Глава 2 Собачники.
Это был не звук, а, скорее, предчувствие звука. Аня с трудом разлепила глаза. В голове шумело, как в закипающей кастрюле. Ненормальный какой-то сон: зверообразные человеческие лица, оскаленные собачьи морды и полный хаос. И шум этот… Затянутые дымкой сна глаза скользили по окружающим предметам, почти ничего не видя и вдруг… Люди! Пусть далеко, на грани видимости, в степи шли люди. Повозки, всадники. Возбуждённо блеяли невидимые пока овцы. Вот кто её разбудил. Очень кстати. Аня растолкала Мишаню с Алевтиной:
– Там люди. Много. Надо бежать.
– Бежать?
– Да. Они идут сюда. К колодцу. У них овцы, повозки…
– Может быть это мирные пастухи? – предположил Мишаня. Двигаться ему не хотелось. – Может быть они помогут нам?
– Может быть, – ответила Аня. – а, может быть и нет. Давайте просто спрячемся, для начала, посмотрим и потом решим.
– Голова болит, – прошептала Авлевтина через силу, – как снотворного выпила.
– Может это колдовской сон? – предположил Мишаня. – Уж больно неожиданно он нас «срубил».
– Тогда точно надо прятаться, – Авлевтина поднялась через силу. – Если это чары Сириуса, то ничего хорошего нас не ждёт.
Спрятаться и посмотреть. Смешно. Свежий след на траве, уходящий от поляны, вглубь рощи. Его не заметит разве что слепой горожанин. Пастух не слеп, а если у пастуха есть собака…
Лай псов, преследующих добычу по свежему следу, не спутаешь ни с чем. Твари сходу вломились в кустарник, сбили всех, троих с ног, прижали к земле. Чудовищные твари высотой под метр в холке, если не выше, массивные, ширококостные, похожие на мастиффов и такие же мощные. Как и воины, они были защищены латами: медные нагрудник, наплечники, шлем, медная чешуя на боках. Два всадника были одеты не в пример беднее: латы и шлемы – кожаные, чешуя на них из белой кости и чёрного рога. Спешившись, воин по очереди связали пленникам руки и, накинув на шеи по петле, повлек добычу за собой, обратно, к колодцу.
У колодца пленников развязали, обыскали, отобрали кошельки с золотом и золотые украшения. Грубо и бесцеремонно девушек проверили на девственность. Те даже пискнуть не успели. Ане обмотали шею белым платком. Потом всех троих заковали в цепи: Ане и Алевтине надели лёгкие, ножные кандалы, а Мишане – ошейник, за который пристегнули к длинной цепи с другими пленниками – мужчинами. Руки всем троим оставили свободными.
Параллельно у колодца шла другая работа: Одного из пленников, едва передвигавшего ноги, раздели догола, зарезали и распотрошили, как скотину, разделив кровоточащие, мясные кости между пятнадцатью бронированными псами. Тут же разделывали освежёванную овцу, раскладывая куски парного мяса на расстеленной вниз шерстью, свежесодранной овчине. На старых кострищах женщины без цепей разожгли три костра и поставили над ними котлы. В одном варили человечину, в другом – баранину, в третьем – просто кипятили воду.
К счастью, особо рассматривать этот ужас девушкам не дали. Вручили каждой по кожаному ведру с длинным ремнём и отправили к колодцу, где три пленницы: две женщины неопределённого возраста, в отрепьях и девочка – подросток лет одинадцати-двенадцати, с таким же как у Ани белым платком на шее, черпали воду и выливали её в длинную, долблёную колоду. К колоде, на водопой потоком шёл мелкий, рогатый скот. Лошадей кочевники напоили в первую очередь.
Речь хозяев походила на собачий лай. Такая же резкая, гортанно-злая и абсолютно непонятная. И бичи хозяева пускали в ход не задумываясь. Анна и Алевтина быстро догадались следить за поступками других рабынь. Те речь господ понимали.
Скот напился и женщины-рабыни понесли воду рабам – мужчинам. Их оказалось две группы: большая цепочка из пятнадцати человек разного возраста и в разной одежде. К ней присоединили Мишаню. Руки и ноги у этих пленников были свободны, а рядом с ними, на траве, лежали шесты с подвешенными тюками. Малая группа из шести человек сидела отдельно. Одеты эти шестеро были одинаково, как горожане, которых Мишаня, Алевтина и Аня видели через волшебный стол у Сириуса. Парни все были молодые, крепкие, на ногах у них звенели кандалы, как у рабынь, руки впереди скованы, ошейники соединены цепью.
Поскольку вся хорошая вода из колодца пошла на приготовление пищи и скоту, людям осталась лишь жидкая грязь, Аня задержалась возле малой группы. Осторожно, как черпаком, она собирала обломком старого, овечьего черепа верхний слой, из рук поила пленников. Мутный взгляд и замедленные движения предпоследнего в короткой цепочке, привлекли её внимание. Чисто инстинктивно она коснулась лба скованного и испуганно отдёрнула руку. Жар. Парень очень и очень болен. Наверно завтра убьют его. Движимая жалостью, она спросила:
– Что с тобой?
Парень молчал, равнодушно глядя в сторону.
– Ты болен?
Теперь напряглось лицо последнего в цепочке. В глазах мужчины читалась явная угроза. Аня поспешно зачерпнула воды с поверхности грязи, протянула ему импровизированный ковшик:
– Пей.
Человек выпил, недобро следя за девушкой.
– Очень грязная вода, – повинилась Аня. – Я потом постараюсь почище принести.
Она разделила грязные, скудные капли, последнюю порцию выделив больному. Никто от питья не отказался. Вид запавших, серых лиц мужчин, их почерневшие от жажды губы, объяснили девушке такую небрезгливость. Чуть поджатая нога больного сдвинула её мысли. Она резко откинула полу затёртого плаща парня и невольно отпрянула, едва сдержав восклицание: бедро, под оборванной штаниной, раздулось переливаясь багровыми и синими цветами, а в месте укуса вздулась опухоль с мертвенно-белой верхушкой – огромный гнойник. Страшное зрелище. Но не для будущего медика. Как-никак Аня уже полных полтора года отучилась в медицинском техникуме и была знакома как с теорией, так и с практикой. Да уж, немудрено, что у парня такой жар. Тут бы антибиотики и операция бы не помешала. И хозяевам такое видеть действительно не следует. Аня аккуратно поправила на раненом одежду, встала, вытряхнула из ведра грязь. Даже рану промыть нечем. И инструментов никаких нет.
Инструмент, как ни странно, нашёл её сам. Колючий куст зацепился за одежду, распоров заодно ткань платья и кожу. Крючья колючек на кусте оказались на редкость длинными и острыми. Аня отломила одну веточку, рассмотрела находку. Каждая колючка формой напоминала кошачий коготь, а их внутренний, режущий край по остроте мог поспорить с бритвой. Аня посмотрела на шип, на ранку, наливающуюся кровью. Да, скальпель у неё есть. Нужен перевязочный материал. Впрочем, можно оторвать капроновое кружево с покрывала. Оно длинное, прочное. А на рану – положить лоскут от того же покрывала. Хлопчатобумажный батист впитает кровь не хуже марли или ваты.
Раздобыть хорошей воды не удалось. То, что Ане удалось сцедить, переливая воду из ведра в ведро, цветом напоминало чёрный кофе, и так же похрустывало на зубах. Пить такое, от большой жажды, конечно можно, но промывать гнойные раны не стоит.
Больше всего Аня боялась, что раненый начнёт отбиваться, выдаст себя криком, но всё то время, пока девушка ковырялась в его воспалённой ране, удаляя гной, он лежал неподвижно, стиснув зубы и вцепившись пальцами в истоптанную траву. Даже дышал через раз. Ругался его товарищ. Тихо. Почти шёпотом, он выговаривал все неприличные слова, которые только пришли ему на ум и Аня убедилась, что прекрасно его понимает. Впрочем, операции мужчина не мешал. А это – главное.
Покончив с грязной работой, Аня перевязала рану, разделила между пленниками воду. Последняя порция естественно досталась последнему в цепочке – ругателю. Мужчина скрипел зубами от злости, но выпил всё до капли. В таком положении не до гордости.
Кормили рабов в последнюю очередь, уже в темноте. Каждый получил приличный ломоть резиново-твёрдой каши из не провеянного, грубо смолотого зерна. Кажется, ячменя. Приятели так устали, что и есть не могли. Впрочем, пищу никто не бросил.
Аня проснулась раньше всех и сразу вспомнила о раненом. Кожаное ведро с ремнём у неё никто пока не требовал и девушка поспешила к колодцу. Чудо произошло. За ночь вода отстоялась, грязь осела и ей удалось зацепить три четверти ведра вполне приличной жидкости.
Раненый при виде своей мучительницы стиснул зубы и отвернулся. Его товарищ сквозь зубы же помянул мерлузию – чудовище ночных кошмаров. Благодарности Аня не ждала. С какой стати? Она без церемоний размотала кружевную ленту. Забавная всё-таки картинка: мускулистое мужское бедро и повязка из тонкого, капронового кружева на нём. Второе чудо тоже свершилось: зловещая краснота, предвестница сепсиса (заражения крови), поблекла. Более того, опухоль уменьшилась и стала заметно мягче. Уже с лёгкой душой, Аня рванула присохший к ране, окровавленный лоскут белого батиста, осторожно убрала багровую, пополам с гноем кровь, хлынувшую из вскрытой раны. Нет, дело действительно идёт на лад. Если парень выдержит сегодняшний переход, то за него можно не волноваться. Свежий лоскут ткани на очищенную рану, тоже кружево вместо бинта, и несколько черепков воды каждому – награда за хорошее поведение. И скорее обратно. Пока не заметили хозяева. И воды зачерпнуть про запас не лишне. Судя по всему, дневной переход будет жаркий.
– Где ты была? – раздраженно спросила её Алевтина. Голод победил отвращение с нервным напряжением и она дожёвывала свой, вчерашний кусок каши.
– За водой ходила, – ответила Аня, показывая на полупустое ведро и подавая подруге черепок с водой, – пока не замутили.
– Правильно, – одобрила её ответ Алевтина, принимая подношение – Почти чистая. Сейчас там, наверно одна грязь.
Аня утвердительно кивнула и тут взгляд её встретился с затравленным взглядом рабыни-подростка.
– Пить хочешь? – вопрос сопровождался жестом. Малявка поняла, осторожно взяла черепок, выпила, стараясь не пролить ни капли. Тощий, измученный ребёнок. И Аня вдруг вспомнила, как вчера, вечером две старшие рабыни зажали эту мелюзгу. Именно после того, как хозяева раздали рабам ту, мерзкую кашу. Неужели они отобрали у девочки еду? Бедняга. Движимая сочувствием, Аня отломила четверть своей, нетронутой пока порции, протянула ребёнку:
– На, ешь.
Девочка почти с ужасом взяла пищу, отщипнула крошку, пожевала, не сводя с дарительницы изумлённых глаз. Аня протянула ей полный черепок воды:
– Пей, не стесняйся.
– Если у тебя еда лишняя – лучше бы со мной поделилась, – возмутилась такой расточительностью Алевтина.
– Что-то есть совсем не хочется, – повинилась Аня и отломив половину остатка, протянула подруге. – Ешь, мне не жалко.
Есть действительно не хотелось вообще. Тело била нервная дрожь, но сознание оставалось на удивление ясным, почти хрустально-прозрачным.
Хозяева быстро подчищали котлы: ели сами, кормили собак. Рабам утренняя кормёжка не полагалась. Короткие сборы – и орда двинулась в путь. Воины ехали верхом, старики, женщины и дети – в скрипучих повозках на огромных колёсах и запряжённых медлительными, длиннорогими толи волами, толи быками, рабы и скот шли пешком.
Рабам, в отличие от скота, полагался ещё и груз. Не зря хозяева оставили им свободные руки. Тюки подвесили к крепким шестам. Каждый шест несли двое носильщиков. Так что девочка-подросток осталась без ноши, чем привела двух старых рабынь прямо-таки в неописуемую ярость. Они плевались, ругались, всячески понося малявку. Та, естественно, жалась к Ане с Алевтиной.
Скот шёл медленно. Точнее, он не просто шёл. Он пасся на ходу, но медлительность овец не делала груз легче, а день прохладнее.
– Дай пить. Пить! – обратилась Аня к девочке. Ведро с остатками воды, висело у неё, привязанное к поясу, так, как всегда привязывала ведро мама, собирая малину в лесу. Девочка поняла просьбу, на ходу зачерпнула воды, поднесла костяной ковшик к губам покровительницы.
– Спасибо, – поблагодарила её Аня.
– А мне? – подала голос Алевтина у неё за спиной.
Девочка подала воду и ей.
Через некоторое время, Алевтина повторила просьбу. Девочка принесла ей воду и без просьбы напоила Аню. Две рабыни, наблюдавшие это действо, не выдержали, заныли:
– Пить, пить!
Аня кивнула девочке:
–Дай им.
– Обойдутся! – возмутилась Алевтина.
– Дай, – повторила Аня, подтвердив слова кивком и пояснила. – У меня спина от тяжести отваливается.
Два полных черепка воды восстановили тишину в «женской» группе, но когда девочка в очередной раз подала воду Ане, удар бича вышиб черепок у неё из рук. Второй удар пришёлся по плечу Анны. От боли и неожиданности она замедлила шаг, вскинула голову. Всадник, парнишка лет четырнадцати–пятнадцати, естественно в костяном панцире, при оружии, буквально пылал и дымился от праведного гнева. Удар бичом по голове сбил Аню с ног и она, едва сохранив остатки воды в ведре, рухнула на колени. Рассвирепевший, в том числе и от молчания жертвы, подросток, соскочил с седла, пинком опрокинул посудину. Вода мокрым пятном разошлась по вытоптанной скотом траве.
Гортанный окрик остановил парнишку. Седобородый, мощный всадник в панцире с нашитыми, медными пластинами, обратил внимание на заминку в движении каравана. Лающая речь старшего сопровождалась лаем и повизгиванием сопляка. Пацан явно возмущался наглостью рабыни.
Не теряя ни минуты, Аня поднялась с земли, с немалым усилием закинула себе на плечо конец шеста с грузом. Надо идти, пока хозяева не решили, будто она слишком слаба, чтобы жить. Пока они выясняют отношения. Идти. В движении она поймала тяжёлый взгляд Седого. Вот уж действительно: мало у неё проблем.
Ох, и тяжёл был взгляд старого собачника. Он преследовал Аню весь день, то отпуская, то опять придавливая к земле. Бич правда Седой в ход не пускал. Даже не тянулся к нему. Хоть что-то хорошее.
Переход закончился в глубокой, безлесной балке у тощенького ручейка. Вода. Но как ни хил он был, всё-таки ручей – не колодец. Вода текла и скот тёк к воде утоляя жажду. Аня даже успела зачерпнуть ведро животворящей влаги, пока овцы не истоптали берега в кашу. Потом грязная вода стечёт сама по себе, а пока у неё есть дело.
Вопреки тяжёлому переходу, чувствовала себя девушка достаточно бодро. В том числе и потому, что у костров кочевники свежевали сразу двух овец. Сегодня свора бронированных псов будет грызть бараньи кости и есть кашу с овечьими потрохами. Аня дотащила полное ведро до закованных пленников, когда тяжёлый, хозяйский взгляд буквально прихлопнул её к земле.
Мужчины сидели в дохленькой тени случайно уцелевшего дерева. Стараясь, чтобы жесты её выглядели абсолютно естественно, хотя бы со стороны, девушка подала черепок с водой ближайшему рабу. Тот принял его, зачерпнул воды из ведра, выпил. Одну порцию, вторую, третью, передал следующему. Движения мужчин были скупы, зажаты. Взгляд господина давил и на них. Когда черепок взял раненый, Аня невольно вздрогнула, спросила едва слышно: «Ты как? Лучше?» Впрочем, ей можно было и не спрашивать. Ясные, ярко синие глаза, посветлевшая кожа иссохшего до прозрачности лица, отвечали пытливому взгляду честнее слов. Ответа она не дождалась. Черепок перешёл к последнему в цепочке. Тот напился, но импровизированный ковшик не вернул, опять передал раненому.
– Ему надо много пить, – неуверенно пробормотала Аня. – Это лечит…
Ответа не было.
Тяжёлый взгляд за спиной и холодное, отстраняющее молчание перед глазами давили её как две глыбы.
– Я знаю. Это больно. Но рану надо очистить и другого способа нет.
Молчание. Ведро опустело.
– Я всё равно приду и сделаю это! – Аня подняла пустое ведро, отвернулась. Ответ ударил её в спину, как порыв ветра:
– Я буду ждать.
Глыба рухнула. И плевать на пристальный взгляд седобородого. Она летела, как на крыльях. Вторая победа за сегодня!
Для того, чтобы набрать чистой воды, девушке пришлось подняться вверх по ручью. Две бронированные собаки встретили её рычанием. Бич сторожа больно ожёг спину. Плевать. Она наполнила ведро и направилась к другой группе пленников. Первым воду получил Мишаня. Он жадно выпил несколько порций, пожаловался:
– Я ноги стёр. Болят.
Аня вздрогнула, резко подвинула ведро к следующему пленнику.
– Давай, посмотрю.
Наливающиеся жидкостью мягкие, белые пузыри волдырей. При их виде Аню передёрнуло. За ночь такое не пройдёт. Мало у них проблем …
– Отдохни пока без обуви. Я потом носки постираю. Жаль, пластыря нет.
Ведро переместилось к следующему пленнику, потом к следующему. Расслабленно и неспешно он придвинул к себе ведро и вдруг… Резкий бросок и жёсткая мужская рука сжимает её запястье, вторая рука лезет под одежду. Девушка взвизгнула, забилась, но мужчина скорее сломал бы ей запястье, нежели выпустил бы из рук. Лицо его отражало тупую сосредоточенность, а свободная рука жадно лапала жертву.
Задыхаясь от омерзения, Аня вывернула на голову насильнику воду из ведра, хлестнула по лицу свободной рукой. Ей повезло. Она задела глаз. Хватка на мгновение ослабла и девушка успела выдраться из живого капкана, отскочила, тяжело дыша. Она свободна, но ведро…
Раб осклабился похабно, подтянул ёмкость поближе к себе. Он дразнил её, издевался…
Гортанный окрик и удар бичом, обрушившиеся на его голову с неотвратимостью молнии, стёрли с плоского лица похабную ухмылку. Второй удар ожёг плечо девушки. Третий – швырнул ей под ноги ведро.
– Работать!
Это слово Аня уже выучила. Спешно подхватив посудину, она побежала к ручью. Человеческое рычание за её спиной перемежалось со звуками ударов и человеческим же визгом.
Второй раз близко подойти к рабам она не осмелилась: поставила ведро с водой в пределах досягаемости, бросила в него черпак из сухой, овечьей черепушки.
Мужчины передавали ведро друг-другу, пили воду, с ненавистью глядя на перепуганную девушку. Избитый раб бранился в пол голоса, поминая через слово «ведьму», «шлюху» и «мерлузию». Налетевшие всадники щелчками бичей подняли вереницу рабов, погнали к ручью. Четвероногий скот напился. Пришла очередь скота двуногого. Стоило стараться! Аня подобрала ведро, подвязала его к поясу, огляделась. Седобородый всадник куда-то исчез. Наверно нашёл наконец дело для себя. Что ж, можно вернуться к раненому.
При виде неё, парень лёг на землю, подставляя ногу для перевязки. Размотать ленту кружева, отодрать присохший лоскут, выдавить и убрать остатки гноя, наложить свежий лоскут на рану, примотать его…
– Вас, наверно тоже поить поведут. Ты повязку не мочи. Ладно? А то всё лечение насмарку…
– Что ты здесь делаешь?
Аня оглянулась на голос Алевтины, смутилась, покраснела:
– Да вот, лечу…
Алевтина брезгливо осмотрела группу скованных рабов, задержала взгляд на раненом:
– И не лень тебе с полудохлыми неудачниками возиться? Мало тебя сегодня полапали?
Интонация подруги, её обидные слова больно резанули Аню своей несправедливостью. На героев скованные пленники конечно не походили, только где они здесь, эти герои?
– Человек – болен, – она всё-таки пыталась сохранять выдержку. – А я, между прочим, давала клятву Гиппократа…
Но от голода и усталость, Тина чувствовала себя на редкость раздражённой и сдерживаться просто не хотела:
– А того мужика ты тоже будешь лечить?
– Нет.
Алевтина обрадовалась:
– А его, между прочим, по твоей милости измочалили. По твоей вине. И клятву ты давала!
Молча стиснув зубы, Аня закончила перевязку, но подруга не отставала:
– Ну так как? Будешь лечить?
– Тин, зачем ты так?
– А как же клятва? Мать ты наша, Тереза…
– Госпожа, возьмите.
Как всё-таки кстати вклинился в разговор этот парень. Но что он даёт ей?
– Возьмите, госпожа, – повторил раненый, протягивая девушке засохший ломоть вчерашней каши.
– Зачем? – смутилась Аня. – Тебе теперь есть надо…
В отстранённом взгляде пленника промелькнуло что-то, похожее на усмешку:
– Тебе – тоже.
– Анька, ты что? С ума сошла? Это же за работу. Ты ему, можно сказать, жизнь спасла. – Алевтина с жадностью выхватила ломоть из мужских рук и, сжав Анино запястье, потащила за собой. – Ну, ты и дура! – она уже отщипывал и жевала жёсткие крошки. – Когда ещё есть дадут! И с Мишаней можно поделиться…
Ломоть растерзали в один момент. С непривычной отстранённостью наблюдая за приятелями, Аня нехотя жевала жёсткую субстанцию, поневоле слушая возбуждённо трещавшую подругу. Хорошо, хоть говорила та по-русски, а не на местном языке:
– Мишань, представляешь? Наша Анька уже местного парня подцепила. Она ему ногу перевязывает, а он ей едой платит. Да и тот, – она кивнула на избитого насильника, бросающего злые, многозначительные взгляды в сторону жующей троицы, – на неё не иначе глаз положил. Не, Анька здесь спросом пользуется. Не то что у нас…
– Ань, ты обещала мне носки постирать, – перебив Алевтину, заговорил с набитым ртом Мишаня.
– Но ты же у воды был, – не сразу поняла его претензию девушка. – Мог бы и сам…
– Да, но ты обещала…
Поспешно запихнув в рот остатки каши, Аня не прожевав её толком, проглотила, встала:
– Ладно, давай носки. – недовольная собой и всем миром, она поплелась к ручью. Отстирывать носки. Рабыня. Вот только чья? Укус бича опалил кожу. Сопляк, скаля зубы, гарцевал перед ней, горяча лошадь и, вдруг сорвавшись с места, унёсся прочь. Вот привязался, холера его забери, садист мелкотравчатый. А с Мишаней надо что-то делать. Здесь хромота запросто может стоить парню жизни. Может, перевязать? Шум у костров привлёк её внимание. Хозяева делили кашу. Пора возвращаться. Сейчас будут кормить.
Есть опять не хотелось. Это – нервное. Аня оторвала кусок от головного покрывала, завернула свою пайку, подвязала к поясу, отмерила ещё два лоскута. От роскошного, батистового шарфа остался крошечный квадратик: только голову, как платком, повязать. Рядом с ней жевала свою порцию девчонка. Одна из женщин было сунулась к ним, но, неожиданно для себя, Аня рявкнула на неё:
– Вали отсюда, овца облезлая!
Странно, вместо того, чтобы возмутиться, женщина взмахнула руками, попятилась. На лице её отразился самый натуральный страх. Впрочем, убралась и ладно. Нефиг маленьких объедать. Встряхнувшись, Аня дошла до Мишани, положила на снятые ботинки влажные после стирки носки:
– За ночь высохнут. А этим – она протянула парню два батистовых лоскута, – ты завтра ноги замотай, как портянками Сверху – носки, а на них – ботинки. И тереть не будет.
– Ладно, – отмахнулся от неё парнишка не поднимая головы. Он уже устроился спать. И то: пора.
Утром Аню разбудил шум сборов. Она проспала. Усталость наконец-то взяла своё. Времени едва хватило, чтобы сбегать к скованным и переменить раненому повязку. Хорошо, в суете, хозяева ничего не заметили. И ещё она черпанула четверть ведра воды в ручье.
Белые лоскуты батиста. Они лежали на траве, как белые флаги капитуляции. Бежать к Мишане, заставлять его переобуваться, было уже поздно. Табор тронулся.
Вода в дороге – великое дело. Девчонка давала пить по первой просьбе. Да и солнце сегодня не особо жарило, но предчувствие беды не давало расслабиться ни на минуту.
На этой стоянке опять был колодец. Женщины – рабыни спешно черпали воду из ямы, наполняя поилку, к которой неспешно шёл скот. Свободные женщины разводили костры, устанавливали над ними всё те же три котла. Они тоже черпали воду. Ёмкость котлов оказалась значительной.
Визг и крики среди рабов-мужчин. Подсознательно Аня ждала их. Ждала и боялась. Мишаня. В отличие от других рабов, парнишка не успел смириться со своей участью бесправной скотины и, когда один из собачников клещами растянул медное кольцо и снял с парнишки ошейник, он бросился бежать. Куда? От страха, юноша уже ничего не сознавал. Он метался среди рабов, среди овец. Даже со стороны было видно как трудно даётся парнишке каждый шаг. Он спотыкался, падал, снова вскакивал, вереща в предсмертном ужасе:
– Нет! Нет! Не надо! Я здоров! Я могу ходить! Нет! Это не я! Это Анька-дура! Это она мне ноги не перевязала! Это она! Она к тому парню всё время бегала! А он – раненый! Он – слабый! А я – здоров! Это Анька! Я не виноват!
Бесполезно. Хлыст обвил его ногу. Рывок – и раб опрокинут навзничь. Взмах руки и короткое копьё входит поверженному парнишке в горло, между ключицами, пришпиливая к земле. Всё кончено. Кровь заливает траву. Жёны собачников набрасываются на тело, в один миг обдирая с убитого всю одежду. Кое-где ткань пропитана кровью. Женщины ругаются, поспешно застирывают свежие пятна. Тело ещё не перестало содрогаться, а бородатые кочевники уже вытягивают кишки и рубят туловище на куски, бросая наиболее костлявые части крутящимся здесь же собакам.
Окостенев от мысли о непоправимости того, что произошло, Аня черпает и черпает из колодца убывающую воду. Рядом работает Алевтина. Она трясётся, чуть слышно всхлипывая. Всхлипы нарастают, прорываясь чередой бессвязных обвинений:
– Это всё ты! Ты виновата. Ты! Если бы не ты, с твоей беготнёй за заработками, Мишаня был бы жив. Ты давала клятву. Ты должна была сделать ему перевязку. А ты …
Стиснув зубы, Аня черпала и черпала воду, наполняя бездонную поилку.
– И не надейся отмолчаться, как всегда! Это всё ты! Из-за тебя мужчинам одно горе! Это все говорят. И того раба из-за тебя избили, и Мишаню зарезали. Мерлузия ты! Правильно все говорят …
Мокрое ведро с шумом плюхается в воду, тяжело ползёт наверх. Подхватить его за кожаную дужку и мягкое дно, чтобы не опрокинулось, донести до долблёнки, вылить и всё по новой.
– Стерва ты, чудовище, зачем я за вами пошла …
Мокрое ведро плоско и хлёстко ложится Алевтине на лицо:
– Заткнись, дура!
Взрыв ярости вечно смиренной подруги страшен, а удар ведром так силён и неожиданен, что сбивает Тину, как кеглю.
– Ноги не перевязала? А у него что? Руки были связаны? Сам себя обслужить не мог? Или ты? Он же твой парень, а не мой. Ты ведь с ним кувыркалась. Так чего – сама-то не перевязала? И кашу ту у парня ты взяла. Прямо из рук вырвала. И вы же её сожрали. И не подавились тогда, уроды! А теперь ты меня упрекаешь?! И козёл тот вчера правильно отгрёб. Головой надо думать, а не головкой! Как, кстати, и вам. Я всеми четырьмя упиралась, а вы меня вдвоём волокли: мол путешествие, приключения, золото по кило в руки … Где это золото?
– Аня, я ...
– Чтоб я звука больше не слыхала!
– Да я это … Мне страшно … Ты же …
– А мне радостно? – яростно подхватив ведро, Аня буквально швырнула его в колодец. Раздался смачный шлепок. Выждав несколько мгновений, девушка яростно поволокла его за ремень вверх. Алевтина всхлипывала, сидя на вытоптанной траве и искоса поглядывая на взбунтовавшуюся подругу холодными, злыми глазами. Голова Мишани повисла на суку, рядом с вываренными овечьими черепами. Уроды! Людоеды!
Вода в поилке перестала убывать. Четвероногий скот напился. Пора поить людей. Аня вытянула из колодца очередное ведро воды и поволокла его в сторону дальней, маленькой группы пленников. Три камешка на чёрно-белом, волосяном шнурке лежали, затоптанные в окровавленную траву. Амулет перехода или просто побрякушка, приманка для глупцов? Надежда. Что может быть нелепей в их положении? Но именно она подтолкнула девушку. Сделав вид, что споткнулась, Аня подхватила с травы окровавленную безделушку. В конце концов, что можно потерять, когда потеряно всё? А вдруг?
Она поставила ведро возле группы скованных, зачерпнула воды, смыла кровь с амулета, накинула кручёный шнурок на шею, спрятав камешки под одежду. Мишаня считал себя «избранным». Теперь-то даже ему понятно, что это была ошибка. Так может быть «избранная» – она? Сомнительная честь, конечно, но она всё-таки даёт надежду на возвращение.
Пленники сами черпали воду из ведра, пили. Девушка сидела в стороне. Тупое оцепенение опять наваливалось на неё и, кажется, уже нет сил противостоять. Перевязку она сделает ближе к ночи, а пока…
На этот раз разговор начал один из пленников. Тот самый, крайний, который ругался на неё, когда она чистила и перевязывала рану его соседа по цепи. Он спросил:
– Госпожа …
– А? – вскинулась от неожиданности девушка.
– Откуда вы родом, госпожа?
– Из России…
– Это наверно очень далеко?
– Очень, – согласилась Аня.
– Как же вы попали сюда?
Как попали? Ответа на этот вопрос Аня не знала. Само их перемещение начисто перечёркивало все известные ей законы. Как научные, так и логические. Ей оставалось лишь признать возможность невозможного:
– Колдовство.
– Колдовство? – переспросил её собеседник, как бы пробуя слово на вкус, кивнул, соглашаясь. – Колдовство.
Аня с некоторым удивлением взглянула на собеседника. Только теперь она увидела его по-настоящему: крепкий, широкоплечий парень, или даже мужчина лет тридцати или чуть меньше. Под одеждой бугрятся накачанные мышцы. Черноволосый. Лицо узкое, грязное, заросшее чёрной щетиной, поэтому черты особо на разглядишь. Разве что глаза. Такие синие глаза Аня видела только в кино. Настоящий «хороший парень» из старого, американского вестерна. Похоже её собеседник тоже пришелец и тоже издалека.
– А вы откуда?
– Из охраны каравана. На него напали собачники и нам пришлось остаться, чтобы задержать собак.
– А остальные – ушли?
– Конечно.
– И бросили вас?
– Для того, чтобы жили одни – кто-то должен умереть. Так всегда было.
Аню передёрнуло. Ей захотелось возмутиться, как возмутилась бы Алевтина. Именно из-за этого сравнения она и промолчала, но собеседник понял её без слов:
– Воинов нанимают не затем, чтобы держать в драгоценной шкатулке, госпожа. А у вас разве не так?
Да, воинов. Вот почему у него такие мышцы, вот почему на них столько цепей. Их всего-то шесть человек, они безоружны, но, между тем, хозяева, даже имея под рукой псов в кольчугах, опасаются их. Ане почему-то вспомнились разговоры о войне, рассуждения о цене за победу. А ведь этот мужчина прав. Кто-то всегда умирал для того, чтобы жили другие. И эти парни… Кем ощущают себя они? Ещё живыми или уже мёртвыми?
– Мне здесь многое непривычно и непонятно, – пожаловалась она. – Я даже подумать боюсь: что будет дальше?
– Ничего хорошего. Эти собачники вечно ловят людей, а потом продают их или меняют на зерно. Ну и собак кормят, разумеется.
– Зачем они так делают?
– Кормят собак человечиной? Баранину они и сами съедят, а собаки – их главная сила. Перед такими псами ни один воин не устоит. И мы не устояли. Собачьи доспехи меч не берёт. Сами-то собачники, как бойцы, стоят не дорого … А по вам сразу видно, что вы – издалека, хотя и говорите по-здешнему, и одежда на вас тоже здешняя, городская. Хотя одежда, конечно не совсем такая же. Вы и с мужчинами говорите, как с равными, и на своём поставить умеете, если знаете, что правы. А наши женщины и рта не осмелились бы раскрыть, заговори я с ними вот так, – монолог мужчины чем-то напоминал мысли вслух. Человек словно бы подбирался к какой-то, интересной и одновременно неудобной теме. – А тот мужчина, которого убили, он кто вам? Жених?
– Нет, просто друг. Точнее это раньше, а потом… – неспешная речь собеседника, его ненавязчивое сочувствие, которое и слепой бы заметил, взывали к откровенности. А почему бы и нет? Он ведь посторонний, умеет слушать. Мама рассказывала, что когда в молодости, у неё случались тяжёлые моменты в жизни, она искала помощи именно у постороннего. – Он, в общем, в Тину влюбился. Это моя подруга. Она же красивее меня, и платья у неё красивее, и обувь. Не то, что у меня …
– То есть её семья богаче твоей? – равнодушный, как бы само собой разумеющийся вывод. В первое мгновение Аня задохнулась от возмущения. Неужели всё в этом мире сводится к деньгам?
– Нет, но … (А ведь чужак прав.) – мысль прорезалась неожиданно и почему-то внесла успокоение. Может быть потому, что мужчина был действительно чужим для неё? – Наверно, да. Её семья действительно богаче. А моя… У меня и отца-то нет. Только мама.
– Погиб?
– Нет. Влюбился и ушёл.
– Бросил?
– Нет, но… он же влюбился! Разве было бы лучше, если бы он жил с нами без любви?
– Думаю, тебе было бы лучше. И твоей маме – тоже. Женщине без мужчины очень трудно.
Такой ответ Аню потряс. Простотой и… честностью. Одновременно опять покачнув её привычное и устоявшееся миропонимание. Действительно, отец не остался с ними … Опять деньги. Как и в случае с Мишаней. Но её мир рушился и девушка поспешно встала на защиту своего мира:
– Ну мы же не пропали. И я не пропала. Выросла и выучилась бы, если бы не колдовство.
– Выучилась бы? – переспросил мужчина.
– Ну да. Стала бы … – Аня опять почувствовала почву под ногами и теперь искала понятное для собеседника слово, – лекаркой! Как мама.
– Не ведьмой?
– Что ведьма!? – поморщилась девушка. – Подумаешь, ведьма! Хорошая лекарка стоит больше ведьмы. Эти ведьмы – все невежды и недоучки. Фокусами занимаются.
– Фокусами?
– Ну да. Громы, молнии, а пользы – никакой.
– Ты – ведьма, тебе видней.
– Я не ведьма!
– Ты недоучка, значит – ведьма. Пусть даже и не хочешь ею быть.
Довод собеседника опять сбил девушку с толку. Как всё-таки трудно с ним говорить. Чужак. Человек из другого мира. Бесстрастное лицо, спокойная, доверительная речь, взгляд… Аня вздрогнула. Только что открытый, доброжелательный взгляд её собеседника стал стеклянным. Словно окно закрыли. Девушка проследила за этим взглядом, вздрогнула, вскочила. К ним подъезжала уже осточертевшая ей парочка верховых: седобородый в медном доспехе и надоедливый «Щенок». Они проехали мимо, демонстративно игнорируя её, остановили лошадей перед пленниками.
Кончик бича ужалил пленного воина в щёку. Несколько капель крови набрякли на обветренной, щетинистой коже. Человек встал, потянув цепью остальных своих товарищей. «Щенок» что-то зло протявкал на своём языке. Пленник ответил. Неспешно, бесстрастно, указав при этом на почти пустое ведро с костяным черпачком в нём. «Щенок» гневно взвизгнул. Второй ответ пленника сопроводил жест, подчеркнувший расстояние между группой мужчин и дрожащей рабыней. Через эти жесты Аня поняла суть ответа: «Мы – здесь. Она – там. Мы – пьём. Она – ждёт.»
Новый визг «Щенка» перебил рык Седобородого. Зло осклабившись, мальчишка соскочил с седла, задрал пленнику одежду, ощупал тело, отступил. На лице его читалась растерянность. Ага! Понятно! Он искал рану, про которую перед смертью кричал Мишаня. Облом тебе, парниша. Не того ты лапаешь. Аня на миг даже забыла о Седобородом. Зря.
– О чём ты говорил с ней? – спросил он вдруг у раба на понятном Ане языке. Раб сердить господина не стал. Ответил:
– Она – плакала. Я – говорил ей слова утешения.
– Что за слова?
– Тот мужчина и его жена – были её господами.
Лицо Ани побледнело, глаза удивлённо расширились. Глядя сквозь неё, пленник продолжал:
– Она выросла в доме господ и привязалась к ним, как к родным. И я сказал ей, что здесь у неё другие господа. И только их волю она должна выполнять.
– Правильно! – закричал «Щенок». Точнее, он только взвизгнул по-своему, но Аня поняла его возглас именно так.
– Правильно, – подтвердил Седобородый. На щеках у него отчего-то ходили желваки, а глаза бегали по лицам рабов. – Ты! – слово прозвучало, как выстрел, а кончик бича пометил щёку пленника, стоящего сразу за спиной первого раба. Прятаться больше не имело смысла.
– Правильно! Всё правильно! – верещал и подпрыгивал от непонятной Ане радости «Щенок».
«Обыщи» или «Осмотри» – наверно так на этот раз можно было перевести рычание Седобородого. Ничего не понимающий парнишка поспешил выполнить его. Руки юнца шарили по телу пленника, опускаясь всё ниже и ниже и вдруг замерли. Откинув край одежды раба, собачник почти с ужасом воззрился на длинное, серо-коричневое от крови и грязи капроновое кружево, примотавшее к бедру пленника снежно-белый сложенный в несколько слоёв лоскут батиста с засохшим, кровавым пятном в центре. Истерический визг, вырвавшийся изо рта парнишки, похоже, не содержал в себе ни слов, ни даже ругательств. И в этот момент внутри у Ани что-то щёлкнуло.
Мир вокруг наполнился мертвенным светом, люди превратились в силуэты. Спокойно, она подошла к мужчинам и, оттерев плечом «Щенка», опустилась перед раненым на колени, аккуратно смотала широкую, кружевную ленту, встала, вручила её юнцу:
– Возьми. Подаришь своей невесте. Не волнуйся, она отстирает. Кровь и грязь на капроне не держатся … Чтоб вы на нём удавились!
«Щенок» осёкся, подавившись собственным визгом. В глазах пленников плескался по истине безграничный ужас.
– Что онемели? Пусть ветер развеет это паскудное племя, чтоб духу его на земле не осталось!
Бич со свистом разрезал воздух. Аня уже знала, что бич может жалить, может обжигать, но такую боль даже представить себе не могла. Бесчувствие задёрнулось перед глазами чёрной шторой обморока. Она не слышала, как визжал молодой собачник, как ругался седобородый, как оборвав себя, он отдал приказ и юнец, дрожа от возбуждения, перекинул бесчувственное тело девушки через холку своей лошади, потом, маленькими клещами, растянул одно из колец в цепи на ручных кандалах раненого, разомкнул цепь и, заведя пленному руки за спину, – зажал кольцо. Следующий шаг – снять с раба ошейник, отсоединив человека от общей цепи. Не видела она, как уехали всадники, как бежал за ними пленник. Хлыст собачника обвивший шею не оставлял ему даже намёка на надежду вырваться. Не видела, как сидел на траве другой пленник, в молчаливом отчаянии разглядывавший освободившийся ошейник на цепи и как окружили его четверо товарищей, не находя даже слова утешения, а рядом, из опрокинутого ведра расползалась по траве крошечная лужица воды.