"То место, где пребывал больной, нельзя было даже назвать комнатой- скорее это была берлога, схрон, пещера- но никак не человеческое жилье.
Крошечное помещение со свисающими со стен обрывками обоев... Вместо стола – ящик; возле него – пара ящиков поменьше; электрическая плитка, кипятильник, заскорузлые от грязи «лагерные» миски и такая же кружка; консервная банка вместо пепельницы, битком набитая окурками папирос «Север»... Под стать ему был и жилец - высохший, изможденный, какого-то желто-зеленого цвета, с ног до головы покрытый татуировками.
Он был как бы вне возраста, ему могло быть и 35, и 40, и 50 .(Потом я узнал-44, 20 из которых прошли в лагерях, пересылках и тюрьмах). Над ним не висела знаменитая «58 статья»- зато было множество других. Это действительно был закоренелый преступник, в котором по логике вещей не могло остаться ничего человеческого.
Я оказался там потому, что надо было официально запротоколировать факт наступающей смерти и необходимость похорон за государственный счет, ибо хоронить его было некому. Диагноз сомнения не вызывал - рак печени с метастазами в финальной стадии. Меня сразу же поразили в нем две вещи -почти полное отсутствие «ненормативной лексики» и глаза- какие-то чистые, детские, слегка растерянные. Казалось, они не замечают окружающего мира, зато видят нечто иное, нам недоступное. Мы разговорились.
- Наверное, вас мучают сильные боли? (боли - это еще мягко сказано, на такой стадии процесса люди кричат, вопят и теряют всяческий человеческий облик).
- Нет, доктор. Вначале было немного, а теперь ничего не болит…
Он удивленно пощупал свой огромный живот и как-то беззащитно улыбнулся.
- Вот уж не думал…Уверен был- от ножа умру или на зоне. А тут на тебе- на свободе.
- И все же, может уколы какие-нибудь?
- Не надо. Этого добра я перепробовал достаточно. И вообще ничего не надо.
- К вам кто-нибудь приходит?
- Приходят, вот уже неделю. Первым батя пожаловал. Он погиб в пьяной драке, когда мне 5 лет было. Но он со мной не разговаривает. Сидит, вздыхает, глаза прячет, курит, а потом уходит. Еще матушка. Ее тоже в живых нету - умерла, когда я последний срок мотал. Вот она - разговаривает. И плачет. Я говорю: «Чего ты?» А она: «Не уберегла, сынок…»
- Простите... А вам не хотелось попросить прощения?
- Хотелось… Говорит - не надо. Еще успеется… И все обо мне маленьком рассказывает - какой я смышленый и непоседливый был…
Он помолчал и закурил. Потом осторожно спросил:
- Доктор, вы верующий?
- Не знаю, просто никогда об этом серьезно не задумывался. А вот что не атеист - это точно.
- Тогда я расскажу… Не хотел, но, думаю, больше рассказать будет некому…
Так вот… Под утро ко мне приходит мой… мой… мой Ангел-Хранитель…
Лицо его просветлело, а выцветшие глаза буквально вспыхнули, засияли и увлажнились.
- И… КАКОЙ ОН? О чем он говорит с вами?
- Какой? Трудно сказать… Он добрый… Светлый… Все понимает, и с ним мне ни капельки не страшно. О чем говорим? О жизни, моей жизни…
- Наверное, это страшно- слышать о себе правду?
- Вы не поняли. Мы говорим не о той жизни, которая была, а о той, какая могла быть, той, КОТОРАЯ ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ, но не случилась… Он мне мою настоящую как бы показывает по кусочкам - «смотри, вот здесь ты поступил так - и что из этого вышло. А мог бы поступить иначе, и все было бы по-другому.» И еще он говорит…
Его речь прервалась приступом мучительного кашля. Отдышавшись и вытерев слезы, он продолжил:
- Он говорит, что моя следующая жизнь будет совсем-совсем другой. А потом он прощается и уходит. А я лежу, думаю, и жду, жду, жду…
- Вы крещенный?
- Нет.
- Тогда, может быть, привезти к вам батюшку? Я его уговорю, обязательно уговорю!!
Он улыбнулся и посмотрел на меня так, как смотрят на ребенка:
- Священника? После НЕГО? ТОГО, КТО ПРИХОДИТ? Да что он, ваш священник, в настоящей жизни понимает… И вообще, вы идите, доктор… Больных-то много. А я уж как-нибудь сам… Недолго осталось…
Он задремал. Я положил на стол немногие деньги, которые у меня с собой были, пачку сигарет и ушел… Ночью этого человека не стало… А ведь я так хотел еще раз к нему приехать… Его удивительный рассказ… Моего врачебного опыта оказалось вполне достаточно, чтобы понять - все сказанное не было ни обманом, ни бредом, ни галлюцинацией.
Я был последним человеком, с которым он говорил в своей жизни, и меня до сих пор не покидает чувство какой-то необъяснимой, но мучительной вины. И еще - никогда не поверю в то, что он проклят или был проклят изначально. Я был последним, но мне кажется, что мы еще встретимся. Не знаю, когда, как, где, но встретимся обязательно…"
***