Для него на войне всё просто: услышал свист мины,значит, не «твоя». И огненный трассер, вздыбивший фонтанчиком песка вмиг задымившийся бруствер, – тоже мимо.
Главное – преодолеть туманящий разум панический страх под обстрелом, чтобы остались лишь привкус крови во рту и невесть откуда взявшиеся,почти звериной остроты зрение, обоняние и сила мышечных реакций.
Да усмирить в себе копившуюся исподволь злобу и сохранять лишь усталое отстраненное безразличие к поверженному врагу. Как к тому сепарскому
снайперу, который нервировал их полночи, а потом,изрядно помятый при задержании, но живой, всё вжимал голову в плечи и трясся, беззвучно шевеля
разбитыми губами, то ли молясь, то ли прощаясь с жизнью.
На войне было просто: в «зелёнке» – враг, рядом в окопе – свои…
…Дома куда сложнее: кем считать алкашню, «косящую» от призыва, никчемную шушеру,
неустанно с утра до вечера сквернословящую под окнами и едва не блюющую на залитый
пивом и усыпанный «бычками» пятачок с лавочкой у пропахшего мочой незваных гостей
подъезда? Едва сдерживая себя, вежливо попросил убрать за собой. В ответ услышал
отборный мат…
…Дуя на сбитые о чужие челюсти костяшки пальцев, ушёл не оборачиваясь: дал
последнюю возможность корчащимся на земле «телам» избежать унижения –
вынужденной уборки под контролем.
24 ноября 2014. Блокпост у Мариуполя
Пароль меняется дважды в сутки. Лишь успевай запоминать.
Знать бы того штабного грамотея-выдумщика. Ведь и цифирью перекидываться бессловесно на пальцах с водилами приходилось, дивясь тому, как бедняги, растопырив обе пятерни, упираются в руль локтями. И приснопамятный
Задрищинск поминать вкупе с незабвенной, порушенной сепарами Кацапетовкой. И даже, пропуская измаранные грязью передовой джипы весёлых ребят из «Днепра» и «Донбасса»,витиевато вплетать поэтическое упадничество и декаданс орхидей,
флердоранжа и лаванды в матерные стихи величайшего пролетарского поэта из старых книжек:
– Вы любите розы?
– А я на них ср..л!
…Три на шесть. Время на посту – время отдыха. Снова три на шесть. И так до бесконечности. Пароль-отзыв… инструктажи… вводные… ориентировки… замызганные и
совсем новенькие чужие паспорта… пропуска… пломбы грузовых отсеков. Подпись…
печать… взгляд в лицо…контроль тремора рук… осмотр салона и багажника…личные
вещи…предметы, напоминающие оружие… Вся жизнь на блокпосте – три на шесть.
…Серо в небе от бесконечного дождя пополам со снегом. Серо на душе. И от дома далеко,и как знать, что ждет за медленно опускающимися тонированными стеклами нехотя
тормозящего буса или дорогого внедорожника с донецкими номерами, что врубил
вопреки приказу среди ночи фары дальнего света.
Не балуй, водила. Не хами. Веди себя правильно. И скажи спасибо, что металл приклада «случайно» задел только правую фару. Напрягся пулеметчик, повел, словно указывая место остановки, стволом «калаша». Не балуй, тормози, начнёшь юлить в лабиринте меж бетонных блоков на трассе, подставишь борт под «муху». Сгоришь дотла вмиг, потрескивая, как сухая сигарета без фильтра. Не балуй, бери пример с умных. С того же сепара, на мятой жигулевской «семёрке», которого брали накануне по эсбэушной ориентировке. Тот даже не ерепенился. Ткнулся передними колесами в заградительные ежи и ждал под направленными стволами, растопырив руки на руле, пока не уложили мордой в асфальт.
…А к недалекой передовой, сминая в крошку асфальт трассы, движутся своим ходом
батареи грозных «саушек» с именами нежных цветков. Раньше их возили на колёсных
платформах трейлеров-близнецов «Чук» и «Гек». Да еще на лафетах тягачей «Наташа» и «Максимка».
Туда шли новёхонькие. Оттуда – покорёженные, обгоревшие, покрытые
окалиной, словно вмиг проступившей ржавчиной. Но, видать, совсем не просто там. Не только «саушки» и танки гибнут. Вот и «Чук» вернулся с передовой один. Осиротел бедняга: сгорел «Гек», как герой, в бою. И «Наташа», горестно сигналя, неуклюже проползла в тыл сквозь заграждения блокпоста: увезла на себе в Марик обездвиженного «Максимку».
А они остались на посту под обстрелами. Самые что ни на есть настоящие солдаты:
запорожские работяги, мобилизованные первой волны. А среди них он, вальцовщик, еще недавно стоявший за прокатным станом «Запорожстали», и напарник, реальный «офисный планктон» с трансформаторного завода, который махнул не глядя, деловой костюм на камуфляж, а компьютерную мышку на автомат.
24 февраля 2015. Атака на Широкино
Комполка Хоменко вглядывался в лица стоявших перед ним солдат:
– Приказывать не буду. Да и не хочу. Хотя право такое имею и знаю возможности
каждого. «Азов» с «Донбассом» выдвигаются к Широкино. У ребят только стрелковое
оружие. Требуется наша техника и огневая поддержка. Добровольцы, выйти из строя!
Напарник дернул за рукав: куда, мол, дембель через неделю, но он шагнул вперед…
…Шли на рассвете. Десять добровольцев. Два бэтэра. Их, кажется, уже ждали. Сначала он услышал только свист летящей мины, а спустя мгновение, уже соскальзывая с брони в поисках укрытия, слившийся со свистом и разрывом, свой же вмиг охрипший голос: «Воздух!».
А потом все звуки слились воедино.
Надрывал двигатель бэтэр, стремясь выйти из-под обстрела. Оглушительно грохотали
башенные пулеметы. Скороговоркой, по-щенячьи басовито тявкал чужой агээс. Лопались и рассыпались искрящимися брызгами тающего металла огненные шары кумулятивных зарядов, сминая защитные решётки бэтэров. Глухо, словно в песок, вошла в кирпичную стену неподалеку, пронизав всё здание насквозь, танковая бронебойная болванка. Нанизывались друг на друга сухие, как щелчки хлыста, выстрелы автоматных очередей.
…Через несколько минут, откашливаясь и сплевывая саднящую горло кирпичную
крошку, он пришёл в себя. Страх исчез,забился куда-то далеко, в глубину желудка.
Он с удивлением почувствовал, что двадцатьс лишком кило амуниции ничуть не тяжелее гражданского пуховика. И что он, не теряя из вида нацгвардейцев с желтыми
отличительными повязками на предплечье,слева и справа от себя, способен держать под контролем сектор обстрела впереди.
Подчиняясь безумной и рациональной в своей жестокости логике боя, он посылал почти наугад, на звук, на проблеск, расчётливо-короткие в три патрона очереди. Меняя магазин за магазином, безжалостно поливал огнем все, что шевелилось впереди, кричало, стреляло, перебегало от укрытия к укрытию и замирало, некрасиво раскорячившись на земле, так и не добравшись до него.
…Ему казалось, что бой длился весь день, а он продолжался от силы часа три. Потом
сепары отступили, а за ними, уцелевшими и даже по счастливой случайности, редко
даруемой судьбой в бою, избежавшими ранений и контузий, пришёл транспорт с
блокпоста. И грузовой лафет, на который едва ли не руками загнали единственный
уцелевший бэтэр с пробитыми колёсами.
Но это он понял уже потом, на следующий день, вновь переживая бесконечные
мгновения боя и пытаясь удержать в дрожащих руках сгоравшие одна за другой
сигареты, которыми никак не мог накуриться.
24 мая 2015. Село Червоноказацкое неподалёку от Вольнянска
Организаторы назвали массовое гуляние на пленере – «Симфонией жизни». Сотни людей
в вышиванках и веночках среди стилизованных, крытых очеретом хат. Запахи
раскаленной солнцем степной полыни и чабера смешивались с ароматом жарящегося на
решетках мяса и томящейся в котле пшенной каши со шкварками. Но не мечущийся у
жаровни здоровяк - главный, ведь воздух буквально напоен музыкой. Непривычно и
странно видеть симфонический оркестр и знаменитого дирижера в смокинге среди
свежескошенной травы на берегу небольшого ставка. Но через мгновение ощущение
диссонанса исчезло без следа. Осталась только музыка. И умиротворяющее состояние
покоя. Этого так не хватало ему там, на востоке.
…Сегодня он редко вспоминает о войне. И меньше всего хочет, чтобы его считали героем.
Теперь он знает точно: рисковать головой под пулями – дело плёвое, обыденное. Главное,относиться к этому проще. Не упиваться своей отвагой, но и не паниковать раньше времени. Смерть в бою – не самая худшая смерть. Страшнее остаться инвалидом. Хочется ошибиться, но рассчитывать в этом случае на внимание тех, кто в самых высоких кабинетах подписывал указы о мобилизации – по меньшей мере, наивно. Родина – она самая забывчивая из любящих женщин. Где уж ей упомнить всех. Граната в кармане,которую он таскал с собой всегда, решала бы (простите, Мама и Жена!) эту проблему быстро и радикально.
Так что идти в бой – это не геройство. Настоящие героини живут в тесных квартирках закопченных заводских районов и в панельных многоэтажках спальников. Те, кто ждёт солдата дома, кто не спит ночами, кто плачет украдкой от детей, утирая горькие,сжигающие красу слёзы, кто прячет нежданную седину и меняется в лице, задыхаясь, едва сдерживая гулкие удары сбоящего сердца, когда протягивает вмиг отяжелевшие,непослушные руки к телефону при любом неурочном звонке.
Жена, дети, мама, тёща, тетка с сёстрами – они и есть его единственная и настоящая Родина.
Навсегда.