Современного человека трудно удивить. Это – плохо, потому что сплошь и рядом упускаешь поразительные на самом деле вещи. И одновременно – нормально, поскольку как-то все же держишься на плаву в бурном потоке информации почти без риска захлебнуться.
Так было не всегда. Возможно, поводов для удивления раньше было меньше, и потому впечатления были более яркими.
Например, еще каких-то полвека назад полет на пассажирском самолете воспринимался человеком как достаточно незаурядное событие. Об этом я подумал, когда обнаружил вот эту наивную на нынешний взгляд запись в одной из моих старых тетрадей под впечатлением тогдашнего полета на АН-10 из Москвы в Краснодар..
«АН-10 – огромный серебряный зверь. В его толстом бочкообразном фюзеляже помещается полным-полно пассажиров с сумками, портфелями, чемоданами, - столько, что когда вспоминаешь, что шасси самолета убирается туда же, долго соображаешь, в чем секрет этого фокуса, придуманного коллективом Олега Константиновича Антонова.
Когда рассматриваешь этот самолет на земле, ловишь себя на мысли, что ему с таким брюхом даже от земли оторваться будет затруднительно. На рулежке его неповоротливая туша тяжело покачивается на неровностях аэродромных плит. Двигатели, кажется, ревут что есть мочи, а он еле ползет, а то и вовсе останавливается, - похоже, передохнуть.
Вот последняя остановка перед взлетом. Неужто эта штука и взаправду полетит?
И вдруг спина вжимается в кресло. Самолет как бы проснулся и оборвал невидимую цепь, державшую его. Рев двигателей взметнулся вверх на две октавы, превратился в истошный вой, и стало ясно, что прежние звуки на рулежке были с его стороны просто ворчанием, выражением недовольства, если не ненависти к нелепой тверди аэродромного покрытия.
Бетонные плиты за иллюминатором рванули назад с возрастающей скоростью, все более непривычной для глаза горожанина, а дьяволы, заключенные в мотогондолах, радостно взвыли, включившись в любимую работу. Шевельнулись элероны, тряска прекратилась, и земля пошла вниз, - быстро, быстро, и вот уже деревья внизу превратились в какие-то веники.
Вперед, - поют дьяволы, - вперед и выше, - в скорость!
Летят первые минуты, и та спокойная уверенность, с которой ревут двигатели, постепенно приучает сознание к тому, что все в порядке, все нормально, - пусть непривычно, но действительно нормально, - мы в полете.
Для летчиков, наверняка, это просто очередной, может быть - до чертиков надоевший рейс. Для тебя, когда глядишь в иллюминатор, – все удивительно: странное замедленное движение, почти неподвижность над белоснежным и бесконечным океаном облаков, когда сквозь редкие просветы в них вдруг открывается земная поверхность с ее полями, лесами и городами.
Пассажиры, в начале полета почти не отрывавшиеся от иллюминаторов, через полчаса осваиваются: кто спит, кто читает, кто разговаривает с соседями.
Двигатели поют уже без взлетного надрыва, и – странное дело, - вовсе не монотонно. Я с удивлением обнаруживаю, что если мысленно станешь напевать любую мелодию, то из мощного оркестра, образованного звуками работающих двигателей, всегда для любой ноты песни можно вычленить инструмент, который тебе аккомпанирует или подпевает в унисон.
Чтобы скоротать время, листаю журнал, купленный перед полетом.
Посадка несет новые впечатления: это постепенно растущие в размерах прямоугольники полей, похожие на лоскуты вытертого бильярдного сукна.
Металлический зверь гасит скорость, ощетинившись выпущенными закрылками и умерив мощность моторов, у которых украли радость мчаться сквозь ледяной воздух, пронизанный лучами скупого осеннего солнца. Похоже, зверь не рад встрече с землей, твердой и неприветливой. Он щелкает замками выпущенного шасси, которое должно смягчить эту неизбежную встречу.
Невольно напрягаешься, глядя на несущиеся навстречу самолету жесткие бетонные плиты. Но вот – мягкий удар, длинный прыжок, снова касание, теперь уже плотное. Машина все еще по инерции рвется вперед, а благоразумные тормоза сдерживают, успокаивают почти уже смирившихся дьяволов.
Дьяволы знают: сейчас бороться уже бесполезно: земля, отдавшаяся на милость людям и покорно работающая на них, словно забыла, что сама мчится с сумасшедшей скоростью в холодном Космосе.
Пассажиры выходят, радуются южному теплу, и нет им уже дела до самолета.
Тихо потрескивают остывающие двигатели, из черных дыр сопел течет вверх колеблющийся прозрачный жар, - раскаленное дыхание уставших дьяволов.
Отдыхайте, работяги, скоро снова в небо.»