Ивана Кузьмича разбудил тихий стук. Кузьмич выдохнул испуганно-рефлекторное: «А!» - и резко сел на кровати, боясь услышать новое постукивание. Какое-то время он сидел не шевелясь, пытаясь угадать чёрные мысли окружающей его темноты.
В том, что мысли эти уже вползли в комнату, и наверняка шарят по книжным полкам с пыльными фарфоровыми безделушками, Иван Кузьмич не сомневался. Он ждал их неосторожного касания какой-либо безделицы, чтобы та тихо звякнула, и подтвердила его, Кузьмича опасения.
Ждал, потому как, только после этого можно было вознегодовать и, озверев, проорать громовым басом: «Какого чёрта! А ну, пошли вон! Сволочи!» Без этого подтверждающего сигнала, звереть и орать было как-то не с руки.
Бежать же к спасительному выключателю не имело никакого смысла, так как во всём посёлке вот уже два дня не горела ни одна лампочка, по причине порванных шальным ветром проводов.
Так в томящемся ожидании, Иван Кузьмич и сидел. И пять минут сидел, и шесть… А на седьмой представил себе, как он выглядит со стороны.
Сидит, на своей кровати посреди ночи, эдакий настороженный мужик, волосы у него торчком, глаза, что у удивлённого филина, да и сам он, как тот филин, только в трусах. Сидит, прислушивается, да башкой по сторонам водит.
А представив, Кузьмич и затрясся от беззвучного смеха. Тут оно и звякнуло!
Иван Кузьмич вновь замер, глаза его округлились до размера «радость офтальмолога», сердце рухнуло вниз, а сам он невольно «ухнул» всё тем же удивлённый филином.
Чёрные мысли, судя по звону, вовсю шуровали в комнате, выискивая поживу. Тут Иван Кузьмич и решил озвереть. Все доказательства были налицо, а тянуть дальше не имело смысла, так как сердце продолжало колотить в животе, и возвращаться под рёбра не желало.
Кузьмич набрал побольше воздуха в лёгкие для грозного львиного рыка, выпрямил спину и… И опять глухо «ухнул»…
От издаваемых самим собой звуков, Иван Кузьмич оторопел. Он попробовал ещё раз,.. и ещё… Выходило опять тоже «уханье», и никакого тебе рыка или, на худой конец, воя. Гнать же кого-то взашей после троекратного вполне миролюбивого «ух», было нелепо, фальшиво, и вовсе несолидно. Стратегическая линия внезапной атаки дала кривизну, и увела в сторону тактику.
Кузьмич в сердцах плюнул на свою несобранность и мягкотелость, что не позволили ему выступить праведным гонителем и героем, и уже хотел забраться с головой под одеяло, проворчав в темноту девиз всех утомлённых и отчаявшихся: «А пусть будет, как будет!», - когда сам того не желая, ухватился за промелькнувшую в голове мысль. А ухватив, оглядел её со всех сторон, и задался вовсе не праздным вопросом: «А почему, собственно, филин? – и сам себе тут же ответил всесокрушающим, - А потому!»
Дальше он размышлял уже более спокойно и рассудительно: «Значит, есть во мне что-то от этого «ухаря», раз он лезет из меня против моей же воли. Лезет в кромешной темноте и при зябкой душевной неуютности».
А чуть помолчав, заключил: «Да и в каждом есть… В ком-то лисичка, в ком-то зайчик… А в ком-то и гусь… Лапчатый… Потому как темень, а в ней никому не видать, кто ты в этой темени есть на самом деле, и какие с тобой происходят преображения».
Задумавшись над своим последним рассуждением, Иван Кузьмич вдруг понял, что открыл для себя величайшую загадку мироздания, по сравнению с которой всё познанное им ранее оказалось лёгким, а то и игрушечным. По каким-то непонятным ему причинам, и уж совершенно непонятно по каким заслугам, перед ним взяла, да и раскрылась тайна самой темноты.
Темноты угольной и всеобъемлющей. Темноты, как отсутствия пространства, любых длин и масштабов. Темноты, как безграничной невесомости и глубочайшего погребения…
Тайна была проста и незамысловата: настоящая большая темнота стирает у своего пленника, его же собственное самосознание, делая его никем, или же кем угодно… Стирает бесхитростно и даже лениво, отсутствием какого-либо отражения…
После этого понимания, Ивана Кузьмича и отпустило. Сердце вскарабкалось на своё место, а в душе Кузьмича, родилось чувство беспредельного покоя, которое не угнетали какие-либо сомнения. И оно не обращало никакого внимания на то, что сам Иван Кузьмич совершенно не понимал кто он сейчас – Кузьмич ли, серая глазастая птица, или же просто кусок этой самой темноты…
Повиснув в паутине окутавшего покоя, блаженствуя от своего растворения, Иван Кузьмич ощутил чувство искренней благодарности к поглотившей его темени. За то, что немножечко умерев, и перестав осознавать самого себя, он ясно осознавал окружающее… А осознавая, был счастлив, слушая осторожные шорохи, чёрных мыслей темноты…