Тата открыла глаза, снова закрыла, опять открыла: «Нет, не снится. Что ж там так зловеще хрустит и чавкает, да ещё скрежещет?»
Звук доносился то ли из-под стола, то ли из-под кровати, очень близко к изголовью. Тата обладала многими достоинствами – шила, вязала, даже крестиком вышивала, да и трусихой себя не считала. Но одно дело – с флагом на баррикады, на глазах изумлённой публики, и совсем другое – против чего-то неведомого, во мраке, без свидетелей.
Кстати, как там Манюня?
Манюня – что-то вроде их сына полка, в смысле, дочки комнаты. Манюня – первокурсница, юная и трепетная, всеобщая любимица. Все её опекают, холят и лелеют, заодно и воспитывают, оттачивая свои будущие материнские инстинкты.
В слабом полумраке комнаты, рассеянном отблесками уличного освещения, Тата долго таращилась, тщетно пытаясь увидеть Манюнину голову на подушке.
Она уже хотела забеспокоиться, когда подушка шевельнулась и из-под неё раздался приглушённый голосок: «Ой, мамочки, как страшно».
«Манюня жива, а остальные сами взрослые, отобьются. Ишь, как старательно притворяются спящими, даже не сопят. Ну, держитесь, сейчас я вам покажу», - и Тата громко сказала: «Манюня, на старт. Пока Анку съедят, мы успеем удрать».
Анка – это достопримечательность не только их комнаты, но и всей общаги. Тата утверждает, что шить и вязать на Анку одно удовольствие – по всем окружностям 120, талию можно делать, где захочется.
Анку многие называют ЦентнЕр, и она не обижается, даже гордится.
В незапамятные времена, когда общага наша была ещё смешанной, когда мирно жили по соседству и мальчики, и девочки, на нашем этаже проживали арабские студенты, поголовно в Анку влюблённые.
Если Анка направлялась в кухню по хозяйственным делам, все они, словно по сигналу волшебной дудочки, выходили из своих комнат и двигались за ней. На кухне они выстраивались вдоль стен, сложив руки на животе, и замирали. Анка неспешно передвигалась по кухне, весь центнер её живого веса плавно переливался под нежной тканью халатика под прицелом восхищённых взглядов. Затем Анка величаво дефилировала обратно по длинному коридору, с воздыхателями в кильватере.
Со временем всех мальчиков переселили в новые корпуса на окраине, а наше общежитие стало женским, но воспоминания о триумфальных шествиях навечно сохранились в Анкиной душе, и она гордо говорила, что не перевелись ещё на земле истинные ценители женской красоты.
Когда худющая Светка, наша четвёртая сожительница, начинала особенно сильно донимать её всякими диетами, Анка, с удовольствием рассматривая своё отражение в зеркале, говорила с жалостью: «Светик, когда бы ты приехала к нам в Черновцы, так на тебя бы все показывали пальцем, кто так заморил бедную девочку. Что касается меня, то я там считаюсь вполне стройной».
Услышав Таткины слова, Анка недовольно заворчала: «Как же, обрадовались. И даже не надейтесь, я сама кого хочешь съем».
«Значит, Светку нашу доедают?» - выдохнули все трое.
Светка – знамя комнаты, ум, честь и совесть. Отличница, комсомолка, активистка, член всяких комитетов и бюро.
Давно проснувшаяся, но молчавшая из вредности, она не выдержала: «Кости от вчерашней курицы они доедают, которые наши ленивые дежурные не выбросили после ужина, а оставили под столом!»
«Да кто они-то? И почему с таким железным скрежетом?»
«Мыши, кто же ещё! Ну, может, крысы. А скрежет от сковородки, она же чугунная».
На улице где-то сработала сигнализация, в стену стучали соседки, светофор на перекрёстке у общежития испуганно мигал – это визжали храбрые обитательницы комнаты.
Мыши в сковородке замерли и прислушались, но ненадолго. Хруст и скрежет возобновились – грызуны торопились доесть, предчувствуя скорую развязку.
Помолчав, Светка изрекла: «Так невозможно. Мы до утра все чокнемся. Надо свет включить, и они разбегутся».
Татка обрадовалась: «Свет, давай, а? Ты ж почти наш рулевой, подай пример мужества».
Светка отчеканила: «Ни за что. Кто виноват, тот пусть и исправляет. А виноваты дежурные вчерашние – Анка и Манюня. Убрали бы всё, и никакие бы грызуны не прибежали. Раньше ведь ничего такого не бывало».
Татка возмутилась: «Ну, Светка, комсомолистка ты несчастная, ни слова в простоте. Сказала бы честно, что боишься, так нет – надо обязательно идеологическую базу подвести, принципы присобачить».
Анка не могла упустить такой удачный момент: «Вот именно. Ты и тощая такая, потому что вредная и принципиальная, активистка ты наша».
Светка отреагировала мгновенно: «Вот и давайте сами. Дерзайте. Вперёд и с песнями».
Анка возразила: «На пол вставать страшно, придётся прыгать по кроватям и по стульям. Если я поскачу, то нам завтра не на чем будет спать и сидеть».
Татка заохала: «Я говорю честно – я боюсь. Вот если бы вор, маньяк или саблезубый тигр, то я бы, что называется, голыми руками. А мышей, тем более крыс – ни за что! Это детская психологическая травма, ещё со Щелкунчика и Нильса, который с гусями. Можете меня сразу убить, я всё равно сама от страха помру».
Обстановка накалялась, вдруг Манюня отважно пропищала: «Не ссорьтесь, девочки. Я пойду», и перепрыгнула на соседнюю кровать. Допрыгала она до выключателя почти благополучно, только чуть не запнулась об Анку, но мощная центнеровская ладонь поймала её и бережно посадила куда-то на одно из своих 120 – неважно, куда именно, везде ведь 120. Манюня отдышалась и в последнем прыжке дотянулась до выключателя.
Пр-р-р-с-с-с! И всё! И мгновенная тишина!
Только жалкие огрызки костей в сковородке, выехавшей почему-то в центр комнаты, свидетельствовали – это было!
Кое-как дождавшись утра, девочки тщательно обследовали комнату на предмет обнаружения звериного логова. Единственное отверстие, которое удалось обнаружить, находилось в самом углу одного из шкафчиков, и было устрашающих размеров.
«Мышиные норки такими не бывают», - авторитетно заявила Светка. – «Эта дыра рассчитана на кота. И вообще, больше похоже на провалившийся пол».
За неимением других дыр, решили заделать эту. В отместку Светке, пытавшейся идти против коллектива, дыру забили старыми газетными подшивками, которые идеологическая Светка бережно хранила в шкафу.
Прозвучавшее ключевое слово «кот» повисло у всех на ушах и на языках. Все так размечтались завести кота и распугать всех мышей, так сокрушались по поводу отсутствия усатого-полосатого, что всё сошлось к одному – вот придёт кот, и будет всем счастье.
Да только мечтай-не мечтай, а в институт идти надо. Тем более котов в общаге никогда и нигде не водилось, даже при столовой – то ли от голода пропали, то ли отведав деликатесов нашего пищеблока.
Собрались все в институт, и Татка тоже.
«А ты куда? Тебе же сегодня ко второй паре», - вспомнила вдруг Светка. – «Коллектив тебе доверяет и поручает всё убрать, помыть и ликвидировать последствия ночного кошмара. Сегодня санкомиссия будет по комнатам ходить, а это пострашнее мышей. Только попадись раз на зуб, живыми не вырвемся, а то и из общаги вылетим».
«Светка, хоть и мымра, но совершенно права», - подумала с тяжким вздохом Тата, которой очень не хотелось оставаться в комнате наедине с мышами, даже при дневном свете.
Зато, оставшись одна, она оторвалась на полную катушку – громыхала и стучала, да ещё песни во весь голос распевала боевые-фронтовые. Если у мышей не лопнули барабанные перепонки от такой какофонии, то их настигла неминуемая смерть от сердечного приступа. Хорошо, что на этаже никого не было, иначе бы и самой Татке не сдобровать.
Успокоившаяся и довольная проделанной работой, Татка похвалила себя и пошла учиться.
Идёт она по длинному коридору, храбрея тем больше, чем дальше от комнаты, а все мысли только про котов. Не про тех двуногих, у которых тоже и усы, и хвосты бывают, а про настоящих, четырёхлапых, которые мышей ловят.
Увидев идущего ей навстречу кота, Тата сначала не поверила своим глазам. Но это был именно кот, вернее, взрослый котёнок – серый, упитанный, пушистый, со всеми кошачьими атрибутами.
Недолго думая, Тата ухватила кота, пока он не исчез, и развернулась обратно.
В комнате она потыкала ошарашенного найдёныша носом в дыру, забитую газетами, и строго сказала: «Нюхай и лови всех, кто вылезет».
Кот обиделся, понюхав дыру, и презрительно посмотрел на Тату.
«Н-да, молод ещё, наверное», - решила девушка. – «Ну, ничего, сработают какие-нибудь инстинкты. Или рефлексы. Как там, по теории Павлова, или не Павлова? Неважно, разберётся».
Решив, что проведённого инструктажа котейке достаточно, она почему-то сказала ему: «Фас», и заторопилась в институт.
Представляя, как обрадуются все девчонки появлению нового жильца, она подумала, что надо бы предупредить их. Подумала, но бегать по этажам и разыскивать соседок поленилась, а в процессе никого не встретила, и беспечно махнула рукой: «Увидят и сами разберутся».
Эх, знать бы заранее…
Вот теперь обязательно надо рассказать о планировке комнат в общаге, иначе будет непонятно.
Общий длинный коридор, а в нём множество дверей – это как везде. За каждой дверью - вначале маленький квадратный коридорчик, который почему-то получил название предбанник. В предбаннике четыре узких шкафчика – два справа, два слева. Прямо по курсу - дверной проём, ведущий из предбанника в жилую комнату с кроватями, столами и стульями. В дверном проёме дверь не предусмотрена, поэтому, для соблюдения приватности, он завешен длинной, до пола, шторой. Вот такая довольно типичная планировка.
Первой после занятий вернулась Манюня. Она тихонечко открыла дверь и замерла на пороге, намереваясь просочиться в комнату незаметно и неслышно, не привлекая мышиного внимания.
Манюня увидела настежь распахнутую дверцу шкафа с предполагаемой мышиной норой, забитой газетным кляпом, а потом разглядела торчащий из-под занавески длинный серый хвост. Это был, разумеется, кошачий хвост, но Манюня-то про кота ничего не знала, а только про мышей.
Будучи совсем юной студенткой, но всё же в перспективе будущим инженером, малышка в пропорциях разбиралась. Сложив воедино параметры дыры и величину хвоста, она мгновенно дорисовала в воображении размеры мыши, которая прогрызла газеты, выбралась из своей норы и теперь поджидала жертву, укрывшись за занавеской.
Манюня сделала шаг назад. Кот услышал шум, ему стало любопытно, кто пришёл, и рядом с хвостом появилась толстая усатая морда.
Кто кричал – кот, Манюня, или оба вместе, осталось невыясненным. Когда на истошный вопль прибежали девочки из соседней комнаты, кота уже не было. Девочки про кота тоже ничего не знали, поэтому подобрали только то, что нашли – то есть Манюню.
Они помогли ей подняться с пола, увели к себе, приласкали, обогрели и напоили валерьянкой. Если бы кот знал про валерьянку, он бы, скорее всего, не удрал так позорно, а остался навек в валерьяновом раю, но что случилось, то случилось.
Анка и Тата вернулись из института вместе и были очень разочарованы тем, что комната была пуста, без малейших следов праздничного ликования. Они отправились на поиски кота и остальных жильцов по соседним комнатам, где и обнаружили несчастную Манюню.
Проводив бедное дитя до собственной кровати и приговорив её к постельному режиму на весь вечер, они присели рядом, сокрушённо обсуждая произошедшее.
Светка пришла к вечеру: «А чего это вы такие траурные? Я вас сейчас развеселю. У меня классная новость - говорят, сегодня в общежитии видели кота. Представляете? Кто ещё будет спорить, что мысли материальны? Сейчас поужинаем и пойдём на поиски».
Манюня тихо заплакала, а Тата и Анка дружно вздохнули: «Уже нашли».
Ночь прошла спокойно. Назавтра пришла целая бригада из санэпидемстанции и рассыпала по комнате пакет отравленного зерна.
Услышав строгие указания зерно не есть и беречь от домашних животных, например, котов, Манюня хотела опять заплакать. Потом подумала: «Как хорошо, что котик убежал, иначе бы обязательно отравился», и радостно засмеялась.
Кота больше никто и никогда в общежитии не видел, как, впрочем, и до этого случая. Его загадочное появление и неожиданное исчезновение так и осталось для всех неразгаданной тайной.
Мыши тоже ни разу не появились, газетный кляп оставался нетронутым, зерно валялось под кроватями несъеденным, пока не протухло и не завоняло. После той ночной вакханалии затишье выглядело более чем странным.
«Мистика», - решили все единодушно.
Тата поддакивала, но имела на этот счёт своё мнение, поскольку была реалисткой, хотя и боялась мышей. Тата считала, что кот случайно забрёл к ним из соседнего дома, а потом удрал из негостеприимного общежития, испуганный, а, возможно, слегка придавленный Манюней. Что же касается мышей, то их, скорее всего, было немного, может быть, даже один маленький голодный мышонок. Он напугал их, а они его. Но Тата молчала – она одинаково боялась и одного мышонка, и стаю огромных мышей, а расскажи Манюне, та вдруг опять плакать начнёт от жалости к мышонку или к котёнку.
Такая хорошая, славная девочка, храбрая, умная, но уж очень впечатлительная и с таким богатым воображением. Ну, это ничего, со временем повзрослеет, озвереет.
Картинка из интернета.