису. Между женщинами начался такой разговор:
    - Давно живёте, доченька?
    - Полгода, мама.
    - А почему не поженитесь?
    - Петерис пока не может, с бывшей женой всё разводится.
    - На сколько он старше тебя будет?
    - На восемь лет с половинкой.
    - А работает где?
    - Инженером на стройке.
    - О ребёночке не задумывались? – намекнула мать.
    - Специально не задумывались, но уже есть, третий месяц.   
    - Как я рада, доченька! Любишь его?
    - Да, мама, - и Анна зарделась.
    - Ну, вот и хорошо. Теперь я счастлива за вас всех.
    - Ты, мама, не болей только.
    - Не буду, милая. Мне теперь стараться надо: второй внучок на подходе.
    Анна принесла из багажника большой пакет с продуктами, купленными в спешке в каком-то супермаркете, и начала их раскладывыать на кухне, а из погреба вылезли оба мужчины.
    - Ну, я пойду, хозяюшка, - молвил Янис.
    - Спасибо тебе, Янка, за всё! Возьми рыбки себе побольше, не стесняйся. У меня хоть и гости, но такого улова на всех хватит.
    Янис, не стесняясь, завернул пару больших рыбин в пластик и откланялся.
   
    Второй в «Лаймас» прикатила Эмма, одна – муж Гирт был в очередной командировке.
    - Хорошо ли у тебя с ним, Эммушка?
    - Не жалуюсь, мама, живём, как все.
    - Как же «как все», если детишек до сих пор нет? Не загуливает ли он у тебя?
    - Нет, не загуливает. Я сама, мама, встречаюсь с другим человеком.
    - Страсть-то, доченька!
    - Вот именно – страсть! И страсть, и любовь, ничего с собой сделать не могу.
    - А он?
    - И он, как будто, любит, но пока молчит о том, чтобы вместе жить. В общем, поживём – увидим.

    И наконец, последней на хутор приехала младшенькая Дайга с мужем Имантом, который отпросился с работы. Дайга похорошела ещё больше после своего дня рождения, а Имант, какой-то хмурый, первым подошёл к тёще, пока жена обнималась и щебетала с сёстрами.
    - Мама, прошу вас, поговорить с Дайгой. Люблю я её, и ребёнок у нас совсем маленький. Пусть оставит своего любовника. Всё равно не возьмёт он её.
    - Хорошо, Имант, поговорю.
    Подошла Дайга.
    - Доченька, как же так, я тут от Иманта впервые услышала, что ты дружка себе завела? Ты сгоряча-то дров не наломай.
    Опустила головку красавица Дайга, буркнула под нос:
    - Ладно, мама, видно будет, скоро всё решится.
    - Какой муж у тебя – всем на зависть: доцент уже, хоть и молодой, и впереди у него всё, и тебя как любит, и собой хорош! Не вздумай бросить такого парня, не прощу!


                4. Петерис и Эмма


    Когда все, кто ещё не был знаком, перезнакомились, и ужин, организованный приезжими, был закончен, Дзинтра подозвала к себе Анну и сказала:
    - Доченька, я лягу здесь, на кухне. Когда Олаф приедет, я его накормлю и спать уложу, а ты распорядись, кто куда. Ты же всё тут знаешь, все должны разместиться без проблем.
    - Я, мамочка, попрошу мужчин перенести раскладное кресло из гостиной сюда и лягу с тобой. Не могу я тебя одну оставить, да и тревожно за отца что-то.
    - Ах, ты, радость моя, спасибо тебе. Всегда была ты мне опорой. Если замуж не выйдешь, рожай так, доченька, поможем, воспитаем вместе.
    - Возможно, я так и сделаю.
    - А может, и с Петерисом сойдётесь?
    - Я ношу его ребёнка, по идее, мы и должны быть вместе. Но кто знает, мама? Сейчас жизнь такая сложная! И у мужчин с женщинами в наше время такие сложные отношения. Я помню старые фильмы, как всё просто было тогда!
    - Иди, Аннушка, из комода раздай всем постельное бельё и  разведи по комнатам, места хватит.
    Через минут сорок раздался грохот: Петерис с Имантом заносили в просторную кухню кресло-кровать, бочком старались пропихнуть.
    - Наверх, наверх поднимай! Там, вроде, проходит, - командовал Петерис.
    Наконец тяжёлое кресло, видно, ещё советского производства, с шумом встало на предназначенное ему хозяйкой место.
    - Я с мамой лягу, - пояснила Анна Петерису. – Ей может плохо стать, а ты в гостевой комнате поспи, я тебе уже там постелила. Не обижайся. Отец вот тоже куда-то запропастился. Может, явится ночью, надо будет его встретить. Мало ли что…
    - Ладно, - буркнул Петерис и покинул кухню.
    Ещё некоторое время по дому раздавались какие-то голоса, шаги, шуршание, но потом всё стихло.

     - Имант, - тихо позвала Дайга, - не спишь ещё?
    - Нет.
    - Почему?
    - О нас с тобой думаю.
    - А ты не думай больше. Двигайся ко мне.
    Радостный Имант крепко сжал жену в объятьях.
    - Можно? – шепнул осчастливленный супруг.               
    Дайга кивнула: Имант измучился, целый месяц не подпускала она его к себе, а ведь он хороший муж и любовник. Мысли её были прерваны положением, когда ни о чём уже и не думаешь, кроме приближения необыкновенного момента – наивысшего взлёта двух душ и тел, ставших единым целым. Затаившись, она ждала этого момента, но он настал мгновенно, когда его ещё не ждали, и они, изумлённые силой и мощью его, задохнулись и не разомкнули объятий до тех пор, пока он не начал отступать.
    - Дайга, девочка моя, родная моя!
    - Поцелуй меня, дорогой… - ещё долго слышались в темноте эти и им подобные слова.
    Уезжая, Дайга скажет матери, что останется с Имантом, с Оскаром же расстанется навсегда. Дзинтра будет очень рада этому.

    И Эмме в эту ночь не спалось. Она тоже размышляла о своих отношения с последним партнёром, хоккейным тренером Олегом. Он был сильный, страстный. Она растворялась в нём, испытывала глубочайшее удовлетворение при каждой встрече, а они, эти встречи, случаются так редко – Олег ведь тоже часто покидает Ригу! Но это-то и пугало её. Он, может быть, и не желая этого, - так получалось – стал её хозяином. А Эмма подчиняться не любила. Она знала, что если она натянет вожжи, он не придёт к ней больше, поэтому молчала и наслаждалась. «Нет, продолжать отношения с Олегом не стоит. Подчинит себе, как «Динамо» своё подчинил. Надо остановиться. Да, но как же драйв, как же острые ощущения, которых от Гирта не дождёшься? И всё же – надо!»
    Раздосадованная принятием этого правильного решения, она вышла во двор подышать, успокоить нервы и увидела сидящего на крыльце с сигаретой в руке Петериса.
    - Что, не спится?
    - Может, выпьете со мной? – вопросом на вопрос ответил Петерис.
    - А давайте! – махнула она рукой. – Что там у вас имеется?
    - Виски. «Баллантайнс».
    - Тогда с удовольствием.
    Она тихо прошла на кухню в одних носках, чтобы не разбудить мать и сестру, принесла два стаканчика, два пирожка со шпеком и половинку лимона.
   - Ножик найдётся, мужчина? – лукаво спросила она Петериса.
   - Обижаете, женщина! – в том же тоне отозвался он.
   Выпили. Молча пожевали.
    - Курите?
    - Да, но только свои, дамские.
    Она достала из кармана пачку «Вог», он галантно поднёс зажигалку. Затянулись.
    «Да, эта девочка красивее своих сестёр, да ещё и сексапильнее. Этакая пышечка».
    - Вы что-то сказали, Петерис?
    Петерис в ответ нашёлся:
    - Красота-то какая кругом! Сентябрь, мой любимое время года.
    - Как странно – и у меня это любимый месяц. Только вот ночи уже холодные! – и она передёрнула плечами в лёгком ознобе.
    Близость рослого мужчины, с виду лет на десять старше её, пахнущего табаком и алкоголем, всколыхнула Эмму, и, как только Петерис легонько приобнял её, как бы демонстрируя готовность согреть, она дала ему возможность сделать не только это, но и поцеловать. Поцелуй оказался жарким: мужчина хотел женщину, это  она поняла сразу. Эмма не была недотрогой – и жадной она не была. «Зачем мучить того, кто хочет тебя?» - её теория была стара, как мир. Эмма обняла его за шею и прошептала:
    - Пойдём в сарайчик. Там тепло, и сено душистое. 
    Они по одному прошмыгнули на сеновал. Там дурманяще пахло не только обычным сеном, но и какими-то сухими, явно лечебными травами, а ещё яблоками.
    И лишь только они погрузились в ворохи сена, оба буквально набросились друг на друга. В любви Петерис и Эмма были под стать один другому: физически сильные, неистощимые, стремящиеся к импровизации, оба немного голодные от давности последнего секса. И результат превзошёл все ожидания обоих. Эмма даже устала, взмолившись под конец о пощаде, а Петерису доставила огромное удовлетворение его победа. Перед возвращением в дом, они обменялись номерами телефонов, договорившись не о звонках, а об эсэмэсках.


                5. И бурно, и стремительно


    Прошли ещё одни сутки. Ничего нового они не принесли: Олаф так и не появился. Решили обратиться в полицию. Полицейские взялись за своё дело, а трём сёстрам и их спутникам нужно было отправляться в Ригу: ребёнок, работа, учёба…
    Дайга, решившая в родном доме порвать с обременяющей её связью, ворковала с мужем. Анна ухаживала за матерью и, казалось, ничего не замечала вокруг себя. Петерис и Эмма были посланы в соседний лесок собрать грибов на жаркое, да что-то уж долго ходили, а принесённых грибов хватило только на суп…
    - Заблудились мы, - оправдывалась Эмма, - я же с семнадцати лет в Риге, а когда приезжала, в лес так ни разу и не ходила. Там всё так изменилось, все тропинки какие-то новые…
    Петерис молчал, а когда поднимал глаза, то взором незаметно пожирал разговорившуюся Эмму: «Вот это женщина! Где же я раньше-то был! Ни за что от себя её не отпущу!»
    Эмма тоже была довольна своим нежданным любовником. «Какой он, однако! Все прежние ему в подмётки не годятся. Бедный! Настрадался он с этим сухарём в юбке, теперь со мной душу и отводит. Посмотрим, как дальше пойдёт, но пока он меня устраивает почти во всём».
    На следующее утро все поднялись рано и начали готовиться к отъезду. Неожиданно для всех прозвучало заявление Анны, что она остаётся в «Лаймас», чтобы ухаживать за мамой. Да и урожай в саду поспевает, заготовки на зиму делать, а отца нет. Её стали отговаривать, но Петерис, к удивлению остальных, поддержал:
    - Анне как нельзя кстати пойдёт на пользу свежий воздух. – А сам подумал: «Она же носит нашего первенца». – Сентябрь с его тихой грустью под стать ей, Аннушка любит его щедроты, многоцветье. Она мне рассказывала, что всегда старалась именно в сентябре приезжать сюда. Да и кто же обработает столько плодов – даже с помощницей это трудно будет сделать. Я и сам с удовольствием остался бы, но меня с работы ни за что не отпустят, к тому же придётся ехать по работе в Чехию и Германию. 
    «В командировку он, конечно же, с Эммой поедет», - подумала Анна. Впрочем, ей уже было всё равно. Она любила Петериса, но, видя его отношение к себе и то, как быстро он взял в оборот Эмму, помогло ей принять решение остаться. «Бизнес подождёт. Моника пока справится, а я через месяц и сама подъеду». Она не была охоча до мужчин, замужем до сих пор не была и, будучи честной по своей натуре, не желала жить ложью или же закрывать глаза на проделки будущего мужа. Она заметила, как украдкой переглядываются Петерис и сестра. Вчера она проснулась ночью и, смежив глаза, заметила, как через кухню проскользнула сначала Эмма, а потом и Петерис. Запах сена был самым любимым для неё, поэтому она сразу поняла, откуда явились оба. И сегодня она заметила хвоинки, приставшие к измятой юбке сестры. Такие же хвоинки были и в волосах Петериса на затылке.
    «Пусть события развиваются, как им надлежит!», - решила она. Лучше она выйдет за местного парня, работящего и верного, такого, как Эгил, например. Он вчера заходил сюда – отец посылал – и подмигнул ей. Это, наверно, и лучше будет, чем ублажать похотливого стареющего мужика. Но вслух она ничего другого к своему заявлению добавлять не стала.
    - Если будут какие-либо известия о папе, - прокричала Эмма, садясь в машину, - сразу же звоните, мы все тут же приедем.
    Эмма и Дайга были довольны в душе решением старшей сестры: хоть одна проблема будет решена, мать остаётся в надёжных руках.   
    Эмме и в голову не приходило, что решение это принято из-за неё.  Она чувствовала себя превосходно: в Риге её ждали ухаживания и объятия нового любовника, а ещё совместная поездка в ту самую Прагу, о которой обмолвился Петерис. Он действительно поедет туда в командировку, а я мужу покажу путёвочку в Друскининкай.
    Эмма укатила первая, оставшиеся трое подошли попрощаться с Дзинтрой и Анной. Машина была нужна Анне здесь - и маму надо возить по врачам, и по магазинам с аптеками разъезжать - да она ей и принадлежала, поэтому решено было, что Петериса довезут до столицы Имант с Дайгой. Минут через десять Анна уже запирала ворота усадьбы «Лаймас» после отъехавшего «вольво» Иманта.
    Когда она пересекала двор, ей на лицо опустилась тоненькая осенняя паутинка. «Хорошая примета, - подумала Анна, - по крайней мере сентябрь я проведу дома».


                6. На острове Рухну


    Лодку Олафа прибило к незнакомому берегу. Бортом она проскрипела о прибрежный камень, дав сильную течь. Весло у Олафа в лодке оказалось только одно, но этого хватило, чтобы упереться в грунт и перенаправить бот  на мель. Вот дно лодки прочно вошло в песок, и Олаф смог перебраться на сушу.
    Морской ветер напрочь выдул из него алкогольные пары, и старый рыбак с ужасом увидел, что борт лодки пробит, а сам он находится неизвестно где, но только не в окрестностях родного посёлка. Ещё в море, когда проснулся, он это понял, а теперь явственно увидел, что берег, к которому его прибило, вообще похож на остров, а не на материк. А островов в море Латвия не имеет – это Олаф знал ещё со школьной скамьи.
    Он устал, проголодался, похмелье покоя тоже не давало, но он пошёл по пляжу в надежде найти какую-нибудь выброшенную на берег рыбу. Так оно и случилось: в полосе прибоя он заметил рваную сеть, а в ней бившихся рыбёшек. Над ними уже летала чайка, но Олаф отогнал её. Он подтянул сетку на песок и, продолжая отгонять уже трёх чаек, возмущённых тем, что в их владениях появился конкурент, сгрёб салаку в рубашку. Отойдя от побережья и укрывшись от ветра за скалой, он сумел разжечь костерок из сухого плавника – благо, спички не намокли – и немного подкрепился. Отдохнув, Олаф стал подниматься на холм и на вершине его неожиданно для себя увидел маяк. Рядом с ним на высоком шесте развевался эстонский флаг.
    «Так вот куда меня занесло!» Он стал вспоминать названия соседних островов и ему на память пришло название – Роню*, по-эстонски Рухну.
    «Ну, как же! Ещё отец рассказывал, как они с ребятами частенько причаливали к этому островку, а ещё к огромному Сааремаа, но тот подальше от Рагациемса. И рыба здесь ловилась та же, что у нас. Если есть маяк, значит, есть дом смотрителя и где-то рядом пограничники».
    Олаф обогнул маяк и, убедившись, что в домике обитателей нет, а дверь заперта, двинулся вглубь острова, чтобы отыскать военных.

    Откуда ему было знать, что с момента, когда он закусывал полупропёкшейся салакой, за ним уже наблюдали два преступника, бежавших из колонии на острове Муху? Заплатив тысячу евро капитану рыболовецкого сейнера, их подельники организовали побег сначала из колонии на Рухну, чтобы отсидеться, после чего сейнер уйдёт на рыбалку, отправит улов в Пярну  и снова отправится в небольшой рейс, но теперь-то их с островка и заберёт, а высадит уже где-нибудь под Айнажи или Салацгривой в Латвии. Однако вместо четырёх дней прошло шесть, а сейнера как не было, так и нет.
    - Срубил капусту, гад, да и забыл про нас, - сказал один зэк другому.
    - А может, какие-то проблемы. Сиди тут и думай.
    Хлеб и вода у беглецов закончились, они зверели с каждым часом. И тогда оба решили ночью пробраться к пограничникам и раздобыть еду и оружие.
    - Хорошо, что их здесь не больше отделения. Значит, часовой один. Финки есть, но это если парень рыпаться станет. А возьмём  арсенальчик – и нам уже мало кто страшен будет. Потом, если кораблик подгребёт, отомстим кэпу, захватим судёнышко – и на Готланд. А там, в Висбю, и денежки снимем, если кэп из Таллина привезёт документы, как обещал. 
    - А из Швеции можно двигаться куда захотим, - размечтался второй. - Например, в Австралию.
    - Ну, нам бы с этого гнилого островка вырваться, а ты уже про Австралию!

    Поэтому мужик, который так некстати здесь возник и явно теперь шёл  к тем же погранцам – а больше и некуда – раздражал зэков и даже мешал.
    - Всё должно быть тихо. А тут какой-то старикашка, явно алкаш, может спутать нам все карты.
    - Что предлагаешь?
    - А ты что?
    - Я – то же самое.
    - Лады.
    Улучив момент, когда Олаф, стоя на большом камне у обрыва, залюбовался игрой тюленей у берега, один из бандитов тихо подошёл к нему сзади и силой толкнул вниз:
    - Любуйся, старикан, романтик херов!
    Внизу были камни, галька, а песок – подальше, шансов нет. Олаф, ничего не успев понять, рухнул вниз, разбив голову о коряжистый пень.
    - Чего ты его толкал-то? А финка на что?
    - Так его же найдут, дурак. Какая финка! А так - упал по пьяни и разбился. 
    Олаф лежал на спине с разбитой головой и смотрящими в небо открытыми глазами, в которых как бы застыло недоумение: «И кому же это понадобился остаток его жизни?!»

* Остров Рухну на российских картах носит своё эстонское название. В 30-е годы, при Первой республике, он принадлежал Латвии и носил название Ro;u, что означает Тюлений. Позже правительство Латвии передало его Эстонии, что при нынешней, Второй, республике создало для бывших хозяев островка огромные проблемы в сфере рыболовства, ибо он расположен почти в центре Рижского залива.


                7. «Это было сказочно!”


    Вначале Петериса немного мучили угрызения совести: всё-таки Анна ждала ребёнка, а его любила. Это он знал, хотя у них и не принято было говорить о чувствах. Но вскоре встречи с Эммой, бурной, темпераментной, горячей, изобретательной как в делах, так и в постели, увлекли его и поглотили целиком. Он уже считал, что Эмма – подарок, ниспосланный ему свыше, что он никогда не утолится ею, так как она непревзойдённа как женщина.
    Эмма же поначалу не очень всерьёз воспринимала Петериса, хотя в душе считала его одним из лучших своих партнёров.
    В октябре они, как и было задумано ещё в Рагациемсе, предприняли поездку в Чехию, мечту Эммы. Это стало возможным потому, что Петерис неожиданно получил наследство от деда, проживавшего с 40-х годов в Германии. Оно было достаточно приличным, и Петерис даже смог купить на него особнячок в Межапарке. Ещё в сентябре он получил из суда долгожданный вердикт о разводе с первой женой, и теперь смог легально сделать и то, и другое. Анна задержалась в Рагациемсе надолго: об отце так и не было никаких известий, поэтому выяснение отношений с ней произошло по телефону и второй, неформальный, развод тоже состоялся, превратив Петериса в юридически и фактически свободного, к тому же состоятельного мужчину.
    Петерис в спешном порядке обставил свой новый дом, купил в фирменном магазине престижный внедорожник, но работу, тем не менее, не бросил и в Прагу улетел всё-таки не по туру, а в давно запланированную командировку, прихватив с собой, естественно, новую любовницу.
    Ей он лично купил горящую путёвку в Литву для предъявления  благоверному, после чего парочка отбыла в Злату Прагу.
    В прекрасной столице Чехии Петерис, не слишком обременённый служебными заботами, окружил Эмму всем, чем положено окружать красивую молодую любовницу богатому джентльмену. Последнее украшение – ожерелье с драгоценными камнями – окончательно покорило Эмму: она приняла подарок вместе с предложением руки и сердца. Она даже заставила себя влюбиться в Петериса бесповоротно и окончательно, чтобы  наслаждаться тем, что он ей давал. А давал он ей весьма немало – и как мужчина, и как джентльмен. Оставалось только вернуться в Ригу и решить вопрос с пока ещё формальным супругом. Эмма была уверена, что Гирт не будет возражать на предложение о разводе.
    В пражском хилтоновском отеле «Стари храд», одном из лучших в Европе, они наслаждались прекрасной кухней в ресторанах и барах, устраивали поединки в постели и джакузи, а за пределами гостиницы парочка осмотрела всё то, о чём мечтала Эмма, с детства заочно влюблённая в город над Влтавой, перечисление чего мы опускаем,  ибо наша повесть – не туристический справочник.
    Однажды Эмма немного перегрелась в солярии. Петерис в номере растирал её обнажённое тело, не желая приглашать массажистку, и не заметил, как она уснула. Он легонько перевернул её, изумившись красоте тела своей будущей жены при дневном освещении. Он опустил жалюзи вниз, скинул халат и юркнул к ней под тонкое, но тёплое одеяло. Он всегда желал её, вот и сейчас почувствовал, что не выдержит и трёх минут.
    Петерис нежно коснулся губами её груди. Эмма, не просыпаясь, что-то промурлыкала, при этом обняв его за шею. 
    - Прости, Эммочка, но я больше не могу! – И он вошёл в неё полуспящую. От сладостных ощущений Эмма проснулась и застонала от удовольствия. Покрывая друг друга поцелуями, они быстро достигли высшей точки.
    - Пит, не покидай меня, останься во мне.
    Петерис подчинился желанию, высказанному хриплым от истомы голосом подруги. Возможно, так зарождалась новая жизнь, потому что оба были охвачены огнём и внутри обоих тоже бушевал пожар. 
    Через нужное количество месяцев так и случится, но это уже за пределами нашего повествования, а нам с вами пора вернуться в осенний Рагациемс, на берег Рижского залива, где две женщины продолжают ждать отца и мужа.


                8. «В этом деле нужно ещё что-то…»


    Полиция наконец-то дала ответ на третье заявление Дзинтры о судьбе пропавшего мужа. В нём говорилось, что спасательными службами были проведены поисковые работы, опрошены жители побережья, но, к сожалению, ничто не принесло результатов. Олафа пока решено было считать без вести пропавшим.
    Некоторые рыбаки – те, которые принесли улов Озолиньша в тот злополучный день - высказали предположение, что Олаф выпил в лодке и заснул в ней, а так как она была слабо закреплена, её могло вынести в залив. Вывод напрашивался сам собой: либо он утонул, оказавшись далеко от берега на не вынесшей ударов волн лодке (но тогда где деревянные обломки?), либо его вынесло на какой-нибудь из эстонских островов и он погиб там от голода, холода или ещё чего-то. Они и не догадывались, как близка к действительности вторая версия.
    - А что если он скрылся от непогоды в какой-нибудь прибрежной пещере, а потом умер там от переохлаждения, например?
   Эту мысль отвергли все те, кто хорошо представлял себе прибрежную геологию. Дзинтра написала ещё одно заявление – чтобы латвийские власти обратились за помощью к береговой охране Эстонии, но оно было положено под сукно.
    Дзинтра оплакивала мужа дома, съездила в  Свято-Владимирский храм в Юрмале, где они венчались в далёком 1989 году – оба были православными.
    Анна и Эгил, которые за последнее время сдружились и всё более тепло посматривали друг на друга, были опорой для Дзинтры во всём. Её состояние не ухудшалось, рецидивов инсульта не было – всё-таки плечо любящей дочери и её нового друга (даст Бог – и зятем станет!) чего-то стоило.

    На день рождения матери – пятидесятипятилетие – приехали Петерис с Эммой вдвоём, уже сложившейся после Праги парой, а также Дайга – одна, без Иманта и без какого-либо другого спутника. Имант только прислал тёще поздравительный адрес и какой-то симпатичный сувенир – по почте.
    - Дайга, что это всё значит? – спросила Дзинтра.
    - Мамочка, я потом тебе всё объясню.

    Петерис переговорил с Анной о том, что он не отказывается от будущего ребёнка и будет ему помогать.
    - Помогать? Не нужно. У нас с Эгилом два хозяйства, дома стоят рядом, его старшие братья отказались от родительского хутора, чтобы младший поддерживал отца. И не забывай, что у меня в Риге вполне успешный бизнес, к которому я скоро вернусь. Поэтому в твоей помощи я не нуждаюсь.
    Анна улыбнулась и отошла в сторонку. Петерис же поискал глазами Эмму и посмотрел на неё со страстным обожанием и нежностью. Анна перехватила этот взгляд, сказавший ей о том, что Петерис по-настоящему любит её сестру и за время после сентябрьской встречи не только не потерял влечение к ней, а, кажется, даже укрепился в нём. «Да, я, наверно, не давала ему столько, сколько Эмма, хотя тоже любила. В этом деле, помимо любви, нужно ещё что-то…» 
    Мудрая Анна, как всегда, была права: это «что-то» придаёт любви остроту ощущений, продлевает её, а страсть делает всепоглощающей.
    Подошла Дайга.
    - Ты посмотри на Петериса с Эммой, сестрёнка. Уже давно вместе, а воркуют, как голубки.
    - Дайга, мой тебе совет: бросай ты своего чинунушу-пижона, возвращайся к Иманту – ты же обещала маме это в прошлый раз. Или хотя бы найди себе родственную душу, ты же ещё так молода!
    Дайга осталась стоять в глубоком раздумье, а Анна пошла посмотреть, как там мама справляется с гостями. Проходя мимо старой беседки в саду, она услышала:
    - Где болит, милая?
    - Что-то тянет внизу живота.
    - Приедем – сразу к доктору. Хорошо, Эммочка?
    - Хорошо, Пит.
    - Может, это я вчера перестарался?
    - Не думаю, но к доктору всё равно схожу.

    Анна подошла к одному из столов, накрытых под яблонями. К столам в это время подтягивались и остальные гости.
    - А вы не отдаёте себе отчёт в том, - услышала она голос матери, - что все вместе мы собираемся в период самой золотой осени. Красота-то какая! Яблоками пахнет, особенно антоновкой. У неё ведь особенный запах, неповторимый! А посмотрите, какие рябины стоят пунцовые! А воздух-то, воздух – что твой нектар!
    - Конечно отдаём, мамочка, - ответила за всех Дайга, - это же не первый день твоего рождения, который мы здесь отмечаем. Жаль, только, что папы с нами сегодня нет. 
    Увидев, как омрачилось лицо матери, Дайга поняла свою оплошность:
    - Давайте, гости дорогие, выпьем за здоровье нашей любимой мамочки!
    - А я сегодня проходила по саду, - заговорила Эмма, - и мне на лицо паутинка легла – как сеточкой накрыла. Так приятно стало, сразу детство вспомнилось.
    - А ты, Эммочка, тоже считаешь осень, особенно эту пору, чем-то особенным?
    - Безусловно, мама, тебе с днём рождения повезло. Природа в самом соку: богатые одежды, плоды – всё к твоим услугам. Она готовится сбросить старые покровы, чтобы весной предстать перед нами обновлённой. Так и ты, мамочка, в каждый свой день рождения обновляешься. Внимание! – обратилась она ко всем сидящим за столом. – Я предлагаю тост за это обновление. Живи подольше, мама! Ты словно оберегаешь нас, собирая осенью на родном хуторе, которому сама и дала когда-то такое красивое название.
    - Хороший тост! – воскликнул Петерис, - мы все поддерживаем его. Хороших дочерей вы родили, Дзинтра! Prieka!* - и он под аплодисменты выпил рюмку водки, в чём его поддержали и остальные.

* Prieka! (лат.) – Радости! – застольное слово у латышей, аналогичное немецкому «прозит» или скандинавскому «скуль».


                9. История Дайги


    Дайга в прошлый свой приезд, помирившись на хуторе с мужем Имантом, по возвращении в Ригу забрала ребёнка от свекрови, и они стали жить втроём. Имант по-прежнему преподавал, в семье царила полная идиллия. Для девочки наняли няню, чтобы мама  возобновила посещение лекций в университете.
    Имант по ночам, когда маленькая Синтия засыпала, на руках приносил Дайгу из ванной, клал на постель, потом сам бежал в душ минут на пять, торопясь, чтобы Дайга не заснула. Он ласкал её дивное тело, целовал потаённые места. От этих поцелуев Дайга возбуждалась более всего и, забыв обо всём на свете, отдавалась самозабвенно. Она быстро засыпала, а Имант ещё долго заснуть не мог от пережитого волнения, возбуждения и радости, что вновь смог удовлетворить свою Дайгу.
   Они подумывали уже и о втором ребёнке, но однажды, придя домой вечером, он не застал жены. Не раздеваясь, он присел и задумался: «Неужели опять? – подумал он и закрыл глаза, - неужели опять?»
    Паника охватила Иманта. Зазвонил телефон. Имант в радостном возбуждении извлёк мобильный из пиджака. Но звонила мать, голос её был какой-то тяжёлый. Запахло бедой.
    - Имант, сынок. Синтию мы взяли к себе. Я заходила к вам домой, но дома никого не было. Потом позвонила Дайга и попросила, чтобы я забрала ребёнка у соседки этажом выше. «Где ты, когда будешь?» - закричала я, но телефон отключился. Где она, Имант? Может, поехала на конференцию? (Мама Иманта все занятия в университете называла конференциями).
    - Какая конференция, мама? Неужели непонятно? Она вернулась к нему!..
    - Страсть-то какая! А вы с девочкой как же?
    - Она всегда считала себя свободной, мама. Есть всякие люди на свете, и ты это знаешь не хуже меня.
    Мать заплакала в трубку, а Имант подумал: «Да, недолго длилось моё счастье!»
   
    Но дело было совсем не так, как вообразил себе Имант.
    Дайга с дочкой возвращались домой с прогулки в супермаркет. Не доходя до подъезда каких-нибудь двести метров, она услышала визг тормозов. Возле них остановился «опель» и из него вышли два парня. Они предложили ей проехать с ними.
    - Куда?
    - Вы отлично знаете. Он соскучился.
    Дайга поняла, о ком идёт речь.
    - Подождите, я отведу девочку.
    - Скажите адрес – мы отведём.
    Дайга назвала адрес и позвонила соседке, попросив подержать Синтию у себя до прихода бабушки. Один из боди-гардов взял плачущего ребёнка на руки и быстро понёс к подъезду, а второй вежливо пригласил Дайгу в салон машины.
    - Вы с ним поласковее сегодня, у него сейчас плохой период, депрессия. Похоже, сезонная, даже травка не помогает.

    Через пару часов, после изысканного ужина при свечах и ванны, Дайга вновь разделила постель с человеком, которого уже считала своим прошлым. Два дня с перерывами на сон и еду они занимались любовью. Покуривая сигару, господин С. угощал её любимыми дамскими сигаретами. Неискушённой Дайге было невдомёк, что начинка сигареток отличалась от фабричной.
    Шикарная постель в напичканной всем, чем можно, квартире, лучшие французские и итальянские вина, сигареты с лёгкой «дурью», деликатесы из ресторанов – а главное, ласки искушённого в любви нестарого и импозантного мужчины, с которым всегда было интересно поговорить на любую тему,  - всё это сделало своё дело: на второй день Дайга уже весело смеялась, смаковала напитки, охотно включалась в самые изощрённые сексуальные игры – и совершенно покорила сердцееда, чем полностью вывела того из депрессии. Когда он вновь начал ездить на службу, уже ей было скучно, она слонялась по комнатам в нетерпеливом ожидании, хотя в «гнёздышке» было чем заняться, а когда господин С. возвращался, сама бросалась ему на шею и вакханалия страсти продолжалась.

      
                10. Дайга находит себя


    Когда Дайга вернулась с дня рождения матери, Дайга прибралась в квартире и стала ждать своего возлюбленного. За ужином она оживлённо рассказывала ему о побережье, своей маме, сёстрах. Он слушал, казалось, внимательно, не перебивая её. Дайга почувствовала, что очень привыкла к этому человеку и вряд ли в силах разорвать эту связь.
    В одну из бурных ночей, дважды побывав в нирване, Дайга осторожно намекнула ему, что, возможно, пришла пора узаконить их отношения. Ответ господина С. ошеломил её:
    - Дорогая, ну, посуди сама, разве я держал бы тебя на съёмной квартире, надолго покидая иногда? Я женат, Дайга. Когда я женился, точнее, меня женили на дочери одного важного человека, мне было 28 лет. Жена старше меня на пять лет. У нас двое детей, они воспитываются в Англии и наверно останутся там. Поэтому пока ничего изменить нельзя, всё останется по-прежнему.
    Дайге ничего не оставалось, как согласиться с ним и продолжать вести не совсем удобный для неё образ жизни. Она возобновила регулярное посещение лекций. Как-то, придя домой и удобно расположившись на диване, она немного задремала, но тут же, сквозь первый сон, услышала звонок в дверь. Она вскочила и в волнении побежала открывать, но перед ней оказался не тот, кого она ждала, а высокая дама лет сорока пяти, лицо которой было взволнованно. Дайга пригласила даму войти и предложила сесть. Отдышавшись, дама заговорила:
    - Дайга, я хочу вам сообщить, что он погиб в автокатастрофе, где-то под Гамбургом. Мне он сказал, что поехал в командировку, но с ним была только очередная юная секретарша…
    Что-то перевернулось в душе Дайги, перевернулся и мир, в котором она жила. Она взяла себя в руки и спросила:
    - А откуда вы знаете, кто я и как меня зовут?
    - Теперь скрывать уже нечего, - ответила женщина, - я жена, точнее, теперь вдова господина С. О вас я знаю давно, так как пользуюсь услугами частного детектива. Я осталась одна, наши дети в Англии, они уже большие, но меня в чужую страну не тянет. Я сочувствую вам, потому что, пока вы были с ним, он и со мной обращался лучше, чем обычно. Но у него оказалась и новая любовница, хотя он продолжал отношения с вами. Я собиралась высказать ему всё, но, как видите, не успела. А вам я решила это лично сообщить, потому что чувствовала, что вы его немного любили, как и он вас.
    После этих слов дама поднялась и, вытерев выступившие на глазах слёзы, откланялась.
    Дайга как вкопанная сидела в кресле, наверно, с час. Потом позвонила Эмме. Они долго разговаривали о том, о сём, но о главном Дайга даже не обмолвилась.
   На следующий день она после лекций зашла в аудиторию, где Имант только что закончил своё последнее в этот день занятие. Она спросила его, как он относится к тому, что она хотела бы вернуться.
    - Ты опоздала, Дайга, - ответил Имант. – Я могу оставить тебе квартиру и переехать к родителям. Но я начал встречаться с женщиной, которая искренне, я это знаю, люит меня и хочет стать моей женой. Синтия будет жить с нами: от тебя она отвыкла, а в нашей семье ей будет хорошо. Ты молода, очень хороша собой, ты сумеешь построить что-то новое с другим человеком. Найти его для тебя труда не составит.
    Дайга молча вышла из кабинета. 
 
    Впоследствии она будет успешной и состоятельной, но одинокой женщиной. Детей у неё тоже не будет. Закончив магистратуру, она станет преподавать в университете, одновременно участвуя в качестве компаньона в серьёзном бизнес-проекте. На неё время от времени будут находить страшные приступы меланхолии. Одиночеством она расплатится за предательство, за красивую жизнь, за любовь и страсть к человеку, не стоившему её. Так сложится дальнейшая жизнь младшей из сестёр, красивой, сексапильной, жизнерадостной Дайги.
    «И кто бы мог подумать, что из этой хохотушки и болтушки выйдет научная дама, чьи труды публикуются даже за океаном!» - как-то скажет своей жене Эмме Петерис.

    После смерти матери - а она проживёт ещё долго – хозяйкой хутора «Лаймас» станет Анна, точнее, двух хуторов, так как выйдет замуж за соседа Эгила.

    В годовщину смерти матери все рижане, обитатели и соседи хутора «Лаймас» вновь соберутся в Рагациемсе, на берегу моря, в конце сентября.
    - Родилась осенью – и ушла осенью, - скажет Дайга.
    Много хороших слов произнесут дети и внуки о матери и бабушке, вспомнят и старого Олафа, его трагический конец.
    Выйдет вперёд Анна, располневшая, поседевшая, так что Петерис едва узнает женщину, чуть не ставшую его второй женой, и пригласит всех к столу под яблоней. «Знать, не слишком сладок этот крестьянский труд», - подумает Петерис. Кто-то возьмёт его под руку.
    - А, это ты, душа моя? – сказжет он Эмме и чмокнет её в щёку.

     Под порывами осеннего ветра с залива всё так же будут падать яблоки с жёлто-зелёных деревьев, а сразу за дюной - слышаться рокот прибоя…


                4.3.14