ВНУТРЕННЯЯ МУЗЫКА
Когда мне непросто, я включаю внутреннюю музыку на максимальную громкость. Она звучит как полная тишина. Это дно той перевёрнутой доли секунды, когда я рождаюсь из собственных лопаток, в прозрачном речном воздухе. Мне хочется опереться на родственную руку, но я глохну от внутренних водопадов, не слыша своего имени. Тишина покоится в тигле окружающего шума, и слиток её будет невидим.
ОСОБЕННОСТЬ ИСЧЕЗАТЬ
Я забыла у тебя дома две вещи – крохотную воздушную гимнастку под куполом светового цирка на твоём правом плече и гребень из тонкой белой кости. Он лежит на томике Конфуция.
Посмотри в зеркало на восхитительную циркачку. Купол её цирка – мой рот. Своим телом воздушная девочка прижимается к моим нёбу и зубам. Она расскажет тебе то, что хотела сказать я. Сквозь свои пальцы я мечтала пропустить твои волосы, как свет – сквозь верхушку дерева. Но не осмелилась.
Теперь у меня нет языка и пальцев. Ты гладишь мизинцем розовое имя ракушки, но она не превращается в моё ухо, за которое я закидываю сейчас прядь своих светлых волос.
Я ещё вращаюсь на обрывке виниловой пластинки, как на плоту, но моя странная особенность исчезать уже сильнее меня и насыщает негой. Вода за бортом непрозрачна, в неё окунают кисти, расписывая отважных ныряльщиц новыми буквицами.
Перед прыжком в воду я бросаю взгляд себе на ноги – на одной моей туфельке нет серебряной пряжки. Она теперь язычок любого колокольчика в твоих руках. Так мягко звучит и переходит в полную тишину.
Нырнув, я вспоминаю, что дно – это твои руки.
ДЕРЕВО В УТРОБЕ
На семенах, цветках и корнях лежит красная краска, которой они были окружены в утробе поэта. Зародыш дерева обретает зрение и слух, ещё нежная кора его вызывает зуд, от живота подступающий к горлу говорящего. Пока зародыш видит сны-архетипы, поэт нащупывает на дне красной реки слова для них. Они одновременно похожи на монеты, крышки от бутылок и стёкла. Говорящий превращается в ракушку, чтобы в белом шуме расслышать ещё слабый ветер в ветвях новорождённого. Дерево тоже прислушивается к материнским ритмам сердца и лёгких. Только произведение слышит голос поэта, для других он завит в форму уха.
ТВОЁ СЛОВО
Твоё слово – начало. Старт. The Beginning.
Причём это самое начало, его время – доля секунды.
Органы речи или мышцы бегуна – это не ты. Ты длишься. Пока звучит твоё слово, голосовые связки резко размыкаются под напором воздуха, а ноги бегуна начинают отталкиваться от стартового станка, в то время как пальцы его рук пружинят.
Ты исходная точка, но не точка сама по себе, а точка как часть линии, росчерка, взлётной полосы.
Когда ребёнок делает первый шаг, ты его импульс. Ты исчезаешь за его спиной, чтобы идти навстречу. Ты рвущийся на свободу воздух внутри завязки пьесы.
Парадокс и часть моей внутренней свободы – ты как доля секунды.
КОСТЁР И ФЕНИКС
Когда несколько лет в твоей голове туман и вдруг становится кристально прозрачно, как ясным морозным утром, – начинаешь жить.
Любимый, вот ты близко, совсем рядом, называешь меня нежной куколкой, гладишь мне волосы (от твоей руки тепло-тепло), а потом исчезаешь… Я томила себя досадой, ожиданием, обидами, острым ощущением разлуки с тобой, теряла сон и аппетит, а разгадка – всего лишь в нашей разной психофизиологии. Бог подарил мне способность к постоянному ровному жару. Я как костёр. Тебя Бог создал с не меньшей любовью. Ты как Феникс. Нет, мой костёр здесь ни при чём. Ты сгораешь не во мне. Ты горишь и остываешь от собственного внутреннего огня. Вот ты вспыхиваешь, тянешься ко мне навстречу, и тогда трудно представить существо более нежное и страстное, чем ты. Ты лев, ты выбираешь и желаешь. Но у тебя неизменно наступает стадия остывания. Не душевного холода, а остывания. Тебе нужно время, чтобы собрать себя, восстановиться. А в это время я, инертная и горячая, стучусь к тебе, прошу тепла и объятий. А ты зола, ты безвольно лежишь без очертаний и даже не можешь подняться, ибо зола не держит форму. Это касается только сферы твоих чувств. А когда ты наконец обретаешь хоть какие-то контуры, то сил у тебя хватает только на отпор мне. На жёсткий отказ. На резкое очерчивание границ своего пепелища.
А я неизменно горю. И ко мне приходят греться люди и звери. И я, обиженная, стараюсь забыть тебя. Я красива и нежна, а ты исчез. Но и ты очень обижен, ведь я посягала на тебя мёртвого и затем полуживого.
Забыть тебя у меня не получается. Мне мешает что-то важное. Даже не получается сердиться на тебя. Ведь ты ни в чём не виноват. И я не виновата. Мы просто созданы разными. Но гармония состоит из разногласящих нот.
Тебе нужен отдых, нужен заряд, чтобы потом вспыхнуть (и для меня тоже) искрой эйфории.
…В ожидании близкой встречи с тобой я точно знаю, что такое счастье. Я как кусочек эфира. Это ощущение ликования ни с чем не сравнить. Когда утром дочка вдруг проснётся раньше меня и своими пухлыми ручками двухлетнего амурчика прикасается к моим ещё спящим глазам, а я сквозь сон уже ловлю эти ручки губами – я счастлива. Но это иное. Материя любви к ребёнку ещё чище, ещё прозрачнее.
Ты появляешься, я даже не вижу, во что ты одет. Я вижу только твои губы и руки. Мы идём в парк. Мы о чём-то говорим. Но вот ты сначала легонько, а потом крепко обнимаешь меня, прижимаешь к себе и целуешь, целуешь ненасытно и долго, я тянусь к тебе на цыпочках. Ты гладишь мои волосы и шепчешь нежные глупости. К вечеру ты сгоришь. Но я спокойно дождусь, когда ты воскреснешь из пепла. Моя жизнь полна и многоцветна, на душе покой, а в сердце – ты.